Я иду искать

скачать книгу бесплатно


Наутро я в школу не пошёл. Не захотел, и всё!

– Агочка! – говорю. – Миленькая! Что-то я себя плохо чувствую.

Она раскудахталась, градусник стала совать, а я говорю:

– Так у меня ничего не болит, просто что-то всё время плакать хочется и голова тяжёлая!

Она говорит:

– Не ходи! Никуда не ходи! Конечно! Это ж надо! Ребёнок старался. Одни пятёрки, а они! Для него такое потрясение устроили! Разве можно так расстраивать! Спи, моё золотко, спи, отдыхай! Всё равно до каникул один день остался! Спи, я тебе булочки с корицей сейчас печь буду!

Она ещё долго там про всякие школьные перегрузки сама с собой разговаривала. Скоро из кухни запахло такими сдобами, что у меня настроение сразу поднялось.

Целый день я играл в солдатики, магнитофон крутил! Пирожки и булочки ел. Вот только когда дед с работы пришёл, как всегда мне настроение испортил.

– Ну что, – говорит, – симулянт, сачкуешь? И что из тебя вырастет при таких задатках?

Навонял везде своей махоркой (он махорку курит. Из газеты самокрутки вертит. Ага всё удивляется: где он махорку достаёт?) и уехал в санаторий на целый месяц! Я этому очень обрадовался: не будет мне каникулы отравлять!

Под вечер Васька явился и писклю с фотографией – ну, ту самую, что про чучело в натуральную величину болтала, – приволок. Она пришла торжественная – банты больше головы, как кочаны капустные наверчены, – яблоко мне принесла – потому что я как бы больной! А у меня этих яблок полно. Я их уже видеть не могу! И на «вы» со мною разговаривает! Вот это мне понравилось. Это нормально, потому что я председатель.

– Здравствуйте, Костя! Как вы себя чувствуете?

– Нормально!

– Если нормально, – говорит она, – давайте работать!

Усаживается за мой письменный стол, вытаскивает толстенную тетрадку.

– Это будет дневник поиска. Но сначала, как советовал Роберт Иваныч, внимательно изучим фотографию. Я уже дома изучала, но теперь давайте ещё раз все вместе. Подлинник зря трогать не будем. Вот мой папа изготовил несколько копий. Вот, пожалуйста! И вот что мы с папой рассмотрели: во-первых, это – танкисты! У них на петлицах такие эмлембы…

Только тут я в себя пришёл, когда она вместо «эмблемы» – «эмлембы» сказала. Ишь ты! Явилась не запылилась! Сидит тут. Распоряжается. Исследовать она будет! Работать! Так бы ей между бантов щелбан и закатал – у меня даже палец зачесался! А что делать, не знаю! Мне же авторитет терять нельзя! Я же председатель!

Тут приплыла Ага с подносом пирожков.

– Кушайте, птички мои! Кушайте!

Эмлемба сначала поморщилась, – мол, вот мешают делом заниматься, – а потом как налегла на булочки – только банты трясутся, но всё своё ладит:

– Кофтя! Давайте пути поифка наметим!

– Ты ешь! – говорю. – Когда человек ест, думать вредно.

– Но ведь нам доверили, – пищит она. – Нам же самую старую фотографию доверили! Никому не доверили, а нам доверили!

– Вот! – говорю. – Ешь! В таком деле силы нужны! – Мне совершенно ни к чему, чтобы она этим поиском занималась. Мне самому этих героев разыскать надо. Одному! – –      Торопиться нечего! – говорю. – Сколько лет эта фотография лежала, и ничего, зачем сейчас горячку пороть. – Я хорошо сообразил, что вряд ли эти следопыты до каникул соберутся.

Эмлемба губы надула, но возражать не стала, – я же председатель и старше, а потом, я так авторитетно говорил. Она пошла помогать Are посуду мыть! Та её чуть не задушила от благодарности.

Убрались они на кухню – тут вдруг Васька голос подал. Он пирожки уминал, а с фотографии глаз не сводил.

– Это, – спрашивает, – кто? – И на пионерку показывает, что в забинтованного танкиста вцепилась. – Она ведь постарше других будет. Эти, наверное, из четвёртого класса, а она из седьмого, просто маленького роста.

С фотографии смотрели на нас два человека в гимнастёрках с кубиками на петлицах. Третий, с забинтованной головой, отвернулся и говорил что-то пионерке – его лица не было видно, только бинты и ухо.

– Они, наверно, все раненые, – сказал Васька.

– очему? Кто? – спрашиваю.

– Они стоят так. Осторожно. И вон у того воротник расстёгнут и беленькое торчит.

– Это, – говорю, – рубаха. Расстегнулся, душно наверное, пионеры надышали.

