скачать книгу бесплатно
– Разрешают. – удивленно отвечал Жорик.
– А пластилин дома есть? – не унималась я и представляла, как он тоскливо смотрит в окно…
– Да. Разные цвета, тут нет таких! Я принесу тебе.
– Хорошо. Но тогда зачем тебя водят к какой-то незнакомой женщине?
– Она мамина знакомая и учит меня лепить.
– Ну все же умеют лепить!
–Вот смотри, это она она научила меня правильно лепить.
Медведь, которого Жорик слепил при мне, был очень красив.
Но мысли о той женщине, что учит Жорика лепить долго волновали меня. Я расспрашивала его о ней, поскольку сама опасалась чужих и малознакомых женщин, ведь я не знала, чего от них ожидать…
часть 2
Часто мама забирала меня из садика и приводила к себе на работу, что я обожала! От турникета на проходной и от просторной бетонной площадки, на краю которой располагалась настоящая грузовая машина на постаменте, я была без ума. Каждый раз я спрашивала маму и остальных взрослых: «Зачем там этот старый грузовик?». Все отвечали по-разному, и я так и не поняла цель того памятника… Все что мне оставалось – наслаждаться впечатляющим видом, какой имели и военные истребители у спортивного клуба “Подвиг” на берегу Магаданки.
Стены маминой работы были увешаны серыми железными шкафчиками похожими на нашу настенную аптечку. На дверках этих шкафчиков были окошки, а внутри —большие разноцветные кнопки, некоторые из которых мне разрешали нажимать. Множество черных проводов разной толщины змеями извивались по потолку и стенам. На столе электрический чайник и железные подстаканники. Над столом большой плакат с четырьмя мужскими лицами.
Один из мужчин на плакате с длинными волосами в круглых очках острым носом и тонкими губами. Никогда раньше я не видела мужчин с длинными волосами, поэтому бежала к тому календарю с порога. Одна из маминых коллег угощала меня вкусным чаем с булочками или бутербродами и помогала прочесть надпись на плакате “the beatles”. Букву “B” я знала – в садике мы учили стихотворение на английском про баттерфляй.
Та женщина встречала меня сдержанной улыбкой вопросами про детский сад, часто что-то вязала спицами, как мама. Иногда она резко вставала открывала железную дверку и сосредоточено нажимала какие-то кнопки. Она громко говорила по зеленому телефону, с крутящимся диском, как у нас дома, и делала записи в большой специальный журнал.
Одна из дверей на маминой работе вела в огромный гараж с высоченным потолком и ямами в полу, куда спускались мужчины, чтобы полюбоваться своими гигантскими машинами снизу и постучать по ним инструментами. В гараже пахло машинным маслом, и я мечтала побегать между глубоких ровных ям. Но мама всегда крепко держала меня за руку и лишь несколько раз подводила поближе к ямам. Мама обещала, что разрешит и побегать между ям, и спуститься в них по интересным ступенькам, когда мне исполнится семь лет.
Единственная причина по которой я не любила мамину работу это тётя Надя. Мама забирала меня из садика и первым делом я спрашивала ее работает ли сегодня теть Надя, чтобы приготовиться к отвратительной встрече заранее и продумать план действий… Но придумать ничего не получалось.
Тёть Надя была самой страшной из всех маминых знакомых. От нее так же, как и от папы воняло водкой и сигаретами. Она громко разговаривала и смеялась своим прокуренным голосом и была вся какая-то опухшая. Её тонкие губы были криво накрашены ярко-розовой помадой, а размазанная тушь ее вовсе не украшала. То рыжие, то белые волосы торчали в разные стороны и похожа она была на Бориса Моисеева из телека.
– О, Иришка, привет – здоровалась она и резко засовывала руки под свою одежду.
Время замедляется и вот я снова вижу ее белый живот, затем бюстгальтер, дальше – ужас и отвращение. Мама стоит рядом и хохочет.
– Смотри, смотри на мои сиськи! – смеется тетя Надя – Мужика у меня нет, детей тоже, сиськи показывать некому! Хоть тебе покажу ёпрст…
Взрослая женщина пихает мне в лицо свою обнаженную грудь… Эта грудь так близко к моему лицу, я отворачиваюсь, морщусь, но её моя реакция не останавливает.
