скачать книгу бесплатно
Мальчик подумал, что Гилэт – имя его отца или деда. Мальчика тоже все звали Гилэтом.
– А после старик не приходил? – спросил он.
Служанка не ответила и сердито отвернулась. Гилэт понял, что больше она ничего не скажет.
Помогая соседскому конюху чистить лошадей, он, как бы между прочим, поинтересовался:
– Помнишь ли ты старика, который бросил меня на пороге? Говорят, вначале он побывал в вашей усадьбе.
– Отчего же не помнить, – ухмыльнулся словоохотливый конюх. – Старик был тощ, одет в рубище, куцая бородка торчком, а глаза как у безумца. Твоя мать, по его словам, умерла от родов. Он умолял хозяев взять тебя, сулился забрать потом и хорошо заплатить. Ну, взяли они, но после того, как старик ушел, посовещались и раздумали.
– Что они со мной сделали? – взволновался мальчик.
– А то не знаешь? – хохотнул конюх, щелкнув несмышленыша по лбу. – Тихонько подкинули твоим господам на порог, и вся недолга. Нищий был старикашка. Оборванцы, вестимо, все мошенники, вот и этот, дескать, обманет, жди его хоть до того, как ворон жаворонком запоет. А твои хозяева – богатеи, что им лишний рот? Прокормят… Так и вышло – вишь, какой парнище вымахал!
– Никто за мной так и не явился?
– Год пролетел, уж все подзабыли, а старец возьми и предстань, как обещался. Да ва-ажный, да на добром коне, в справной чистой одеже. Вытащил с-под плаща кошель, видно, увесистый…
– И что же?! – в нетерпении воскликнул мальчик.
– Что-что! Локти себе покусали мои дураки-то – не вышло разбогатеть! Кинулись в ноги ему и наврали, будто помер ты вскорости от детской сыпной болячки.
– Почему они так сказали?
– Стыдно, поди, стало, – буркнул конюх нехотя, о чем-то думая.
– Имя старика было такое же, как у меня?
– Откуда мне знать? – отмахнулся конюх с раздражением. Неожиданно забеспокоился, оглянулся вокруг и предупредил: – Ты смотри не болтай никому, о чем я рассказал. Молчи, не то надеру ухи!
Несмотря на пинки, подзатыльники и тяжелую кухонную работу, мальчик рос на удивление крепким, а к десяти годам сильно вытянулся. Хозяйский сын, носатый Вала?х, его ровесник, скоро оказался на голову ниже. Казалось, весь рост Валаха ушел в носище, как нарочно украшенный еще и выпуклой темной родинкой на самом кончике. Статность служки бесила господина, маленького, но уже властного и безжалостного. Каждый раз он придумывал унижения все более изощренные и болезненные. Валаху нравилось думать о кухонном мальчишке как о собственном рабе.
Днем Гилэт терпел и молчал. А ночью плакал от нежелания просыпаться завтра для новой боли и новых обид.
Особо изводил его Валах своей излюбленной шалостью – игрой в цель. Проказник мнил себя метким стрелком и пулял мелкими камешками в Гилэта, воображая его мишенью. Сердился, если промахивался, но и когда попадал, гневался тоже. Гилэт обязан был увернуться, иначе зачем нужен такой неуклюжий раб? Стащив однажды тяжеловесный охотничий лук отца, бедокур забрался на крышу, кое-как оттянул тугую тетиву и крикнул оттуда ничего не подозревающему служке:
– Эй, «мишень», стреляю!
Гилэт лишь оглянуться успел, и будто ветер лихо свистнул в его ушах. Следом – опрокинувший наземь толчок с оглушительным шумом в правом виске и дикая, небывалая боль.
Маленький господин изрядно напугался. Оправдываясь перед отцом, бормотал, что все получилось случайно… он не хотел… кухонный мальчишка сам попал под стрелу, пробегая мимо!
Граненая стрела, пущенная сверху, хоть и с наполовину натянутой тетивы, постаралась лучнику угодить. Косо пробороздила «мишени» правую сторону лица от виска до рта и прошила веко. Через месяц веко срослось в изорванном углу, словно слиплось. Навсегда осталось немного прикрытым, придав лицу чуть надменное выражение. Ладно хоть зрение не пострадало. Гилэт едва не умер от потери крови, служанки еле выходили его.
Отец впервые крепко наказал избалованного пострела, чтобы не смел увечить слуг. А главное – не брал вещи взрослых без спросу. Носатый Валах стал лучше обращаться с Гилэтом. Однако мальчик, хорошо изучивший злокозненный норов юного хозяина, не верил в чудеса столь скорого исправления. Гилэт ждал каверзы и боялся пуще прежнего.
