скачать книгу бесплатно
– Две шнеки, прямо на нас идут! – прокричал вперёдсмотрящий, наблюдая за рекой в подзорную трубу.
– Гореть вам в аду! Рыбы половить не дают, – выругался, сматывая катушку спиннинга.
Один из ушкуйников, по прозвищу Филин, за свои округлые глаза, приставив ладонь к бровям, стал всматриваться в пару тёмных точек. Спустя минуту перевёл взгляд к себе под ноги, после чего ещё раз посмотрел вдаль и выдал то, от чего на корабле начался переполох.
– Это не купцы, хотя осадка и низкая. Левый даже крупнее нашего будет. Очень много народа.
– На, посмотри через это, – сказал ушкуйнику, протягивая тому бинокль.
– Ух ты, змея даже на носу не сняли, они оружаются! Это свеи! – Филин протянул мне назад оптику, видимо, с его дальнозоркостью он не особо нуждался в ней.
– Первым тройкам брони вздеть, остальные помогают, – подал команду Людвиг, – зарядить арбалеты!
По виду, мы были крупным торговым кораблём с минимальной охраной и богатым товаром. Только плаката не хватало с нарисованной толстой уткой, говорящего о том, что мяса и пуха много, а защититься не может. Вот и летели к нам хищные ястребы, используя мощь всех своих вёсел, забывая о том, что даже утка, будучи русской, может заклевать до смерти. Экипаж был разбит на двадцать троек. Если на суше легче оперировать десятками, то судовые работы удобнее вести тройками. Так же поступают и в бою, когда тот идёт на водной глади. Только вот этих битв на воде за сто лет можно по пальцам пересчитать. Мне, как морскому офицеру, было интересно узнать, что при волнении более трёх баллов ни о каком морском сражении речи быть не может. Только крайняя необходимость толкала людей на бой, когда малотоннажное судёнышко ходит ходуном и устоять на палубе очень сложно. Прибавить к вышесказанному ограниченность пространства, мешающий любому манёвру такелаж, и начинаешь понимать, отчего все отношения старались выяснить на берегу. Но сейчас был не тот случай.
* * *
Непродолжительный, но весьма свирепый шторм разбросал караван экспедиционного войска Ульфа Фаси. На этот случай было оговорено, что суда встречаются у конечной точки маршрута, а именно в устье Ижорки. И так вышло, что отходящие одни из самых последних оказались ближе всех к месту встречи, и вот она – удача. Два к одному. Новгородский торгаш, торчащий на середине реки при полном штиле. «Мы ещё не дошли до места, а добыча сама идёт к нам в руки, – подумал капитан крупного свейского корабля, – жаль, что придётся всех пускать под нож, иначе добычу, взятую на воде, придётся делить с ярлом. Если всё пройдёт хорошо, то Биргер, как и планировалось, пойдёт дальше, в Альдейгию, а нам можно даже слинять по-тихому, водная гладь всё спишет». Командиры знаками объяснились, как будут проводить бой: зажать в клещи и напасть с двух сторон. Воины стали готовиться к абордажу. Поправили амуницию, рассортировали метательное оружие, определили порядок действия и даже подготовили пару крюков с прочной верёвкой. Вот только ничего из этого не пригодилось. Сражение продлилось ровно то время, сколько было отведено на прохождение двух судов параллельно друг другу. Всё пошло не по намеченному плану, когда на новгородской ладье, словно по взмаху волшебной палочки, приподнялись деревянные щиты и два арбалетных болта вонзились в кормчего первой лодки. Купец ловко стал разворачиваться, работая вёслами обоих бортов, и теперь сам шёл на встречном курсе с немыслимой скоростью. За тридцать шагов до полного сближения вёсла новгородцев втянулись внутрь, а судно вильнуло в сторону, расходясь бортами в каких-то десяти метрах и оставляя два корабля противника по правую сторону. Через пару мгновений струя пламени вылетела с ладьи и залила жаром огня столпившихся на носу воинов. Ещё через несколько секунд огонь прошёлся и по остальным. Повезло только тем, кто был на корме. До них «дыхание Фафнира» не добралось. Ни о каком нападении речи уже не велось, брошенные несколько копий угодили в борт, а стрелы если и не пролетели мимо, то кроме щитов никуда не попали. Это всё, что они успели сделать, но несчастья на этом не закончились. Когда корма новгородского судна оказалась напротив миделя, в свеев полетели какие-то горящие горшки, разбивающиеся о борт и палубу. Создалось впечатление, что судно угодило в гигантский кузнечный горн. Огонь был везде. Растекающиеся огненные языки побежали по доскам, проникли в трюм, и всё заволокло смрадным дымом. Общей панике поспособствовали десятки сулиц, брошенные в сторону обезумевших воинов. Казалось, смерть везде. Объятые пламенем люди прыгали за борт, пытаясь в воде найти спасение. Дико заржала лошадь, огонь опалил бедное животное, и теперь кобыла, позабыв о спутанных ногах, стала подпрыгивать, внося ещё большее смятение. Наконец щедро просмоленное судно вспыхнуло целиком, живые позавидовали мёртвым. Нет ничего хуже пожара. Даже пробоина, повлекшая обильную течь, не так страшна. Все знали, что загоревшийся корабль не спасти, ему оставалось жить несколько минут. Настала очередь второго ястреба.
