Лавровый лист

скачать книгу бесплатно

Лавровый лист
Марина Хоббель

Елена Соловьева

Татьяна Бонч-Осмоловская

Татьяна Риздвенко

Ирина Саморукова

Анна Голубкова

Алена Чурбанова

Сборник новой прозы семерых авторов-женщин называется «Лавровый лист», а его обложка стилизована под упаковку этой самой демократичной специи. Лавр – одно из самых семиотически нагруженных растений. Диапазон смыслов велик – от лаврового венка, символа славы, триумфа, до лаврушки, синонима советского общепита. Растение лавр имеет ошеломительное количество прекрасных свойств и в умелых руках может принести массу пользы. Нам показалось, этот образ удивительно ярко и емко описывает современное состояние и восприятие женской литературы, в первую очередь прозы. Наличие женской литературы вроде бы признано, тем не менее для нее все еще реальна вероятность быть откомандированной на «кухню» – традиционное «женское» место, скрытое в недрах дома, невидимое для почетных гостей, которые в парадных комнатах ведут важные разговоры о высоком. Что касается вкуса и качества наших продуктов – мы в них уверены, остается только снять пробу. Содержит нецензурную брань.

Татьяна Бонч-Осмоловская, Анна Голубкова, Татьяна Риздвенко, Ирина Саморукова, Елена Соловьева, Марина Хоббель, Алена Чурбанова

Лавровый лист

Зелень лавра

Сборник новой прозы семерых авторов-женщин называется «Лавровый лист», а его обложка к тому же стилизована под упаковку этой, пожалуй, самой демократичной специи. Думаем, здесь необходимо небольшое пояснение. Откуда взялось это вполне прозаическое название – и такая его будничная подача?

Лавр, наверное, одно из самых семиотически нагруженных растений. Диапазон смыслов велик, разброс широк – от лаврового венка, символа славы, победы, триумфа, до приземленной лаврушки, синонима советского общепита. Хотя и суповой лавр, отдавший супу все свои качества – вкус и аромат, оставался предметом истолкований. В городском фольклоре существовало поверье: если едоку попадется лавровый лист, то его непременно ожидает письмо или известие.

Растение лавр имеет ошеломительное количество прекрасных свойств и в умелых руках может принести массу пользы. Однако пишут, что «есть от него и вред: растение стимулирует сокращение мышц матки, что может привести к выкидышу или непроизвольному абортированию, поэтому беременным ни в коем случае нельзя применять настои и отвары из лавра».

Почему мы уподобили женскую прозу лавровому листу? Хотелось ли нам обыграть расхожее представление о том, что место женской прозы пока на кухне (не факт, что писательской), тогда как более крупные и ценные части лавра – сплетенные ветви – традиционно увенчивают прозу мужскую? Или нам хотелось намекнуть на бескорыстное подвижничество женщин-писательниц, делающих свою работу с пониманием, как нелегко их произведениям занять место на писательском олимпе?

И да, и нет. Нам показалось, этот образ удивительно ярко и емко описывает современное состояние и восприятие женской литературы, в первую очередь прозы. Она до сих пор – где-то между кухней и славой, и в названии «Лавровый лист» присутствует явный элемент иронии. Наличие женской литературы вроде бы признано, тем не менее для нее все еще реальна вероятность быть откомандированной на «кухню» – традиционное «женское» место, скрытое в недрах дома, невидимое для почетных гостей, которые в парадных комнатах ведут важные разговоры о высоком.

Но не будем забывать, что лавр – это специя, которая улучшает вкус любых блюд. Что касается вкуса и качества наших продуктов – мы в них уверены, остается только снять пробу.

Авторы

Громкое ненаблюдаемое явление

Авторы, решившие объединиться в Союз женщин-писателей, первый в русскоязычном пространстве, уже много лет работают в литературе. Нет нужды говорить, что за эти годы мир кардинально изменился. Аватары пришли на место лиц, зум-конференции заменили личные встречи, а посты в соцсетях стали значимее публикаций в толстых журналах. В этом условно прекрасном высокотехнологичном мире изменились и творческие позиции авторов литературных текстов, и социальные роли женщин. Тем не менее это по-прежнему мир, в котором доминируют мужчины, а патриархальные взгляды и оптика определяют восприятие культурных продуктов. Осознавая это, мы выдвигаем новые ориентиры в литературном пространстве как ориентиры новой женской прозы. Это толерантность, мультикультурализм, деколониализм и принципиальная неиерархичность.

