скачать книгу бесплатно
Отряд охотников. Приближалась суровая зима. Надо было прояснить ситуацию – в преддверии наступления полномасштабного охотничьего сезона – относительно свежих лосиных и кабаньих троп. Зимой, когда выпадут глубокие снега, поисками заниматься уже поздно и несподручно. Зимой надо охотиться. Причём, точечно и успешно. Если, конечно, хочешь дожить до ласковой весны…
Неожиданно тропинка, резко свернув на запад, зазмеилась вниз, и вскоре путники оказались в мрачном горном ущелье. Каменистые скользкие россыпи чередовались с болотистыми местами, где ноги почти по щиколотку тонули в мягком тёмно-зелёном мху. Часто приходилось перебираться через толстые, наполовину сгнившие стволы поваленных деревьев, перегораживающих тропу.
Когда красно-багровый тревожный закат уже догорал, Колун – самый молодой из охотников, нервно задёргав крыльями длинного носа, объявил:
– Запах изменился!
– А чем пахнет-то?
– Э-э-э…, незнакомыми цветами и ужасной древностью…
– Мы уже почти пришли, – сообщил Прокл. – Видите, низенькие холмики, густо поросшие пожухлой травой? Это первые керсты[1 - Керста – могила (славянский яз.)]…
– Керсты? – испуганно охнул Колун.
– Ага. Это старинное кладбище. Осталось ещё с далёких довоенных Времён.
Вскоре рядом с низенькими травянистыми холмиками появились и солидные каменные плиты, щедро испещрённые загадочными письменами и искусными рисунками.
– Колодец! – обрадовался Прокл.
– Он без воды, – через минуту известил Колун. – Заброшенный…
– Плохо. Тогда поищем другое место для ночлега.
Отойдя в сторону от древних могил, они нашли подходящую ровную площадку, рядом с которой из земли бил крохотный родничок с хрустальной водой.
– Ночуем здесь, – решил Прокл.
Вскоре запылал яркий весёлый костёр, над которым был подвешен мятый бронзовый котелок. После нехитрой трапезы вятичи, определившись с графиком ночных дежурств, расстелили на земле походные войлочные кошмы и завалились спать.
Проклу выпало дежурить одним из последних, перед самым рассветом. Вокруг уже начало сереть. Заметно похолодало. С веток деревьев бойко закапали крупные капли росы.
Он сидел на толстом берёзовом чурбаке – в двух метрах от костра и, опираясь на массивное копьё, рассеянно наблюдал за медленно тухнущими ночными звёздами.
– Почему их не видно днём? – задумчиво бормотал Прокл. – Может, они – совсем, как люди – тоже ложатся спать? Закутываются в «звёздные» одеяла и, не ведая сомнений, дрыхнут? А, может…
Не закончив фразы, он потерянно замолчал, чувствуя, как по спине – ледяной стаей – резво побежали мелкие мурашки, а мышцы плеч и груди непроизвольно напряглись и закаменели.
«Кто-то пристально смотрит мне в спину!», – обомлел Прокл. – «Кто-то очень большой, страшный и кровожадный…».
Чувствуя, что всё тело сковано цепями животного ужаса, он с большим трудом – плавно и медленно – повернул голову в сторону кладбища и чуть не потерял сознание. На него, не мигая, пристально смотрели два жёлто-янтарных глаза-плошки, украшенные чёрными вертикальными зрачками.
«Гигантская кошка», – вяло подумал Прокл. – «Чуть в стороне, жадно и плотоядно облизываясь, сидит вторая. Это они, смилодоны. То есть, потомки тигров, сбежавших из городского зоопарка. Вернее, потомки тигров-мутантов, подвергшихся когда-то облучению…».
Раздался оглушительный рёв, обещавший лютую смерть. Прокл, преодолев вязкую слабость, вскочил на ноги и, отбросив бесполезное копьё в сторону, побежал.
Он, что было мочи, бежал, а в голове размеренно шелестело: – «Бесполезно, братец. Всё равно догонят и разорвут на части. Догонят и разорвут. Впрочем… Колодец! Он же узкий, смилодону в него не пролезть. Застрянет… Наддай! Ещё!».
Сзади раздавался чей-то яростный и голодный хрип. Или это так разыгралось испуганное воображение? У страха, как известно, глаза велики.
Прокл – из последних сил – добежал до колодца и, не раздумывая, сиганул вниз…
Бесконечный чёрный туннель, в конце которого угадывалось крохотное светлое пятнышко. Перед глазами – навязчивой чередой – замелькали красно-жёлтые круги, фиолетово-сиреневые спирали и лимонно-зелёные молнии.
– Зато в живых остался, – не открывая глаз, расслабленно прошептал переселенец по прозвищу – «Облом».