* * *
В боевом расписании моё место было на носу судна, где стоял огнемёт, накрытый брезентом. Два ушкуйника прикрывали меня ростовыми щитами с боков. Спереди защищал лист из двухмиллиметровой стали, как на станковом пулемёте «Максим». И признаюсь, с того момента, как я нажал на педаль насоса и закрыл клапан, прошло секунд пятнадцать-двадцать.
– Что? Не по нраву? Приходите под Полтаву, там ещё дадут! – кричал я горящим шведам.
Всё же возможность посадить на вёсла тридцать гребцов, к тому же полных сил, многого стоит. Вроде простой обманный манёвр, которым новгородцы классически переиграли имеющего численное превосходство противника, но лёгкость его кажущаяся. Не вывели бы из строя одного из рулевых, или как его тут именуют – кормчего, шиш бы мы провернули такое действо. Вторая лодка, которая обходила нас с правого борта, пытаясь зажать в клещи, застопорила ход. Похоже, неудачное начало их не особо смутило. Немногие выжившие с горящего корабля были подняты на борт, и десять вёсел с каждого борта вновь ударили по воде. Да и мы вроде не собирались выходить из боя.
В нашу сторону полетело несколько крючьев на верёвках. Два из них зацепились за борт. Мимо меня просвистело короткое копьё, сразу за ним стрелы. Один из смертоносных подарков оцарапал каску, другой угодил в щит охранника. По правилам абордажа, нос боевой ладьи должен протаранить борт неприятеля по касательной, дабы сбить защитников на палубу, после чего лучшие воины перепрыгивали на соседний корабль и начинали резню. Знали это и новгородцы, присевшие в ожидании предстоящего столкновения. Верёвки натянулись, но резкого толчка не последовало. Успев развернуть раструб сопла, я нажал ногой на педаль насоса, затем ещё и ещё. Смесь в бачке закончилась, свеи ухитрились прикрыться щитами, спрятавшись за бортом лодки. От жалкого плевка огня досталось тем, кто тянул абордажные крючья. Около десятка человек побросали верёвки, тем самым сведя силу удара на жёсткое касание. И тут проявили себя новгородские стрелки. Ох, не зря в летописях постоянно ссылались на грозных славянских воинов с луками. Туча стрел не заслонила солнце на небе, но заставила неприятеля уйти в глухую оборону. В каждой тройке один был вооружён дальнобойным оружием, второй щитом с копьём или секирой, а третий был мечником и одновременно метателем дротиков и лёгких копий. Вот этот смертоносный дождь из стрел и сулиц посыпался на противника, лишая их отяжелевших щитов и нанося смертельные раны. Били в упор. Хорошо, когда не надо экономить на боеприпасах. Лучше утопить десяток метательных копий и пару дюжин стрел, но не дать врагу даже голову высунуть из-за щита, не говоря уже об ответной атаке. Борт зерновоза возвышается над боевой лодкой на полметра, вроде незначительно, но как порой важны в бою эти сантиметры. Два корабля прилипли друг к другу, образовав если и не единую палубу, то похожий на логотип «Сеат» какой-то периметр. Середина вражеского судна представляла собой наваленную друг на друга кучу тел, мачт, бочек и всяких мешков, отчего свеи оказались разделены на две части. Огромные потери в самом начале боя должны были деморализовать врагов, и многие посчитали, что победа уже в кармане. Оставалось перешагнуть через борт и добить противника. На секунду обстрел прекратился, стрелки освобождали место, и в это время бойцы неприятеля зашевелились под щитами, метнули пару копий в сторону новгородцев и с рёвом бросились на абордаж, активно работая баграми, пытаясь проделать брешь в стене щитов. Напор длился с минуту, секироносцы, плотно сбив щиты, за исключением одного момента, не дали ни единого шанса неприятелю. Богатырского телосложения свей, сумевший на первых