– Ну ёпрст, что не нравятся мои сиськи? Чо ты не смотришь? А, Иришка? Мамкины лучше? – громко хохочет тетя Надя и трясет свою грудь над моим лицом, которое я закрываю ладонями, чтобы это прекратилось.
– Надя, ей не нравится не видишь, что ли? Прекрати давай, а то опять она будет плохо спать. – робко делает замечания мама.
Тетя Надя наконец прячет свою грудь, продолжая мерзко хохотать и материться.
– А вот «шурупу» мои сиськи нравились, когда она была в твоем возрасте!
Мою старшую сестру Залину тетя Надя почему-то звала «шурупом». Термины и новые слова я различала плохо… Поэтому представляла гайку из папиных инструментов. Иногда тётя Надя болела. Тогда я расслаблялась и наслаждалась пребыванием на жутко интересной маминой работе.
часть 3
Незаметно вся группа подошла к моей русалочке, и все стихли. Дети из толпы стали шептать и выкрикивать:
– Она не сама лепила! Из дома принесла! Ей помогала Карина Юрьевна! – слышала я у себя за спиной голоса одногруппников.
– Она лепила сама, я видела! Ей никто не помогал! – храбро заступилась Алиса, которая сидела слева от меня и наблюдала за всем процессом лепки.
Всем интересна моя русалочка! Ракушки и волосы, хвост и маленькие глазки с красной улыбкой. Наконец я расслабилась и обрадовалась проделанной работе еще больше.
Вдруг воспитательница молча схватила подставку с русалочкой и подняв ее высоко над нашими головами, стремительно понесла мою работу из группы. В моем горле застрял ком слов. По неизвестной мне причине я не могла произнести ни слова, но хотелось кричать: «Куда? что не так? верни!». Я не знаю, как реагировать, и что делать… Со мной подобное впервые! Но я бегу за воспитательницей вместе с другими детьми. Только они чему-то радуются, а я – нет… Карина Юрьевна скрылась за дверью кабинета заведующей. Все вернулись в группу, а я осталась ждать у большой двери, обитой дерматином… Ковыряла железные кнопки. Долго решалась постучать, слушая их громкий смех.
«Может воспитательница забрала русалочку из-за этих ракушек на груди?! Но в мультике тоже ракушки…» – пытаясь понять, что же не так я сделала, готовилась, что меня отругают, но русалочку вернут и тогда я отлеплю эти ракушки, чтобы еще и мама с папой не ругались.
Дверь открывается спустя вечность. Воспитательница выходит без русалочки.
Помню её улыбку и вопрос, типа: «Чего это ты тут стоишь?» Я не смогла ничего сказать. И заплакать тоже не смогла. Дальше – густой туман.
Мне не вернули мою работу. И мама так и не узнала о её существовании. Той русалочки уже и нет вовсе – пластилин недолговечный материал. Возможно, я лепила русалочек и в будущем, но ни одна не была той – первой.
Мне не позволили полюбоваться результатом моего труда, лишили возможности наиграться, повосхищаться вдоволь и проститься. Растоптанность несправедливостью коснулась меня слишком рано. Нелепая и, казалось бы, пустячная потеря, поселилась в моем подсознании, росла вместе со мной и сжирала внушительную часть жизни, без моего ведома. Ощущение безвозвратной и не прожитой утраты настигло меня сквозь много лет.
В кабинете психолога повисла мертвая тишина. Я посмотрела на множество мокрых салфеток вокруг себя – мой личный индикатор глубины переживания. Это была одна из самых эмоциональных сессий за многолетнюю терапию – вокруг был целый океан слез… Вернуться в «здесь и сейчас» было сложно. Сил не было, и плакать было больше нечем… Была горькая обида, ощущение фрустрации и вопрос, занимавший всё во мне: «Ну как же так?!».
Тишину прервал тихий, твёрдый голос психотерапевта:
– Слепи себе эту русалочку. Позволь себе это. Позволь себе обладать ею.
Я ошиблась. Слез хватит еще на несколько океанов.
Глупый маленький мышонок.