Мы открыты разным творческим практикам и голосам, терпимы к различным культурным, социальным, гендерным и политическим позициям. Мы не верим в существование «неудобных тем», не приемлем жанровые ограничения и любую внешнюю или внутреннюю цензуру, могущую помешать тексту состояться в том виде, в каком он был замыслен. Авторы, полагаем мы, вправе выбирать какую угодно дискурсивную форму, событийность или ее отсутствие, какую угодно тему и эпоху для действия, какие угодно национальность, возраст, образование, социальные и гендерные роли для своих персонажей и альтер-эго. Нашим неизменным условием остается одно – высокое качество текстов. Нам свойственно то, что по-английски называется diversity: мы все разные – по возрасту, месту рождения и проживания, ежедневной занятости, творческому стилю. Как у авторов-повествователей у нас нет навсегда определенного пола и возраста, национальности и семьи, статуса и капитала. Мы вольны выбирать любые из них, без навязанных ограничений, и с одинаковым успехом вести повествование от лица женщины, мужчины, трансперсоны, ребенка, старика, зверя, птицы или рыбы.

Наша цель – обеспечить свободу выражения женским творческим голосам, в том числе за пределами конвенциональных «женских» тем, очерченных кругом семьи, детей, домашнего хозяйства, долгого упорного труда, жертвенности без права на вознаграждение, несчастной любви, удачного или неудачного замужества.

Утверждение, что в российской литературе достигнуто не просто гендерное равноправие, но количество авторов-женщин даже превышает количество мужчин, очевидно не выдерживает проверку реальностью. Разумеется, есть отдельные писательницы, чьи имена широко известны. Каждое такое имя выделяется на литературном горизонте, как фигура Ангелы Меркель в ярком офисном костюме на фоне десятка первых лиц в черно-серых тройках, и служит оправданием тому, что незамеченным остается огромный пласт художественных текстов.

Около года назад участница нашего Союза Анна Голубкова провела статистическое исследование и выяснила, что количество женских публикаций в журналах не превышает 30%, количество статей, посвященных женскому творчеству, не превышает 15%, а среди авторов, номинированных на различные премии, также не более 30% женщин (детали исследования зафиксированы в статье «Некоторые аспекты гендерных стратегий современных литературных журналов»//Артикуляция №8 2020). Между тем женщины составляют большинство российского населения. Получается, что это большинство в разнообразии своих репрезентаций и читательских интересов мало представлено в русскоязычной литературе. Это огромная масса неуслышанных голосов.

Попытки переломить ситуацию предпринимались и раньше. Так, в 1988 году появилась литературная группа «Новые амазонки», сделавшая очень много для того, чтобы обозначить и утвердить женскую прозу как отдельный феномен на общем поле литературы. Время от времени выходят книги и сборники, написанные женщинами. Однако в целом положение не слишком изменилось, что подтверждает вышеупомянутая статистика.

Женская проза по-прежнему существует как маргинальное явление, практически не наблюдаемое в мире больших публикаторов и литературных критиков, поскольку некому направить на нее наблюдающий взгляд. Женщины говорят, пишут, даже публикуются, но как будто при выключенном звуке в зум-конференции или в закрытой непроницаемой коробке на задворках литпроцесса.

Основную задачу Союза женщин-писателей мы видим как раз в том, чтобы сместить и расширить фокус внимания литературного наблюдателя, включить звук на полную громкость, распахнуть коробку, преодолеть пренебрежительное отношение к пишущей женщине в российском литературном сообществе, поднять на должный уровень ее статус и статус ее текстов. Для нас женщина – это мыслящий и страдающий, развивающийся и созидающий субъект, а не объект для подпитки вдохновения, не удобное домашнее устройство для удовлетворения мужских потребностей, не технический персонал для реализации мужских творческих амбиций. В объединении понимающих друг друга авторов-женщин мы видим возможность показать реальный художественный диапазон современной женской прозы, предъявить читателю нецензурированный женский взгляд на мир – на весь мир во всех его проявлениях.

Что мы намерены делать? Как всегда – работать. Издавать коллективные сборники и авторские серии. Анализировать отдельные голоса и общие тенденции. Участвовать в научных конференциях и литературных фестивалях.