порах проломить строй своей огромной деревянной кувалдой, был зарублен Бренко, который выдвинулся тому навстречу. Хорошо поставленный удар и надёжный меч, что ещё нужно профессиональному бойцу? Как оказалось, ещё немного удачи и истончившиеся железные кольца старого доспеха противника. Вложившись в удар, он рассёк кольчугу шведа, а вслед за ней и ключицу с рёбрами. Клинок, добравшись до сердца, застрял на мгновение в груди умершего и с каким-то свистяще-чавкающим звуком выскочил назад, потянув за собой струю крови. Атакующие отхлынули, собравшись у заваленной мачты, выставив перед собой круглые щиты. Вообще-то, разрубить кольчугу с одного удара мечом практически невозможно и, если такое произошло, то силу рубака должен был приложить просто исполинскую. Видимо, на здоровяка возлагали большие надежды, и после его гибели, причём такой невероятной, тактика боя нарушилась. Новгородцы вперёд тоже не пошли. В последней схватке враг показал себя достойно, даже превосходные доспехи не сильно помогли. К корме уже отнесли несколько тел. Преимущество было ощутимым, но какой смысл лезть на копья, если можно расстрелять стрелами неприятеля? Как только стрелки вновь взялись за луки, из-за щитов кто-то закричал:
– Zweikampf! Zweikampf! (Поединок! Поединок!)
Наши бойцы первой линии расступились. Бренко положил меч на плечо, поправил на поясе кортик и сделал шаг вперёд, приближаясь к борту. Навстречу ему вышел воин в золочёном шишаке с полумаской, желая попробовать изменить ход боя. Когда-то давно, в северных морях существовал такой обычай. Если в бою между командами кораблей никто не мог одержать победы, то, стараясь избежать лишних жертв, устраивали поединок двух бойцов. Делалось это из практических соображений. Пиррова победа на море могла привести к гибели победителя. Сейчас же, свеи хотели просто уйти.
«Тоже мне рыцарство, – подумал я, вынимая пистолет, – если Бренко будет угрожать опасность, выстрелю не задумываясь. Это не рыцарский турнир, тут или ты, или тебя».
– Ritter Birger (Рыцарь Биргер), – шведский предводитель отсалютовал мечом.
– Людвиг Люнебургский. – Бренко приподнял меч к глазам и резко опустил вниз. Капли крови слетели с клинка, и попали на лицо рыцаря.
Биргер пошёл в атаку, отбросив щит, перехватив меч двумя руками, в надежде то ли повторить невероятный по силе удар противника, то ли постараться превзойти. В общем, поступил не совсем обдуманно. На палубе нет места пробным выпадам, когда можно махнуть мечом и отскочить, будучи уверенным, что тебя не достанут. Площадка боя не позволяет. Только удар и парирование на щит. Серьёзно рискуя, Бренко так же избавился от щита, в результате чего пропустил первый удар перед собой в каких-то сантиметрах и, сделав шаг назад, едва не споткнулся. Второй, заметно ослабленный, нанесённый из невыгодной позиции принял на массивное лезвие у гарды, поддержав его левой рукой и сбрасывая вражескую сталь в сторону, ударил навершием. Прямо под полумаску.
– Ох! – Рыцарь качнулся назад. Гранёное яблоко рукоятки рассекло верхнюю губу и выбило зубы.
В следующее мгновение Людвиг эффектно подставил ногу и толкнул соперника в грудь. Тот рухнул, а, попытавшись подняться, чуть не наткнулся на сталь. Остриё кортика упёрлось в шею поверженного рыцаря. Молоденький оруженосец Биргера взвыл и бросился с коротким кинжалом на помощь своему господину, но, сделав один-единственный шаг, покатился на палубу. Седобородый свей, судя по гербу на богато украшенной кольчуге, занимавший видное положение в отряде, резким ударом кулака сбил пажа с ног. Пока один из участников дуэли не признает себя побеждённым, никто не вправе вмешиваться. Это правило ещё что-то значило для него.