– He! – уверенно сказал Васька. – Военные ни в какую жару воротники не расстёгивают. Он вот именно что застегнуть гимнастёрку не может – бинты мешают. Э, – говорит он, – а у второго рука сломана. Во!

Я посмотрел – рука как рука!

– С чего, – говорю, – ты взял?

– А вон! – говорит Васька. – У него локоть остренько торчит. У него там под гимнастёркой на руку дощечки привязаны. Они по-автомобильному называются… Шины! У него там шина! Значит, они все трое раненые! Этот в лицо, этот в грудь, этот в руку!

– Может, ещё в живот и в ноги?

– В живот – они бы стоять не могли, – сказал Васька, – а в ноги – у них бы были костыли.

– Подумаешь, – говорю я, – они же участники боёв на Халхин-Голе, ясное дело – раненые. Зачем нам это?

Васька ещё три пирожка съел (и как в него столько помещается?) и говорит:

– Нужно в архив написать, узнать, какие полки участвовали в боях и кто особенно отличился.

Эмлемба с кухни явилась. Как услышала, что Васька говорит, у неё в глазах словно лампочки зажглись, как у такси – зелёным светом…

– Написать в архив и узнать: кто был ранен? Куда? И кто был награждён. У них же у всех троих ордена Красной Звезды. Во!

– Как это я забыть мог! Самое-то главное! У них ордена, по одной штучке! Я про этот орден в «Пионере» читал, его давали только за боевые заслуги!

– Вася! – говорит Эмлемба. – А почему вам бы не записаться в наш кружок? Вы же настоящий следопыт! У вас ум как у инспектора уголовного розыска или как у разведчика!

Только я хотел сказать, что Васька – троечник, поэтому его ни в один кружок принимать нельзя, но он меня опередил.

– Не, – говорит, – я следопытом не могу! Я на тубе в оркестре играю. И ещё у меня рыбки, хомячки, черепахи, пока всех накормишь, да воду сменишь, да клетки вычистишь – совершенно нет времени…

– Ну вы хоть помогать нам будете?

– Это – пожалуйста!—Васька, как блин на сковородке,

расплылся в улыбке. – А знаете, – говорит он, – вроде бы я эту пионерку знаю!

– Ха! – говорю я. – Этой пионерке сейчас сто лет.

– Конечно! – говорит Васька. – Она взрослая. Но я её вроде бы видел. Только не могу вспомнить где…

– Ну, – говорю, – дорогие товарищи! Время позднее. Задачи мы наметили! (Председатель я, в конце концов, шп не председатель?) Ты, Вася, вспоминай. А… – Чуть был< не сказал «Эмлемба», потому что, как её зовут, я забыл.– Нужно написать в военный архив, узнать адрес и написать…

– Я напишу! Мы с папой напишем! – Эмлемба готов) была сейчас бежать, искать, писать. – И фотографии приложим! И будем всё-всё читать, читать, читать про Халхин-Гол!

Она помчалась к себе домой, а за ней и Васька убрался

«Пишите, пишите, – подумал я, укладываясь н. ночь. – А мы с отцом выйдем на человека из редакции моментально всех героев найдём!» И всё-таки мне был немножко обидно оттого, что Васька, а не я догадался пр их ранения и вообще про всё!

Я внимательно рассмотрел фотографию. Танкисты длинных суконных гимнастёрках, туго перетянутых peмнями, улыбались пионерам.

А эта смешная, с косичками, смотрела на забинтованного, и он ей что-то говорил… Но сколько я эту фотографию в руках ни вертел, ничего нового не увидел.

Глава седьмая «ЖЕСТЯНАЯ КРУЖКА»

На человека из редакции отец две недели выходил. У него такая записная книжка есть (дед её называет «Нужник»), там телефоны всех нужных людей записаны: такие которые что-нибудь достать могут или сделать. Но вот оказывается, и они не всё могут – джинсы-то не достали нужного человечка так и нет.

День за днём идёт, а нужного звонка всё нет.

Только Эмлемба названивает:

– Костя! Алё! Это Лена Пантелеева! Костя, ну когда же мы будем поиск продолжать?

Я Are строго-настрого запретил меня к телефону звать. Велел, чтобы говорила, будто я на зимние каникулы в пионерский лагерь уехал. Между прочим, уехал Васька, вместе со своим оркестром, так что и он ко мне не приставал.

Я уж и сам на Фонтанку, 59 ходил, в Дом прессы, где все газеты выпускают, но там загородка и милиционер стоит. Я как его увидел – обратно повернул, ясное дело: не пустит. Я уж совсем разуверился, что отец человека найдёт. Скажет: «Извини – попозже», как с джинсами. Но вдруг за ужином однажды он говорит:

– Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Завтра в четырнадцать ноль-ноль тебя будет ждать в вестибюле Дома прессы Сан Саныч.

– А кто это?

– Какая нам разница, – сказал папа, намазывая на хлеб толстый слой масла. – Главное, он может публикацию устроить!

