Децимация

скачать книгу бесплатно

Децимация
Валерий Борисов

События романа охватывают период с ноября 1917 года по май 1918 года. Революцию автор называет децимацией. В центре романа – история семьи Артемовых из Луганска. Судьба четырех братьев в революции сложилась по-разному. Центральная рада захватывает территории, принадлежащие раньше России: восточные – Донбасс, и юг – Новороссию. Галицийцы, показаны как чуждая украинскому народу сила. В результате – страдания народа и кровь, обильно полившая эту землю. События разворачиваются в Луганске, Харькове, Киеве, Херсоне, Крутах и других местностях Юга России. Народ противостоит завоеванию галицийцев… Гражданская война показана многопланово, на широком историческом фоне. Глубокое проникновение в суть проблемы, тонкий психологизм в описании личности, умелый показ массовых сцен позволяет роман «Децимация» считать продолжением лучших традиций великой русской литературы.

Книга стала дипломантом Всероссийского литературного конкурса имени генералиссимуса А.В. Суворова в 2016 г.

Валерий Борисов

Децимация

…Иисус сказал:

«Блаженны нищие,

ибо вам принадлежит царство Божье.

Блаженны голодные ныне, ибо будете сыты.

Блаженны плачущие ныне, ибо будете смеяться.

Блаженны вы, когда вас ненавидят,

когда вас изгоняют, оскорбляют,

когда поносят ваше имя и отвергают вас из-за

Сына Человеческого.

В тот день радуйтесь и веселитесь,

потому что велика будет награда ваша на небесах,

ибо предки их поступали с пророками так же,

как сейчас эти люди поступают с вами.

Но горе вам, богатые, ибо вы уже получили утешение.

Горе вам, кто пресытился сейчас,

ибо голодны будете.

Горе вам, смеющиеся сейчас,

ибо плакать и горевать будете.

Горе вам, когда вce люди говорят о вас хорошо,

ибо так с лжепророками поступали предки их.

Но говорю вам, слушающим Меня:

любите врагов своих, делайте добро ненавидящим вac

благословите проклинающих вас,

молитесь за обижающих вас».

От Луки святое благовествование. Гл.6, ст.20–28.

Часть I.

Луганск – как птица в полете, раскинувшая крылья для очередного взмаха. Склоны двух меловых гор – крылья, а в середине, между ними – спокойная, на поворотах шустрая речка Лугань-Луганка. К ней, как к живому телу, прильнули заводы, давшие жизнь этому городу. От реки вверх, по склонам поднимаются улочки – кровеносные сосуды заводов и фабрик, по которым снуют люди, давая заводам жизнь и получая взамен от них физиологическую силу для работы.

Посмотришь на Луганск со стороны Каменного Брода – полностью увидишь его вторую половину, называемую Гусиновкой. А взглянешь из Гусиновки, увидишь, что Каменный Брод далеко еще не дотянул до вершины меловника. Весь Луганск как на ладони – в разломе Донецкого кряжа. Каждая его часть не спрятана за обратными склонами, а глядит в глаза друг другу – честно и доброжелательно. А как же быть иначе городу, расположенному на самой границе Новороссии и Всевеликого Войска Донского – он открыт для всех, откуда бы ни пришел человек, с какой бы то ни было стороны света, независимо от национальности и благосостояния. И люди называют себя по имени города или местности. Например – луганчане.

Люди приходили, селились, строили себе дома из мергеля, – благо его много, весь город стоит на этом меловом камне, – и обживались. Луганск представляет собой сложный конгломерат, составленный из различных народов, переваренных вековой историей в котле судеб и традиций, и создавалась какая-то новая народность, впитавшая в себя самые лучшие черты культуры и сознания многих народов. И мирно уживались православные, католики, мусульмане и многие другие верующие, и всем хватало места. Но люди все приходили, селились, город рос и был пронизан каким-то особым духом, отличавшим его от других южнорусских городов – великим человеческим терпением. Но даже такое терпение не бывает вечным.

