скачать книгу бесплатно
Лет чуть более полста, в Ливонии проповеди христианской веры ради, высадился на лифляндский берег монах Августинского ордена Мейнгард. Попытался местных жителей обратить в веру католическую. Жители Ливонии, пребывавшие в язычестве, отчаянно католическому крещению противились. Тогда Мейнгард, возведенный в сан епископа ливонского, прибег к мечу.
На правом берегу Западной Двины стоял замок Икскуль, а может тогда еще и не замок, а так – городище укрепленное, потому как на финском наречии имя его означает «деревня». Вот эта «деревня» первая стала торговать с бременскими купцами. А купцы-то были руководимы августинцем, этим самым Мейнгардом. Он и поставил в 1186 году первую в Лифляндском крае церковь, якобы для нужд бременских купцов. Однако, местные жители охнуть не успели – всего через год вокруг церкви поставлена бысть крепость, а еще через год папскою буллою учреждено икскульское епископство, подчиненное бременскому архиепископству. И как грибы после дождя, стали в окрестностях Икскюля вставать не купеческие фактории да вольные торжища, а военные замки да укрепления.
Отсюда, после смерти Мейнгарда, пошло насильное и жестокое обращение местных жителей в католичество, а проще сказать – завоевание. Ждали лифляндцы да ливонцы товаров редкостных заморских, да дружества с купцами бременскими, а получили иго тяжкое, коему противится невозможно. Местные-то мужики, хоть и жилисты, да не воисты, а в замках рыцари, кои только и знают воевать, обирать да мирный люд примучивать. Но все же пытались мужики ливонские от немцев отмахаться, хоть кольем, хоть дубьем, хоть ножами засапожными. Беспрерывно война шла. Однако, сила солому ломит! Вот сила-то католическая на лифляндцев и пришла! Где мужику неоружному, к бою не приученному противу рыцаря устоять?!
Один из преемников Мейнгарда, Альберт фон Буксгевден, построил в 1201 году на берегу Двины, у впадения ее в море, город Ригу с кафедральным собором во имя Святой Марии. А для борьбы с язычниками собрал монашеский рыцарский орден Меченосцев, подобный существовавшему в Палестине ордену Тамплиеров.
В 1202 году папа Иннокентий III издал буллу, утверждавшую статут нового ордена. Альберт стал набирать рыцарей. Набирали в спешке кого попало. На одного истинного рыцаря-монаха приходилось по десятку головорезов с темным прошлым, самозванцев, даже и не дворян, а сыновей бременских и любекских купцов да наемников ландскнехтов. Служили они не вере христовой, а наживе и грабежу в дикой, по их мнению, стране. Жизнь рыцарей ордена мало походила на монашескую, более – на притон разбойничий.
Первый магистр ордена Винно фон Рорбах был убит своим же рыцарским братом, коего пришлось повесить в Риге по приговору орденского суда. Но эта казнь ничего не изменила в разбойной жизни рыцарей ордена Меченосцев.
В Пруссии был другой рыцарский орден – Тевтонский, поселившийся среди прусского народа ливов и состоявший из знатных и родовитых рыцарей, связанных дисциплиной и строгими обетами, кои смотрели на ливонских меченосцев с презрением и недоверием. А ливов-то и за людей не считали! Язычники-ливы не могли сопротивляться меченосцам, их броне и твердыне замков, постепенно воздвигавшихся по всей земле, и были крещены, и быстро покорены. Поскольку рыцарям не хватало пехоты, они стали набирать в кнехты ливов. Кнехтам платили частью добычи, и хотя ливы, единственные из прибалтийских племен, поддерживали рыцарей, но все едино – рыцари ставили их ни во что, почитая жизнь кнехта дешевле жизни обозной лошади, вот и погибало ливов бессчетно. Вскоре древнее и некогда могучее балтийское племя, населявшее земли от самого моря до Западной Двины, почти совсем исчезло, как исчезли истребленные или размытые среди иных племен их ближайшие родственники – пруссы.