– И хмурое утро – нам всем – навеет чудесные сны, – засыпая, прошептал Лёха.
А ему приснилась Ванда. Причём, в неглиже.
«Ничего себе! – подумалось. – Нимфа, одно слово! А какие ноги? О, Боги мои, пощадите! Молю. Неплохо бы её, графиню благородную, того самого. Да много-много раз, удержу не зная…»
Глава четвёртая
Будни узников
– Лёха, просыпайся. Просыпайся, друг. Ну, пожалуйста, – надоедливо забубнил в ухо чёй-то смутно-знакомый голос. – Уже сигнал был. Мол, подъём, побудка… В карцер, морда белобрысая, захотел?
«Смутно-знакомый голос? – задумался Лёха. – Э-э-э, м-м-м, блин перепечённый… Это же Хан, мать его степную! Морда узкоглазая. Узкоглазая, но честная… Удивительно, как похож – физиономией – на Жигдэрдемидийна Гурраччагу. Кто такой – Жигдэрдемидийн Гурраччага? Глупый вопрос! Первый монгольский космонавт, ясная летняя зорька… Как такое может быть?».
– Значит, дурака настроен валять? – загрустил Хан. – Карцер светит, понятное дело. Не хочется. Там больно делают. Ногти вырывают с корнем. Зубы выбивают. По ногам лупят – мешочками, туго набитыми речным песком – почём зря… Оно мне надо?
– Не надо, – не открывая глаз и блаженно улыбаясь, подтвердил Лёха. – В чём же тогда дело? Иди вместе со всеми – по нежной утренней росе – радуясь ласковому утреннему солнышку. Ну, и добрейшим Ангелам, понятное дело…
– Не пойду.
– Почему?
– По кочану, как ты любишь говорить. Хотя, я не знаю, что это такое – «по кочану».
– Так и иди.
– Не пойду.
– Почему?
– По кочану. Я твой друг.
«Придётся вставать, – понял Лёха. – Иначе не отвяжется. Друг степной. Друг, одно слово…»
Будь он один, то и проблем никаких не было бы. Никаких… Дежурные Ангелы? Хрень несерьёзная, глупая, детская и смешная. Отмазался бы – как добрый вечер. Типа – дерьма пирога. Стишок бы зачёл какой. Здешние Ангелы, они падкие – на глупые и сентиментальные стишки.
Вот, к примеру:
Две судьбы – в тот поздний вечер —
Познакомились с разлукой.
И пеняли всё на ветер – так легко.
Две струны – так нежно ныли,
Перебарывая скуку,
И печаль летела в небо – высоко…
Две струны – как добрый вечер,
Что порой нам только снится.
И на небе – словно флаги – облака.
Две струны – так грустно ныли,
Как капризная девица,
Что вздыхает на пороге – иногда…
Две пустых пивных бутылки,
Вот, и всё – закончен вечер.
Ночь – хрома и одинока – вновь пришла.
И зима – вновь прибежала,
А любовь, расправив плечи,
Улетела, растворилась – навсегда…
Вроде бы – ерунда полная, ерундовая. Ерунда? Как сказать. Ангелы и про пиво-то ничего толком не знают, но – при этом – слушая, плачут… Ерунда ерундовая, полная…
Короче говоря, будучи в единственном числе, он – сто двадцать пять процентов из ста – отговорился бы, мол: «Извиняйте, добрейшие и милейшие Ангелы! Как же я вас, чистых и правильных, обожаю… Не успел к общему построению. Виноват. Бывает. Каюсь. Отработаю. Отмолю… Хотите, я вам – за мягкое и справедливое отношение – стишок зачту? Тема, гнилой осиновый пенёк, ваша. Заказывайте, твари сердечные. Дружбаны вы мои червовые…».
И заказали бы, и отработал бы. Дело-то, честно говоря, не хитрое. Твою беспутную и развратную мать.
Так, нет же, Хан, откуда не возьмись, навязался. С ним, сердешным, ничего не получится. Почему – не получится? По октябрьскому капустному кочану, рачительно загруженному на склад псковской многопрофильной овощебазы. Больно, уж, морда узкоглазая, прямолинеен и своеволен. Да и с юмором совсем не дружит. Но – друг. Настоящий, проверенный, правильный, степной…
Прогнав – усилием воли – серую муть, Лёха, качнувшись всем телом, слетел с кровати.
– Как это у тебя получается? – в сто первый раз удивился Хан. – Раз, и половину казармы перепрыгнул. Не понимаю…
– Я тоже многое не понимаю, – старательно выполняя стандартные махи руками-ногами, откликнулся Лёха. – Особенно – про местных лошадей. Когда они тебя, морда, видят, то создаётся такое устойчивое впечатление, что готовы отдаться – в любой момент…
– Ну, не знаю… Кому – отдаться?
– Тебе, морда узкоглазая.
– Ну…
– Баранки ярмарочные усердно и трепетно гну. Чтобы на сезонной ярмарке лучше продавались. Более того. Иногда, судя по твоим диким степным глазам, можно предположить…
– Что – предположить?
– То, что и ты не прочь.
– Не прочь – что? Чего?
– Не прочь – поиметь парочку молоденьких кобылок… Ха-ха-ха! Не обижайся, пожалуйста. Я просто пошутил.
– А я и не обижаюсь. Поимел бы. Причём, особо не раздумывая и с отменным удовольствием. Старинная монгольская традиция, однако…
– Вашу мать, переселенцы! – в дверном проёме появилась светло-серая фигура дежурного Ангела. – До построения осталось полторы минуты. Поторопитесь!
– А чего это Ангел поминает – всуе – чью-то мать-старушку? – брезгливо передёрнув плечами, удивился Лёха. – Мудак, что ли? Мы же, блин витаминный, обязательно стукнем господину епископу. Причём, лично, старательно, и ничего не скрывая. Типа – ближайшая встреча назначена на послеобеденное сытое время…
– Обязательно настучим, – решительно подтвердил Хан. – Как последние гнилостные суки… Ты, брат, новенький?
– Новенький, – сознался Ангел, чьё лицо было спрятано за стандартным шлемом-маской.
– Ещё раз скажи. Пожалуйста.
– Ну, новенький…
– Откуда берут таких добросердечных недотёп? – показушно удивился Лёха. – Надо рявкнуть в ответ, мол: – «Всем лечь на пол! Стреляю без предупреждения! Лечь, говнодавы дешёвые! Кому, так его и растак, сказано? А длинные языки, на раз, запихать в жирные задницы! Считаю до трёх! Дальше, мать вашу, не умею. Извините. Один, два…». А после этого – мочить, мочить и мочить! Каблуком уставного ботинка – по наглым и самодовольным рожам. Дабы показать, кто является в «Чистилище» полновластным и строгим хозяином… Чего непонятного?
– Всё понятно, – торопливо подтвердил Ангел.
– Охренеть…
– Ты, Хан, совсем фишки не рубишь, – хмыкнул Лёха. – Учишь тебя, узкоглазого, учишь. Всё – без толку. Степной урод, короче говоря. Полный урод и законченный…
– Вы нарушаете шестой и седьмой пункт лагерного Уложения, – дрогнув голосом, заявил Ангел. – Я буду вынужден…
– Вынуждена.
– Что? – непонятливо переспросил Хан. – Как это – вынуждена?
– Так это. Перед нами – девица.
– Что такое? – возмутился Ангел, бестолково шаря ладошкой по кобуре с лазерным пистолетом. – Да я…
– Молчать! – распорядился Лёха. – Эта девица, брат степной, уже давно на тебя посматривает с вожделенным пиететом. С самого вчерашнего утра. Ангелом буду.
– С пиететом? Это как? – уточнил непонятливый Хан.
– Ну, хочет, чтобы ты, морда узкоглазая, стал её тайным любовником. То бишь, пылким и неутомимым тайным любовником. Правильно я говорю, мадам?
– Не правильно! – снимая с головы чёрный шлем, обиделся Ангел. – Я по-честному…
«Однако», – мысленно восхитился Лёха. – «Вполне симпатичная девица. Стройная, черноволосая, коротко-постриженная. Глаза чуть вытянутые, фиолетовые такие, доверчивые. Прямо как у экзотических горных лам, обитающих в таинственных и суровых Кордильерах. Не обязательно, что только в горах… Есть такой роман. Такой, слов нет… Нет, да и быть не может. Называется – «Город и псы». Автор – Марио Варгас Льоса, перуанец. Если, конечно, я правильно запомнил… Какая вещь! Какая замечательная, правильная и бесподобная вещь! Кто не читал «Города и псов» – дурак тот. Дурак, сволочь, тварь, пэдораст, недоносок и последний подонок. Ладно, проехали… О чём это я, то бишь?».
Выяснилось, что он – в данной нестандартной ситуации – является третьим лишним.
Хан о чём-то заинтересованно шептался с черноволосой «церковницей». Или же это она с ним – шепталась? Сложный вопрос. Риторический и практически неразрешимый…
– А когда целоваться начнём? – меланхолично поинтересовался Лёха. – Всё к этому, судя по всему, и идёт.
– Тебя забыли спросить, – откликнулся Хан. – Пшёл…
– Греби отсюда, пёс, – посоветовал (посоветовала?), Ангел. – Пока цел. Гнида подзаборная…
– Как скажете, милые друзья. Без вопросов.