Федор Артемов пришел в Луганск в середине восьмидесятых годов из Тульской губернии. Имея специальность кузнеца, устроился на литейно-пушечный завод, который вскоре был переименован в патронный. Вскоре он женился, взяв в жены крепкую, недавно пришедшую из села в город девку – Аньку, – или Ганку, как называли ее родители. Она работала здесь же, на патронном заводе, стерженщицей в литейном цехе. В течение зимы Федор с молодой женой, недалеко от завода, в районе Гусиновки, построил из мергеля небольшую хибару, – одну комнатушку с кухней, и к лету перешел в нее жить. Было пора обзаводиться собственным домом. С завидной периодичностью, через два-три года, у них появились четыре сына: Петр, Иван, Сергей и Аркадий.

В душную летнюю ночь у Анны начались первые роды. Пока растерявшийся Федор бегал к соседке, чтобы она срочно позвала повитуху, жена родила сына. Не зная, что делать, Федор кинулся ей помогать. Схватив своими грубыми руками кузнеца захлебывающегося криком ребенка, он неосторожно помял ему шейные позвонки, и на всю жизнь оставил своего первенца с искривленной шеей и постоянно наклоненной влево головой. Сыну дали имя Петр, и Федор все время чувствовал вину перед сыном. Петр рос болезненным и молчаливым ребенком, стеснявшимся своего, хоть и небольшого, но уродства. Из-за этого его в начальной школе считали недоразвитым и туповатым, хотя это было совсем не так. С тринадцати лет он пошел работать. Сначала учеником слесаря – на недавно открывшийся паровозостроительный завод Гартмана, потом перешел на работу в железнодорожные мастерские, стал кочегаром на паровозе, а позже – помощником машиниста. Эта работа ему нравилась, и он ее любил. По роду работы ему приходилось по несколько дней отсутствовать дома. После первой революции он неожиданно для родителей, – а ему не было тогда и двадцати лет, – привел в дом темноглазую худую семнадцатилетнюю девчонку по имени Антонина, сказав родителям только одно – он на ней женится. Трудно у него было вырвать лишнее слово, узнали только, что Антонина работала стрелочницей на одной из станций, и у нее недавно умерла мать. Потом Тоню выгнала из дома хозяйка, где они квартировали с матерью, и приходилось ей ночевать или в будке стрелочника, или просто у добрых людей, в постоянной боязни, что ее кто-то может обидеть. Петр знал ее раньше и, движимый жалостью к живому и несчастному, как и oн, существу, предложил Антонине жить у него. Посадил ее к себе в паровоз и отвез в Луганск. Видимо, почувствовала Антонина отчужденность Петра от окружающего мира и была благодарна ему за его молчаливую нежность. Они стали жить вместе. К родительскому дому пристроили еще одну комнату с кухней и отдельным входом, в которой поселились Петр и Антонина. Вскоре у них родилась дочь, которую в честь бабушки назвали Аней, а через три года появился мальчик – Виктор. Тоня работала на гартмановском заводе, благо он находился недалеко от их дома, в инструментальной кладовой одного из цехов. Жили они с Петром дружно и тихо, и свекровь любила свою скромную невестку.