– Sich kaum halten (Держаться на честном слове), – сквозь зубы прорычал старик.
Биргер выпустил меч из руки и показал ладонь, признавая себя побеждённым. Следом за ним шведы побросали оружие на палубу, заглушая стоны раненых, которые завыли от безысходности. Притихшие на время поединка новгородцы, наоборот, закричали здравницы. Всё как всегда: у победителей радость, проигравшим – горе. Простой рыцарь Биргер, с появившейся отметиной на лице, пусть и зажиточный, но никакой ни герцог и ни ярл, угодил в плен вместе с девятнадцатью своими земляками к ушкуйникам Пахома Ильича. Невосполнимых потерь со стороны новгородцев не было. Пара оглушённых здоровяком с кувалдой, правда так и не пришедших пока в сознание, пятеро ушибленных да семеро легкораненых стрелами и прочими острыми железяками.
На реке пахло гарью и палёной шерстью. Сожженную лодку отнесло по течению реки, где она окончательно затонула, похоронив напоминание о скоротечном бое. Мы вели на буксире захваченный приз к берегу, и как человек, интересующийся морскими судами, я оказался на борту трофейной ладьи. Пленных связали попарно, спина к спине, причём ушкуйники так ловко действовали верёвками, перехватывая локтевые сгибы и запястья, что уверенность в том, что в прошлом головорезы не раз занимались данным занятием, у меня только утвердилась. Пут избежал лишь владелец судна Биргер с оруженосцем, рулевой и бородатый рыцарь Магнус, который дал честное слово, что не попытается бежать, так как имеет при себе посольскую грамоту, и вообще не собирался участвовать в глупом, по его мнению, походе, задуманном упсальским саксом Томасом.
– Людвиг, спроси, что у него за грамота?
– Не утруждайся, Византиец. Я правнук ярла Рёгнвальда Ульвссона свободно говорю на языке руссов. Грамота составлена для конунга Новгорода. Ему и передам. – Магнус достал из мешка свиток пергамента и покрутил его возле моего носа. – Видел я, как ты управлялся с этим богомерзким оружием, изрыгающим огонь. Да падёт на твою голову кара всевышнего.
– «А ще можеши противитися мне, конунгу, то се уже есмь зде и пленю землю твою», – процитировал я часть текста письма шведских послов к Александру Ярославовичу. – Так там сказано? Можешь не крутить куском кожи с накаляканными буковками. Ценность сего послания равна стоимости пергамента, на котором оно написано.
Магнус побагровел от возмущения, содержание послания знали всего несколько человек. Ему самому доверили отвезти письмо только потому, что о честности и благородстве старого воина чуть ли не ходили легенды; и, не сдержавшись, он выпалил:
– Да как ты, ромей, можешь знать, что там сказано?
– То дело десятое. Мне интересно другое, как ты, потомок Рёгнвальда, чьи предки верой и правдой испокон веков служили Новгородской земле, мог оказаться с ними? – Я показал рукой на пленных свеев, лежащих на палубе. – Они же самым настоящим образом подставили тебя. Какой же ты посол[3 - В эпоху средневековья неприкосновенность посла поначалу не была полностью безусловной. В Византии, например, традиция запрещала убить чужого посла, оскорбить его, но не возбранялось арестовать. Лишь к XVII в. установилось в качестве неоспоримого правила, что посол неподсуден. Иммунитет распространялся даже на случаи, когда посол оказывался замешан в политические заговоры внутри страны. В середине XIII в. появилось и столь важное впоследствии слово ambaxadea («вестник»), фактически коим и являлся Магнус.]?
Магнус Ульвссон промолчал, что он мог сказать на мой упрёк? Что своим поступком он наводил тень на потомство Гюряты Роговича, представителей высшего боярства Новгорода? Так это не серьёзно, свои понятия о чести он соблюдал, а на остальное можно наплевать. Правда, кое-какие обстоятельства его терзали, а именно то, что из всего имущества не заложенным монастырю у рыцаря остались только меч да кольчуга. Признаться даже себе было стыдно – годы не те, когда можно было острой сталью пополнить свою мошну. Безусловно, он рассчитывал получить кусок земли за свои услуги, но судьба распорядилась иначе.