Часть 1
Безмятежный сон Павла Константиновича, в невесомости теплых околоплодных вод, прервался. Блаженство внезапно сменилось запахом гниющей плоти и резким звуком. Закрыть нос и уши Павел Константинович не может – слабые руки его не слушают. Гул и незнакомый скрежет усилились, разрывая его тело изнутри. Острая боль нарастает, Павел Константинович кричит. Вызванные смрадом рефлексы безрезультатны – Павел Константинович голоден. Его лихорадит, голову словно сдавливают тиски, от вонючей гнили сознание покидает слабое тело…
Красноармеец Борадзов, родившийся для любви, а не для войны очнулся в очередной раз. “Где я черт возьми?” запищала в мозгу мысль. Неизвестно, сколько времени солдат провел без сознания. Неизвестно, сколько попыток очнуться было прежде. Боец Борадзов ничего не видит: опухшие веки склеены запекшейся кровью. Изо всех сил Борадзов зовет мать. Солдату хочется пить, свежего воздуха и понять наконец – где он: в раю, в аду, в окопе, в болоте, где? Он молится на своем языке и матерится без стеснения. Нащупал товарищей: “Спят? Значит окоп.” С большим трудом будит тех, кто мешает ему двигаться свободно, нагло придавив, но странно что товарищи, как будто невесомы… Тормошить не получается – пространство кажется незнакомым и тело слушается с трудом… Борадзов снова теряет сознание.
Очнулся от скрипучих голосов живых людей. Женские голоса, похожие то на на мерзкий скрежет, то на протяжный гул кричат что-то издалека. Громкость и звук голосов искажается – сознание Борадзова опять в тумане, сквозь веки в глаза попадает свет и снова эта чертова тошнота…
Две юные голодные и уставшие санитарки встречали «новый завоз» и на заднем дворе наспех разбитого госпиталя была суета. Во время короткого перекура санитарки увидели у морга полуживого изуродованного бойца. Жажда жизни или инстинкт самосохранения, не поддающийся контролю, что включается автопилотом, когда больше нет никаких сил, этот самый инстинкт заставил Павла Константиновича прорываться сквозь невесомость, из-под завалов трупов, кричать, что есть мочи и ползти к живым голосам. Красноармеец Борадзов чудом выбрался.
Новенькая санитарка, не успевшая привыкнуть к такой стороне жизни, потеряла сознание, другая – пулей полетела за подмогой. Случаев, когда полуживые люди из-за чужой ошибки или невнимательности погибали в моргах, было множество. Ценность “мяса” была ничтожна. Только в жизни бойца Борадзова этот случай был вторым. И второй раз ему посчастливилось освободиться и выжить.
Травма была тяжелой – Павел Константинович потерял значительную часть темени и дыру в черепе кое-как залатали кожей… А вскоре красноармейца Борадзова снова отправили на фронт. Как и положено после госпиталя – в пехоту.
Но солдат Борадзов мясом себя не считал и ему посчастливилось выжить в мясорубке. Вернувшись на родину после окончания войны, некогда городской и красивый парень женился на девушке, имевшей в скромном приданном контузию, полученную во время рытья окопов. Отчий дом бойца Борадзова занял старший брат со своим семейством, наличие которого и спасло его от участия в войне. Уставший от сражений Борадзов П. К. решил не бороться за справедливость и наследство, а поселился с молодой женой бог знает где. А именно – на расчищенной преступной депортацией территории Чечено-Ингушской АССР.
Молодые быстро родили троих детей, а образование, полученное бойцом Борадзовым до войны, пригодилось в работе. И жизнь как будто наладилась.
Но, как и всякому человеку, близко знакомому со всеми ужасами войны, бойцу Борадзову было крайне трудно вернуться к мирной жизни. Война для Павла Константиновича не закончились. Красноармеец Борадзов не мог забыть, как люди теряют человеческий облик и рассудок. Солдат помнил мерзкую изнанку войны: показательные расстрелы “дезертиров” перед строем и Смерш[1 - деятельность заградотрядов, Смерша и показательные расстрелы описаны в книге Николая Никулина «Воспоминания о войне».], заградительные отряды, стрелявшие в спины и вынужденную победу. И после войны бойца Борадзова долго тошнило от беспредела, царившего в рядах Советской Армии, где человеческая жизнь ценилась меньше жизни мухи и где к патронам относились бережнее, чем к людям. Он понимал: ни одна война – от крестового похода до мировых и локальных – не может быть священной и праведной! Только кровопролитной, уродливой, смертоносной, разрушительной, грязной, лживой, ужасной. Он знал, что война затевается для
Обогащения, и так богатых, для новых наград и чинов, отдающих приказы, а романтизация войны – преступление.