Мы объединились, чтобы сделать русскую женскую прозу видимой в современном культурном пространстве. Мы готовы к сотрудничеству. Мы открыты языку и миру.

Татьяна Бонч-Осмоловская

Естественная история

Стоя на балюстраде городского музея, я смотрела в пустые глаза динозавра. Огромный череп венчал линию шейных позвонков, тянущихся вверх, к балкону, изнутри опоясывавшему второй этаж, так что взгляд ископаемого приходился на уровень человеческих глаз. Это пресмыкающееся шаталось по окрестностям, жрало папортниковые пальмы и с десяти метров плевало на мелкие опасности, копошащиеся под его лапами, а потом вдруг вымерло вместе со всеми своими родственниками, и жадные грызуны растащили его плоть, муравьи подчистили кости, а солнце выбелило остатки. Через миллион лет далекие потомки тех грызунов, расплодившихся по земле, вернулись и откопали в горячем песке его кости, скрепили их проволочками и выставили на забаву детенышам. Растопырив сухие лапы и обернув вокруг себя хвост, он, единственный из своих собратьев, скелетами замерших на первом этаже музея, подглядывал на второй этаж эволюции, в логово победивших млекопитающих.

Там выстроились друг другу в затылок чучела теплокровных, от местных коал и кенгуру до невиданных на этой земле горилл и оленей. Огромный белый медведь, вставший на задние лапы, возглавлял строй. Его взгляд, словно в ожидании нового ковчега, устремлялся вперед, но упирался в белый тупик стены в метре от его носа. Еще выше, на третьем этаже, висела над головами посетителей музея модель первого самолета, воспроизводящая то чудовище, что совершило межконтинентальный перелет и приземлилось в городе лет сто назад. Крылья модели изрядно выцвели, сообщая, что больше на такие подвиги не пойдут. И наконец, на четвертом этаже застыли увековеченные в картоне и цветных фото чучела регбистов в натуральную величину – высшее достижение эволюции на континенте. Впрочем, возможно, это были и не регбисты, а футболисты, играющие в ту разновидность фути-соккера, где держат мяч в руках, бегая по полю со зверскими выражениями лиц. Не знаю. Ко времени, когда я добралась до верхнего этажа музея, мысли мои были заняты чем угодно, но только не особенностями местного спорта.

Я вылетела в город до рассвета, первым утренним самолетом, ринувшись на это собеседование, когда уже отчаялась найти работу в Сиднее и была готова мчаться в деревню, в пустыню, в джунгли, лишь бы позвали, лишь бы там нужен был дизайнер с красным российским дипломом и десятилетним опытом работы. Я спешила на назначенную накануне встречу с агентом, но, добравшись до офиса, увидела только откормленное лицо секретарши с вежливым: «Извините, пожалуйста, но место уже занято. Мы не успели вас предупредить, я вам звонила, но вы, вероятно, выключили телефон». И милая улыбка на коровьем лице. Эта улыбка бесит меня больше всего. Когда наши люди делают гадость, их лица перекашиваются, они прячут глаза или заводятся в откровенной злобе, они орут на тебя, и ты закипаешь и высказываешься им в ответ и уходишь отчасти удовлетворенный. Здесь они улыбаются, и ты должен выдавливать ответную улыбку: «Да, конечно, я выключила телефон в самолете, когда летела к вам на собеседование, как мы вчера договаривались». «Вот видите, – густо-бордовые губы секретарши продолжали сиять, – вот я до вас и не дозвонилась. А вы в первый раз у нас в городе? Мой вам совет – пройдитесь по молу. Знаете, что – возьмите экскурсию, лучше речную, с реки такой красивый вид на новую набережную! А на площади, у музея, идут представления аборигенов, я сама все собираюсь сходить, но никак не выберусь…» – девушка пошелестела густыми ресницами, она даже позавидовала моей свободе от обязательств, работы, начальства… Ведь я могла прямо сейчас пойти гулять, прокатиться на пароходике, поглазеть на аборигенские пляски, пока она сидела в офисе и разговаривала со всякими неудачниками. «Всего доброго», – развернулась я, пока еще могла улыбаться и вежливо разговаривать.