Как-то раз мальчишки отдалились дома и встретили в степи всадника из дикого кочевого племени. Может, всадник проехал бы мимо, но они побежали. Это раззадорило мужчину. Развернувшись, он ловко зацепил арканом ногу отставшего Валаха. Господин упал, Гилэту пришлось остановиться.
Вначале Валах вздумал угрожать незнакомцу расправой родичей. Сообразив затем, что тот не понимает языка мандров, предложил выкуп – протянул короткий кинжал, который повсюду таскал с собой. Кочевник с интересом взял оружие. Согнул в дугу, сломал и со смехом зашвырнул в ковыль. Тогда Валах кое-как объяснил на пальцах, что готов отдать раба за свою свободу. Всадник снова засмеялся. Носатый в отчаянии принялся срывать с Гилэта одежду, показывая, какой у него сильный невольник. Мужчина задержал Валаха жестом и согласно кивнул, подтверждая, что торг состоялся. Аркан не без помощи бывшего теперь хозяина закрутился на шее раба.
– Дикари сгноят тебя, «мишень», – успел весело шепнуть ему Валах на ухо перед тем, как опрометью кинуться прочь.
Лица кочевников были свирепы и плоски, как колени. Мальчишку встретили радостными возгласами. Повертели в разные стороны, цокая языками и дергая за волосы. Уверенный, что за этим последуют такие мучения, каких он дотоле не знал, Гилэт помертвел. Но страшные люди быстро потеряли к нему интерес, взбудораженные ловлей кобылицы, предназначенной к ужину. Новый хозяин велел прислуживать у костра и тоже бросился в гущу потехи. Подставив чашу под взрезанную на шее вену еще живой кобылицы, кочевники с жадностью пили дымящуюся кровь.
Гилэт взял бурдюки из-под воды и медленно побрел к речке. Новый хозяин не смотрел на него, занятый шутливой борьбой за обладание чашей.
Мужчины выдирали ее друг у друга из рук и громко хохотали, скаля кровавые рты. Они не заметили, как мальчик подошел к берегу.
Бурдюки упали в песок. Гилэт неслышной змейкой скользнул в воду. Выбравшись в кустах на другой стороне, он во все пятки пустился по степи неизвестно куда. Ни разу не оглянулся от страха.
* * *
Если б кто мог сплести веревку из дорог и тропинок, которые Гилэт прошел за два года, наверное, можно было перепоясать ею весь Срединный мир. На эту пыльную, снежную, грязную веревку через каждые три-пять дней пути были нанизаны городки, острожки, деревушки, большие и малые обиталища разных племен и народов. Мальчик постарался подальше уйти от прежних хозяев. Стороной обходил становья кочевников. Везло – так ночевал в закутках подворий, лесных охотничьих шалашах или хлевах с коровами. Не счастливилось – перемогал ночь в брошенных звериных логовах либо просто в траве под кустом. Перебивался редким заработком, попрошайничал, воровал мелкие вещички, еду и одежду. Несколько раз его избили. Руку сломали, еле срослась. Он стал умнее, научился прятать приметный шрам под капюшоном удачно украденного на ярмарке плаща… И вот – угодил к жрецам.
Сандал и сейчас вспыхнул стыдом, вспомнив, как это случилось. Хотел усилием воли свернуть досадную память – и не сумел. Давние дни вцепились в мысли не хуже клеща. Не желали сегодня его отпускать.
Селенье скрывалось в небольшой горной котловине. Гилэт все утро наблюдал за его жителями, прячась в выемке кряжа. Он удивился, не заметив здесь детей и женщин. Не было слышно ни лая собак, ни громких криков. Молодые и пожилые мужчины в длинных светлых одеждах двигались спокойно, неторопливо выполняя обычную работу. Когда солнце подкатило к полудню и залило котловину особенно щедро, все немногочисленное население сгрудилось и, смиренно опустив головы, гуськом зашло в большой белый дом. Двери остальных остались распахнутыми.
