скачать книгу бесплатно
Каблуки сандалий крушили комья глины, из-под ног врассыпную мчались муравьи и выползали из укрытий дождевые черви.
– Не хочу! Не хочу! Не хочу!
Конечно, никакого проку от этого не было, но я топтала землю и кричала ещё довольно долго.
А потом колокола церкви Сен-Совер пробили полдень, я вернулась к дому и прямо в сандалиях, облепленных землёй, направилась на кухню.
– Есть хочешь? – спросил заправщик.
Я в те времена всегда хотела есть.
Его бёдра были обвязаны таитянским парео, он что-то помешивал в кастрюле; пахло очень вкусно.
– Картошка со шкварками, моя фирменная. Жареный лук и омлет с зеленью.
Он победил: я выдвинула стул и уселась. Ноги не доставали до пола. Я слышала, как наверху, в спальне, плачут мои братья, а мама поёт в душе.
– Меня зовут Жан-Ба, – сказал заправщик.
Он растёр между ладоней несколько веточек тимьяна, и над кастрюлей пролился ароматный дождь.
– Я предложил Роз-Эме записать тебя в школу. Учителя зовут месье Сильвестр. Ты уже ходила в школу?
Я покачала головой. В сквоте никому и в голову не приходило об этом позаботиться. Там дети были предоставлены сами себе и бегали повсюду без штанов и без забот. Они смотрели, как взрослые играют на гитаре, курят, ложатся спать когда придётся и засыпают в путанице ног, рук и волос. Но здесь, на краю возвышенности и в стране озёр, общепринятые правила всё ещё соблюдались. Дети не разгуливали с голым задом, ходили в школу, разучивали песенки, правила спряжения и историю Франции.
– Кон-со-ла-та… – по слогам произнёс Жан-Ба. – Это на итальянском что-нибудь означает?
Я посмотрела на него опухшими от слёз глазами.
– Конечно, – всхлипнула я. – Это означает «та, которую утешили».
– Надо же, – усмехнулся заправщик.
А потом подмигнул и пустился в пляс («ва-пи-ду ва-пи-да!»), вращая бёдрами, как таитянка. И танцевал, пока я наконец не перестала дуться.
Вскоре, уже с сухими глазами, я поглощала свою порцию омлета и картошки со шкварками, а мама вышла из душа и занялась малышами.
Через три дня я впервые отправилась в школу Сен-Совера, в класс месье Сильвестра.
А в следующий понедельник мама устроилась кладовщицей в издательство каталогов.
Я тогда ещё не знала, что начинаются самые важные годы моей жизни.
Глава 4
Пятница
23:00
Рагу из кролика в тарелке совсем остыло. Ночь за окнами замерла как вкопанная. Нин – тоже.
– Ну? Ты совсем не ешь, – заметила Титания.
– Ем-ем, – встрепенулась Нин, как будто её разбудили.
Она машинально подцепила вилкой еле тёплый кусочек. Теперь она, пожалуй, не скоро сможет что-нибудь проглотить.
– Ты говорила, что…
Девушка запнулась, пытаясь собраться с мыслями, и откашлялась: в горле стоял комок.
– Ты говорила, что Окто уехал в аэропорт… встречать Ориона и Роз-Эме?
– Так он написал.
– Значит, завтра они будут здесь? Все трое? В этом доме?
– Если всё пойдёт по плану – да.
– Но… – Нин, прищурившись, посмотрела на потолок, будто надеялась сквозь него разглядеть небо. – Ты всегда говорила, что твоя мать умерла.
– Да. В определённом смысле так оно и было.
Нин мысленно повторила эту абсурдную фразу: в определённом смысле так оно и было. Её бабушка в определённом смысле умерла.
– И, значит, этот Окто… – продолжала она, – твой младший брат?
– Один из братьев, да. Они с Орионом близнецы.
– Ясно, – чуть слышно проговорила Нин.
Она набрала в лёгкие воздуха. Чтобы задать следующие вопросы, ей пришлось приложить немало усилий, тщательно проговаривая каждый слог, словно она обращалась к глуховатой старухе.
– То есть ты не единственный ребёнок в семье, как всю жизнь рассказывала?
– Нет.
– И ты не сирота?
– Нет.
– И тебя зовут не Титания?
– Не совсем. Скажем, это мой псевдоним. Ник, если так тебе понятнее.
– То есть, – подытожила Нин, – всё, что ты рассказывала раньше, было ложью. Подставой? Да?
– Я была вынуждена врать, – объяснила Титания. – Но со вчерашнего дня необходимость в этом отпала. Поэтому-то мы сюда и приехали.
Нин медленно отодвинула тарелку. Ещё немного, и она бы швырнула её в стену вместе с остатками мяса и соуса.
Девушка несколько раз глубоко вдохнула, стараясь протолкнуть ком, по-прежнему стоявший в горле. И подумала, что ещё ни разу не пила вина.
– Можно мне немного? – спросила она.
Титания оглядела бутылку «Шато Тальбо», стоявшую на столе, потом перевела глаза на дочь, такую взрослую и красивую.
– Можно тоже вина? – повторила Нин, протягивая свой стакан. – Мне надо как-то приободриться.
Титания испугалась. Рядом не было никого, кто мог бы принять решение за неё. Например, отца Нин. Впрочем, Ян никогда не проявлял к дочери большого интереса, и его мнение мало что значило.
– Нет, – решила Титания наконец.
– Почему? – воскликнула Нин, даже подпрыгнув от возмущения.
– Ты задала вопрос, я ответила. Мой ответ: нет.
– Считаешь меня ребёнком, да?
– Есть куда более интересные способы взросления, зайчонок.
– Перестань называть меня зайчонком! Это глупо!