Я действительно зашла в музей, надеясь успокоиться и скоротать время до вечера, до обратного самолета. Вход в святыню естественной истории был открыт для всех, за исключением холодного уличного ветра. Как разведчик из старого советского фильма, я бродила по полупустому музею среди чучел и скелетов. Кроме меня, по залам гуляли, заглядывая в брошюрки, пара молодых ребят в шортах и с рюкзачками и мамаша со стайкой белобрысых детей. Их было шесть или семь, бегающих вокруг и галдящих у экспонатов, и еще два разновозрастных младенца мирно посапывали в общей коляске – годовалый сзади, двухлетний спереди.

За малышней, занимающей пространство залов по типу активного газа – все, мгновенно и целиком, я не сразу обратила внимание на элегантную даму в возрасте. Дама была несколько полновата, но держалась прямо и только качала головой в редких кудряшках, когда очередной резвящийся ребенок налетал на нее. Тогда она понимающе улыбалась мне с другой стороны чучела и, делая вид, что не замечает голосящих детей, подносила к глазам лорнет, чтобы прочитать таблички, рассказывающие о прежней жизни экспонатов.

Наконец чучела закончились, и я зашла в туалет, скинула туфли на каблуках и вылезла из деловой юбки. Я боролась с искушением выбросить ее в урну, когда дверь распахнулась и давешняя стая малышей заполнила предбанник. Мамаша только улыбнулась мне, а дети поспешили в кабинки, не обращая внимания на полуголую тетку с юбкой в руках, рюкзачком у ног и потеками туши под глазами. Я бросилась приводить себя в порядок.

Уже одетая в джинсы и рубашку, я глядела в зеркало, стирая остатки слез, когда элегантная старуха возникла позади меня и через плечо заглянула в глаза моему отражению.

– Называйте меня Алекс, – улыбнулась она. – А как твое имя, деточка?

– Лиза, – хмыкнула я, понимая, что по местным меркам отвечаю не слишком вежливо.

– Откуда ты?

– Прилетела на день из Сиднея. А вообще – из России.

Дама всполохнулась и перешла на русский, четко выговаривая согласные:

– И я тоже из России, только уехала давно, очень и очень давно. В прошлой жизни, – приосанилась она. – Тогда еще – уехал. Видишь ли, дорогуша, чтобы обжиться на новом месте, совсем на другом месте, чем мы привыкли у себя на родине, мы сами должны измениться. Твоя беда, милочка, – дама взяла меня за подбородок и провела по лицу чистой салфеткой, – твоя беда в том, что ты держишься за прошлое. Поэтому ты рыдаешь тут в туалете так, что дети пугаются.

Я протестующе замычала, но она крепко держала мой подбородок, продолжая стирать расплывшуюся косметику.

– И не возражай, дорогуша, мы все прошли через это. Знаешь, как я изменилась? Я стала совсем другой, когда покинул страну.

Мы вышли из музея. Алекс держала меня под руку, как престарелая тетушка, опирающаяся на племянницу не из физической немощи, но из желания оберечь несмышленую родственницу от соблазнов этого мира.

На площади у входа в музей танцевали бурые, в гирляндах белых точек, аборигены. Кроме белых точек и линий на теле каждого из них были только похожие на полотенца повязки через грудь и вокруг чресл. Тетка с плоским носом и мясистыми губами дула в двухметровую деревянную трубу, а молодые соплеменники приседали, прыгали и стучали себе по груди в такт ее завываниям.

Алекс махнула тетке кружевным платком, и та радостно замахала в ответ, сломав ритм своего гудения, а потом передала трубу сородичу и, волнуясь телесами и сверкая сотней зубов, подплыла к нам.

– Познакомьтесь, девочки, – провозгласила Алекс. – Это Елизавета, она недавно из России и сегодня впервые в нашем городе. А это – миссис Фрезер.

Я протянула руку. Миссис Фрезер, похоже, ожидала другой реакции при произнесении ее имени. Она выглядела разочарованной.

– Я же тебе говорю, она только недавно тут и ничего про тебя не слышала, – хихикнула Алекс. – Зато теперь ты можешь рассказать ей свою историю!

Аборигенша снова расцвела и, схватив меня под другую руку, потащила в соседнее здание, тоже оказавшееся музеем, уже художественным. Его залы были увешаны множеством картин, написанных уверенной, хотя и своеобразной рукой. Большинство полотен изображало всадника в квадрате черной маски на месте головы. Из прорези в центре маски глядели крупными полумесяцами глаза. Картины производили впечатление грубости и невинности, это были скорее памфлеты, хотя смысл их оставался неясным и отчасти пугающим.