Мальчик немного подождал, наметив для набега жилище, стоящее в стороне. Эта одинокая изба, шире и добротнее других, обещала неплохой улов. Не теряя времени, он поспешил спуститься с кряжа и заглянул в нее. На стенах полупустой горницы висели веники лекарственных трав, полки над столом прогибались от тяжести прикрытых берестяными крышками глиняных горшков, наполненных какими-то душистыми снадобьями. Гилэт осмотрелся в поисках чего-нибудь стоящего, что можно было обменять в другом месте на молоко и лепешки, и ничего не нашел. Только на столе лежал странный предмет – неказистая с виду укладка, обшитая ветхою кожей. Мальчик открыл крышку. Укладка не была полой внутри. Ее плотно заполняли подшитые с одной стороны и ровно сложенные один на другой квадраты еще более ветхой желтоватой кожи, сплошь испещренной черными закорючками. Они напоминали тавра, какими метят коней. Колдовская, верно, штука, да и вся другая утварь здесь похожа была на чародейскую. Мальчик опасливо отдернул руку. Но все же, поглядывая в окно, наскоро порыскал по полатям. Зря, что ли, рисковал? Убедился, что здесь нет вещей, которые могли бы ему пригодиться. Подхватил с загнетки котелок с мучной похлебкой и во весь дух помчался обратно.
Очутившись за прикрытием, Гилэт первым делом достал из заплечного мешка деревянную ложку и съел половину похлебки, приправленной зеленью и кореньями. Она оказалась вкусной. Приморенный солнцем и сытый, мальчик нечаянно уснул. Очнулся лишь под вечер. Высунулся из-за камня: кругом было тихо.
Уйти или остаться еще на день? Размышляя, Гилэт выхлебал варево через край. Хотел поставить котелок на землю, но произошло нечто непонятное и страшное – посудина не отрывалась от рук! Мальчик в ужасе уставился на ладони, ставшие продолжением железяки, как если бы их отливали вместе. Он тянул котелок и так и этак, зацеплял его за край каменной зазубрины, смачивая слюной. Колотил о валун изо всех сил, забыв об осторожности. Пытался всунуть зубами острие ножа между железом и ладонями… Напрасно! Пришлось спуститься к вьющемуся между гор ручейку. Всю ночь просидел у ручья, опустив руки с котелком в бегучую воду, утешавшую боль ободранной кожи.
Ранним утром старик с седой бородой и седыми волосами – то и другое до пояса – открыл дверь незваному гостю. Посторонился, нисколько не удивляясь тому, что он чумаз, заплакан и держит в израненных руках пустой, изрядно побитый котелок. Лишь брови насмешливо приподнялись на высоком загорелом лбу.
Старик что-то сказал на чужом наречии. Гилэт не сдержался и всхлипнул. Раз за разом седобородый произносил слова на всяких говорах, но мальчик отрицательно мотал головой или отвечал, коверкая слова. Тогда старик морщился.
– Да будут благословенны дни твои. Проходи, не бойся, – молвил он наконец на языке мандров.
Опустив голову, незадачливый воришка вошел в увешанную сушеными травами избу и вскрикнул: легко отделившись от рук, котелок упал и покатился по полу.
– Сядь на лавку, – пригласил хозяин как ни в чем не бывало. – Итак, твое имя?
– Гилэт, – пробормотал мальчик.
Старик отчего-то дрогнул и переспросил:
– Гилэт?!
Повторил взволнованно:
– Значит, Гилэт… Знаешь ли ты, мальчуган, что носишь имя не человека, а народа?
– Так звали моего отца.
Старик внимательно вгляделся в полосатое от слез и грязи лицо гостя.
– Судя по чертам твоего лица, ты не гилэт. Вроде и не из мандров, хотя говоришь на их языке.
Мальчик в растерянности пожал плечами и подумал: «Кто же я, если имя мое – не имя, а народ? Может, и человек, оставивший меня незнакомым людям, не родной мне вовсе?»
Тыльной стороной ладони старик коснулся шрама на щеке:
– Кто тебя так?
– Валах, мой хозяин.
– За что?
– Это была игра с луком…
Больше старик ничего не спросил, даже о котелке с похлебкой. Только все ходил из одного угла избы в другой и, скрестив пальцы, странно ими потрескивал. А мальчик уже не мог думать ни о своем имени, ни о чем другом. По крайней мере, пока. Ему, беглому рабу, бродяжке и вору, всю ночь лившему слезы в горный ручей, было предложено остаться здесь.
Отрок Гилэт – его звали так еще долго – стал самым юным жителем жреческого селенья.
* * *
На восходе и перед закатом жрецы в одиночестве молились Творцу, а в разгар солнцестояния возносили совместные молитвы в большом белом доме с распахнутыми дверями. Все остальное время, если не занимались лечением людей и священным напутствием, над чем-нибудь трудились, чтобы руки не отвыкали от мозолей, хотя большой надобности в таком усердии не было. Безбедно живущий окрест народ считал свое благоденствие плодами жреческих молитв и не мог нарадоваться полезному соседству.