Через два года после Петра у Артемовых родился еще один мальчик, которого назвали Иваном. Невысокого роста, русоволосый, он был мастером на все руки: мог сам себе сшить рубашку, починить сапоги, но более всего любил торговать. Свои детские поделки носил на рынок и продавал их там, подолгу торгуясь с покупателем за каждую копейку. Когда подрос, то покупал в лавках, что было – дешевые шелковые нитки для рыбалки, крючки, колокольчики, грузила, игрушки и ездил в близлежащие села продавать их местным хлопцам. На вырученные деньги обычно покупал себе красивые рубашки, штиблеты, какие носили дети иностранных инженеров. Старался одеваться хорошо и выглядел всегда аккуратно. На торговые операции Ивана обратил внимание владелец хлебных складов и магазина «Оптовая и розничная торговля для крестьян и кустарей», – Крапивников. Он взял его себе на работу, – вначале посыльным, а позже стал доверять ему торговлю в сельской местности. Потом двадцатидвухлетний парень женился на перезревшей в девках единственной дочери Крапивникова – Павлине, которая была старше его на пять лет. С этого времени он стал приказчиком в магазине и первым помощником тестя в хлеботорговых делах. Он стал наследником дела купца. У родителей бывал редко, больше в разъездах. В годы мировой войны постоянно ездил в центральные и северные губернии России, где выгодно продавал муку и хлеб, зарабатывая на этих операциях хорошие деньги. У Ивана с Павлиной была дочь – Зинаида, – упитанная, остроглазая девчушка, которой мать посвящала все свое время, в основном потому, что муж большее время их совместной жизни отсутствовал дома. Так жил второй сын – Иван.

В морозную декабрьскую ночь у Анны родился третий сын – Сергей. Рос он крепким, здоровым ребенком, любил физическую работу и в школе учился неплохо, любил читать книги о приключениях, путешествиях и героях. Был организатором ребят в налетах на сады и огороды крестьян, расположенных по Луганке и Северскому Донцу. Часто ему попадало за это и от чужих, и от отца. Молча переносил наказание и снова становился во главе ватаги хлопцев по налетам на огороды. В четырнадцать лет поступил учиться в рабочее училище и стал токарем. Как и отец, работал на патронном заводе, был неплохим токарем. Налеты на огороды и сады прекратил, но в нем все более явственно проявлялась неприязнь к богатеям, о чем он говорил открыто. Посещал какую-то тайную организацию. Когда 21 февраля тринадцатого года день празднования трехсотлетия дома Романовых объявили нерабочим, то он с некоторыми товарищами вышел на работу. А вечером того же дня, в трактире Шкильмана, он крепко выпил с этими товарищами, и в завязавшемся с другой компанией споре ударил официанта, пытавшегося их примирить. С пришедшими полицейскими тоже чуть не завязал драку, но с помощью половых был связан и провел в примирительной камере десять дней, уплатив за это еще и штраф. В июльские дни шестнадцатого, когда в Луганске бастовали многие заводы, во время демонстрации Сергей поцапался с полицейскими и снова попал в кутузку. Несмотря на то, что на него распространялась броня от воинской службы, как рабочего оборонного предприятия, он так же, как и еще несколько десятков рабочих был отправлен на фронт. Сначала находился в маршевой роте, а потом его отправили служить на Западный фронт. Был там ранен, лечился в госпитале Смоленска. Весной семнадцатого продолжил службу в пулеметной команде, но уже на Юго-Западном фронте. Во время неудачного июньского наступления русских войск был ранен вторично, – уже серьезно, и до осени валялся в госпиталях различных городов, а потом был переведен служить в украинский полк, квартировавший в Екатеринославе. Анна и Федор переживали в это время за него больше, чем за других детей. По праздничным дням, тайком от мужа, – он демонстративно не верил в Бога, – мать ставила свечку за спасение третьего сына.

После рождения Сергея Анна во всеуслышание заявила соседкам, что с нее детей хватит. Но уже через два с половиной года после Сергея в семье появился еще один мальчик, нареченный при крещении в Преображенской церкви Аркадием. Мальчик рос тихим и застенчивым. Как и Сергей, много читал, но редко участвовал в мальчишеских шалостях и играх. Любил подолгу сидеть один и о чем-то, известном только ему, мечтать. В семь-восемь лет увлекся музыкой и стал ходить на репетиции духового оркестра в воинскую часть, находящуюся в Каменном Броде, и быстро научился играть на духовых инструментах. Зимой пел в церковном хоре. Его музыкальные способности были замечены, и он стал бесплатно учиться в музыкальном классе местной гимназии. В игре на фортепиано он достиг больших успехов. В четырнадцатом году в Луганск приезжал профессор Харьковской консерватории – Гардинский. Аркадий поразил его своей игрой на рояле и особенно тем, что исполнил свои собственные произведения. Профессор заявил, что Аркадию необходимо совершенствовать свои музыкальные способности в солидном музыкальном учреждении, и тот с осени, когда началась мировая война, уехал жить и учиться в Харьков. Летом он ненадолго приезжал домой, к родителям. Жизнь и тревоги семьи его трогали мало. Аркадий жил в собственном, придуманном им мире высокого искусства, не замечая тех бурных процессов, которые будоражили народ, приводили в движение многомиллионную Россию.

