скачать книгу бесплатно
На привале он долго не мог уснуть. И так-то спать стал по-волчьи – урывками. А здесь вовсе сон отлетел, точно в глаза песку насыпали. Все не шел у него из ума разговор с князем Даниилом. Все ему казалось, что плохо он князю толковал, не понял Даниил того, что Попович хотел высказать.
«А сам то я больно понимаю, что высказать хочу?», – подумалось Александру воеводе.
Сколько раз пытался он толковать, особливо с молодыми воеводами, а все не получалось. Они больше расспрашивали Поповича, каково в заморских краях служить, да сколько на прокормление рыцари дают… « Это враги наши страшные!» – иной раз в запале кричал он, но воеводы только усмехались: – «Как же враги, ежели они – христиане!», а иные добавляли: «Враги не враги, а живут много нас вольготнее. У них города вольные, богатые! У них нам учиться надо и дружество с ними водить».
– Дружил конь с волком, одни подковы остались – зато на счастье! – подумалось воеводе.
Припомнил он и виданных монголов, что того первого, что Камбега, и подумалось:
– Кто из воевод нынешних, а не то из князей, вот так с врагом разговаривать сможет, как монголы сии? Косорылые, страх смотреть, примученные, ребра наружу, псиной за сто верст от него разит, небось и не мылся никогда, а уж коли говорит: «Да» – так, видать, и сделает по слову своему! Для них белое – бело, а черное – черно, а нашим-то воеводам, что белое, что черное – все пестро. И в который раз повторил:
– Дрянь народ сделался. Что в черных мужиках бессловесных вороватых да хитростных, что в воинстве, от тягот всяческих княжеской волей обеленных, но не воистых – лукавых да лживых, что не чести ищут, а прибытку, что во князьях, в доспехах светлых блистающих, – дрянь народ! Вот разве что духовенство еще держится закона, а и то прежней крепости, как во святых первых веках, в нонешней церкви не видно. Уж на попов-то насмотрелся, не по прозванию, по родове – попович, – не все Богу служат, которые и мамоне. Сказано: в последние века, перед Страшным судищем Господним греха в храмах станет больше, чем в миру. А последний час, видать, совсем приблизился. Скоро, скоро грядет Вседержитель судити живых и мертвых судом последним праведным…
С тем и уснул. И опять приснился ему мальчонка махонький, тезка его Александр – вторуша3) князя Ярослава. Носил его опять воевода на руках, хватался он за наплечья воеводины, лопотал что-то, глазены таращил, и так-то от его лепета воеводе хорошо сделалось, что проснулся он в слезах.
– Во как! – сказал он, подымая голову с седла, положенного в изголовье. – Чтой- то слаб я стал на слезу. Старею, – но все ему чудилось детская ручонка, обнимающая его за шею. – Вот как, Александр Ярославич, ты мне в сердце вошел! Неспроста видать… Жив буду, какого не то гостинца тебе привезу…
Половцы вели сбатованных коней на водопой к реке. Воины купались в ней вместе с конями. Кони били копытами, поднимая тучи брызг, блистали на солнце мокрыми боками, фыркали, ржали. Молодые ребята кто в одних портах, а кто и вовсе нагишом плавали вместе с конями, прыгали с конских крупов в воду, плескали друг в друга водой. Веселый гомон стоял над рекою, словно не передовой отряд русской рати шел на сечу неведомую, а гнали веселые конюхи табун коней.
Гул тяжкого топота копыт заставил Поповича обернуться. К реке подошла дружина Мстислава Удатного. Сам князь в алом плаще, в собольей шапке, посверкивая доспехом, картинно встал на высоком берегу. Рядом с ним на вороном красавце тоже в алом плаще стоял князь Даниил. И Поповичу невольно подумалось:
– Вот – князь Мстислав, по всем краям славен. У князя Мстислава два зятя: Даниил да Ярослав. Вот – любимец, потому и рядом стоит, стремя к стремени, а Ярослав – зять не любимый, зять обиженный… Ведь до чего доходило. Когда Ярослав стал новгородцев в покорность приводить, как эту покорность суздальцы понимали, да явился Удатный, мало, что рать суздальскую разбил, у зятя жену – дочерь свою – отобрал! Еле потом ее Ярослав назад вымолил. Вот и стоит теперь Мстислав с одним зятем. Хоть и орлом глядит, а орел-то об оном крыле. Эх, орел!.. Зачем монгола половцам отдал? Мог ведь и помилосердствовать над пленным да раненым. Стало быть, и не орел ты вовсе. Погоди, у Бога-то, сказывают старцы, все в книгу пишется… Ужо и тебе зачтется монгол сей, хоть и не христианского роду. Мог ведь милость явить, а побрезговал. Решил половцам угодить. Им – забава, а монголу каково? А ведь он худа тебе, князю, не делал! Ну, говорил поперек, так ведь слово на вороту не виснет… За что на пытку отдавать?
