скачать книгу бесплатно
Чучело
Слэг Брайерс
Гвен видит призраков. Однажды все меняется, когда Гвен попадает в интернат для таких же детей, как она. Там ей обещают помочь, но вряд ли лоботомию можно назвать помощью.
Слэг Брайерс
Чучело
«Люди, которые сомневаются в своём рассудке, не могут страдать шизофренией. Больны только те, которые утверждают, что совершенно здоровы».
© Филипп Ванденберг (https://www.inpearls.ru/author/30926)
Глава первая
– Там никого нет, Гвенни.
– А я говорю, что есть. Я видела.
– Тебе, должно быть, показалось.
– Я, правда, его видела, мама. Почему ты мне не веришь?
– Потому что привидений, Гвен, не существует.
Взрослые не верят в привидения. Моя мама не верила тоже. Для нее это лишь сказки. Особенно в эти дни, когда по небу с грохотом проносятся самолеты. Сейчас неспокойное время и эти самолеты летят на войну.
Мое имя Гвендолин Кейтлин Фостер. Мне десять лет. Внешность у меня самая обычная, но мама всегда говорила, что я очень красивая и цвет моих глаз – это цвет морской глубины. Только вот я видела не глубину моря, а лишь плесень, которая росла повсюду: на камнях в нашем пруду, на крыше дома, на его стенах и в легких моей матери.
Дом, что мы арендовали у мистера Гаррисона, был очень старым. Фасад потрескался, устаревшая кровля могла обрушиться в любую минуту, а трухлявые полы на втором этаже, и вовсе прогнили насквозь. И все это покрывала плесень.
Спальни второго этажа пустовали, заключая в себе лишь тьму. Постояльцы съехали еще пять лет назад, а новых, мистер Гаррисон не искал, чтобы не угнетать беспокойством мою больную мать.
Когда мистер и миссис Тоферы съехали, я продолжала слышать, как скрипят половицы второго этажа, будто престарелая пара все еще находилась там. В доме по-прежнему пахло их старостью. Пахло их вещами и их книгами. Наверное, Тоферы оставили после себя сгусток затхлой тоски о своей потерянной молодости.
Я любила играть на втором этаже. Даже несмотря на то, что здесь было тесно, пыльно и мрачно. Мне нравилось глядеть через окно спальни Тоферов на маму, которая сидела в саду и читала. Иногда я стучала по стеклу и пряталась. Мама отвечала, что видела меня и знает, что это я. Мне было весело так подшучивать над мамой.
Как-то раз, когда мне было примерно лет семь, или восемь, точно не припомню, я сидела в коридоре и играла моей любимой фарфоровой куклой. Кукла была очень старой. Ее милое личико покрылось трещинками, платье помялось, но я полюбила Кэролл. Так я назвала ее. Мама не знала о Кэролл, потому что я нашла ее в одной из комнат на втором этаже, куда подниматься было строго запрещено.
В тот день я впервые увидела привидение. Скорее всего, это был дедушка мистера Гаррисона, а может быть и прадедушка, потому что он очень был старым. Призрак вышел из дальней комнаты и закричал на меня, он потребовал, чтобы я убиралась прочь отсюда. Я бросила куклу, и убежала со второго этажа. Я не сомневаюсь в том, что видела настоящее привидение, но мама мне тогда не поверила, и я не стала с ней спорить. Кэролл так и осталась лежать на полу второго этажа. Я больше никогда туда не поднималась, хотя очень скучала по своей любимице.
Это было первый раз, когда я увидела привидение. Потом такое случалось чаще.
Мою маму звали Маргарет Фостер. Я помню ее красивой женщиной с ухоженной кожей, вьющимися светлыми волосами и доброй улыбкой. От мамы всегда пахло цветочным парфюмом, и я всей душой любила этот нежный аромат.
Но последнее время, он так редко звучал в нашем доме, потому что мама сильно болела. Мама часто кашляла и от этого, из ее горла шла кровь. Мне было страшно за маму, и я ни на шаг не отходила от нее и подносила ей теплую воду.
– А вдруг ты умрешь, – сказала я однажды маме.
– Не дай своим страхам выбраться наружу, – ответила мама. – Не позволяй им управлять твоим сознанием. Ты сильная, Гвендолин.
Я послушалась маму, но мои страхи ее потерять, все равно никуда не ушли.
Моего отца зовут Виктор. Он ремонтирует музыкальные шкатулки, граммофоны и радио. На эти деньги мы живем.
Больше никаких родственников у меня не было. Я не знала ни дедушек, ни бабушек, потому что они давно умерли.
Жили мы в небольшом городке Фрамстон. Находится он в сырых, темных краях. Люди здесь часто болеют. Многие умирают от туберкулеза и других заболеваний легких. Особенно умирают осенью, когда воздух становится липким и холодным. Умирают здесь не только от болезней, но и по другим причинам тоже. Особенно в нынешнее неспокойное время, когда идет война.