– Почему я тут, а не с вами – то моё дело. Когда закончу свою миссию, тогда и поговорим, а пока, Людвиг, если я сдался тебе в плен, то выполни мою единственную просьбу. – Магнус посмотрел себе под ноги и попросил: – Помоги доставить послание конунгу Александру, было дано рыцарское слово, что пергамент будет передан в его руки.
На этом моё общение со шведами закончилось. Не то, чтобы они мне показались чересчур чванливы, нет, у всякого человека есть свои недостатки. Просто для меня они были враги, и пока война не окончилась, лучший враг – это мёртвый враг. После совещания с Пахомом Ильичом пленных, под честное слово Магнуса, посадили на их бывшую ладью, оставив минимальное количество продуктов. По прибытию в город, они поклялись отправиться на свейское подворье, где будут ждать окончательного решения о выкупе. К моему удивлению, Людвиг даже поручился за Ульвссона, мол, наслышан о нем – не обманет, тем не менее, это не помешало ему обыскать призовое судно вдоль и поперёк в поисках тайников и захоронений. Кстати, не безуспешно. Через пару часов, как только шведы отправились в сторону Ладоги, мы заблокировали фарватер Ижорки подводными ежами. Даже, если кому и пришла бы в голову мысль – волоком, по берегу перенести ладьи, то через сто метров, в узком месте, снова бы напоролись на деревянные мины. Оставалось ждать основную часть шведского десанта, и пока Ильич руководил минированием, огнемёт на ладье вновь оказался заправлен. Бренко с интересом испробовал грозное оружие, одно дело слышать и видеть, другое дело пощупать своими руками. Особенно его заинтересовала бензиновая зажигалка.
– Значит, перед боем надо подпалить огонь вот тут, хм… как хитро придумано, колёсико и кремень.
– Хитро, но запомни, у каждого оружия есть свой предел. Как по прочности, так и по времени. Всего только десять нажатий на педаль. И ещё, при всех говорить не буду, но если случится так, что ладью будут захватывать… – Я сделал паузу, настал один из неприятных моментов сохранения секретов.
– Ты что такое говоришь, Алексий. Кто нас сможет одолеть?
– Я сказал если. Так вот, почувствуешь, что уже всё, кранты, шансов на спасение нет, то дёрни за это кольцо. – Показал на нехитрый тёрочный механизм пороховой гранаты, закреплённой под огнемётом. – У команды будет пара секунд, прыгайте в воду и спасайтесь вплавь.
Людвиг ещё не привык к моему понятию о времени, поэтому переспросил, уточняя:
– Пара секунд – это что? Ты как-то странно излагаешь, Алексий.
– Четыре раза вздохнуть, после смерть. Не спрашивай меня о том, что находится там, и не вздумай проверить, если дорога жизнь. Давай-ка лучше ещё раз попробуй вон тот кустик подпалить.
Шагах в тридцати, на берегу, у самой воды торчал одинокий кустарник, своим видом напоминавший неприличный жест, с вытянутым средним пальцем. Людвиг направил сопло на цель, слегка задрав вверх, крутанул колёсико, поджигая фитиль и нагнетая давление в системе, резко открыл запирающий клапан.
2. Устье Ижоры
Поход Ульфа Фаси, начавшийся с ожидаемого отказа короля Норвегии Хакона Хаконссена принять участие в мероприятии (так как был занят подавлением восстания мятежного герцога Скуле Бардссона), также с потери трёх шнек в связи с внезапным штормом, а вместе с ними трёх капитанов с наёмными отрядами, предстоял полный забот и тревог. На одном из погибших кораблей следовал инженер-итальянец, нанятый готландцами за тридцать марок и отвечающий за возведение укреплений. И если убыль личного состава можно было как-то компенсировать норвежскими добровольцами, то с потерей главного строителя вместе с шанцевым инструментом шансы экспедиции из разряда позитивные переходили в малореальные. Оставшиеся два монаха, присланные епископом, говорили на латыни, могли читать написанный текст, но ни черта не понимали в чертежах фортификационных схем. Повальная безграмотность – бич того времени – давала о себе знать. Ульфу оставалось полагаться только на свои силы и знания по возведению острога. Кое-что в укреплениях он сам смыслил, что-то посоветуют его сослуживцы, а что-то снизойдёт само собой, как это обычно бывает. Вот только расчеты его строились на том, что после того, как конунг Новгорода получит известие о начале вторжения, пройдёт не меньше месяца. Пока тот соберёт войско и станет предпринимать попытки по его выдворению, если вообще начнёт, то он успеет. С матёрым волчарой Ярославом такой фокус бы не прошёл, а с его сыном вполне может выгореть. За это время планировалось возвести кое-какие укрепления или хотя бы насыпать вал с частоколом. А там, глядишь, и подвоз провианта наладится, а дальше – дальше он побьёт молодого князя, возможно, постарается взять его в плен и будет диктовать свои условия торговой столице Северной Руси.