Хозяева богатых усадеб приносили молоко и масло. Охотно делились бы рыбой и мясом, но «озаренные» – таким было общее прозвище жрецов – не принимали ни мясного, ни рыбного. Ели мало, одевались во все белое, воздерживались от лишнего отдыха и сна, похвальбы и суесловия. А кроме того, даже нестарые жрецы равнодушно смотрели на женщин. Или хорошо умели подавлять в себе любострастную тягу. Укрощение плоти очищало и укрепляло дух. Эти люди должны были иметь ясные мысли и не возмущаемое пылкими желаниями тело. Лишь тогда на них во время молитвы снисходило озарение – возвышенный божественный знак, приближающий души к Белому Творцу.
Однажды на общей трапезе к Гилэту подсел один из еще не посвященных жрецов и с негодованием рассказал о жрицах священного огня. Воинственные женщины, живущие далеко, на краю земли, умели силой рук вызывать небесное пламя. Их называли удаганками. Они ели мясо и рыбу, ездили на белых конях, а молились Солнечной Лошади, создавшей, по их мнению, Вселенную и все живое.
– Это бы можно простить – кому, в конце концов, известно, как выглядит Белый Творец? – прошептал неозаренный, опасливо оглядываясь на старших. – Но удаганки, говорят, общаются не только с богами неба и земными духами. Они на короткой ноге даже с бесами Нижнего мира! Кочуют по всем мирам и живут, где понравится, сколько захотят!
Улучив время, когда верховный жрец, седобородый Ньи?ка, освободился от очередного дела, Гилэт отважился заикнуться об удаганках.
Ньика посмотрел на мальчика внимательно и как будто с жалостью:
– Ты веришь в то, что человек способен мановением рук вызывать огонь?
– Нет, но…
Гилэту очень хотелось спросить о способностях, приписываемых самому Ньике. Мальчик не решился. Отошел, остался наедине с множеством вопросов и путаных мыслей.
Имя верховного означало Кающийся, а первого его имени, которое он носил долгие годы до озарения, никто не знал. Молодые жрецы шушукались, что старик в свое время служил одному из демонов, врагов Белого Творца, и к настоящей вере пришел ценою страшных испытаний. Мол, смог выжить и ускользнуть от демона благодаря умениям становиться невидимым для духов зла и проходить в игольное ушко. Но сколько ни следил за Ньикой мальчик, тот ни разу не воспользовался колдовскими приемами. Если не считать случая с прилипшим к рукам котелком…
Верховный жрец не выделял Гилэта среди других. Между тем всем было известно, что он ходит у Ньики в любимцах. Гилэт тоже чувствовал, с каким терпением и любовью относится к нему старик. Мальчишка страстно желал вызнать, правду ли говорили об удивительных умениях Ньики. Старался во всем подражать ему, мечтая обрести сведения, открывающие ключ к тайнам. Разведал, что чудная вещица, в день незаконного вторжения в избу принятая за ветхую укладку, называется доммом, а закорючки в ней – письменами.
Местные люди, если хотели о чем-то известить идущих вослед, оставляли «говорящие» узелки на веревках. Метки предупреждали о встреченных иноплеменниках, возможных засадах и тому подобном. Гилэт неплохо разбирался как в узелках, так и в других оповестительных знаках. Разные племена вырезали их на бересте, вычерчивали прутом на земле и охрой на камне. Письмена древнего домма, очевидно, тоже несли в себе какие-то сообщения. Гилэт почти уверился: вот что хранит секреты колдовства, вот из чего Ньика черпает свою силу! Но старик объяснил:
– У домма много значений и смыслов. В одном из них – история. Сказания, поведанные не устами человека, а записанные рукой. Тот, что ты видишь перед собою, – домм народа по имени алахчи?ны. Эту редкую вещь подарил мне один торговец, ездивший далеко. Он растолковал, что письмена состоят из знаков-звуков.
– Отчего же я вижу их, а не слышу? – удивился мальчик.
– Потому что они спят, – не очень уверенно молвил Ньика. Помолчал и добавил: – Не хотят просыпаться ради того, кто не ведает их звучания. Ты же не станешь понапрасну болтать с человеком, не понимающим твоей речи? Вот и они так же.
– А если бы понимал?
– Звуки сложились бы в слова, слова – в сказы и целые повествования. – Ньика вздохнул: – О, я бы много дал за то, чтобы их слышать! Но спящие знаки чужого языка не повинуются мне.
