скачать книгу бесплатно
– Не ходить куда?
– Белые фигуры – природа. Будешь продолжать играть, выдвигая черных, природа будет ударять по тебе в ответ. А природа бьет жестоко. Вот и по мне ударила. Я захотел легких денег, а получил кровоточащий палец.
– Ты колдун?
– Я – автостопщик.
Его палец сильно защипало, и он отвернулся, чтобы продолжить перевязывать его. Параллельно говорил со мной:
– Я чувствую, тебе бывает плохо.
– Сколько тебе лет?
– Восемнадцать.
– Ты еще маленький.
– Понимаю, ты не веришь мне. Игра легкой не бывает. Все сначала сопротивляются.
– Так, ладно, я пошел.
Ни разу не обернулся.
4
В комнате пусто. На улицах людно. Снаружи все напоминает Бал Сатаны. Люди высовываются из окон, оттуда же летят цветы, телевизоры, посуда и прочее совместно нажитое, кто-то с кем-то спорит, кто-то целуется, кто-то бегает от полиции, а я в полнолуние превращаюсь в романтика и уличного философа. Может, пора перестать искать истину и пойти выпить вина?
Табуретка на стул. Я на табуретку. Моя рука тянется к верхней полке, чтобы вытащить остатки полусладкого. Через несколько минут по чашкам будет разлит алкоголь, а на ковре появятся пятна от пепла. Вокруг меня будет много тел, курящих и разбрасывающих болтовню направо и налево. Тело№1 станет заигрывать с Телом№2. Тело№3 подольет водки Телу№4. Тело№5 сфоткает для социальных сетей Тело№6. Без душ это просто машины, пичкающие друг друга фигней.
Мое тело все больше похоже на автоматическую коробку передач, элементы которой все решают за триста пятьдесят миллисекунд до принятия решения. Если следовать этой логике, то, освобождая себя от ответственности, я могу заявить, что нейроны виноваты в прожигании моей жизни. Нейроны ставят чайник, они же предписывают грустить по утрам, и они же не позволяют жизненной силе пробраться в мой организм и заставить что-то делать.
Соберу свое тело и пойду в чужую квартиру, принадлежность которой так и останется неопределенной. Я перестану искать самого себя, вдруг осознав, что мои поиски ни к чему не приведут.
Так было в тот день, когда мне исполнилось пятнадцать. Ровно пять лет назад.
Настоящая детская травма – проснуться на школьном уроке и обнаружить всех вокруг мертвыми. Не так категорично, конечно.
Мертвые люди обладают следующими характеристиками:
Они боятся слова «судьба», хотя живут в предопределенности, думая при этом, что их слово имеет вес и именно они делают выбор;
Ходят куда-то не потому, что хотят, а потому что нужно;
Смотрят передачи, которые захламляют мозги;
Запоминают информацию от посторонних и без проверки выдают за свою;
Наконец, они выглядят, как одушевленные гробики с двумя ножками и ручками, в которых хранится всякая дичь.
Тогда я посмотрел на них и вдруг проснулся. Я начал слышать звуки, которые только теперь стали звуками, видеть предметы, которые только теперь стали предметами и ощущать эту комнату как одно целое. Но я просто видел их, совсем не осознавая, каким образом они относятся ко мне, к моему «я», которого, быть может, и не существует. Конечно, эйфория меня поглотила, но только поначалу. Я почувствовал себя живым человеком, который понимает, что он сидит именно здесь.
Я шел домой в полнейшем воодушевлении, что я не такой как все, что я другой. А уже дома уселся к батарее и уткнулся в колени. Ложь. Я такой же. Я просто понял, что мертвый, но живым от этого не стал.
Мне приходилось приводить кучу аргументов, конструировать цепочки невероятных объяснений своего ухудшающегося самочувствия, бегать по коридорам и разбивать тарелки на виду у всех. Все думали, что это издержки переходного возраста. Он просто очень часто плачет и каждую минуту хочет себя задушить. Ничего серьезного. Через несколько месяцев я нырнул в себя окончательно и до сих пор не всплыл.
По пути на вечеринку меня чуть не пришиб пылесос. Он разлетелся на куски в двух метрах от моей головы, а сверху послышался смех. Дело рук моего приятеля.