* * *
Тем временем в стольном граде на берегах Волхова события развивались отнюдь не так, как мы планировали. Ещё бы чуть-чуть, и столь драгоценное время было бы безвозратно упущено. А всё из-за стремления власть предержащих создать себе «тёплое болото» из спокойствия и благополучия, невзирая ни на какие беды и катаклизмы. Хорошо, хоть Сбыслав Якунович не подвёл. Помимо того, что использовал всё свое влияние на военного князя, так ещё уговорил Мешко, обладавшего лучшей соколиной парой в Новгороде, постоянно быть у того на глазах да наговаривать на шведов. Александр всё ещё надеялся, что придётся наказывать обнаглевших северных купцов, решивших обустроить вотчину на его, как он мечтал, землях, и не то что не спешил, а всем своим поведением выторговывал у новгородских бояр всё новые преференции. Вроде и готов городу послужить, а вот, чего-то не хватает. Словно имел по этому поводу чёткие инструкции от своего властолюбивого папаши. Когда оговоренные сроки стали подходить к концу, бояре вместе со своими дружинами, продемонстрировав приличное по численности войско, выступили. Новгородская рать шла к Ладоге самостоятельно, составляя почти две сотни человек, и не лапотников-ополченцев, вооружённых только что срезанными и заточенными кольями, а крепко сбитые отряды, ощетинившиеся железом, имевшие за своей спиной не один удачный грабёж или поход, как кому нравится. Сила впечатлила, и, догадавшись, что цацкаться с князем больше не намерены, Ярославович отдал команду на выдвижение. По пути к новгородцам присоединились четыре десятка ладожан с хорошими доспехами, в основном дальние родственники застрельщиков похода. Как ни странно, озёрные жители прихватили с собой немалое количество лошадей, дабы сподручнее было увозить награбленное добро. Что им напел Сбыслав, история умалчивает, но пошли с радостью, пообещав домашним скорейшее возвращение. В итоге, укомплектовав войско подвижным обозом, всего две дюжины волокуш, объединённая новгородско-ладожская рать двинулась к точке рандеву с основными силами на реке Тосна.
За день до объединения, в купленном ещё в прошлом году, как оказалось у приказчиков Пахома Ильича, ярко-бирюзовом шатре, два старых приятеля рассуждали о своих делах скорбных. Сбыслав Якунович восседал на особом, отслужившем не одну военную кампанию массивном походном сундуке, с крышкой из переплетённых кожаных полос и слушал, как его друг Гаврила Алексич вздыхает при каждом упоминании о серебре. Точнее, разговор шёл о пифосе с вином. Емкости, литров так на сто, отряжённой князю в знак расположения и будущих совместных дел. По-простому – о банальной взятке, призванной поспособствовать вылазке этим летом. А ведь не только привозным спиртным исчислялись затраты. Один только купчишка-разведчик, вернувшийся практически с убытком, довёл хозяев чуть ли не до расстройства желудка. Послухи в стратегических местах, проводники и прочие шпионские штучки, вылившиеся в весьма затратное мероприятие. Только вместо давно задуманного – они здесь. Поход и так оторвал от дел насущных, потребовал срочных капитальных вложений и пока не давал никакого дохода. Сбыслав уже жалел, что не был проведён молебен. Тайный от всех вояж за сокровищами свеев не имел идейной составляющей, которая придаёт воинству особую силу духа. Тот последний козырь, который бросают в игру во время кризиса. Грабить шли с радостью, но при серьёзном сопротивлении, экспроприаторы, как правило, думают о личном спасении, а не о том, как переборов свой страх, вырвать победу. В общем, проблем хватало, и решения отнюдь не рисовались радужными тонами. Тем не менее, Сбыслав Якунович не стал рассказывать товарищам об одном интересном эпизоде, когда во время застолья у Пахома Ильича опустела вторая бутыль, а третья ещё не была распечатана. Появившееся столь нескромное желание повеселиться и услышать пение артистов-скоморохов оказалось удовлетворено несколько необычным способом. Тут ему и предстало прослушать церковный хор, записанный в памяти плеера. То, что трезвый человек воспринял бы как чудо или, напротив, полное бесовство, пьяному Якуновичу показалось Божьим откровением. Представьте на секундочку, что вы никогда в жизни не видели и не знаете, что такое акустические наушники и для чего они предназначены. Прибавьте к этому осознание, что девайс сей работает с вами персонально, как бы делая вас избранным. А теперь умножьте на психологический эффект, который достигается тональностью хорового исполнения. Материя этого действия ох как не проста. Хотите испробовать? После этого случая доверие всем словам своего нового друга было полное.