– Сказал ли торговец, о чем говорится в домме?
– Здесь, по его словам, записана история алахчинов. Другие доммы, насколько мне известно, рассказывают о звездах в небе, о морях и реках на Земле. О человеческом бытии в разных странах и даже животных и птицах, населяющих Вселенную.
Гилэт взволновался: что, если он – алахчин?! Ведь обличье его не похоже ни на мандров, ни на тех же гилэтов!
– Говорят, самый первый домм о сотворении Вселенной упал с неба, – продолжал верховный. – Может быть, его послал людям Белый Творец. Недаром слово «домм», кроме прочего, означает звук, с которым утром просыпаются небеса.
– Где живут алахчины?
– Этот просвещенный и мастеровитый народ, возвышенный духом и красивый наружностью, много лет назад обитал на юго-востоке Земли. Но однажды все алахчины до единого человека по неясной причине снялись с насиженных мест и куда-то ушли. Исчезли бесследно, как туман над осенней землей.
Ньика позволил самонадеянному мальчишке просмотреть домм. Гилэт поднес вещицу к уху и вслушался изо всех сил. Загадочные закорючки молчали. Мальчик запомнил почти все и легко вычерчивал их потом прутиком на песке. Больше всего полюбился один часто повторяющийся знак. Приглядевшись, Гилэт понял, что знак состоит из двух продольных капель, входящих одна в другую, и таким образом вырисовывается глаз. Однако ни тайна этого ока, ни один из других алахчинских звуков-письмен не приоткрылись перед пытливым отроком ни на мизинец.
* * *
Пока ученик не вырос в высокого сильного юношу, старик обучал его многим навыкам жреческого познания, но чар и превращений так и не показывал. Одной из главных наук было смирение. Оно якобы помогало противостоять искусам.
Эти уроки принесли Гилэту тайную боль горечи и разочарования. Он постиг, что простому человеку никогда не научиться чудотворству, будь он хоть семи пядей во лбу. Понял, что волшебный дар дается свыше при рождении лишь единицам. На то он и дар – великий подарок Творца.
Гилэт терзался, слыша от жрецов о чудесах, совершаемых колдунами. И он бы так мог! Сумел бы лучше других, ума и упорства ему не занимать. Но – нет. Не дано… Не дано! Он полжизни готов был отдать за малую толику дара.
– Смирение – это покаяние, – внушал Ньика. – А покаяние – молитва истинной совести.
– Бывает не истинная?
– Бывает…
– Скажи, что такое истинная совесть? – пытал Гилэт.
– Справедливый и беспристрастный суд твоей души над твоими же мыслями, словами и действиями, – невесело усмехался старик. – Ведь наша жизнь состоит из деяний нрава и разума, а эти двое – нрав и разум – любят поспорить друг с другом.
– И кто из них прав?
– Совесть.
Внешне парень смирился, но боль осталась, продолжая саднить раненное неизбранностью сердце. Нрав Гилэта не хотел привыкать к тому, что он такой же обыкновенный, как остальные. Разум Гилэта не желал верить, что он не входит в исключительное число осиянных огнем чудесного дара. В этом его главные спорщики были согласны.
От отчаяния и обиды парень направил думы на молитвы, склад благотворительных слов и все необходимое для звания жреца, а внимательность рук – на врачевание хворей. Вскоре он в равной мере овладел знанием человеческого костяка и плоти. Навостренное ухо привыкло чутко улавливать малейший сбой в ритме сердца через коровий рожок, приставленный к груди недужного. Гилэт лучше многих озаренных научился вправлять людям кости, оживлять ослабевшие мышцы и заставлять кровь веселее бежать по жилам.
Для себя он взял в толк, что, хотя к высоким жреческим знаниям, имеющим разные уровни до девятого высшего, чародейство не добавляется, зато управлять ими и толковать их можно бесконечно. Как удобно нраву.
По прошествии некоторого времени верховный жрец благословил любимого послушника к первому озарению. Беспокойная душа Гилэта вспыхнула верой и неизведанной благодатью. Посвященные говорили, что озарение – как солнце, внезапно вспыхивающее в голове. «Твоя душа наполнится небесным духом, вольной птицей воспарит вслед за мыслью, подаренной Белым Творцом…»
Все доподлинно так и оказалось. Вначале Гилэт, стоя на возвышении, прочел молитву и, затаив дыхание, долго ждал. Почти уже убедившись, что ничего не получится, вдруг всем телом почувствовал необычайно легкий воздух. Не тот, которым привык дышать, а другой – горний, возвышенный и возвышающий.