Укрепившись в Риге и примучив местных язычников, оборотились ливонские рыцари на Литву – на ятвягов и земгалов.
Часть литовских племен платила дань полоцким князьям. Полоцкие священники постепенно и мирно крестили литовцев в православную веру. И православные литваки готовы были биться за свою родину и за веру православную до последнего вздоха. И если бы сопротивление завоевателям возглавили воеводы и дружинники полоцкие, глядишь, и отмахались бы от иноземцев. Здесь, в литовских лесах, и произошла первая сеча меченосцев с полоцкой русской дружиной. Но полоцкое княжество в то время было слабо. Альберт хитро обошел недалекого полоцкого Владимира. Проповедь католичества и завоевания в Литве продолжались без особого сопротивления Полоцка.
После литовцев меченосцы обратились на эстонскую Чудь. Здесь-то они и встретились с новгородцами и как в стену уперлись! Новгород оказался сильнее и упрямее Полоцка. Он не захотел уступить своих владений никому. Началась длительная, то замиравшая, то снова разгоравшаяся, война Новгорода с меченосцами. Успех в этой войне склонялся то на одну, то на другую сторону. Новгородцы несколько раз разбивали орденских братьев. В 1217 году они взяли приступом город Медвежью Голову (Оденпе). В следующем году они осаждали тогдашнюю столицу ордена Венден.
Рыцари ордена меченосцев обратились за помощью к Дании. В 1219 г. датский король Вальдемар высадился на балтийском побережье и быстро занял Эстию, распугав самих эстиев по лесам и болотам. Но, завоевав Эстию, не стал отдал ее меченосцам, но объявил ее датским владением. Орден вынес спор на решение папы, и папа Гонорий III решил его в пользу датского короля. Эти разногласия на некоторое время всецело захватили орден и помешали дальнейшим завоеваниям. Однако город-крепость, основанный русскими и по старой памяти все еще зовомый отцом Александра Колыванью, получил новое имя – Ревель, на языке эстиев Даллинн – город датчан, в который эстиям даже и входить-то не разрешалось.
Вскоре король Вальдемар во время междоусобной смуты был взят в плен собственным вассалом. Орден опять усилился.
В 1222 году эсты подняли восстание против захватчиков и изгнали их из своей земли. В Юрьев был приглашен на княжение русский князь Вячеслав (Вячко), из полоцких князей. Два года он отбивал натиск рыцарей, но к 1224 году сил у защитников города уже не осталось.
«…Число убитых доходило уже до тысячи. Русские, оборонявшиеся дольше всего, наконец, были побеждены и побежали сверху внутрь укрепления; их вытащили оттуда и перебили, всего вместе с королем около двухсот человек… Изо всех бывших в замке мужчин остался в живых только один – вассал великого короля суздальского, посланный своим господином вместе с другими русскими в этот замок. Братья-рыцари снабдили его потом одеждой и отправили на хорошем коне домой в Новгород и Суздаль сообщить о происшедшем его господам…
Новгородцы же пришли было во Псков с многочисленным войском, собираясь освобождать замок от тевтонской осады, но, услышав, что замок уже взят, а их люди перебиты, с большим горем и негодованием возвратились в свой город»38).
И стал град Юрьев, прозываться на немецкий лад – Дерпт, и ничего русского в нем не осталось. Превратился Дерпт в крепость злую, откуда многие ковы Новгородским землям постоянно чинились.
Новгород вынужденно заключил с меченосцами мир, уступив им все земли к западу от Чудского озера. Рыцари из стран европейских все время в орден пребывали, поскольку здесь не особенно спрашивали, откуда рыцарь пришел, рыцарь ли он истинный или самозванец, и казалось, конца им нет. Все это время орден пополнялся новыми рыцарями и увеличивался. Он постепенно утверждался в завоеванных землях, и границы его надвинулись к рубежам Руси и Литвы. Он освободился от власти бременского архиепископа, которому был раньше подчинен, и стал самостоятельным.