На следующий день я пошёл в Дом прессы и уселся в красное кожаное кресло. Сан Саныч опоздал на полчаса. Я сразу увидел журналиста: на нём было всё фирменное – и джинсы, и кожаный пиджак, и ботинки самые попсовые – с окованными узкими носами. Только он был очень молодой, не такой, как международники в передаче «Сегодня в мире».

Он повёл меня куда-то по лестницам и длинным коридорам. Я раньше думал, что в редакциях стоит страшный шум: машинки печатные стучат, корреспонденты в телефонные трубки орут, а чуть что, сразу – прыг в машину и на место происшествия… А тут во всём здании тихо-тихо, только где-то далеко типография гудит. И почти что никого нет. Кабинеты, кабинеты, и в каждом не больше двух человек. Сидят, в бумажки уставившись, какие-то тётеньки, как будто это не редакция, а бухгалтерия.

– Давай! – Сан Саныч взял у меня конверт с фотографией. – Разрешите?

– А это ты! -поднял от бумаг голову седой яеловек с очень интересными глазами. Вокруг них был черный ободок, как будто их специальнро траурной каймой обвели и потому они казались очень печальными. – С чем пожаловали?

– Вот пионер фотографию принёс! – сказал Сан Саныч небрежно. – Мне кажется, любопытно.

– К Васильковскому ездил? – спросил «траурный» человек. – Так я и думал! А в Тихвин когда собираешься?

– Я не сторукий Шива! 1 – сказал Сан Саныч, усаживаясь в кресло.

– Это точно! Чего нет, того нет… Ты и двумя-то руками норовишь ничего не делать, извини за откровенность!

– Вечно со мной так! – надулся Сан Саныч. – А я, между прочим…

– Ты – гений!—примирительно сказал «траурный» человек. – Ты ищешь себя. Только мой тебе совет: ты себя поскорее находи. Жизнь штука короткая… Где фотография? Так!—сказал он, взглянув на неё краем глаза.—Ну как тебя после этого называть? Я, конечно, могу предположить, что ты неграмотный, но, согласись, это сложно!

– В чём дело? – заволновался Сан Саныч.

– Ты, конечно, не стоглазый Аргус, но хоть свою родную газету, в которой ты служишь и жалованье получаешь, просматриваешь иногда? Так, для общего развития?

– В чём дело? – опять пробормотал Сан Саныч.

– Да опубликована эта фотография! Неделю назад опубликована! – И «траурный» человек, порывшись на столе, достал номер, в котором под заголовком «Отзовитесь» я увидел пионеров и танкистов.

– Саня! – В дверь просунулась кудлатая голова. – Вот ты где! Наконец-то! Давай к главному! Сейчас тебе фитиля вкрутят!

«Траурный» человек аккуратно закрыл за Сан Санычем дверь и подошёл ко мне.

– Отклики были? – спросил я. Но у меня получилось так тихо, что «траурный» человек переспросил:

– Что, что?

– Отклики… – Надо ж! Пока отец искал выход на нужного человечка, Эмлемба и компания опубликовали фото!

– Да нет! – сказал «траурный» человек. – И как подсказывает опыт, вряд ли будут. Ты лучше вот что мне скажи: как это получилось, что ты про публикацию не знал?

– Я болел, – прошептал я. – Задание нам дали до каникул, а я в каникулы болел…

– Так! – сказал он. – Ну, ты на ребят не сердись. Они сюда целой депутацией явились! Такой шум подняли! Вот вне всякой очереди их материал опубликовали! Наверное, на это весь порох у них и вышел… Ты не обижайся! Они не забыли тебе сказать – они отвлеклись!

Голова моя тяжело клонилась вниз.

– Как тебя зовут?

– Макаров. Шестой «а».

– Так. А меня – Георгий Алексеевич. Ну что ты! Они не специально! Или ты расстроился из-за того, что откликов нет? Да, брат, – сказал он, обнимая меня за плечи, – поиск—вещь тяжёлая… Ищешь, ищешь… И всё как в пустоту. Пишешь, пишешь… Но ты не расстраивайся! Ну-ка!..

Он достал из шкафа кастрюлю, вылил в неё из графина воду и сунул туда кипятильник.

– Чай будем пить!

У него всё так ловко получалось, что через пять минут я уже держал в руках жестяную самодельную кружку с чёрным от крутой заварки чаем.

– Эта кружка волшебная! – сказал Георгий Алексеевич. – Кто из неё чаю выпил, навсегда поисковиком станет «и будет пить чашу едину со други своя», как в старину говаривали. Не боишься? Это ведь, брат, ни днём, ни ночью покоя нет – волнения, беготня и работа, утомительная, неблагодарная… Нет, это я вру! Благодарная! Вот найдёшь сына матери и поймёшь, что годы мучений – ерунда!