Боец Борадзов был невольно заражен склонностью к насилию. Тяжелые травмы напоминали о пережитом ужасе. А враг, которого нужно было срочно ликвидировать, периодически возникал из ниоткуда, в лице жены или детей. Впадая в беспамятство, Павел Константинович хватался за висящее на стене ружье…
Эти неконтролируемые воспоминания, видения, кошмары, вспышки агрессии, отравляли и без того нелегкую жизнь всей семье, где младшим ребенком была моя мать. С самого раннего детства мама рассказывала мне, о впечатляющей выносливости и жизнестойкости своего отца, и ее рассказы меня потрясали. Павел Константинович помогал своей младшей дочери с уроками и, как всякий заново родившийся, имел “родничок”. Вздутие темени под фуражкой при дыхании Павел Константинович в шутку сравнивал с горловым мешком лягушки. А про шрам на спине от первого ранения он убедительно и по секрету рассказывал своим наивным детям, что имел когда-то хвост…
Когда любимой младшей дочке рядового Борадзова исполнилось семь лет, он, после продолжительной болезни, попрощался с ней и ушел к праотцам. А место главы семейства в доме заняли бедность и голод, при котором похлебка из муки и воды считалась деликатесом.
часть 2
В декабре 1996 мама готовила ароматный и, как всегда, наваристый, вкусный борщ с мясом, когда я – ученица второго класса, подошла к ней после урока труда:
– Мам, к следующему уроку нам сказали приготовить с родителями тесто из муки и соли.
– Зачем? – не отрываясь от готовки спросила мама.
– Мы будем лепить бычка, символ нового 1997 года! – торжественно сообщила я маме.
– Ты что придурок? – уставилась на меня мать.
После развода она все чаще использовала это обидное слово. Не самое обидное из лексикона матери и меня она хотя бы не била, как старшую сестру Карину. Да и вообще, моих сестер мама называла еще хуже, когда злилась на них, но и по именам обращалась к ним чаще… Меня же она называла по имени ласково только на людях и при папе. Значение обидного слова я понимала, но не понимала, чем заслужила такое обращение. Все мои действия и вопросы мама сопровождала гадким словом.
Мучительным было и то, что учителя напротив хвалили мои способности и в математике, и в чтении, и в письме… Хвалили маму за воспитание на собраниях и при случайной встрече. Но я продолжала слышать в свой адрес от матери “придурок”. При этом интонация, с которой меня оскорбляла мама, менялась в зависимости от ее настроения.
Я не знала, чему и кому верить: учителям и одноклассникам, восхищавшимся моими способностями или матери, что, вскользь оценивая очередной мой рисунок, невзначай бросает, что и глазомер у меня развит недостаточно. Я старалась верить учителям ещё и надеясь, что однажды с их помощью смогу переубедить маму.
Сложно описать чувства, возникавшие всякий раз, когда мама меня оскорбляла. Оскорбление, в постсоветском пространстве, где детей часто воспитывают подзатыльниками сложно назвать насилием. Но оскорбление является психологическим насилием, и с влиянием этого страшного слова я борюсь до сих пор.
Всю жизнь я старалась доказать матери, что я – никакой не придурок! К свойственному мне с раннего детства самовыражению возникало много вопросов: это потребность делиться наблюдениями и говорить, потому что, есть, что сказать или это очередная попытка доказать маме, что она была не права? В какой-то момент я стала страненьким шутом – нужно соответствовать маминым словам. Ведь мама не может ошибаться! Все свои отличные и хорошие оценки, все свои успехи и достижения, я стала считать ошибкой учителей, либо случайностью, тем самым обесценивая собственный труд и способности.
Да, это мамино “придурок” привело к развитию синдрома самозванца. Да, я не верю тем, кто хвалит мои умственные способности… “Придурок!” – одна из причин, по которой я, при множестве попыток, все еще не получила высшего образования. Да, я не гонюсь за успехом, ведь за ним могут последовать мучительные, непривычные похвала и положительные оценки, что не соответствуют словам матери. В погоне за привычной и родной критикой и оскорблениями, я совершила немало идиотских ошибок.