Так жила семья Артемовых до революции. Еще до войны Федор вынужден был уйти с должности кузнеца по состоянию здоровья, – у него открылась чахотка, – и он продолжил работать в том же цехе, но уже слесарем. В последние годы он стал сильно выпивать. В хмеле бывал буен, припоминал жене какие-то обиды, что-то хотел о нею выяснить. Но сыновья, ставшие взрослыми, всегда вставали на защиту матери, обрывали отца и насильно укладывали спать. Анна к этому времени уже не работала на заводе, а была уборщицей в церковно-приходской школе. Все чаще и чаще жаловалась на ноги, которые к старости стали подводить ее.

Наступил семнадцатый год. Революция властно захватила своим черным крылом всех членов семьи Артемовых, вовлекла их в свой мощный водоворот, невиданный еще человечеством по своим грандиозным масштабам и чудовищным катаклизмам.

1

1 ноября, в четверг, 1917 года, Сергей Артемов возвращался домой в набитом битком пассажирском вагоне поезда, шедшем из Екатеринослава. Уже темнело, когда поезд подошел к железнодорожному вокзалу Луганска. С шумом и гвалтом пассажиры с мешками на спинах и с узлами в руках стали вываливаться на перрон. Взяв свой потрепанный вещмешок, Сергей также вышел из вагона. Было темно, только у входа в вокзал тускло светилась лампочка, и в ее неярком свете стояли люди с винтовками. Накануне прошел дождь, и лужи глянцево блестели в осенней темноте вечера. Сергей, оглядев затихающую привокзальную площадь, решил идти домой пешком по железнодорожному полотну.

Минут через десять он вышел на Петербургскую улицу. Магазины были закрыты, окна в них задернуты железными шторами. Из некоторых окон жилых домов, зашторенных вроде бы надежно, пробивался свет. За стенами домов была жизнь. На улице было тихо, только холодный ветер редкими порывами шумел в пустых кронах деревьев. Луганск казался притихшим и поникшим. Ранее он таким не был – до полуночи ходили прохожие, сновали пролетки. Война изменила все, заставив жить город настороженно и тревожно, но все-таки в синематографе «Экспресс» было слышно, как стрекочет аппарат – показывали кино. Из-за темных, тяжелых портьер ресторана «Пальмира» слышалась музыка. Город ушел как бы сам в себя, – жизнь продолжалась не на виду, а затаенно, не на улицах, а в полуосвещенных комнатах.

Сергей поднялся на Казанскую улицу. Вдали, у освещенного здания городского земства, стояли извозчичьи повозки, слышалось лошадиное ржание и отдельные голоса, отдававшие приказания. Это была новая, советская власть. По тротуару Сергей быстро пошел в сторону паровозостроительного завода, – домой. Но недалеко от центральной проходной патронного завода навстречу ему вышли трое, с винтовками на плечах, но в гражданской одежде.

«Не солдаты. Видимо, рабочие из дружины», – отметил про себя Сергей.

Вооруженные, заметив одинокого прохожего, направились прямо к нему. Сбавив шаг, Сергей шел к ним навстречу. Не доходя метров семь, один из патрульных громко приказал хриплым голосом:

– Стой!