– Как река зовется? – услышал воевода веселый княжеский голос.
Из рати половецкой гортанно ответили, будто каркнули:
– Кхалха.
4.
– Переправляться! – скомандовал князь Мстислав, – Обоз вон туда на холм, а дружины легкоконные вперед!
Князь Даниил повел конницу через реку. Кони фыркали на воду, мотали головами, но, взятые в строгий повод, шли вброд, а там убедившись, что дно надежно и река неширока, скакали плавными прыжками, пока не обрывались в стремнину, где приходилось плыть, но недалеко. Нащупав под ногами дно, они опять веселым скоком выносили всадников на невысокий песчаный берег.
Александр – воевода не сразу повел коня на ту сторону реки. Он еще слышал спор меж князьями – стоит ли реку переходить. И на том, на левом берегу, князья опять принялись собачиться: идти ли в степь или тут отабориться телегами и ждать, пока подойдут неведомые мунгалы.
– А откуда известно, что они сюда подойдут? – усмехаясь, спросил Александр у половца Яруна, который следил, как его полк переходит реку.
– Потому и поспешаем, что неизвестно! – скаля крепкие белые зубы в улыбке, отвечал тот: – Поедем – посмотрим.
Попович смотрел, как легкая половецкая конница, становясь в голову, впереди русской конницы, ведомая Яруном, пошла в степь. Посмотрел, как князь Мстислав Романович, да зять его Андрей, да Дубровицкий князь Александр, разругавшись с Мстиславом Удатным, начали заворачивать обоз и ставить лагерь на высоком каменистом берегу Калки.
– Река-то точно с полночи на полдень течет! – кричал Мстислав Романович, – Всю степь перегораживает, а здесь броды! Непременно здесь монголы пойдут! Тут на броде их и переймем!
– Вся степь – дорога, где захотят – там и пойдут! – сказал половец сотник Ратмир, –Монголы на бурдюках переправляются.
– Как это?
– У каждого бурдюк. Надуют, не то сеном набьют. Свяжут из бурдюков плот, оружие все на плот вскладши, сами коней за хвосты держат и так-то плывут. Могут и версту проплыть и две. Сколь у коней плыть сил хватит.
– Ловко.
– Потому надо им навстречу в степь идти.
– Это кому в сечу охота, – сказал кто-то негромко у Поповича за спиной.
– А кому неохота, лучше бы вертался до Киева, – не оборачиваясь, буркнул Попович, и тут же подумал с усмешкой, что вот ему-то самому как раз и неохота. Только воротился бы он не Киев, а в Переславль, не то в Новгород, где не печет безжалостное солнце, где нет этой бесконечной увалистой пустыни с гривками рощ, подальше от этой военной сутолоки и княжеской прилюдной неразберихи.
После полудня от передовых отрядов прискакали вестники:
– Нагнали! Нагнали мунгалов! Порубили! Скота отбили много. Мунгалы нашего боя не стерпели. Бегут! Князь Мстислав Удатный вдогон пошел, подмоги просит. Всей коннице велит за ним вдогон идти.
Все половецкие сотни, составлявшие легкую конницу, жадно кинулись вперед, чуя легкую добычу.
– А мы что ж, воевода? – спрашивали Поповича гридни.
– А мы-то ведь не половцы, – пытался отговориться он, – это они как блохи скачут. Наше дело – доспех кованый да копье тяжелое, и ломить стенкой, не то стоять несокрушимо. Мы – конница тяжелая.
– Да с кем тут нам в доспехах ратиться? Все округ легкоконны. Айда, вдогон! А то вовсе без добычи останемся. Половцы всю добычу, как шерсть с барана, мигом остригут!
С тяжелым сердцем, покорился воевода гридням. Сытые кони к вечеру нагнали передовой отряд.
Там ликовали. Огромная отара овец, стадо коров, козы блеяли и мычали, загоняемые на ночь в овраг. Ночью жарили баранину и наедались до отвала. Прослышав про большую добычу, от Калки подтянулась почти вся конница.
На рассвете дозорные подняли тревогу:
– Монголы!
На холмах действительно показались редкие всадники. На них пошли Данило Романович, Мстислав Немой и другие молодые князья, да все половецкие конные рати.
– А ты что ж?! – закричал Поповичу Мстислав Удатный, по-молодому, проносясь мимо воеводы на горячем скакуне.