– Господи, – причитал Гаврила, – как я мог согласиться на эту затею с казной?
– Пахом Ильич врать не будет, дело верное, – утешал Сбыслав.
– Да ты мне каждый раз говоришь, что дело верное.
– А разве когда-то ошибался?
– Ну…
– То, что он мне показал, когда мы вино у него в тереме попивали… многого стоит. Поверь мне, Гаврюша.
– А коли побьёт нас этот Фасе-масе, что тогда я домашним скажу? Ох, лучше б я в Карелу пошёл, там хоть бы рухляди насобирал или льна уволок.
За шатром раздался шум и отчётливый крик дозорного:
– Ладья! Свеи к Ладоге идут!
Ополченцы высыпали к берегу, потрясая оружием, требуя немедленно пристать кораблю к берегу. Вскоре к ним присоединились вожди похода. Как ни странно, но ладья стала поворачивать к затону. Не доходя до суши метров семи-восьми, размахивая куском пергамента, свёрнутого в трубочку, с борта прокричал какой-то важный человек:
– Я рыцарь Магнус Ульвссон, – доносился до слушателей хрипловатый голос, – пленный гость Пахома Ильича, иду в Новгород с посланием для конунга!
После этих слов Гаврилу Алексича как подменили. Он стал похож на обиженного ребёнка, стоявшего долгое время у прилавка с мороженым, которого родители взяли за руки и повели прочь.
– Да что ж это творится, Сбыслав? Покуда мы тут топчемся, Пахом уже полон взял да наверняка нашу казну деребанет. Как-никак за зипунами шли, а не комаров кормить!
– Конунг Александр Ярославович завтра будет здесь, на этом месте. Можешь его подождать с нами, – боярин прокричал в ответ, не обращая внимания на призывы Гаврилы Алексича.
– А кто ты такой? – Магнус спрятал в мешок письмо, попутно пересчитывая столпившийся у реки народ, выходило печально, почти двести пятьдесят душ, вооружённых и готовых сражаться.
– Сбыслав Якунович, боярин новгородский, – представился командир ополчения и тут же поинтересовался, узнавая знакомые черты в лице собеседника: – А ты не родич Рогодичам?
Магнус, несколько раз бывавший в Новгороде, на свадьбах племянников и племянниц, вспомнил боярина.
– Родич! Но это к делу не относится.
Ладья пристала к берегу, Ульвссон вместе с Биргером и его оруженосцем пошли в шатёр к Сбыславу. Оставшиеся свеи сходить и поразмять ножки на зелёной травке не стали, так и остались в лодке, показывая всем видом не слишком дружелюбный настрой. Тем не менее, через какое-то непродолжительное время общий язык был найден, и вскоре ополченцы узнали о произошедшем сражении на Неве.
Со своими особыми понятиями о справедливости и правде на земле, Микула промышлял разбоем под Киевом, состоя в организованной преступной группировке с весьма серьёзным покровителем. Затем, когда уяснил, что рядовыми татями жертвуют без малейшего сожаления, сбежал в вольный Новгород, где оттачивал своё ремесло в сборных солянках ушкуйников Меши. Там он и познакомился со Снорри, разорившимся бондом из северных фьордов, волей судьбы оказавшимся среди пленных людей Биргера.
– Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как, – делился слухами со своими товарищами Микула.
– Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так, что ли? – не веря в сказанное, усомнился Путята.