– Эй, ты видел? Классно?
– Классно. Чей он?
– Что?
– Чей он?
– Чувак, я не слышу тебя, поднимайся давай.
Раз ступенька, два ступенька, три ступенька. Замок щелкает, и я вижу своего друга, выходящего из комнаты с бутылкой пива.
– Ни слова.
– О чем?
Минута молчания, и…
– Кстати, на кухне сидит обалденная девушка… секси… я бы сам подошел, но с утра я хапнул кое-что, и у меня там все, понимаешь, приуныло.
– У меня нет настроения общаться с кем-то сегодня.
– Заткнись и поверь мне.
И я поверил ему, и подошел к столу, возле которого с кем-то из Тел сидела протеже приятеля. Потоки ее голоса достигали ослепшего от жизни парня, но отскакивая от его бездушной оболочки, возвращались обратно.
Тела, чьи мысли были не загрязнены стереотипами, страхами и переживаниями, тела, в которых присутствовала хоть капля самосознания, а не простого самоузнавания себя в зеркале, имели имена. Наверняка и у нее было имя и мне казалось, что ее обязательно зовут Ева.
Я стоял к ним спиной. На моей спине были глаза. Мне виделось и чувствовалось, что она расслаблена, а вот машина, сидящая напротив нее, наоборот напряжена, поскольку сомневается, что этой ночью ее самолюбие не будет удовлетворено. Все ближе и ближе Тело подсаживалось к ней, совершенно не слушая, о чем она говорила.
А говорила она и правда о чем-то странном:
– Понимаешь, органы внутри меня дерутся и плюются друг в друга. Ничего постоянного, никакой стабильности. Разрушение и созидание составляют единый цикл, выходят друг из друга и собираются в одно. Надо мной смеется безумие.
– Какое безумие, детка?
– Мы не друзья и не враги, но я не позволю ему распоряжаться такой роскошью. Это великий баланс. Добра и зла не существует, есть лишь пути, в соответствии с которыми ты двигаешься либо наверх, либо вниз.
– Я не понимаю, милая, может, уйдем?
Но они остались, а ушел я. Какое безумие, детка? Что разрушится, детка? Она разбиралась и собиралась каждый день, когда он разбирал и собирал детальки своей игровой приставки, а я разбирал и собирал весь хлам в своей квартире, что так или иначе напоминал мне обо всех этих случайных и напрасных встречах, в результате которых я не помнил ничьих лиц.
Эта игра не делает нас ни слабее, ни сильнее, но лишь пока. Потом рано или поздно кто-нибудь захочет прекратить игру. И в этот момент все разрушится.
Что разрушится, детка?
5
По ночам плакал. С приступами грусти настигало чувство вины. Такой брутальный персонаж, и так часто плачет – это неправдоподобно. Правдоподобно, неправдоподобно – неважно. Я дал себе слово, что буду рассказывать только правду. Ловите первое суждение: «В мире нет противоречий». Ловите сразу второе, логически вытекающее из первого: «Нет противоречия в том, что ночью я заливал слезами соседей, а днем собирал на себе взгляды самых популярных девушек».
Можно думать о смерти и ставить чайник. Можно думать о жизни, пытаясь проглотить последнюю пачку таблеток. А можно удивляться тому, каким образом ты умудрился разложить все вещи по коробкам за пару часов.
Сил хватило на одну коробку. Взял, понес на свалку. На пути резко бросил ее в сторону, подбежал к мальчику на самокате, попросил прокатиться. Нет, просто резко вырвал самокат из его рук и уехал. Потом извинялся, мальчик оказался не злопамятный.
Плохая была идея – собрать все вещи. Я сижу на подоконнике, наблюдая за квартирой, и теряю ощущение того, что она моя. Я не имею ни малейшей причастности к этим голым стенам и коробкам, внутри которых прошлое человека, не желающего быть собой. Зачем моим глазам видеть все это, и то, как мое тело изо дня в день копошится в этой квартире, делая невесть что? Почему Создатель не отдал их человеку, который, может быть, всю жизнь мечтал увидеть дерьмовую жизнь во всей ее красе?