Александр повел гридней на рысях. Он видел, как поперек широкой долины гонят половцы всадников на мелкорослых, мохнатых лошаденках. Вроде бы сшибают их с коней стрелами, хотя больше сами падают, сбитые монгольскими стрелами, кувыркаются через конские головы. Вдоль всей дороги лежат, растянувшись в сторону погони. И вот что показалось ему странным: с седел монголы, вроде бы, сваливались, а на земле их нет.
Он хотел сказать об этом, кому нибудь из воевод, но в тысячах всадников, огромной подковой выстроившихся по всему краю долины, не докричаться до воевод.
– Эва, сила, какая! – сказал кто-то из гридней: – Стена!
Но стена быстро редела. С холмов в долину ручьями стекали конные сотни и втягивались в погоню за монголами. Скоро стена превратилась в длинную змею, уползавшую вверх на гребень противоположного склона.
Захваченный общим движением, спустился с холма и Попович со своим полком. Они миновали долину, поднялись на вершину следующей холмистой гряды. Отсюда, было хорошо видно, как далеко-далеко по гладкому полю, превращаясь в точки, уносятся монголы, а за ними истончившись в нитку, по три– пять всадников в ряду, несутся княжеские конники, вперемешку с половцами, словно идет веселая праздничная скачка – кто кого обгонит.
И вдруг там, вдали, что-то произошло. По окраине долины, словно заклубилась туча. Она стала стремительно наползать на тонкую струйку княжеской конницы. Поначалу, было видно, как отдельные всадники и небольшие отряды все еще вливаются в колонну, преследовавшую убегавших монголов. Они все еще шли вперед, но навстречу им уже катился пыльный вал, перекрывая степь от края и до края. В нем тонула княжеская и половецкая конница. К ужасу Поповича, на всех конях, с коих, казалось, были сбиты монголы, они явились вновь! Целые и невредимые!
– Что это, что это? – тянули шеи гридни, а Попович, чувствуя непривычный холод под сердцем, страшась верить своим глазам, уже все понимал!
Он не успел ничего скомандовать, когда мимо пролетел, держась за грудь, весь окровавленный князь Даниил, а за ним на обезумевшем коне князь Мстислав:
– Вооружайтесь, вооружайтесь! – кричал он, призывая тяжелую конницу облачить в доспехи коней и всадников и стать стальной стеной на пути этой несущейся пыльной лавины. Но дружинники падали под градом стрел, не успев меча вынуть, не то что натянуть доспех или поднять щит.
– Какое там «вооружайтесь!» – закричал Попович, – Отходи, ребята!
Спасение теперь оставалось только в быстроте коней, что гридней, ожидавших его, были не утомлены и с места приняли в галоп. Попович скакал, гоня коня во весь мах, боясь оглядываться, но сзади все яростней, все неотвратимей нарастал гул тысяч копыт. Несколько раз мимо него свистнули стрелы, и гридни, скакавшие впереди, будто переломившись, повалились с седел.
Вал бегущих всадников, гонимый еще большим валом догоняющих, сметал всех, кто пытался хоть как то построиться в ряды и выставить навстречу коннице копья. Бестолково, стадом бегущие дружинники и половцы, и неотвратимый вал преследующих, словно мокрая тряпка пыль с половицы, мгновенно и бесследно стирали жидкие ряды встающих в оборону пешцев.
Попович нагнал Мстислава и Даниила у самой Калки. Молодой князь болтался в седле, будто кукла, набитая тряпками. Рывком схватил воевода княжеских коней за поводья, затянул в воду, кони поплыли, и Попович, не отпуская повода, потянул их по течению, вниз по реке, в сторону от толпы бегущих.
– Что это? Что это? – повторял Мстислав, поддерживая, теряющего сознание Даниила: – Их ведь не было! Откуда они явились в силе такой?..
Всадники выбрались на берег в каком-то густом кустарнике. По зарослям продираясь, поднялись от воды на береговой откос. Попович оглянулся на реку. Визжащий вал вражеской конницы въезжал и плыл через реку, передовые всадники уже выметывались в туче брызг из воды и мчались по этому берегу.
Редкие кучки пешцев щетинились копьями. Но монгольские всадники, не подходя к ним близко и не теряя темпа скачки, мгновенно засыпали их сотнями стрелами, превращая каждого убитого в ежа.
– Тащите князей к Днепру! – приказал Попович нескольким уцелевшим гридням, а сам, поворотив коня, попытался вернуться туда, где прежде был обоз, и теперь – в кольце телег, ощетинившихся кольями и копьями, стояли несколько сотен воинов и виднелись не срубленные стяги Мстислава Романовича и князя Андрея Добровицкого.