Сергей остановился, держа правую руку в кармане, сжимая рукоятку револьвера.

– Кто такой? – снова спросил хриплый голос.

– Солдат, – ответил Сергей и добавил. – С фронта.

«Пусть знают, с кем имеют дело, – подумал он, оскорбленный таким обращением к нему, – и пусть побаиваются».

– Видим, что солдат… куда идешь?

– Домой.

– А почему так поздно?

– Только с поезда. Приехал с Катеринослава.

– Оружье есть?

– Есть, – и Сергей повернул дуло револьвера в сторону троих, пока не вынимая руки из кармана.

– Сдавай оружье, – хриплым голосом продолжал распоряжаться все тот же человек, – видимо, старший патруля.

– Много хочешь! – Сергей начинал злиться, но надо быть осторожным, время опасное. Или сразу сдаваться, или давать отпор до конца. Он принял второе решение.

– Давай, а то сейчас продырявим тебя получше, чем на фронте! – пригрозил старший и стал снимать с плеча винтовку, остальные двое – пацаны лет семнадцати-восемнадцати – начали делать то же самое.

«Не служили в армии», – подумал Сергей, увидев их неумелые движения по изготовке к бою. Резко выхватив их кармана револьвер, он как можно четче произнес:

– Отставить винтовки!.. А то я так точно продырявлю вас лучше, чем это делал на фронте! – повторил он слова старшего патрульного, добавив немного своего.

– Ты шо! – удивленно закричал старший, перестав стаскивать винтовку с плеча. – Ты нам угрожаешь, контра! Плюешь на советскую власть? – в его губах вдруг оказался свисток, и он пронзительно засвистел в него.

Послышался топот ног и из-за угла выскочили еще двое. Один был с винтовкой, другой, одетый в кожанку, с кобурой на боку.

– Что случилось?! – спросил тот, что в кожанке.

– Да вот, задержали солдатика… – ответил хриплый. – А он револьвертом грозится. Шустрый…

Человек в кожаной куртке, не вынимая оружия из кобуры, обратился к Сергею:

– Ты зачем размахиваешь наганом?

– Чтобы не отобрали его эти пацаны…

– Документы есть?

– Есть, – ответил Сергей, поняв, что сейчас ему ничто не угрожает. В кожанке мужик, по всему видно, понимающий. Он спрятал револьвер в карман шинели, а из внутреннего кармана достал солдатскую книжку и удостоверение о том, что отпущен в отпуск на пятнадцать дней, и протянул документы человеку в кожанке. Осветив лучом фонарика бумаги, тот внимательно стал читать их. Хриплый, получив поддержку, с угрожающим видом двинулся к Сергею.

– Ты думаешь – шустрый… я тебе сейчас сделаю за это такое… – выпятив вперед острый подбородок, он медленно пошел на Сергея.

– Отстань… а то прибью, мокрого места не останется, – как можно спокойнее произнес Сергей, нарочно не глядя на него, но готовый к отпору.

Хриплый остановился, видимо, сравнивая свои и чужие физические возможности. Но Сергей был повыше ростом и пошире в плечах, что и успокоило патрульного. К тому же в кожанке сказал:

– Успокойся, Федоренко! – и, обратившись к Сергею, спросил: – Ты не сын ли Федора Артемова, с нашего завода?

– А как же! Его! – неожиданно гордо ответил Сергей.

– А куда сейчас держишь путь?

– Домой. Я уже говорил им.

– Ладно, задерживать тебя не будем, беги быстрей домой. Наверное, давно там не был. А о тебе я слышал, мне рассказывали, – в кожанке удовлетворенно хмыкнул и протянул Сергею его документы. – Нам сейчас такие, как ты, нужны. Приходи завтра на завод. А ты слышал, что в Петрограде революция?

– Слыхал. Поэтому и приехал сюда. Раньше бы так просто из армии не отпустили. Надо и в Луганске буржуев гнать в шею!