Есть ли Создатель?
Пауки плетут паутину за шестьдесят минут. Я разочаровываюсь в себе за десять. Птицееды живут двадцать лет. Я не живу вовсе. У пауков не бывает отчаяния. Они обошли меня и здесь, коварные существа, ни капли сострадания к тем, кто слабее их. Не люблю произносить это слово – отчаяние. Но приходится. Некоторые люди ощущают себя в мире, они в нем находятся. А я просто переношу коробки в вонючее место, думая когда-нибудь обрести среди этих развалин счастье.
Сейчас это предел мечтаний. Я не смог бы умереть, даже если бы захотел. Всегда найдется человек, который меня спасет. Такова моя участь, участь человека, обрекающего весь мир иметь темно-зеленоватые блевотские оттенки, если, конечно, сознание определяет бытие.
Бытие определяет сознание лишь в детстве, и это бытие сыграло со мной в карты на раздевание, оставив мерзнуть на полу детской. Этот ребенок всегда старался исчезнуть, притвориться невидимым, когда его самого близкого человека избивали до потери сознания, то есть каждый четверг, пятницу, субботу, ну и, пожалуй, понедельник, вторник, среду, и что еще там осталось? Каждый раз ребенок надевал невидимое снаряжение, брал в руки копья и спешил осуществить миссию спасения. Не получалось. Жертва укладывала его обратно в постель, целовала в лоб, а после полуночи вновь кричала от боли. Однажды этот ребенок проснулся от крика, доносившегося из соседней комнаты. Его звали по имени. Прежде его никогда не звали на помощь, а в эту ночь он почувствовал, что обязан победить злого монстра. Он взял все, что у него было, за несколько секунд продумал план атаки, и стал было подходить к комнате, чтобы ворваться внутрь и победить, как вдруг остановился. Его охватила дрожь, доспехи испарились, и он не мог сделать шаг. Такой простой и одновременно самый невыносимый шаг в его жизни. Он подумал о себе. Ему стало казаться, что, если он откроет дверь и увидит то, что происходит за ней, он умрет, не двинувшись с места. «Я трус, я трус, я трус, говорил он себе, медленно отступая. Прекрасная принцесса продолжала звать его на помощь, а он сидел на кровати, слушая ее крики. Через несколько минут наступила тишина и этот момент означал действительную смерть, свершившуюся в душе маленького мальчика.
Больше он никогда не доставал меч и не защищался. Отныне все колющие удары он наносил сам себе. Он не боялся перейти реку, даже не умея плавать. А когда ему случилось тонуть по собственной ошибке или когда его балбес-друг топил его, потому что тоже не умел плавать, единственное, о чем он думал, находясь под водой, – о том, что вовсе не хочет спастись и не хочет, чтобы его спасали, потому что его привлекает возможность смерти. Ему было интересно, что случится дальше, потому что, только оказавшись один на один с самим собой и ощутив близость конца, он по-настоящему мог ощутить счастье,
которое длилось недолго.
Дыхание рот в рот, и ты обнаруживаешь свое тело на берегу, вновь разъединяешься со своей личностью и начинаешь придумывать план следующего захвата. Перспектива стать мишенью для собственных пуль в детстве доставляла радости больше, чем фруктовый лед.
Отсидев попу на подоконнике и очнувшись от воспоминаний, я вновь возвращаюсь в это пустое место, в котором ничего больше не говорит обо мне самом. Мое тело падает на пол в одежде и закрывает глаза, повторяя про себя молитву:
Однажды мой инстинкт самосохранения уснет вечным сном, а за ним и я сам упаду в беспросветную темноту. Аминь.
Глава 2
В которой я умел кричать, не открывая рот
1
Давно не упоминались гробы. Чтобы отдать дань уважения гробам, расскажу один случай. Главным интересом парней моего возраста можно назвать тест-драйвы. Они приходят в дорогие салоны, садятся в дорогие машины и едут кататься, мечтая о богатой жизни. Однажды я случайно зашел в ритуальное агентство, потому что на улице начался гром. Гулял внутри минут двадцать и вдруг спросил у продавца:
– А вы устраиваете тест-драйвы?