Миссис Фрезер проволокла нас мимо ряда полотен к картине, изображавшей ручей посреди джунглей. На дальнем берегу ручья белела обнаженная фигура неясного возраста и пола – очевидно, стыдливость не позволила художнику изобразить детали анатомии. Подпись под картиной гласила: «Миссис Фрезер». Моя новая знакомая довольно ухмыльнулась, глядя, как я недоуменно перевожу взгляд с полотна на нее и обратно.

– Пойдемте, любимые, – вывела меня из ступора Алекс, – выпьем по чашке кофе, и миссис Фрезер расскажет о себе.

Кофе мы нашли тут же на набережной, в открытом кафе под матерчатой крышей, пришедшейся очень кстати, когда небесное полотно, с утра густо-серое, прорвалось стылым мелким дождем. Алекс попросила официанта принести чашку чая, я – кофе, а миссис Фрезер – шоколадный коктейль и воздушное пирожное.

– А вы знаете, – светски заметила Алекс, когда смуглый молодой человек, счастливо улыбаясь, водрузил на стол белую горку безе, залитую густыми сливками и с ягодкой наверху, – вы знаете, что это пирожное названо в честь балерины русского императорского театра? Я видел ее выступления, не здесь, разумеется, а в Петербурге… – она мечтательно прикрыла глаза и причмокнула губами.

Я немного путалась. Алекс легко переходила с женского на мужской род, рассказывая о себе прошлой, а ее аристократическое изящество естественно сочеталось с почти военной осанкой, причем я не понимала, какая из черт относилась к женской, а какая – к мужской ипостаси. Но тут вступила в разговор ее подруга.

– Я приплыла к этим берегам на двухмачтовом корабле, капитаном которого был мой дорогой муж, – заученно начала миссис Фрезер. – Я оставила на родине троих детей и носила под сердцем еще одного, но долг супруги превыше долга матери, а поскольку нездоровье моего супруга требовало моего постоянного присутствия рядом с ним, я отправилась вместе с ним в дальнюю колонию, населенную дикарями.

Я и не подозревала, какие испытания нам были суждены и каким несчастьем обернется наше путешествие. Корабль моего супруга потерпел крушение у берегов колонии, неподалеку отсюда, – она взмахнула ложечкой, – и почти все члены экипажа погибли. Только мой супруг, один из его помощников и я выбрались на берег, – она зачерпнула полную ложку крема и с удовольствием отправила ее в рот. – Мы погибли бы в джунглях, без воды и еды, но тут из ниоткуда появились дикари. Они ходили совершенно голые, и мы, чтобы походить на них, также вынуждены были раздеться, – она стыдливо отвернулась, сплевывая вишневую косточку на блюдечко. – Но дикие люди бросили копье в спину моему беспомощному супругу и убили его. А потом схватили меня и заставили выполнять их необузданные желания вопреки моему положению замужней женщины. Они увели меня в лес, а когда у меня родился ребенок, бросили его в воду, а мне взамен выдали своего младенца – самое отвратительное существо, которое я только видела. – Она допила шоколад и расплылась в удовлетворенной улыбке. – С тех пор я живу с аборигенами как мать и сестра и по мере сил тружусь над развитием и пропагандой туземной культуры. Вот, праздники провожу, – она довольно огляделась.

– Простите, миссис Фрезер, – робко спросила я, – но вы говорите так, словно вы – белая. И что вы попали на континент, когда, двести лет назад? Это что – такая шутка? Или аборигенский миф, который передается от матери к дочери? Аборигены верят в переселение душ? – обернулась я к Алекс, под слоем пудры порозовевшей от сдерживаемого смеха.

– Твоя подруга – расистка, – возмущенно заявила миссис Фрезер, поднимаясь из-за стола. – Я с такими субъектами вообще не разговариваю.

Она встала и, гордо покачивая бедрами, отправилась обратно в круг танцующих аборигенов.

– Элиза, я зайду домой с девочкой, ты не против? – крикнула Алекс ей вслед, но миссис Фрезер даже не обернулась.

Алекс рассмеялась и погладила меня по руке.