При этом, рационально я понимаю, что люди положительно оценивающие мои способности и результаты моего труда, не могут быть в сговоре и нет никакой выгоды мне льстить… Но каждый раз между мной и заслуженным успехом встает мамино “придурок”.
На мой вопрос почему мать позволяла себе меня унижать, оскорбляя я ни разу не получила от нее ответа. Не получила ни извинений, ни признания ошибок, ни объяснений, необходимых для облегчения моей ноши непонимания и несогласия… С помощью психотерапевта я смогла выстроить несколько предположений, разбираясь в причинах психологического насилия со стороны матери. Возможно, я была слишком не похожа на старших её детей. Не исключено, после развода мама хотела навредить папе через меня – его любимую младшую дочь. Может быть, своей мечтательностью я была похожа на маму, а человек не способный любить себя не способен любить ближних, особенно сильно похожих на него. А возможно я была похожа на кого-то из врагов матери. Причина может быть любой. А результат – недоверие социуму, трудности в построении любых отношений и перманентный внутриличностный конфликт.
Мне было около девяти лет, когда мама в очередной раз назвала меня придурком. Я спросила:
– Хороший придурок?
Она рассмеялась и в последствии стала много шутить про “хорошего придурка”. Трудно было донести, что я соглашусь с любым её обзывательством и лучше стану “хорошим придурком”, чем начну с ней спорить и позволю себе усомниться в ее значимости и правоте. Являться “придурком” казалось безопаснее, чем оказаться брошенным отвергнутым матерью изгоем. Это проявления стокгольмского синдрома. Жертва не способна усомниться в правоте агрессора и всегда найдет ему оправдание.
Этим своим “придурком” мать отбирала у меня пространство познания и творчества, где я чувствовала себя свободно, безопасно и на своём месте. Ее оскорбление каждый раз выбивало у меня землю из-под ног. Все вокруг становилось затуманенным и ватным. Поэтому то, что я сейчас говорю, является одним из шагов к преодолению влияния слова матери.
В союзниках, кроме учителей, против маминого “придурка”, был и отец называвший меня “дочка”. Каждый раз, когда папа обращался ко мне таким образом, я наслаждалась возникавшим в ответ теплом.
– Нет мам, не придурок – говорю ей менее уверенно – честно! Я сейчас дневник принесу.
По дороге за дневником я думала, что ошиблась не поняла задание и тесто вовсе не нужно…
В дневнике было написано "тесто". В тетради был записан рецепт теста.
– И что вы будете с этим делать? лепить? А потом что? запекать? Съедобного бычка? – с раздражением спрашивала мама, изучив рецепт в тетради.
– Нет мам, не Съедобного, как из пластилина, только из теста. Он будет крепким, а потом мы будем покрывать бычков лаком. Так учительница сказала. Как сувенир. – настаивала я, не подозревая о голодном детстве матери.
часть 3
Чтобы убедиться в правдивости моих слов, мама позвонила учительнице… К следующему уроку труда мама приготовила пельменное тесто. Много. Я даже смогла поделиться тестом с теми, кто свое забыл. Урок был интересным. Тесто не у всех было нужной консистенции, но Вероника Михайловна как-то сохранила общий энтузиазм.
С первой учительницей мне здорово повезло. Как я выяснила со временем, встретить в начале жизненного пути адекватного и вдохновляющего учителя – большая редкость и удача.
Вероника Михайловна сумела разжечь из маленького огонька познания пламя, что горит на протяжении всей моей жизни. Учительница казалась настоящей волшебницей! Стройная шатенка, с волнистыми волосами и зелёными глазами, завораживающим голосом с упоением она рассказывала нам об устройстве природы, мира, искусстве владения математикой и русским языком…
В самом начале первого класса мальчик с передней парты поднял руку посреди урока. Не дождавшись от учительницы права на голос, он отметил поразительное сходство нашей Вероники Михайловны и Вероники Кастро. Мы оценили меткое замечание одноклассника и тихонько хихикнули. Учительница похвалила мальчика с первой парты за поднятую руку. Сдерживая улыбку, Вероника Михайловна поблагодарила мальчика за неожиданное сравнение и велела в следующий раз говорить с позволения учителя.
Вероника Михайловна сплотила и сдружила нас насыщенной внеклассной жизнью: сладкими столами во время дней рождения и других праздников, походами в театры, на сопку и на экскурсии.