Он улыбнулся:
– Конечно!
– Можно в какой угодно?
– Да, пожалуйста.
Я подумал, что было бы очень классно, если бы он сфотографировал это и отправил мне. Говорят, если повесить на стену изображения желаний, мечты исполнятся.
Каждому необходимо однажды упасть на дно, чтобы затем всплыть. Так легче отталкиваться, так проще понимать, что дальше некуда. На небольшой глубине ты думаешь – и так сойдет. Опускаешься на несколько уровней ниже – уже тяжело дышать, но ничего не делаешь. Еще чуть-чуть, и начинаешь паниковать, кричишь и зовешь на помощь, но вокруг тебя никого. А дальше… Дальше ничего, совсем ничего. Это состояние такое, когда ты не чувствуешь ничего и вокруг тебя ничего, и ничего не можешь с этим сделать. «Ничего» звучит нейтрально, но на деле «ничего» означает, что тебе настолько плохо, что это просто ничем и не выразишь. Поздравляю, ты нашел свое дно и у тебя есть пару минут на раздумье.
Черт, я же рассказываю, я же пытаюсь… донести суть. Прямо сейчас я почему-то вообразил себе человека средних лет в сандалиях. Знаете эти паршивые сандалии? Само слово «сандалии» внушает страх и опасения, не то, что их вид. Вид этих сандалий вызывает только рвоту.
Так вот…
Умереть или оттолкнуться? И хотя ты не знаешь, как ты поплывешь, с какой скоростью, ты уже не помнишь, что тебя ждет наверху, у тебя нет никаких средств для того, чтобы плыть, тебе все же есть от чего отталкиваться. Когда мы всплываем, мы ощущаем эйфорию, освобождение, мы снова научились чувствовать, любить, видеть красоту и испытывать счастье. Мы находим душу. Тела, однажды побывавшие на дне и нашедшие себя, навсегда остаются благодарны самым ужасным событиям своей жизни за то, что они научили их чему-то важному, чему-то прекрасному, за то, что они подтолкнули их к освобождению.
2
Все они лгали, когда говорили мне слова поддержки, но их ложь была сладкой, как ложка сгущенки. Они брали банки этого вкусного чуда и опрокидывали на мою голову в знак понимания того, что я чувствую. Они думали, я решаю примеры по математике дома перед телевизором и смеюсь как бешеный от тупых шуток, разворачивающихся на телеэкране, даже не предполагая, что телевизора в моем доме никогда не было, а моими единственными примерами были Курт Кобейн, Маяковский, Есенин.
Я научился кричать, не открывая рот.
Непрекращающийся крик, обладающий свойствами приватности и недоступности даже для самого искусного наблюдателя. Крик, не покидающий меня во время еды, беспорядочного секса и чистки зубов по утрам. Крик, подталкивающий меня по ночам выбрасывать подушки из окна своей комнаты в надежде, что они упадут на людей и заставят их осознать все свое притворство.
– Вы не умеете радоваться жизни, вы не знаете, кто вы, – кричал я из окна. Потом занавес снова опускался, и я вновь оказывался в темной башне, только спать теперь было не на чем.
Так было всегда. Я приходил домой после учебы, садился к батарее и думал. Затем меня резко охватывали приступы паники, я бился головой об стену, но продолжал думать. Мысли проникали во все отделы моей черепной коробки, не оставляя места для радости. С утра до вечера я сидел на полу либо своей комнаты, либо школьного коридора, когда убегал с уроков. Изредка хватало смелости постучаться в кабинет психолога, но именно в эти моменты чудесного врача, ассоциируемого с призрачным лучом надежды, не было на месте.
Сейчас я умру, мне так плохо, сейчас я умру.
Разве никто этого не замечает?
Замечали. Эти сказочники твердили мне, что я должен попить чаю и все пройдет. Но всякий раз, доставая из упаковки пакетик заварки, опуская его в кружку и выдавливая из него остатки, мне казалось, что выдавливаюсь я сам, как нежелательный прыщ на лице вселенной. В отражении чая я не видел ничего, ни себя в настоящем, ни себя в будущем. Моя мнимая заинтересованность этими конфигурациями воспоминаний лишала меня мира, который я так отчаянно пытался отыскать.