– Нет-нет, это не переселение душ, это простое изменение личности. Она изменилась, значительно изменилась, в соответствии с миром, что я и тебе советую. Ты только посмотри, она ведь нашла себя. Насколько счастливее и осмысленнее ее существование в качестве старейшины аборигенского племени, и в том числе, – она подняла палец и со значением взглянула на меня, – в качестве посредницы при общении аборигенов с властями, чем в качестве стервы, изъедающей печенку несчастному ее мужу, чем она занималась в последние годы жизни в своем приличном обществе, или смакующей свои страдания среди аборигенов, что она попыталась, к счастью недолго, делать здесь. Насколько верное решение она приняла, полностью сменив личность, став одной из них, и неизбежно – став их вожатой, уважаемым и нужным членом племени аборигенов. В этом и только в этом, – провозгласила Алекс, поднимаясь из-за стола и отсчитывая монеты по счету, – ответ на вопрос, как нам существовать на чужбине.

– Мы меняемся, дорогуша, – продолжала она, снова взяв меня под руку и уводя в город, под дождь, пропитывающий мою шелковую рубашку и тонкие кроссовки, которые я надела взамен чертовых туфель. Мы шли мимо стеклянных витрин, мимо одноэтажных домиков на сваях, и дождь поливал нас, – мы должны измениться, чтобы выжить. Изменения уже внутри нас. Ты, наверно, скажешь, что мою новую личность определило бегство из Зимнего, но это ложь! Очередная наглая большевистская ложь, должна я тебе сказать! – она больно сжала мою руку. – Ни в какое женское платье я не переодевался. В тот день еще с утра, ни от кого не скрываясь и ни в кого не переодеваясь, я уехал в ставку Северного фронта. Уехал на своем автомобиле, и многие меня видели. Солдаты видели и отдавали честь, когда я проезжал мимо них. Офицеры приветствовали, штатские, дамы… В тот же вечер я узнал о захвате Зимнего и отдал приказ о походе на Петербург, но… – она замолчала. – Это, как я тебе говорила, дорогуша, дело давнишнее. По многолетнему размышлению я полагаю, что эта легенда, которую я годами самонадеянно и безнадежно старалась опровергнуть, все же апостериори подтолкнула меня принять верное решение и реализовать свою подлинную женскую сущность. И я начала новую жизнь, – она подмигнула. – Не стоит опираться на старую, не стоит ждать признания своих прошлых заслуг, тут это никому не нужно. Вот ты, дорогуша, кем ты хотела устроиться?

– Дизайнером, – ответила я.

– Ты прежде работала дизайнером?

Я кивнула.

– Забудь! Твоя прошлая работа, твои дипломы тут никого не интересуют. Деточка, я пришла на кафедру славистики здешнего университета, когда они объявили о вакансии преподавателя русской истории. Я – глава русского масонства, депутат Государственной Думы, секретарь Верховного совета Великого Востока, председатель Временного правительства России! И что ты думаешь – меня не взяли! Мне отказали, даже на собеседование не позвали! А место получила какая-то двадцатилетняя пигалица, жена местного лейбориста. Вот тогда я понял, что надо меняться.

Я поежилась, промокшая насквозь, но Алекс уже сворачивала к домику с яркой надписью на балконе второго этажа: «Спи только с лучшим! Хостел Виктория». Моя спутница достала из сумочки пластиковую карточку, провела ею вдоль замка и толкнула дверь.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище!

Жилище в самом деле было скромным, я бы сказала – убогим, если бы не боялась обидеть мою благодетельницу и не была так вымотана утренним перелетом, неудавшимся интервью и прогулкой под стылым ливнем. В этом состоянии я была счастлива и в комнатке, пол которой был сплошь завален тряпками и пакетами, а половину пространства занимали две металлические двухъярусные кровати. С одной из нижних кроватей из-под покрывала свешивалась пара тонких рук и нога с татуировкой. Татуировка изображала китайского водяного дракона с длинными усами, а руки были женскими, и обе – правыми. Алекс подошла к столику, тоже заваленному – кружевным бельем, косметикой, вскрытыми пачками печенья, компьютерными дисками и прочим барахлом.

Глядя в зеркало на стене напротив, Алекс сняла тяжелые сережки и накладные ресницы.

– Ты знаешь, – сказала она, не оборачиваясь, – наш певчий Сирин к концу жизни мог позволить себе качественную гостиницу, моего же пособия хватает только на этот хостел. Но на год вперед я его оплатила и гостей могу принимать, каких хочу. Хоть ночевать оставайся, кровать свободна.