– Уже погнали. Город в наших руках. Ты, Федоренко, – обратился он к хриплому, – бери хлопцев и иди дальше, до управы и обратно. Подозрительных задерживай и ко мне.

– Хорошо, – ответил Федоренко и, обратившись к Сергею, с угрозой произнес: – Ну, а с тобой еще встретимся и поговорим.

Он не мог успокоиться от полученного только что отпора и считал себя оскорбленным. Сергей не стал отвечать на его угрозу, и Федоренко, кивнув сопровождающим, пошел с ними по неосвещенной мокрой улице. В кожанке снова обратился к Сергею:

– Завтра придешь на завод и найдешь меня. Фамилия моя Нахимский. Еще раз тебе повторю, что нам нужны сейчас такие люди, как ты, – боевые, знающие дело. А то видишь, кого приходится посылать на охрану города? Молодняк. Старики и семейные не хотят. Оно и понятно – им дома лучше и спокойнее. А этим дашь винтовку, так они считают себя выше околоточного, на кого угодно оружие поднимут. Опасно с этими пацанами – все хотят стрельнуть в кого-нибудь или куда-нибудь. Что с них возьмешь? Революцию понимают, только чтобы задержать, арестовать… – Он замолчал, и без всякого перехода спросил: – Табачок имеется?

– Есть! На дорогу выдали, – Сергей вынул из кармана кисет с махоркой и протянул Нахимскому. Тот взял тонкими, длинными, явно не рабочего человека пальцами солидную щепотку махорки и завернул в носовой платок.

– Попозже покурю, – пояснил он. – Ну, а ты давай быстрей домой, а то, авось, уже не терпится туда попасть. Если еще кто-нибудь из патруля встретится, скажешь, что идешь от меня. Помнишь фамилию? Иди, а завтра буду тебя ждать.

– Завтра буду, – уверил его Сергей. – До свидания.

Они пожали друг другу руки, и Нахимский сказал на прощание:

– А наганом сильно не размахивай, но завтра приходи с ним – может, пригодится, а то у нас с оружием плоховато.

Он повернулся и со своим спутником, который за время разговора не проронил ни единого слова, пошел вниз к заводу. А Сергей пошел дальше. Больше ему никто из патруля не встретился, и вскоре он подошел к родительскому дому.

2

Построенный почти тридцать лет назад дом как бы врос в землю и стал ниже. Сергей, насколько было видно в темноте, заметил, что углы дома подмазаны глиной, и он побелен. Мать следила за его состоянием. Маленькие оконца подслеповато глядели на улицу, и света в них не было видно – мать с отцом, видимо, уже легли спать. Черепичная крыша увенчивалась двумя трубами – родителей и брата. Рядом с расшатанными, давно не крашеными воротами прилепилась калитка. Сергей подошел и толкнул ее. Она была закрыта изнутри и, нащупав рукой на противоположной стороне засов, он тихо отодвинул его, открыл калитку и вошел во двор, в центре которого росло большое абрикосовое дерево. У дверей залаяла собака, и Сергей вначале подошел к окну и постучал в него. Вскоре послышался скрип открываемой внутри двери и женский голос опросил:

– Кто там?

Сергей узнал голос матери и хотел в шутку уже обмануть ее, спросить, а нельзя ли прохожему переночевать у них. Но знакомые, родные интонации материнского голоса сдавили грудь, приостановили на мгновение дыхание, и он голосом, неожиданно задрожавшим от волнения, ответил:

– Мам, это я. Открой?

– Кто? – переспросила мать, открывая дверь. Видимо, она чувствовала, что за дверями не враг.

– Я, Сергей.

Дверь открылась, и мать охнула:

– Сереженька! – она протянула дрожащие руки и приподнялась на цыпочки, чтобы достать своими губами до лица сына. Он наклонился и поцеловал увядшие материнские щеки и поднял голову, чтобы мать не заметила его повлажневших глаз. Ему не хотелось показывать свою минутную слабость.