Пора заканчивать с философствованиями. Расслабляюсь в кровати, вижу перед собой разные картинки: пикантные и не очень. Раньше комиксы рисовали, что на… Я, кстати, ел сегодня макароны, а потом вспомнил, что мне их нельзя. Вы тоже иногда прерываете половой акт на середине, а потом сидите и грустите?
Я полетел, полетел, полетел. Как птичка. Птички летают над океаном, а потом спускаются все ниже, ниже, ниже…
Сладкий, это снова я. Я ненадолго, только скажу пару слов. Засыпать на полу – счастье, когда тебе негде жить. В других случаях – несчастье. В твоем случае – отчаяние. Ты выглядишь красиво, возле тебя бутылка вина, рядом с ней горшок с цветком, который принесли тебе на прошлой неделе, а в горшке бычки и всякий мусор. Ты спишь так сладко. Ты послал того парня, который рассказывал тебе про шахматы, не решился заговорить с… Евой? Вчера ты танцевал, сидел на подоконнике и кричал, что тебе нужно разобраться, нужно вырваться из этой темноты, которая засасывает тебя. Ты хочешь света, однако же всякий раз закрываешь шторы.
Ты вроде умный, но как же долго до тебя доходит. А ведь ты все-таки интересный персонаж. Вот тебе сон. Перед тобой огромное, сырое, грязное здание. Двенадцать работников охраняют это здание днем и ночью, и ты в их числе. Вам известны все коды от всех дверей на любом этаже. Но вы никогда не заходите в эти комнаты и не знаете, что в каждой из них. Тем не менее, вам любопытно. Ваша жизнь – передвижение по мрачным и холодным коридорам. Жизнь вне здания – загадка. И тут откуда ни возьмись появляется тринадцатый человек. Один ты чувствуешь, что этот человек – зло, твои коллеги не замечают перемены, они считают, этот работник всегда был одним из вас. Его намерения кажутся тебе нехорошими: он хочет узнать все коды и совершить что-то ужасное с тем, что хранится в комнатах. Твои коллеги смело набирают при нем все комбинации, а ты раздражаешься все сильнее и сильнее, потому что этот странный человек добивается своей цели, а другие ничего не замечают. Так он постепенно оказывается наверху и, наконец, выходит на крышу. Через несколько минут гремит взрыв.
3
Помимо тусовок и прочего случаются времена, когда во мне просыпается желание совершить что-то безумное, и тогда я выношу из дома не только вещи, но и самого себя. В такие дни я обычно просыпаюсь утром после очередного странного сна и избавив себя от его толкования, бегу в душ и понимаю – сегодня день X.
– Скорее всего, у вас циклотимия, – говорил врач в городской больнице.
– Может быть, это биполярное расстройство, только если у вас было больше трех приступов. Так сколько было? – обращался ко мне врач в частной клинике.
– Еще одно дурацкое слово для описания ненастоящих болезней, – сообщала Анна, оплачивая кучу бургеров в кассе магазина.
День восхитительный, и это редкость. В такие дни я обычно жалею, что вынес всю квартиру на помойку и бегу возвращать некоторые вещи обратно. После я звоню Анне. Она берет трубку, и мы попадаем в другую реальность. Это похоже на клип, в котором разворачиваются два события, скрепленные проводами. Информация кодируется: Анна надевает черные кюлоты, вешает на них цепи и заводит машину.
Вот что достаточно знать про эту девятнадцатилетнюю женщину. Она – мое успокоительное. Она достаточно женственна, когда нужно, достаточно заботлива, когда нужно. А нужно – всегда. Такой светлый человечек, который еще не попадал в неприятности жизни. Я бы сказал, что Анна – это оборотная сторона нашей андрогинной медали. У нее каштановые волосы, кольца на всех пальцах, движения то плавные, то резкие. Мне нравится, как она, подъезжая к моему дому, высовывается из окна и снимает очки. В магазинах она часто крутится вокруг меня, пытаясь расшевелить. Это все, больше знать нельзя. Узнавая кого-то до конца, обрекаешь себя на верную гибель.