Так, постепенно, против русских городов, на низких песчаных берегах Балтики и в эстонских и ливонских лесах вырос целый чужой Православию западный католический мир, с каменными стенами, с башнями, с тесными улочками городов, с полумраком готических соборов, со всем укладом средневековой жизни.
Однако многим на Руси этот мир казался привлекательным, и многие желали подобия его в землях своих. Потому стремились дружеством, а то и родством, к тому миру приблизиться. Таков был, как считали новгородцы, и сосед – пригород Господина Великого Новгорода – Псков.
Псковичи постоянно стремились укрепить торговлю и военное дружество с орденом. Орденские братья постоянно гостили во Пскове, немецкие купцы держали в городе склады и лавки. Псков постепенно во всех делах отдалялся от Новгорода. Не сходя с места, отрывался от Руси и уходил на запад. Напрасно духовенство увещевало богатых и заносчивых псковичей, указуя им на судьбу плачевну ливов да эстиев, коих и в столицу-то не пускали, и всякой своей воли и живота лишали постоянно, приуготовив им место рабов и слуг, бессловесных при ордене. Говорили о беззакониях противу веры Христовой, постоянно чинимых орденскими рыцарями, но увещевания сии силы не имели.
Псковичей, пуще, чем новгородцев, донимала литва. Уцелевшие после разгрома князем Ярославом на Омовже меченосцы заключили с ним мир. Потому на Новгород, хотя бы некоторое время, наступать не могли. Однако, подкрепив свои силы большим числом новых рыцарей, приехавших из Германских княжеств, по благословению Папы Римского обратили свои устремления на языческую литву. В этом их новом походе горячо поддержали псковичи. Двести псковичей, не уступавших рыцарям ни вооружением, ни воинским мастерством, выступили в совместный поход с меченосцами.
Кроме рыцарей, прибывших из Европы, собрались рыцари из Риги и других прибалтийских городов, а также эстии и ливы во множестве. Они как саранча все сметали и сжирали на своем пути, оставляя за собою пожарища и горы трупов. Зверства, чинимые орденом и под эгидой его, подняли на борьбу и сплотили литовцев. С ними заодно были и славяне и все народы, державшие сторону литвы.
Потому, чем дальше заходили в леса и болота орденские братья и слуги их, тем опаснее им становилось отделяться от войска. Посланные в зажитья – не возвращались. Войско вытянулось в плотную колонну и медленно ползло по узким лесным дорогам. Белые плащи с алыми крестами, сверкающие доспехи, пестрые щиты и флюгера на тяжелых копьях, бряцанье оружия, скрип телег и фырканье коней, тяжкая поступь пехоты, песни, которые горланили эстии и ливы, стройное суровое пение рыцарей на марше не дали заметить войску, как стало подозрительно тихо в лесу. Понятное дело – сентябрь, птицы не поют как весной, но даже ведь и сорок не слышно!
Совершив победный марш, нагруженные добычей, рыцари и вспомогательные отряды двигались в обратный путь другой дорогой, чтобы не возвращаться через ограбленные пустые села, с грудами разлагающихся трупов, коих некому хоронить.
В полдень 22-го числа войско спустилось с лесного холма и ступило на болотистую почву громадного луга. Кони начали вязнуть, а твердая тропа стала слишком узка для всей рыцарской колонны. Всадники остановились, кто-то сказал, что нужно заставить эстиев и ливов проложить через болото гать.
Позади колонны, действительно застучали топоры и стали валиться деревья. Но падать они начали на рыцарей, и сейчас же на дальней кромке болота появились несметные толпы литовцев.
– В ряды! Становитесь в ряды! – кричал магистр ордена Фолькпин.
– Не можем! – отвечали рыцари: – Негде расступиться, кони вязнут!