– Пообещай мне, что ты не умрешь, – попросила я маму как-то вечером сидя на краю ее постели. – Пообещай.
– Мне уже легче, Гвенни. – Мама улыбнулась и положила свою горячую ладонь мне на колено. – Ступай спать, милая. Мне уже лучше. Не бойся, милая, все будет хорошо. Мне лучше.
– Ты всегда так говоришь, – заупрямилась я. – А на самом деле, тебе совсем не лучше! Я же вижу! Ты не в силах даже подняться с кровати, мама.
Мама тяжело вздохнула и снова начала кашлять. Теперь, кашель не прекращался, и мне стало страшно.
На следующий день я подслушала доктора Четтера и мои страхи стали сильнее.
После того как в полдень мама приняла лекарства и уснула, старый доктор сидел на кухне и что-то записывал в своем дневнике. Он не знал, что я его подслушиваю из сада, и что-то бубнил себе под нос.
Доктор пробормотал, что моя мама может скоро умереть, потому что в аптеках нет лекарств, а в больницах нет мест. Услыхав это, я заплакала и убежала подальше от дома. Теперь, как бы там ни было, мама все равно умрет. Даже доктор так говорит.
Через три дня так и случилось.
Когда мама умерла, я заперла дверь ее спальни на ключ и сидела в кухне. На втором этаже, все также трещали половицы, и временами с потолка осыпалась штукатурка. От ветра дрожали стекла, и ставни окон, но из спальни, где лежало мертвое тело моей матери, не донеслось ни шороха.
В комнате за стеной было тихо.
А знаете, какие страшные мысли меня тогда заставили запереть дверь маминой спальни? Мысли о мертвых, именно о тех мертвых, которые не знают, что они умерли. Я боялась, что моя мертвая мама встанет с кровати, и будет ходить по дому.
Но ничего не происходило, мама не поднималась. Я не любила этот дом. Самое честное слово, я не любила его! Он всегда был холодным и стены его трещали от ветра. И сейчас, когда мне так страшно, этот дом я не любила еще больше.
Вдруг в зале начали бить часы. Этот звук напугал и заставил вздрогнуть! И в этот момент домой вернулся отец. Впервые за столько времени, я, как никогда была рада его видеть.
– Папа! – крикнула я, бросаясь к нему, и обняла его так крепко, как никогда не обнимала. Наверное, тогда он все понял. Понял, что нашей матери больше нет. – Папа, я боюсь! Мне здесь очень страшно.
– Не бойся, – сказал мне отец. – Я рядом с тобой, дочка. Я здесь.
Отец позвонил своим друзьям, и они нам помогли. Мой отец плакал лишь однажды. Но ни сегодня.
На кладбище было холодно. Ветер срывал последние листочки с деревьев и уносил их в неизвестном направлении. Листочки не могли сопротивляться, они просто улетали. Я думала, что это маленькие души дерева, и когда дерево сбросит всю листву, все свои души – оно погибнет. Как и все вокруг.
Я не смогла подойти к гробу, потому что совсем не хотела запомнить маму в таком виде. Отец подошел, коротко простился и вернулся ко мне. Но я не подошла.
Никого из тех людей, что пришли попрощаться с моей мамой, я не знала и видела впервые. Они все были старые и уставшие. Когда пошел дождь, все эти люди поспешили уйти с кладбища, а могильщики начали опускать гроб в яму. Но я не могла уйти. Я просто стояла, и смотрела, как друзья папы опускают гроб с моей матерью в темноту, и никакая сила не могла оттащить меня от могилы.
– Нас выселяют, – сказал мне отец. – Идем собирать вещи, Гвендолин.
– Выселяют? Почему?
Отец обнял меня, и сказал:
– Мистер Гаррисон продает дом. Он не хотел тревожить твою больную маму, но теперь, когда… проблема решена…
– Он не может так поступить! – рассердилась я.
– Может, Гвен. И поступит.
– Мистер Гаррисон добрый и не станет нас выгонять на улицу! Куда мы пойдем?
– Я что-нибудь придумаю, – ответил с грустью отец. – А ты поживешь пока в интернате.
– В интернате? – Я отшагнула от отца и мои туфли провалились в грязь. – Нет. Я не пойду в интернат. Папа, там плохо.
– Это временно, Гвен. Там профессиональные врачи.
– Врачи? Зачем мне врачи?
– Я хотел сказать… воспитатели. Это лишь на время. Я скоро заберу тебя.
– Когда?
Отец вытер бегущую по лицу воду и ответил:
– Когда все будет позади.
Отец сел передо мной на колени и заглянул в мои глаза.