Монголы, выстроившись в страшный хоровод из сотен несущихся по кругу коней, не подъезжая к укреплению, засыпали его стрелами. По реке, багровой от крови, словно бревна при сплаве, густо плыли, истыканные стрелами, трупы. Все без доспехов – не успели обрядиться и вооружиться.
***
Затаившись в кустах, Попович видел, как на третий день выходили из-за обозов князья. Как бродники, явившиеся в войске монголов во множестве, в мохнатых шапках своих, вязали князей. Как прорвавшись за телеги, бродники и монголы вязали изнемогших от жажды дружинников.
Он поймал коня, одного из стоявших над еще умирающими хозяевами. Растянувшись во всю степную ширь, неотвратимо к Днепру двигались цепи монгольских всадников, как степной пожар траву, добивая на своем пути всех, кто еще двигался. Как волк, хоронясь по оврагам, пробираясь впереди монголов только ночью, воевода суздальский Александр Попович добрался до Днепра. По всему берегу догорали остовы лодок и больших стругов. У тех же, что издали казались целыми, были прорублены днища.
– Князь-надежа, Русь оборонил!
Князь Мстислав все лодьи прорубил!
припевал бродивший среди углей и щепок, какой-то безумный – седой, в кольчуге, но босой.
– Мстислав Удатный, княже благодатный!
Сам уплыл, а лодьи порубил…
пел сумасшедший.
Александр-воевода поискал хоть какое нибудь бревнышко, чтобы, держась за него, попытаться переплыть на другой берег Днепра. Хотя Днепр здесь – широк, многоводен и быстр. Переплыть его – все равно, что переплыть море… Сознание Поповича мутилось и ясно понималось только одно: что так погибать, что эдак…
Он успел снять пояс с мечом, сапоги и кольчугу, когда сумасшедший вдруг умолк, закончив свое пение странным булькающим звуком. Попович подошел к съежившемуся у обгорелой лодки безумному певцу и увидел торчащую у него в шее стрелу.
Попович поднял голову, привычно ища взглядом, откуда стрела послана. Прямо перед ним, саженях в тридцати, стояли монгольские мохнатые кони. Плоские лица всадников блестели, смазанные жиром.
– Вона, значит, на что ты меня, тезка, благословил… Александр-воитель…
Усмехнувшись, Попович повернулся к монголам спиной, и широко перекрестившись, шагнул в Днепр. Несколько стрел воткнулись ему в шею, в спину и в голову. Раскинув руки, он упал в волны и медленно поплыл на низ к Черному морю.
Всадники, на мохноногих лохматых лошадях спустились к самой воде. Не слезая с седел, подобрали его кольчугу, меч. Один поднял стоптанные сапоги, потрогал оторванную подошву и зашвырнул их в Днепр.
***
Погребальный звон и бабий вой вознесся и повис над раздерганной на княжества Русью. Молва передавала страшный рассказ о предательстве бродника Плоскини, который крест целовал на том, что монголы ни капли крови сдавшихся князей не прольют. Они и не пролили. Уложили князей на землю, навалили на них помост и сели пировать. Раздавленные князья – задохнулись.
А где оно – предательство? Плоскиня-бродник не был княжеским холопом. На верность не присягал. Плоскиня князьям – враг лютый, сие верно, но не предатель. Неизвестно, за что он мстил им, но явно обиду кровную имел. Мстил изощренно, затейливо, как принято у степняков, так, чтобы славушка о его мести далеко пошла. Знал ведь, наверно, что монголы, уважая своих противников, не прольют ни капли их крови, сохраняя для князей возможность возрождения к новой жизни. На том и крест целовал: «Мол, ни капли вашей крови монголы не прольют!». А в том, что убьют, хотя и бескровно, но люто, не сомневался, да вот князьям не сказал. Князья убили послов, потому их уничтожили как носителей самой страшной заразы – предательства.
Уцелевшие половцы в своих полупустых, обезлюдевших и голодных вежах передавали известие, что лютые их враги монголы пошли к Дунаю, а оттуда повернули назад к Волге и там, на волжской переправе, их перебили булгары.
– Так их наказал Бог за нас – куманов! – возносили половцы молитвы богу степняков – Великому Тенгри.
– Это им за воинов наших, за князей воздал Господь Вседержитель! – крестились в княжеских теремах и курных избах по всей Руси.