Но никакое, хоть и самое правильное по военной науке, построение уже бы и не помогло! Со всех сторон на колонну валом обрушились толпы латгалов, замгалов, славян и жемайтийцев. Началась свалка, отдаленно не напоминавшая европейский, привычный рыцарям, бой – когда, после того как рати сошлись, он рассыпался на десятки поединков. Звероподобные полуголые дикари, в медвежьих и волчьих шкурах, с топорами на длинных рукоятях и деревянными щитами, не отягощенные железными доспехами, разбрызгивая грязь, бежали по болоту, с ревом прыгали на всадников с деревьев. Впятером, вшестером схватив бревно, с разбегу, как тараном, сшибали им с коней зашитых в броню крестоносцев, рубили ноги коням и дубинами превращали рыцарские шлемы в лепешку. Повалив рыцаря, наваливались на него всем скопом и совали ножи в любую щель, в отверстия для глаз, резали ремни креплений, выковыривая рыцарей из доспехов как рачье мясо из панцирей. В несколько минут были убиты гроссмейстер Фолькпин и другие рыцари ордена, десятки ливов, эстиев и почти все псковичи.
Троих же еще живых рыцарей литовцы усадили на израненных коней, сгрудили в кучу, завалили хворостом, смольем и зажгли громадный костер, принеся их в жертву своим языческим богам войны и возмездия. Вопли погибающих в костре смешались с криками жемайтийских жрецов, благодаривших богов за победу.
На это чудовищное беснование спокойно смотрели по-европейски вооруженные, богато одетые воины и литовские военачальники, среди которых выделялся молодой князь Миндовг.
Двадцать человек чуть живых псковичей он приказал отпустить. Рыцарей же и всех прочих раненых добили и потопили в болоте.
3.
– Ну, вот, – сказал Александру князь Ярослав, – Крестоносцам крышка, нам передышка. Ордену меченосцев – конец! Это нам от Господа повеление! Услышал Господь мои молитвы, прошение мое, чтобы тебе полегче было на княжении, ну хоть на первых порах. Чтобы не сразу ты, в одиночку, в бой да в сечу. Стало быть, теперь самое время тебе вокняжиться по истине, по всему обычаю и вере Христовой.
К предстоящему готовился не только княжеский двор, но весь Новгород. Александр понимал, что этим торжеством отец хотел показать строптивым и буйным новгородцам, что правит в Новгороде не пришлый князь на правах наемника, коего сегодня позвали, а завтра и не надобен – другого позовут, а вождь, какой от этой земли возрос, владеет Новгородом и всею землею Новгородской по праву, как своей вотчиной. Все торжество устроили так, чтобы и горожанину и смерду ясно стало: не золотые пояса, не посадники Новгородские, князя позвавшие, ему на верность присягают, но отец сыну княжество свое передает, дабы и впредь все разговоры пресеклись. Сын отцу наследует, а Новгород – владение князей суздальских, вотчина князя Ярослава Переяславского, и никто же кроме его рода владеть Новгородом не может. Таким образом, о черниговской крамоле теперь и помыслить невозможно.
Предвидя, что новгородцы могут такому княжескому замыслу воспротивиться – мы, де, новгородцы, на своих правах стоим, да и в вечевой колокол ударить, Ярослав стянул в город дружины – каждый приглашенный владетель с немалым отрядом дружинников приезжал. Новгородцы – народ ушлый, все сие понимали, но предпочитали до поры помалкивать, смуту не поднимать.
Какой тут вечевой колокол, когда в Новгороде целая разноплеменная рать стоит!
Но ведь не век она в городе стоять будет! Уберутся гости восвояси, уведут дружины, а там, коли князь не гож окажется, ему и отворот поворот показать можно прежним обычаем: «ты – собе, а мы собе! Новгороду другого князя помыслим».
Из Переславля приехала княгиня – мать Александрова и все младшие братья его.
Наполнилось княжеское Городище шумом, зазвенели за толстыми стенами детские голоса. Александр всех привечал, всем радовался, и по обычаю и от души, но с младшим братом Андреем дружества у него, как у них с Федором, не заладилось.
Андрей сперва предложил померяться ростом. Александр оказался выше. Тогда Андрей предложил померяться силой. Скинули кафтаны, стали бороться. Брат, слов нет, был и крепок и увертлив, но Александр сильнее. И когда он хотел нарочно поддаться младшему брату, отец и прикрикнул:
– Борись взаправду! Не скоморошничай!
