скачать книгу бесплатно
Поэтому Дмитрий находил себе оправдание в том, что поступает так не ради собственной власти, а исключительно для того, чтобы покончить с княжескими междоусобицами, которые разоряют Русь не меньше, чем набеги татар. Он, великий князь Дмитрий Михайлович, хочет того же, чего желал его отец, великий князь Михаил Ярославич – объединить Русь и скинуть татарское ярмо!
Но для этого нужно было убедить татар, что он покорен их воле. Убедить хана, что только он, Дмитрий, ему верен, а остальные князья не желают ему подчиняться.
Так нужно – во имя будущей свободы русской земли!
И он завещает так поступать своему сыну, который тоже станет великим князем – Дмитрий сделает всё, чтобы тот получил ордынский ярлык. Великокняжеский титул не должен уйти из тверского дома рода Рюрика!
Но уже если не сын сына, то его внук станет великим князем не по воле Орды, а по праву рождения. Так будет. Так должно быть. Рано или поздно чужеземное иго будет свергнуто!
Дмитрий обвел взглядом татарских воинов. Вспомнил, как зовут старшего, который снова чуть усмехнулся – Чугрым.
Татарский сотник. Сильный, бесстрашный, он всегда первым бросался в битву, словно не боялся смерти. Первым залез и на стены объятой огнем Москвы…
– Я выполнил волю великого хана, – громко сказал Дмитрий, глядя в глаза Чугрыму. – Вы доставите пленника великому хану?
Чугрым чуть кивнул. Он не хотел снисходить до разговора с русским князем, за которым великий хан велел вести наблюдение днем и ночью.
Юрий побледнел, прошептал:
– Пощади меня, брат! Убей сам недостойного брата своего, но не отдавай на суд татарам…
– Ты мне не брат! – спокойно ответил Дмитрий, хотя в его глазах пылал огонь.
Великий князь уже получил прозвище Грозные Очи, и все враги трепетали от одного его взгляда.
– Великий князь! Пощади! Будь милосердным…
Дмитрий ничего не ответил – он быстрым шагом направился к своей дружине.
Но, пройдя треть пути, все-таки остановился. Оглянулся. Увидел грязное лицо князя Юрия, его спутанные волосы, испуганные глаза. И усмехнулся, поняв, как тот сейчас жалок в своем желании жить.
– Не я обманул великого хана, – громко сказал он, чтобы его слова все слышали – и русские, и татары. – Пусть он решает, жить тебе или умереть…
И, отвернувшись, снова быстро пошел к дружине.
И неожиданно ему в голову пришла мысль: а ведь если бы он, Дмитрий, оступился – Юрий поступил бы с ним точно так же! Тоже отдал бы татарам на расправу. И даже если бы Дмитрий не был ни в чем виновен – останься у Юрия ханский ярлык, московский князь нашел бы способ расправиться с ним, если бы тот встал у него на пути! Юрий радел о Москве точно также, как Дмитрий – о Твери. Оба хотели возвыситься над другими князьями, и сделать стольные грады своих княжеств сердцем единой Руси.
«Мы с ним одинаковы, – подумал Дмитрий. – И наши деяния, наши поступки, схожи. Потому что мы – братья, из рода Рюрика. И цель у нас одна, и идем мы в одну сторону, и похожими путями».
Дмитрий остановился, сжал рукоять меча. Великому князю хотелось оглянуться, чтобы в последний раз увидеть своего врага и брата.
Но он еще сильнее стиснул меч – так, что побелели костяшки пальцев.
«Что сделано – то сделано. Мы идем одним путем, и не всегда праведным. Но Господь все видит, и каждый из нас в свой час ответит перед Ним за свои грехи…»
Дмитрий дошел до дружины, вскочил на коня.
Пора было возвращаться домой – он очень долго отсутствовал в родной Твери. Два долгих года провел в боях и походах…
И они еще сильнее закалили его, превратили в стального воина, который не боялся смерти. Слава о нем, Дмитрии Грозные Очи, уже летела по всей Руси, и многие князья покорились ему, уже признали старшим.
А самое главное, Азбяк был уверен в его преданности.
Отъехав от сожженной Москвы, Дмитрий после недолгих раздумий повернул не на северо-запад, к Твери, а на восток – к Владимиру.
Он должен был встретиться с Митрополитом.
И великий князь верил, что на этот раз он убедит его перебраться в Тверь.
4–8 ноября 2018
Дмитрий Володихин
Слишком человеческое
Опель застрял в километре от деревни. Лужа, огромная как плац гарнизонной гауптвахты, обступила машину со всех сторон. Впереди – топь, глубина. По бокам – хляби, не ведающие различия между водой и твердью. Позади – раствороженная дорога, и по ней опель медленно-медленно пятился на сушу, пытаясь напугать грязевую стихию утробным рыком.
– Ханс, не выдержит.
Ханс прикусил губу, сощурил глаза. Ханс мертвой хваткой вцепился в баранку. Ханс не ответил.
– Не выдержит, камрад!
– Заткнись.
И славянская грязь отпустила хорошую, на совесть сработанную немецкую машину.
– Что теперь, Вилли? Где твой деревенский самогон?
Единственный пассажир задумался. Да, самогон – единственное, что здесь умеют делать, как надо. И у него был один-единственный шанс уговорить Ханса подвезти его в эту глушь. Но вот не добрались они чуть-чуть, какой конфуз!
С другой стороны, Ханс не увидит всего этого, а значит, никому ничего не расскажет. Так даже лучше. В сущности, Вилли приготовился терпеть насмешки. Деревенщина. Колхозник сиволапый! То, зачем он сюда приехал, стоит малой толики терпения.
– Полчаса туда, полчаса обратно. Час там. Полтора в худшем случае. Потерпи.