– Спасибо, Алекс, – в горле у меня першило, я, кажется, простудилась. – Ночевать не буду, у меня вечером самолет. Но можно я сейчас прилягу?

– Конечно, – взгляд Алекс через зеркало был настойчивым, мужским, но голос – мягким. – Раздевайся, ложись. Миссис Фрезер сегодня не придет, девочки спят после вчерашнего. Отдыхай.

Мне хотелось плакать.

– А можно я душ приму?

Она кивнула в сторону узкой двери:

– Мое полотенце – синее. Чистое, только утром повесила. Мыло, шампунь – на полке.

После душа я залезла наверх и завернулась в клетчатое покрывало. В комнате было холодно, и у меня зубы стучали о зубы. Я бы все равно, наверное, не заснула, но тут кровать заскрипела, и над лесенкой появилась голова Алекс. Она тяжело взобралась на второй этаж и опустилась на постель рядом со мной.

– Ты все дрожишь, девочка моя. Давай-ка я тебя согрею.

Она обняла меня. Ее рука была сухой и жесткой, от волос пахло сладкими духами. Меня передернуло.

– Ну, не дрожи так, сладкая, – крепко прижимаясь ко мне, она шарила у меня под майкой. – Ты что же, даже джинсы не сняла, ой как неудобно.

Она взяла мою руку и потащила ее к себе, вниз, в прорезь халата. Там ничего не было. Я не знаю, что ожидала встретить у нее на том месте, и что было дальше, в глубине ее тела, куда она продолжала меня тащить, но я сжала пальцы в кулак и села на кровати.

– Алекс, извини. Я не могу, я не знаю, что со мной, прости, пожалуйста. Я не знаю, кто ты, я совсем не понимаю – то ты мужчина, то – женщина, что мне делать, я…

Она покачала головой, снова утягивая мою руку себе на живот.

– Все в порядке, ты просто расслабься… Если я сменила пол, это не означает, что мне перестали нравиться женщины. И я знаю, что нравится женщинам, поверь мне, просто закрой глаза…

– Да нет, – подскочила я, едва не влетев головой в потолок. – Дело не в тебе, ты замечательная, правда. Дело во мне, я просто не понимаю…

– Да-да, – она отсела подальше и поднесла ладонь к губам. Движение было таким изящным, таким женственным, что меня снова передернуло. – Я понимаю. Я пойду, а ты отдыхай. Спи.

Алекс развернулась на кровати и поползла вниз.

– Помоги мне, пожалуйста, с моим диабетом трудно ступать на железные перекладины.

Я обхватила ее, снова ткнувшись в пушистую как одуванчик голову, и держала, пока она сползала по ступенькам вниз.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Раз залезла, уже не вылезти: с кровати этой, из этих юбок, из этого города. Это круг, замкнутая кривая без начала и конца, как в нее попадаешь, выхода уже нет. Навсегда тут…

Она еще что-то говорила, по-старушечьи бормоча сама с собой, но я с головой закуталась в покрывало и не прислушивалась. Мне действительно удалось поспать часик до самолета.

Алекс разбудила меня за пару часов до вылета. Она вскипятила чайник и разгребла угол стола для двух чашек и вазочки с печеньем. Девочки все еще спали на соседней кровати, мы говорили шепотом, чтобы не разбудить их, и старались не глядеть на них, счастливо сопящих в плечо друг другу.

Алекс вызвалась проводить меня до самолета. Уже стемнело, и пока экспресс вез нас в аэропорт, я разглядывала в вагонном стекле ее точеный профиль. Отражение проглотило морщины, розовую пудру и пушистость белесых волос. Проглотило десятилетия приобретенной женственности, возвращая жесткий мужской профиль – нос с горбинкой, кадык, твердый подбородок.

Автомат при входе в зал отлета распечатал мой посадочный талон. Я не стала сдавать в багаж единственную сумку, документы у нас никто не спрашивал, как не спрашивали их у меня при посадке в Сиднее. Деловитые девушки провели сканерами вдоль наших тел, металлические ворота промолчали, когда мы проходили в зал ожидания. Сквозь последнее стекло был виден самолет, соединенный с пассажирскими воротами переходной гармошкой.