Александра бороться учил гридень Ратмир – родом половец, который знал много приемов рукопашного боя, в северной Руси неизвестных. Александр ухватил брата за пояс и за плечо и повалил через бедро.
– Не на лопатки! Не на лопатки! – закричал красный и потный Андрей, резво подымаясь. – Я поскользнулся.
Александр глянул на отца, стоявшего в окружении ровесников бояр – «Продолжать ли?»
Отец велел бороться, да еще приказал:
– Борись всерьез, покажи выходку! – и Александр, взявши брата покрепче, бросил его через себя, припечатал к траве, да еще придержал опешившего от неожиданности подростка с раскинутыми руками.
– Воооот! – захохотал отец: – Не хвались на рать идучи, хвались идучи с рати..!
Андрей вскочил, отряхнулся и зыркнув на Александра, по-волчьи, черными глазами, сказал – пригрозил:
– Погоди, орясина долговязая, я тя подловлю ужо…
– Андрюш, Андрюш… погодь… Ну я ж старше, потому и сильнее, – пытался остановить и утешить его Александр.
– Не сильнее! Ты меня не силой, а хитростью взял! – Андрей руку брата с плеча стряхнул и побежал через двор к своей горнице, где ему было с младшими братьями жительствовать отведено.
– Эва! Да хитрость – второй ум! – смеясь, крикнул ему вслед отец.
Но Александру было неприятно, а когда рассказал он все духовнику, тот заметил:
– Умным хитрость не нужна, ибо хитрость – ум неправедный, грязный.
Ежедневно Александр по несколько часов стоял на молитве, ходил из Городища в Святую Софию пешком, почасту босой. Ради усмирения гордыни, держал строгий монашеский пост.
Настоятель и причетники собора подробно рассказали и показали, где – кто на церемонии будет стоять, да как выходить, да кто поведет Александра под руки, под какие слова молитвы, что будет вершится. Даже шагами вымеряли, как Александру ступать, и по храму его, как в будущей церемонии надлежит быть, провели.
Несколько раз Александр оставался в храме на ночь. Поднимался на хоры и сидел в своем излюбленном месте, где обычно читал книги и летописи.
Когда затворяли двери собора, спускался вниз и молился, стоя перед царскими вратами алтаря, бос на каменном полу, либо на коленях, прекращая молитву только, когда у дверей храма начинал звенеть ключами пономарь. Ночи пролетали, как одна минута.
– Уж больно ты, Александр, много на сердце берешь… – заметил как-то отец. – Венчание на княжество, конечно, дело серьезное – перед Господом обет, но уж так-то горячо… Смотри, перегоришь душой, а тебе во княжении силы будут потребны. И вот пост ты держишь… Перед Богом – хорошо, душе угодно, но ведь ты – воин, тебе сила телесная нужна, а ну как завтра на рать идти, а ты слабый, опосля поста?..
– Я постом не слабею, а укрепляюсь… – только и сказал княжич. И это была правда. С каждым днем, приближавшим его к вокняжению, в нем прибывало силы, какое то лихорадочно-сладкое тепло разгоралось в душе, заставляя не испытывать ни голода, ни жажды…
Князь Ярослав как-то даже заметил со смешком:
– Я уж и не рад, что вокняжение сие затеял… Уж больно ты углублен сделался. А так-то ведь: сегодня в одной земле вокняжился, а завтра в другую перешел, что ж, каждый раз эдак гореть? Ты вот, примерно, к исповеди каждый раз как на Страшный суд Господень идешь? Нет ведь!.. За обыденно поисповедуешься и дале проживаешь…
– То-то и беда… – сказал Александр, – кабы каждый раз – как на Страшный суд!..
– Да как же тогда жить?! – ахнул Ярослав.
– Не жить, – пробормотал сын, – а служить!
– Оно, конечно… – грустно, в ответ на какие-то свои мысли, сказал Ярослав, – Да без греха в миру не сохранишься. Бережнее себя тратить нужно… А то сгоришь в одночасье, какая тогда с тебя княжеская служба?..