И верилось, что нет боле на земле злых мунгалов – людей чуждых язык, прежде незнаемых, и не вернутся они из-за гор высоких, из-за моря Хвалынского, от страны Киттим – никогда. Прошли как пожар, как чума и сгинули…
Только мудрые старцы, монаси смиренные, в скитах молитвенно подвиг свой творящие, имеющие дар прозрения будущих времен, говорили: что на диком звере, что на мунгале – вины нет. И победили они не потому, что сильнее оказались. Не мунгалы сильны, Русь – слаба! А сей приход воев незнаемых из самой преисподней – предвестник последних времен и конца света. И что надобно народу православному, князьям да боярам, воеводам? гридням да крестьянам покаяться! Возможно, Господь Вседержитель по неизреченному милосердию своему отодвинет кончину веков, дабы народ мог совершить покаяние полное – не единой молитвой в храмах, перед иконами, а как пред лицем Господним – не токмо словесно, а трудами и молитвенным деланьем ежедневным, чтобы оправдаться на скором Страшном Судище. Еще можно успеть примириться меж собою всем братьям, всем сродникам, а пуще детям и родителям, простить друг другу обиды, забыть распри. И теплилась надежда, что как в книге пророка Ионы простил Господь и помиловал град Ниневию, может, пронесет Господь чашу смертную и мимо Руси, не лишит народ православный державы его.
Старцев слушали, умиляясь, плакали, во всем с монасями праведными соглашались, но жили по-прежнему, не меняясь ни в чем, ни на волос. Вспоминая же смертное избиение дружин княжеских и князей на Калке-реке, крестились в страхе, да шептали:
– Слава Тебе, Господи, было и прошло – пронесло… Авось, и в другой раз пронесет!
И ничего ради страха и опасения будущих времен не делали.
Ан, вот не пронесло!
Часть первая
(1220 -1239 гг.)
На хорах Святой Софии
Глава первая
Знаменья
1.
«…О сих же злых татарах… не ведаем, откуда пришли на нас и куда опять делись; только Бог весть…» – Александр перевернул тяжелые страницы и отыскал пугающие строчки под годом 1223-им, что уже не раз перечитывал:
«Того же лета была засуха сильная, и многие леса и болота загорались, и дым сильный шел, так что недалеко можно было глядеть людям; словно мгла к земле прилегала, так что и птицы не могли по небу летать, но падали на землю и умирали. Того же лета явилась звезда на западе, и шли от нее лучи, невидимые людям, но словно с юга по две, восходя, с вечера после захода солнца, и была величиной более иных звезд. И пребывала так 7 дней, а после 7 дней явились от нее лучи к востоку; простояла так 4 дня и сделалась невидима».
Александр отчетливо помнил, как именно про эти знамения говорил десять лет назад князю Ярославу владыка.
– Опомнитесь, князья! – стучал он посохом, – что вы творите! Зверь зверя, себе подобного, не трогает, а вы брат брата, аки каины проклятые, терзаете. Русь зорите, поганых наводите на городы русские, гордыни своей ради…
– Верно, верно…– сокрушенно кивал тогда князь Ярослав.
– Да что ты головой мотаешь, как мерин над овсом! На себя оборотись! Хорош! О душе подумай! Зачем ты за высоким столом киевским бегаешь?! Чего тебе недостает?! Сиди в Переяславе – народ сохраняй, тебе, князю, данный. Позвали в Новгород – ступай. Нет, ты всех примучиваешь! Не гож Новгороду – уходи с покорностью. Нет, ты люди казнишь! Сказано в Писании: «Прежде чем в храм идти ко Господу, примирись с братом своим!» А вы миритесь?! И вы дерзаете еще Бога о чем-то молить?! Истинно, истинно, по милосердию Господнему неизреченному Земля еще стоит, уже до краев грехами вашими наполнена. Сосуд зла – каждое княжество! А вы, князья, яко пьяницы неупиваемые, друг у друга княжества, будто чаши пиршественные, из рук рвете. А чаши-то сии не то пусты вовсе, – по край доверху грехами полны! Что вы творите! Дерзаете крестное целование нарушать, слезами лживыми плача! Кого обмануть хотите, слепцы! Опомнитесь! Ибо скоро восплачите, не слезами, но кровью! Господь вас знамениями увещевает – не видите! Чем вас еще образумить?! Каким знамением?! Кончина веков при дверях, а вы о мирском печетесь и грехи умножаете! Каких вам еще знамений надо?! Перед Калкой Господь знамению посылал – не вняли! И полегла рать русская бесчисленная… И теперь Господь знамения шлет!
И верно – были от Господа знамения! Были! Александр ясно помнил, ему тогда уже десятый год шел, на литургии в храме стоял с Феодором, с матерью, с братьями, а нынче в летописи письменным подтверждением удостоверился:
