скачать книгу бесплатно
Пока есть на земле цикады и оливы
Татьяна Бонч-Осмоловская
Татьяна Бонч-Осмоловская, исследователь и поэт, автор двенадцати сборников рассказов, романов, учебников и сборников стихотворений, предлагает подросткам и взрослым отправиться в путешествие через пространство и время. Когда однажды ночью мама разбудит Ганю и попросит принести волшебный гребень, девочка не сможет и вообразить, чем обернутся ее приключения, каких удивительных и страшных существ повстречает она по пути, с кем подружится и о ком заплачет. И кто будет плакать по ней, когда Ганя увидит правителя города на другом берегу моря. Никогда больше не промелькнет над землей быстрая тень с кошачьими лапами. Но эта земля, Киммерия, Таврия, Крымское ханство, Таврида, Крым, будет с ней всегда.
Татьяна Бонч-Осмоловская
Пока есть на земле цикады и оливы
ПРОЛОГ
Есть люди, которые помнят себя с семи лет, другие – с трех. Я помню с самого начала. Спирали звезд в бесконечном просторе неба, парение и блаженство, последний миг полета в искрящемся танце, завернувшемся вдруг в воронку со скрежетом, какое издает стекло, когда по нему царапает оловянная вилка. Помню беспомощность и злость перед неодолимой силой, влекущей меня, меня, вдруг отделившуюся от совершенного сияющего пространства в отдельность, хрупкость, глупость, влекомую насильно в коридор, заворачивающийся по узким свиристящим пролетам дальше и дальше от света, за угол, за поворот, все уже и уже и уже, все глубже и дальше, в пульсирующую кровоточащую точку. Всхлип, взрыв, взлет. Помню, как все закончилось – небо, море, звезды. По водной поверхности пробежала рябь. Воздух сгустился, глотками выплескиваясь наружу, хлопнула, растекаясь по горизонту, тьма и брызнули в лицо лучи, искры, звуки. Закончилась и началась я.
– Катя, Женя, Клара, девочки, вы целы?
– Где мы?
– Летели свиристели на лихой метели, вылетели за болото, в тройном прыжке с переворотом. На хлипком мосту вылетели за черту, взлетели, выпрыгнули из корыта, глядь, а дорога-то перекрыта…
– Надо было включить фары! Трус!
– Дура, нельзя было огни включать, нас бы заметили…
– Дети, где дети, Катя, Женя, Клара, Петя, Павлик?
– Они заметили нас?
– В темную ночь беду не тревожь, назад не смотри, беда ждет внутри, сто тяжелых машин раздавили кувшин, продырявили пруд, всех лягушек сожрут, отвалили грязи, убрались восвояси, на стальной каракатице, прыгают и пятятся…
– Мамочка, где ты? У меня грязь в носу!
– Катя, дай руку, лезь через окно!
– Здесь стекло разбито, мамочка! Мне трудно дышать!
– Не бойся, видишь, все хорошо, лезь, так, теперь ложись здесь, на траву, видишь, это только царапины, ничего страшного.
– Мы уехали, у нас получилось?
– Под стальными шинами стоит плач лягушиный, весь день взъерепень, ступень на ступень, осколки расползаются, воронье слетается, а в кромешной темноте ступени не те…
– Мы дожидались, когда они все пройдут. Мы не могли ехать навстречу колонне!
– Петя?!
– Я здесь, мама, я в порядке.
– Мы проехали мост? Проскочили? Все нормально?
– Мчались вприскочку с кочки на кочку, спешили догнать давешнюю благодать, по мосту перейти на иные пути, но в тени моста поднялась чернота, черепки, ступеньки, высокие, серенькие, ноша тяжела, много барахла…
– Павлик? Павлик, не плачь, не плачь, малыш, мама с тобой, ты цел, смотри, все хорошо, мы все целы, все вместе, рядом.
– Мама, где Женя?
– Здесь, здесь, рядом, Женя… Женечка, девочка моя! Женя!!
– Что нам делать теперь? Ох, мама, мамочка, что же нам делать?
– Женя…
– Слышишь меня? Послушай меня! Держи дочку на ладошках. К себе прижми, сказкою корми. Я буду с тобою, от ветра прикрою. Ты с ней говори, весели, сохрани, пой песню любую, чудную, расписную, только говори, песню сотвори. Хочешь удержать, продолжай читать.
– Сейчас… сейчас… сейчас…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕРЕЗ МОРЕ
Глава 1
Мы собрались, чтоб радостно напиться,
Бочку вина, хозяин, ставь на стол,
Наш добрый друг ломает перекрытья,
Когда заканчивает пить рассол.
Все вместе, мы дружно напьемся,
Мы славные песни споем,
И счастливо мы рассмеемся,
И чаши взведем над столом.
Примчались мы по зову старой дружбы,
Едва нам ветер доставил приказ,
И никакой причины нам не нужно,
Коль ты зовешь, дружище, выпить нас.
Все вместе, мы дружно напьемся,
Мы славные песни споем…
Ганя лежала зажмурившись, слушая пение внизу. Хор низких голосов звучал уже давно и все расходился. Она очень старалась заснуть, но звуки проникали из двора в спальню в боковом крыле и сотрясали медную вазу у входа в комнату. Они давно разбудили ласточку под крышей, она носилась перед окном, прочерчивая темноту быстрыми дугами. Казалось, качается даже чаша в центре фрески и молоко вот-вот потечет по стене на пол.
Ганя плотнее закуталась в покрывало, прижала к боку меховую Айку, погладила пушистую морду.
– Ничего, Айка, поорут и замолчат. Скоро уже. Видишь, звезда закатилась, всходит луна. Они каждую ночь попоют, попоют, и успокаиваются. Скоро замолчат.
Айку сшила ей мама, давным-давно, когда Ганя была маленькой. Но она до сих пор брала ее в кровать, зимними ночами – для тепла, летними – по привычке.
Ночь уже перевалила за середину. Чаша на стене заблестела под серебристым лунным светом. Крики смолкли. Видимо, пирующие навалились на угощение, и Ганя начала сползать в сон, но тут же подскочила при звуках новой хвалебной песни. Девочка сжала ресницы и принялась в уме пересчитывать овец под навесом. Овцы тоже проснулись от криков из большого двора и коротко блеяли. Скоро побледнеет луна, расцветится лазурью небо. Мама распахнет калитку, и овцы одна за другой чинно выйдут на луг за оградой. Они примутся хрустеть холодной травой в каплях утренней росы. Изредка овцы станут поднимать головы, в раздумье глядя вдаль, на морские волны за обрывом, где бегут навстречу им седые морские барашки. Бегут, бегут, да все никак не добегут, не взберутся по крутому склону, не встретятся с земными овечками. Сами овцы не подходят близко к обрыву, там начинается скучная каменистая почва, без кустов и цветов, одни несъедобные твердые камни. А если бы набрались любопытства и храбрости – и заглянули, то увидели бы у пристани множество кораблей. Сколько именно, овцы не сказали бы, они ведь и считать не умеют. Что корабли, даже пропажу то одной, то другой своей подруги они едва замечают в круге ежедневных забот – днем искать сочные травы, ночью спать под навесом.
А хозяйка дома уже задумывается, сколько еще овец она может зарезать, чтобы накормить всех гостей. Сколько овец можно забрать из стада, пока это все еще стадо, и сколько голов сыра можно забрать из кучи, пока это все еще куча? Хозяйка размышляет также, что она станет делать, когда овцы закончатся и подойдут к концу запасы вина и сыра. Гости пришли много ночей назад, чтобы продолжить путь дальше вместе с хозяином дома, мужем хозяйки. Но ветер стих, приковав корабли в якорям. Туман скрыл мели и подводные скалы, море лежало то сверкающим, то черным зеркалом, и путешествие откладывалось со дня на день. Они могут пробыть тут еще месяц, и еще месяц, и еще, и все это время она будет готовить им мясо, печь хлеб, приносить вино и сыр. Клара была хорошей хозяйкой и, сидя на резном кресле рядом с мужем, улыбалась гостям, не позволяя заботам проложить складки на ее лбу.
Она была также хорошей матерью и учила Ганю всему, что полагается знать и делать девочке. Дочка просыпалась по ночам от громкого смеха и песен пирующих, но лежала молча, не плакала и не звала маму. Чего пугаться! Айка лежала рядом с ней, на кровати, пахнущей сосновой смолой, в спальне на втором этаже дома, в жилых коридорах, далеко от двора, где хохочут отец и гости. Мама запретила ей плакать. Сказала, ты уже большая девочка. Конечно, как молча лежать в комнате, когда они орут во дворе, так большая, а как забралась за птенцом по обрыву, так куда полезла, маленькая еще. Пятнадцать лет, не такая уж маленькая. Хотя тощая, говорят, на вид не больше двенадцати.
Гости запели новую песню. Их голоса гремели между каменных стен двора, отражаясь и поднимаясь к холодным звездам. Теперь мелодию вел один торжественный высокий голос, остальные только подтягивали припев, не мешая певцу вести тонкие узорчатые переливы. Это была очень красивая песня, в ней пелось об очень красивой женщине. Но девочка загрустила, слушая ее. Каждую ночь они поют о самой прекрасной красавице, поют о какой-то женщине, которую видели лишь мельком, издали, много лет назад, когда ее мама сидит с ними рядом, за высоким столом. Если Гане грустно, как же грустно ее маме слушать похвалы чужой красавице!
Легко им петь, легко славить красоту, которую уже забыл или вовсе даже не видел!
Гане хотелось прибежать вниз и показать им на самую лучшую, самую красивую женщину на свете – на ее маму! Смотрите, как же вы не видите, вот она – прекрасная, добрая Клара, это ведь она лучше всех, а не ваша невиданная красавица! Как вы не понимаете, что ей грустно сидеть в собственном доме, слушая, как гости состязаются в похвалах другой хозяйке.
Но Ганя была воспитанной девочкой, и конечно же, во двор не спускалась и с чужими взрослыми не спорила.
Днем, когда они работали вместе с мамой по дому, она улучала момент и прижималась к ней, но не объясняла, зачем. Хорошие девочки не терзают взрослых расспросами про других взрослых.
Но как бы ей хотелось, чтобы они замолчали!
Но гости продолжали петь. Тонкий голос, ведущий мелодию, находил бесконечные слова похвалы чужой красавице. Сидя за уставленным кубками и блюдами столом, Клара улыбалась гостям, кивала то одному, то другому через уложенную плитами, освещенную чадящими факелами площадку двора. Она умела держать себя в руках.
Но тут в портике показалась маленькая фигура. Даже пение стихло, хотя и не прервалось вовсе. Собравшиеся за столами смотрели, как малыш, сын Клары, идет через двор, покачиваясь на толстеньких ножках, поскальзываясь на гладких камнях. Мальчик обогнул мать за заглавным столом и плюхнулся на пол у ног отца, обняв его колено. Отец потрепал короткие кудряшки на голове малыша, и тот, словно получив разрешение, затянул песню вместе с гостями. Его голосок поднялся над речитативом взрослых певцов: «О нежнокожая дева, песни во славу твою вожделением исполнены страсти…» Гости расхохотались. Собаки, ожидавшие пиршественных объедков под столами, подскочили и вступили в драчку друг с другом. Кубки полетели со столов, так что пирующие едва успевали их подхватывать.
Отец мальчика сотрясался в смехе. Он схватил малыша на руки и подбросил к перекрытиям. Гости вторили родителю, они гоготали и галдели:
– Муж великий растет!
– С малолетства толк знает!
– А голосище-то!
– Смотри, описался, бороду тебе намочил.
Малыш заревел.
Ганя подскочила на кровати. Кажется, она все же задремала посреди ровного гула, но теперь внизу творилось что-то незаурядное. Со двора доносился вой ребенка – он был еще не настолько хорошо воспитан, чтобы молча терпеть, когда его уносят с праздника. Гости заходились в хохоте, собаки в лае.
Через минуту Клара вбежала в спальню с ребенком на руках. Она мурлыкала колыбельную, стараясь усыпить разгневанного сына, вырывающегося вернуться на пир ко взрослым. Женщина крепко обнимала его, ходила и ходила из угла в угол, напевая что-то нежное, совсем не такое величественное, как гимны и оды, гремящие внизу, но родное, чудесное: «маленькому мышонку в норке тепло, мама поцелует его нежно в лоб, маленький мышонок, глазки закрывай, на руках у мамы скорее засыпай», одну за другой, все детские колыбельные про птичку и собачку, про дельфина и звездочку.
Ганя ждала, когда мама уложит ребенка в кровать, а сама сядет рядом с девочкой. Тогда Ганя обнимет мамино бедро, прижмется к ее теплому боку и наконец заснет.
Она крепко заснула еще до того, как мама усыпила ребенка. Малыш долго вырывался, вскрикивал, засыпал и тут же просыпался. Наконец он успокоился. Женщина положила сына в кроватку, подоткнула меховое покрывало ему под бок, подождала еще, чтобы он задышал ровнее, заснул крепче, и выдохнула – наконец ребенок спал.
Снаружи светлело. Полная луна на молочно-голубом небе освещала комнату через отверстие в крыше, озаряя деревянный сундук в углу, вазу у входа в комнату, склад белья на полу и фреску на противоположной стене. Изображение проявилось уже целиком: женщина несла чашу на вытянутых руках, увитых золотыми браслетами. Ее юбка ступеньками спускалась к полу, кудри обрамляли строгое сосредоточенное лицо, золотые гребни удерживали башню волос на макушке.
Сопение малыша разносилось по спальне. Женщина подошла к дочери, села на пол рядом с кроватью. Ганя спала в обнимку с меховой собакой. Мама погладила девочке лоб, отвела длинную, как у женщины с фрески, прядь, заслонившую лицо. Девочка так и не спросила у матери, кто была женщина на фреске, что означают орнаменты, украшающие чашу, и куда она несет ее. Она была воспитанной девочкой и не задавала взрослым вопросов, прежде чем взрослые сами заговорят с ней. А мама так ничего и не рассказала ей.