Впечатленная спектаклями и музеями, я без конца уговаривала маму сходить со мной в кино или на очередную выставку. Но вместо этого мама водила меня на китайский рынок. Недавно появившийся рынок с китайским ширпотребом, вызывал у мамы невероятный интерес и восторг. Радуясь, она почти с открытым ртом подходила от продавца к продавцу разглядывала вещи, наваленные в коробках, и пыталась разговаривать с китайцами, что знали на русском лишь несколько слов.
Сначала рынок был маленьким. Среди луж в осенней грязи были оборудованы тропинки из тонких досок. Затем, вместо хлипких цветных палаток, появились огромные морские контейнеры, в которых китайцы и жили. Их удивительный быт и то, как громко они разговаривали на своем языке, ели и все их чуждое поведение было интересно и мне.
Со временем я оставила попытки отвести маму в кино или музей и смирилась с ее выбором китайского рынка. А по дороге я радовалась каждой встрече с дымником на высоченной трубе МРМЗ – черной фигурой ведьмы на метле.
Иногда мы с мамой все же заходили в городской парк. Когда-то по праздникам и выходным всей семьей мы изучали кривые зеркала, аттракционы и бутафорские яранги. После развода родителей в парк мы стали ходить без отца и лишь на день города, чтобы отведать шашлык.
Порой Вероника Михайловна баловала нас рассказами про медведей, воровавших сгущенку на колымской трассе, легендами про дружбу косолапых и бурундуков… Учительница имела идеальный почерк, она умела рисовать, петь и играть на пианино. Вероника Михайловна умела всё! Она зачитывала интересные, по ее мнению, моменты из моих первых сочинений. А я познакомилась с неизвестными ранее чувствами растерянности, стеснения и гордости; желанием провалится сквозь землю и в то же время встать на стул и принимать восхищение и похвалу…
Учёба давалась мне легко. Все было интересно и увлекательно! Сначала в красных прописях появились красные кружочки и зелёные квадратики. Красные кружочки совпадали с обложкой прописей, поэтому я писала без помарок. Потом красные кружочки появились и в тетрадях по математике. Кружочки были редкостью в классе и мне нравилась такая игра. К тому же учительница щедро хвалила всех получавших красные кружочки. Таким образом у меня сформировался условный рефлекс. Тоскуя по былому вниманию и ласке матери, я не упускала возможности восполнить дефицит тепла, прилежно обучаясь и получая за это похвалу учителя.
Нужно отметить, что несмотря на свой добрый нрав Вероника Михайловна была строга и требовательна – она никому не прощала даже помарки. Однажды допустив несколько ошибок, во время диктанта я получила тройку. Эта оценка мне не понравилась, а отсутствие уже привычной похвалы – тем более! Поэтому впоследствии я стала внимательнее.
Иногда я обращалась за помощью с уроками к отцу или старшим сёстрам, но от тотального контроля со стороны членов семьи я была освобождена. За процессом моей учёбы, моими успехами или неуспехами никто не следил. Все были заняты своими делами. Тем самым мою жажду знаний никто не погасил своим неуместным вмешательством и контролем. В учёбе я была свободна.
Часть 4
Во втором классе меня и мою одноклассницу Свету приняли на кружок ИЗО. Его вела учительница рисования – Лариса Ивановна ласковая и добрая – какой когда-то была мама… Как и мама, Лариса Ивановна была большой женщиной, но в отличии от мамы имела голубые глаза, много улыбалась и щедро нас хвалила. Лишенная похвалы, проявлений любви и вообще адекватной оценки матери я с удовольствием посещала кружок, выполняла задания и наслаждалась теплой атмосферой.
Благодаря Ларисе Ивановне у меня появился интерес к искусству. Буквально после первого дня среди красок, кистей и множества репродукций, я сообщила домочадцам с гордостью:
– Лариса Ивановна сказала, что я очень сильно похожа на девочку с персиками Серова! И все на кружке сказали, что я копия девочки в розовой кофте с картины!
– Какая картина? Где девочка? Что ты выдумываешь? Серов – певец! – ответили мне сестры с мамой. – Чем ты на него похожа?
С тех пор, когда Серов в телевизоре пел “Ты меня любишь”, меня поднимали на смех.