– Снорька так рассказал, он всё бачил. Не веришь? Пойди, сам спроси. Мы с ним три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь вот просит, чтоб из полона выкупил.
– Нет ничего проще. Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него твоего дружка. – Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. – На, сходь, отнеси Снорьке, приятелю твоему. А то не жрамши они, даже костра не распалили.
Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё полтушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, добавил луковицу – быстрое движение пальцев рук, и готов узелок.
Снорри сидел на борту ладьи, свесив ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё дед, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Предок передал внуку любовь к оружию и рыбной ловле, а также ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, насаждавшим свои порядки и являющимся виновниками потери столь доходного места. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло и после смерти матери было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлассон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов бывшего бонда чуть не убили. Старушка, не иначе как финская колдунья, выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.
– О… Микула, снова хочешь истории послушать? – Снорри с сожалением посмотрел на удочку – рыбы не было. – Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.
– Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. – Микула бросил узелок своему бывшему однополчанину.
Что для голодного организма пол-утки, так – три минуты трапезы. Но свей управился в полторы, так как отдал половину гостинца соседу.
– Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?
Микула знал немного, но рассказал всё, что слышал.
– Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема на шесте стоит.
– Да уж, – Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума было мало, – чем больше богатства, тем меньше сострадания, – дело плохо.
– Ты не переживай, Снорька, потерпи чуток, – Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем недолго, – выкупим тебя али обменяем.
– Мы на свейском подворье жить будем, у гардских купцов[4 - Купцы, плавающие на Русь, носят в сагах прозвище «Гардский» (gerzkr), образованное от наименования Руси Gar?ar.], – уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлассон.
В это время в шатре Сбыслова по случаю появления гостей шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не особо жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов – самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути – такие же, как и мы.
– На Готландский двор сразу идите, Магнус знает, он там был. – Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться и к кому лучше ходить в гости.
– А храм… там… есть? – Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.
– Есть, конечно, церковь святого Олафа. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. Так что уже больше ста лет стоит ваша Варяжская божница.
Сбыслав вспомнил, как ему доводилось в составе посольства ходить к франкам, и там православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в новгородских мехах. Да и воск в свечах, в своих мрачных церквах палили оттуда же. Впрочем, все эти триадологические, мариологические и прочие расхождения в догматике его мало интересовали и не заботили, но эта несправедливость заставила задуматься, и тогда он решил, что его вера сильнее, раз не боится ставить чужие храмы на своих землях.
– Это хорошо, – промычал Биргер.
– А то! Главное, к немцам не ходите. Не любят они вас. Ваши в Любеке в начале весны чего-то натворили, теперь вам отдуваться придётся. Хотя пивоварня там замечательная, но всё равно, не ходите. Слушай, а как это тебя угораздило?
– Шлем прадеда, с полумаской. Нос прикрыт, а хлебало… да и Людвиг знатный рыцарь.
– Очень знатный, – Сбыслав перешёл на шёпот, – я тебе по секрету скажу: тебя правнук германского князя Оттона пометил. Только ты помни, это секрет.
Пир шёл полным ходом, а стоящий за спиной Биргера молоденький оруженосец Хаук смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а новгородцы встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь. «Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом», – думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь он захотел стать похожим на этих руссов.
* * *
Передовой отряд дружины Александра Ярославовича прибыл в лагерь новгородцев к полудню, как раз тогда, когда Сбыслав уже потерял всякую надежду на поддержку князя. Из рассказа Магнуса, свеев выходило более тысячи человек. С этих слов обрисовывался неутешительный вывод: бросаться в бой при соотношении один к пяти – чистое самоубийство. И даже если князь приведёт с собой в два раза больше воинов, чем сейчас новгородцев, то всё равно, численный перевес будет у противника.
– Сколько их там, Гаврюша? – Якунович пытался запихнуть ногу в сапог, но портянка постоянно слезала.
– Две сотни всего, правда, конные. – Гаврила Алексич смотрел себе под ноги, видно было – расстроился, – да ижорских охотников с три десятка.
– Ничего, конный это как три пеших, у Пахома Ильича почти сотня, и стрел он нам передал столько, сколько я в жизнь не видел.
– Это так, людей бы с луками к этим стрелам.
– А полков суздальских тебе не дать? Дай то бог, они о нас не знают, а мы уж… пошли князя встречать. Да что б тебя… зараза такая.