Водитель кивнул.
Вилли вышел из машины. Моментально озябнув, поднял воротник. Поморщился: надраенные юфтевые сапоги ушли в грязь по голенище. На черных форменных штанах повисли капельки коричневой жижи.
Он медленно побрел, выбирая места помельче. За плечами, в пустом ранце глухо тукала саперная лопатка.
– Эй! – крикнул ему в спину Ханс, – Эй!
– Что?
– Холодно. Вилли Васильев, литром ты не отделаешься.
– Не скули, будет тебе…
* * *
За взгорком открылась деревня. Минуло года три, как он был здесь последний раз. Когда закончил Истринское реальное училище для народов 4-го класса и поступил на службу в ландмахт. Приехал на побывку, за три дня разругался со всеми вдрызг… Его бесили тогда люди, слова, движения, предметы. Но больше всего – запахи. Куда ни сунься, всюду вонь. Отвык…
Старый пьяненький селянин в валенках и телогрейке, худой как жердь, отворит перед ним дверь. Шатнется, полезет с поцелуями. Старая некрасивая селянка в платке из ситчика с блеклыми разводами предложит ему щи с грибами. Селянка помоложе, простоволосая и распутная, попытается завлечь его к себе в постель. Полуживой пес, которому сто лет в обед, обнюхает его и поставит грязные лапы на штаны. Все предсказуемо и безобразно.
Пфуй!
Он прислушался к себе: вздрогнет ли хоть одна струнка в душе, отзовется ли на дымкий аромат осенней деревни, знакомый с детства? Нет, ничего. Прошлый раз он орал тут, как безумец, по одной причине: девушка показалась родной. Тогда еще она казалась родной. И собака. Невесть почему…
Нет. Три года прошло. Теперь он чужак в этом унылом краю.
И еще у него очень хорошая фельдфебельская форма, новенькая, прекрасная – по сравнению с любым одеянием, которое можно было бы тут увидеть. А на левом кармане красуется черный значок за ранение, полученное еще в первой кампании, когда они отбивали у китаёзы Читу.
Они и тогда-то не смогли понять Вилли, а ныне меж ним и местным мужичьем разверзлась пропасть.
Но кое-что в этих местах, пожалуй, стоит его терпения…
Стучать не понадобилось: дверь оказалась открыта. В темных сенях пованивало сушеными травками. Горница. Полосатые половики. Дедовские ходики тюк-да-тюк. Ветхий ситец отгораживает кухонный угол. На лавке сидит старый тощий селянин в телогрейке и валенках. Кожа дрябло побалтывается под подбородком. Полуседые-полуземлистые волосы худо расчесаны.
Ну, точно. Бросается с поцелуями. Прах побери, мундир провоняет… Вилли отворачивает лицо, боясь вдохнуть полной грудью самогонный перегар… но нет, старик сегодня трезв.
– Сынок! Ваня… Приехал! А мы и не чаяли. Прошлый раз… мы тебя… прости.
– Рад тебя видеть, папа.
– Маланья! Мать! Ванька приехал!
– Да вижу я, старый…
Мутер наскоро вытирает ладони старым тряпьем и тоже лезет целоваться.
– Сыночка… сыночка… Как я тебя жалею.
Его передернуло от мерзкого слова «жалею». Дрянь. Дрянь!
– Что же ты письма-то не написал, сына? Мы ж не готовились. Пусто всё, стола толком не накроешь.
– Я тут проездом, папа.
– Соседей позовем! Расскажешь…
– У меня один час.
Мутер картинно уронила руки.
– Да как же это? Не по-людски… Всего-то час!
– Служба, мама.
Сейчас же произошло худшее из возможного. Красное, некрасивое лицо мутер затряслось, покатились слезы. Дрянь! Вилли не знал, как ему избавиться от чувства омерзения. К счастью, на помощь пришел фатер.
– Не дребезжи, Маланья! Ну, тетеря, тихо. Радуйся – хоть час у тебя. Щи, вроде, осталися?
– Ой! Дак что ж это я… Как чумовая. Как беспамятная. Сейчас щец грибных. И огурчика. И чаек скипячу, сахарину, правда, нет.
– Ничего, мама. Не беда.
Фатер заговорщицки подмигнул ему.
– Стара! Ты это… того.
– Чего?
– Ну… непонятливая стала.
– Да без сопливых знаю.
Бутыль самогона моментально очутилась на столе.
Очень не хотелось просить их даже о малой малости, но придется. Иначе Ханс поедом съест.
– Папа… а… с собой?
Фатер заулыбался: хоть чем-то он еще нужен сыну, счастье какое! Глупцы. Если бы не требовалось оплатить счет Хансу, он бы и на минуту не зашел. Сразу отправился бы к тому месту.
– Найдется, сына. Мать! И грибов ему сушеных дай. Поболе. Уродилось нынче…
– Да не надо мне, папа.
– Дай ему, дай, слышь, стара!
– Чай сама соображу.
– Ну вот и ладно.
Он зачерпнул горячих щей глиняной ложкой. Откусил хлеба. До чего дрянной хлеб! С чем они его тут мешают? С корой?
– Михалыч, глянь какой красавец у нас. Какой мужик вымахал! двадцать годков, а плечищи-то, плечищи!
– Да-а… Ванька, ты на войне-то бывал? С китаёзой-то?
– Был, папа.
– Ну и как оно там?
Хоть какая-то частичка есть в фатере от человека. От воина. Ничего не знает, ничего не понимает, а вопрос умеет задать верный. Вилли опрокинул стопку и ответил спокойно:
– На войне – война, папа. Мы сильнее, мы победим. Сломаем их волю. Только вот какое дело, папа. Потребовалось поменять имя. Отныне следует называть меня Вильгельмом.