4.
Отшумело пирование, где Александр сидел на почетном княжеском высоком месте. Отец посадил. Сам рядом сел как гость и всячески величал нового молодого князя. И бояре с дружинниками, князьями и гостями, прибывшими на торжество, пили за его здоровье, славили и желали всему дому князей суздальских, а пуще молодому князю новгородскому Александру «многия и благия лета». Александр, как положено, с полным знанием обычая, который безупречно выполнял – благодарил, принимал подношения и сам одаривал гостей.
Князь же Ярослав с удовольствием примечал, что сын кубок подымает, заздравные тосты «по чинам», чтобы никого не обидеть, складно произносит, но ни дорогого зелена вина заморского, ни своих медов ставленых не пьет. И так-то ловко исхитряется, что, ежели, нарочно за ним не следить, то и покажется, будто пьет молодой князь со всеми наравне. Только вот уж которые гости с лавок валятся, и гридни их утаскивают в холодке отдохнуть, а молодой князь тверез сидит. Кудрями густыми потряхивает да улыбается белозубо. Совсем молодую, первую, светлую, еще пуховую бородку, пощипывает, а светлыми глазами ясно да зорко поглядывает. Всех видит, все слышит и, стало быть, все помнит, кто кому что по пьяному делу говорил.
Потому, когда среди ночи вошел Ярослав в спальный покой Александра, не удивился, что сын не раздевался и на постели не лежал. А стоял перед аналоем, шелковым платком рот и нос завеся, чтобы дыхание хмельное (все же глотков несколько сделать пришлось) Писание не оскверняло.
– Пойдем- ко, князь Александр, княжью службу вершить. Таковую, что на виду не бывает. Засапожный нож не забудь.
Они прошли теремным коридором. В отцовской спальне Ярослав приподнял ковер на стене, за ним оказалась небольшая дверь. Князь ее открыл, отодвинув кованый засов и засветил малый смоляной факел, шагнул за дверь и стал с ним спускаться по длинной пологой галерее. Сажен через сто дошли до коридора под таким низким потолком, что пришлось еще сажен тридцать идти, сутулясь чтобы на голове шишек не набить.
Пахнуло тиной, и впереди, в конце коридора блеснула вода. У воды на замощенной площадке лежала лодка и весла. Ярослав и Александр столкнули лодку на воду, сели на весла и, отталкиваясь им, как шестами, поплыли по узкому каналу, который вывел их на речной простор. Правда, перед тем как выйти на волю, сгибались в три погибели, чуть на дно не ложились, чтобы протиснуться в узкий ход наружу. Ночь была лунная, светлая.
– Примечай, – сказал Ярослав, – вон на мысу часовня, а перед ней на берегу обетный крест. Когда крест на часовне и крест обетный совпадут – лаз за спиной твоею, с воды тайный вход отыщется, а иначе нипочем не найдешь.
Этого отец мог и не говорить. Берег, от коего они отходили, терялся в таких густых зарослях, что и в двух шагах хоть летом, хоть зимой ничего отыскать невозможно.
Они выгребли вдоль берега с версту и вылезли на мостки не то у баньки, не то у рыбацкой избушки, какие повсюдно торчали по берегу.
Сначала Александру показалось, что в избушке никого нет, но когда отец затеплил каганец, он увидел, что за столом, словно вросший в столешницу, немо сидит человек. Он заговорил с отцом по-кипчакски. Александр этот язык знал, но не твердо, потому-то говорить на нем в новгородских землях не с кем, только что с двумя-тремя конными гриднями – половцами. Кроме них, в Новгороде, пожалуй, что языка этого никто и не разумел. К удивлению своему, сейчас он понимал почти все, о чем говорил отец с этим человеком, про коего ничего вообще сказать было невозможно – какого он чина-звания, рода-племени и даже возраста.
Откуда пришел человек – неясно. Говорил он и о литве, и о немцах так, словно еще вчера у них столовался. Пока все что, он рассказывал, Ярославу и Александру было известно. Единственно, что для Александра оказалось внове, человек победу литваков над меченосцами особо не превозносил.