– Мне сейчас так же нелегко, – сказал он. – Ты – все, что у меня осталось, Гвен, и я хочу помочь тебе, чтобы ты была нормальным, счастливым человеком. Но сейчас, будет сложно, Гвен. Даже очень. Но ты сильная. Ты справишься. Я знаю. Все это однажды закончится, как заканчивается ночь или дождь.
Позади меня гремела земля. Она падала на крышку гроба, но мама этого не слышала. Ветер продувал мое старенькое пальто, а дождь все не заканчивался, о чем говорил мой отец, дождь лишь усиливался. Я заплакала, и отец прижался ко мне.
– Почему она умерла? – спросила я папу. – Почему она оставила нас?
Отец не знал ответа. Отец знал лишь то, что должен отдать меня в интернат.
– Мы уже не в силах что-либо менять, Гвен. Маму не вернешь, а нам остается жить дальше. Жить и думать о будущем. Прошу, помоги мне, будь послушной. Прошу тебя, Гвендолин.
Я заплакала сильнее и даже не стеснялась папиных друзей. Они закапывали гроб и кряхтели от усталости. Дождь смешивался с грязью и заполнял мамину могилу.
– Прости меня, Гвен. Если сможешь, прости.
В тот день я не смогла простить отца и с горечью на душе, ушла в интернат.
Когда мы подходили к дому, мистер Тэрри Гаррисон уже дожидался нас у порога. Я поздоровалась с ним, мистер Гаррисон поприветствовал меня в ответ и спросил, как я.
– Моей мамы больше нет, – ответила я.
– Гвен, мне очень жаль, что судьба так распорядилась, – сказал мистер Гаррисон, когда мой отец молча прошел мимо него и вошел в опустевший дом. – Потерять родного – это самое страшное. Ты… держись.
Я кивнула.
– Чем я могу тебе помочь?
Я пожала плечами.
Тэрри не взял с нас платы. Прошло уже полгода, с того момента, когда мы перестали вносить платежи, но Тэрри простил нам эти деньги.
Небеса загрохотали и потемнели. Мы подняли головы. Это самолеты летели на войну. Скорее всего, тем людям, которые сидели в самолетах, уже не вернуться.
– Гвен, – сказал мне Тэрри Гаррисон, – прошу тебя, держись. Я бы вас ни за что не выгнал, но ты и сама видишь, что дом уже по швам трещит, и того глядишь, развалится. Кроме того, договор уже как два месяца лежит, люди ждут.
– Что они сделают с этим домом?
– Его снесут, Гвен, – ответил Тэрри. – Прости, что все так вышло.
– Ничего страшного, мистер Гаррисон, – ответила я, пряча лицо от ледяного ветра и от квартирохозяина. – Спасибо вам за все. Простите.
И я отправилась собирать вещи.
Отец положил в чемодан зубной порошок, зубную щетку, полотенце, пижаму и кое-что из вещей.
– Где сандалии? – спросил он.
– В гостиной, сушатся у камина.
Пока отец готовил мне чемодан, я сидела на маминой кровати и мысленно прощалась с ней. Я совсем не плакала. Слезы уже ничего не изменят.
Когда мы вышли, мистер Гаррисон сказал, что ему очень жаль о случившемся в нашей семье. Я молча кивнула, обтерла рукавом пальто бегущие из носа сопли, и отдала ему ключи. Тэрри взял ключи и, немного помедлив, ушел.
Я обернулась на дом и почувствовала, что мое детство закончилось. Оно осталось там, в саду, где я любила прятаться от мамы, и притаилось за молодыми яблонями, боясь выйти на мой зов. Оно больше не смеялось, играя у пруда, а лишь дрожало от озноба, под гнетом непогоды и угасало, словно упавший на решетку камина, маленький уголек.
Отец сказал, что нам пора, и мы отправились к порогу моего нового дома.
– Прости меня, Гвен.
– За что?
– За то, что я так поступаю с тобой. Другого выхода нет.
Я ничего не ответила.
Мое детство – теперь это закрытая книга. Страницы в ней пусты. Мое детство – это сухой лист, гонимый ветром к черным небесам. Мое детство – утраченный рай, в который мне больше никогда не суждено вернуться.
Глава вторая
Эта осень, стала самой тяжелой в моей жизни. Я потеряла маму и попала в интернат для сирот. Это громадное, мрачное здание находилось на холме и окружал его лес. Забор вокруг интерната был выстроен из красного кирпича. Только оказавшись по другую его сторону, ты начинаешь понимать, насколько этот ужасный забор огромен и неприступен. Через него даже с помощью самой высокой лестницы не перебраться.
Когда мы вошли на территорию, интернат мне показался еще страшнее и больше. Его окна как глаза, смотрели на меня из-за металлических решеток. За этими решетками живут дети. От них все отказались.