Нин вскочила так стремительно, что опрокинула стул.
– Почему? Думаешь, меня развезёт от одного стакана вина?!
– Насколько я понимаю, тебе не требуется моего разрешения, чтобы делать всё, что взбредёт в голову, – холодно заметила Титания. – Поговорим об этом в другой раз. А пока ты будешь пить воду. И поднимешь стул.
– Нет. Всё, хватит. Я замёрзла и хочу спать! Где в этом сарае спят?
Титания спокойно заткнула бутылку пробкой, поставила её на пол и налила себе воды.
– Поспишь в другой раз, – произнесла она. – Я рассказала только самое начало, а история эта длинная, я предупреждала. Если ты замёрзла, у тебя в сумке есть одежда.
Фея саспенса снова взяла вилку и невозмутимо принялась за еду. Нин бросила на неё убийственный взгляд. Мать, оказывается, не только эгоистка, но ещё и совершеннейшая… как это вообще называется? Так и не подобрав нужного слова, она взорвалась:
– Какой-то бред! Ты мне всё это рассказываешь с таким видом, будто я… не знаю… какая-нибудь твоя читательница! Заваливаешь меня всеми этими именами, датами, воспоминаниями – шарах, шарах! Но я не читательница, если ты забыла! Я ТВОЯ ДОЧЬ!
С этими словами Нин вдруг побледнела. По спине пробежала дрожь.
– Если, конечно…
– Нет! – крикнула Титания, роняя вилку. – Конечно же, ты моя дочь! Моя единственная и неповторимая, обожаемая дочь! Клянусь!
– Супер, – невесело усмехнулась Нин. – А тебе не приходило в голову поинтересоваться, хочет ли твоя обожаемая дочь всё это выслушивать? Просто спросить, готова ли я к этому?
Лицо Титании стало очень серьёзным. Конечно, она думала об этом.
– Никто не бывает готов к правде. Поверь моему опыту. Для этого никогда нет подходящего момента. Просто однажды ты узнаёшь что-то и не можешь этому противостоять.
– Я – могу!
Нин зажала уши руками и стала громко распевать: «Ла-ла-ла-ла», – как вредная девчонка четырёх лет, которая не желает слушаться старших.
Титания закусила губу и не двигалась с места. Бунт дочери справедлив, но ей-то как себя вести?
– Прости меня, пожалуйста, – сказала она.
– Ла-ла-ла-ла-ла…
– Прости, пожалуйста, – повторила Титания чуть громче.
– Ла-ла-ла-ла-ла…
– Нин, перестань! Хватит! Всё равно теперь ничего не изменишь!
Нин замолчала, медленно опустила руки и посмотрела Титании прямо в глаза. Ей хотелось испепелить мать этим взглядом, разложить на молекулы, распылить!
– Я тебя очень прошу, прости меня, – снова произнесла Титания, уже менее жёстко.
Фея саспенса не спеша вытерла рот бумажной салфеткой, задумчиво свернула её в трубочку, развернула обратно, сложила вдвое, вчетверо, ввосьмеро… и только после этого наконец продолжила:
– Поверь, я со вчерашнего утра только и думала, говорить тебе или нет. В самом деле, я могла бы оставить тебя в Париже. Приехать сюда одной и ждать ещё несколько недель или даже лет, прежде чем рассказать тебе правду. И если я решила, что в этот раз мы поедем вместе, то как раз потому, что больше не считаю тебя ребёнком. Наоборот, Нин! Я считаю тебя человеком восхитительного ума, взрослым, весёлым, сообразительным и живым. Я слишком тебя уважаю, чтобы продолжать держать в неведении относительно твоей собственной истории. Понимаешь?
– Нет.
Нин повернулась к ней спиной и оказалась нос к носу с непроглядной тьмой, которая будто бы залепила оконное стекло свежим асфальтом. Нелепо, но Нин вдруг вспомнила о купальнике и полотенце, которые так и лежали сырым комом в сумке для бассейна. Надо бы их повесить, чтобы высохли. Ещё подумала, что, наверное, не сможет приехать на соревнования в воскресенье. И надо бы позвонить, предупредить об этом. И про Маркуса тоже подумала. И про подруг. И вообще про всю свою жизнь.
Она с рождения жила вдвоём с матерью, у них больше никого не было. Не к кому поехать на Рождество или юбилей: ни бабушки, ни дедушки, ни дяди, ни тёти, ни двоюродных братьев и сестёр. Да она даже отца почти никогда не видела! Только она и мать, одни на белом свете, как последние представители вымирающего вида. И теперь вдруг…
Одно слово застряло в горле. Застряло и раздувалось там, разрастаясь с огромной скоростью, пока слёзы вдруг не выплеснули его наружу и слово не взорвалось у Нин на губах:
– Ты меня предала! Зачем? Зачем ты меня предала?!
Вопрос хлестнул Титанию по лицу как пощёчина. Она снесла удар. Он был предсказуем и заслужен.
– Мне очень жаль, – проговорила она, не придумав ничего лучше.
Титания встала, обошла стол и с распахнутыми объятиями шагнула к дочери.
– Иди ко мне, – ласково позвала она.
Нин помедлила (не слишком долго) и позволила себя обнять. В ней боролись гнев, смятение и страх. Можно ли подать в суд на собственную мать за всё, что она сделала? Можно ли вообще подать в суд на человека, которому позволяешь себя утешать? Ведь, как ни крути, Нин вынуждена была признать, уткнувшись лбом в мамину шею: это самое надёжное место на Земле.
– Я понимаю, – прошептала Титания, прижимая к себе дочь. – Поплачь, мой зайч… Упс!
– Всё нормально, – давясь рыданиями, пробормотала Нин. – Можешь называть меня так.