– Папа Римский, – говорил он, – ни за что своих замыслов двигаться на восток не оставит. Ну и что, что меченосцев здесь почти всех перебили? В Германии, да и в других странах, рыцарей – пруд пруди. Работы им нет, кормиться надо – только позови, они мигом сюда соберутся…
– Куда соберутся? – усмехнулся Ярослав, – ордена боле нет…
– Орден жив, пока стоит Рига, – сказал человек. – Кроме меченосцев, есть Тевтонский Орден.
– Да никогда тевтоны с меченосцами дружество водить не станут, – сказал отец, – они меченосцев и за рыцарей-то не почитают.
– Папа благословит – соединятся. Тем более, что прежних меченосцев почти совсем не осталось.
– Поскрести – наберется! Кое-кто уцелел. И эти меченосцы под тевтонов не пойдут!
– Стало быть, будет какой-то другой Орден и не меченосцев, и не тевтонов. Третий. Помяни мое слово. К весне, не то к следующей зиме – крайний срок – новый Орден подымется. Так что роздых от рыцарей будет коротким.
– Да эта напасть нам известная, – вздохнул отец.
– А вот и страшней беда грядет… Ведомо ли тебе, что мунгалы, те самые, что рати русские на Калке изрубили, нонешний год повоевали всю Булгарскую землю?
– Слыхал, – вздохнув, сказал Ярослав, – Уж с год как от Волги булгары, все имение, все животы побросав, во Владимирские земли бегут. Князь Юрий сему вельми рад. Принимает их с радостью и попечением, расселяет их по своим городам. Еще бы: и мужики бегут работящие да сильные, и ремесленники, и торговый народ булгары ти, от веку весь волжский путь до моря Хвалынского под собой держат.
– Держали, – сказал безликий, – Ныне мунгалы разгромили их главный город – Булгар, и перебили всех от младенца до старца. Все пожаром выжгли! Нет боле Болгарской державы. Верные люди князю Юрию это все в точности доносили…
– А он?
– Он, вроде, на себя надеется. Говорит, не посмеют на нас напасть. У нас города крепкие, отстоимся. Да еще, говорит, мунгалы имеют войско конное – им Волгу не перейти.
– Может, истинно так?
– Ан вот не так! За Волгой спокон веков жили венгры, те, что до нонешнего Венгерского королевства не дошли еще с Атиллой. Венгры в королевстве – католики, а заволжские – язычники. Папа Римский послал туда к ним для проповеди веры Христовой монаха доминиканского Юлиана. Вот он с булгарами в земли Владимирские, от мунгалов спасаясь, прибежал. Там и письмо составил легату папскому Перуджи… Вот список с того письма. По-латыни писано. Хочешь, сам прочти, хочешь, я прочту…
– Читай ты… – сказал Ярослав, – вот и князь Александр послушает.
– Все-то письмо пространно, а вот что важно, – Человек придвинул к себе каганец и стал сразу переводить письмо по-русски:
«…Ныне же, находясь на границах Руси, мы близко узнали действительную правду о том, что все войско, идущее в страны запада, разделено на четыре части. Одна часть – у реки Итиль (Волги – А. Б.) на границах Руси с восточного края подступила к Суздалю. Другая же часть в южном направлении уже нападала (?)* на границы Рязани, другого русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дона, близ замка Воронеж (?)**, также княжества русских. Они, как передавали нам словесно сами русские, венгры и булгары, бежавшие перед ними, ждут того, чтобы земля, реки и болота с наступлением ближайшей зимы замерзли, после чего всему множеству татар легко будет разграбить всю Русь…
Многие передают за верное, и князь суздальский передал словесно через меня королю венгерскому, что татары днем и ночью совещаются, как бы прийти и захватить королевство венгров-христиан. Ибо у них, говорят, есть намерение идти на завоевание Рима …»
– Ну, дальше неважно… – сказал человек.
– Список оставь – после еще посмотрю.