– Просыпайся, Ганечка!
Девочка открыла глаза. Она снова заснула? По лицу матери одна за другой скатывались слезы. Девочка прижалась лицом к маминому животу.
Мама гладила ее по голове, как козочку.
– Тише, тише. Одевайся. Набрось накидку поверх рубашки. Возьми сандалии, за калиткой наденешь, пойдем.
Она вытянула из груды одежды черную накидку, набросила поверх голов их обеих, потянула девочку наружу, в задние комнаты, по лестнице вниз, согнувшись и сжавшись, хоть они были далеко от стихающего под утро пиршественного зала, выскользнули по задней лестнице наружу. Они бежали по тропинке сада, ступая босыми ногами, лужеными пятками, по скользким холодным плитам. Они выскочили за ограду, проскользнули по острым камням, по тропе, легко, как овцы, вниз, быстро, бегом.
Праздник во дворе продолжался медленной песней о море, забравшем товарищей, о подводных девах, полюбивших их в морской глубине. Ганя выучила их порядок наизусть. Скоро большинство закончит пир и разойдется по двору, выискивая места для ночлега. Останутся только самые молодые, не напевшиеся, не намечтавшиеся о походах и подвигах. И ее отец вместе с ними, как хозяин, он должен сидеть за столом до последнего гостя.
А мама все тянула ее. Девочке казалось, она смотрит еще один сон. Куда они бегут, зачем? Хотелось остановиться, закутаться в покрывало, прижать к себе верную Айку. Но свежий утренний ветер, но скользкие камни, но рука мамы, слишком крепко сжимающая ее руку…
– Моя радость, тебе нужно уходить, сегодня, сейчас. Мне нужно… Принеси мне золотой гребень! Принеси золотой гребень, который сделает меня красивой. Я хочу быть самой красивой женщиной на земле.
Мама сняла с запястья витой золотой браслет с головой змеи, застегнула на руке дочери.
– Тебя ждут. Смотри, не теряй браслет, никогда не снимай его, держи.
– Мама!
На мгновение они остановились над обрывом. Внизу чернела лента пристани. У нее темными рыбьими силуэтами выстроились биремы гостей. Скромные рыбацкие фелюги лежали на песке, справа от больших кораблей. Женщина не остановилась над пристанью, но помчалась дальше, отыскала тропинку между колючих кустов и спустилась вниз, в следующую бухту, все так же крепко сжимая дочь за руку. Неподалеку от берега на низкой волне качалась потертая шлюпка. Тонкие искры поднимались со дна, танцевали между всплесками волн.
– Артур? – позвала мама.
– Здесь, госпожа.
Девочка подпрыгнула от неожиданности. Голос раздался вовсе не со стороны моря. Из-за камня позади них вышел огромный, словно гора, моряк. Он протянул к ней руку, вдвое толще рук и ног Гани. Лицо моряка было испещрено морщинами, черная накидка спускалась с плеч до ступней. Гора, черная гора, испуганно прижалась к маме девочка.
– Ветер благоприятный?
– Замечательный ветер, госпожа. Большие корабли в море не выйдут и по морю не пройдут. А мы домчимся за день и ночь.
– Слушайся его, Ганя, – мама прижала ее к себе, горячо зашептала на ухо: – К исходу следующей ночи ты пересечешь Беспокойное море. Доберешься до города, разыщешь там тетю Лену, мою сестру, а тебе тетю. Покажешь ей браслет, она узнает тебя. И попросишь у нее золотой гребень. Ты ведь хочешь, чтобы я стала самой красивой? Поможешь мне? А я передам им овцу, пусть ее кровь прольется на камнях. Они увидят невинную кровь, как хотели, никто не узнает, что ты далеко.
Руки мамы жгли девочку. Вся мама горела, обжигая дочь, не разбиравшую и не понимавшую половину ее быстрого, как ветер, шепота. Добраться до города, попросить гребень?
Другие сильные руки подхватили ее.
– Пора, госпожа, нам пора отправляться. Сейчас.
– Мамочка!
Но мама уже выпустила ее, разжала замок девочкиных рук на шее.
– Прощай, любовь моя, моя радость, свет мой, счастье, прощай!
Девочка всхлипнула на руках человека-горы. Моряк наклонился к колышку, держащему шлюпку, одним резким движением выдернул его из песка, сунул девочке в руки веревку, привязанную к колышку, сам побрел, загребая светящиеся волны, к лодке неподалеку от берега. Одной рукой удерживая шлюпку в равновесии, он осторожно опустил девочку на заднюю доску. Затем перемахнул через борт, приземлился обеими ногами в лужу посередине шлюпки и выпрямился во весь рост.
