Стоит только замолчать

скачать книгу бесплатно


инт.: Итак, до того свидания, о котором вы только что начали рассказывать, вы навещали его раз пять или шесть, просто приходили и усаживались рядом?

дзиро: Как я уже говорил, я просто приходил и усаживался рядом. Я и не рассчитывал, что смогу сделать что-то, кроме этого. Я был совсем молод, ума не мог приложить, что ему сказать и вообще найдется ли, что в таком случае сказать.

инт.: Но потом вас прорвало.

дзиро: Да, меня прорвало, на восьмом или на девятом свидании.

инт.: Не могли бы вы рассказать, из-за каких событий это случилось?

дзиро: В этом городе нам стало плохо жить. С матерью никто не разговаривал. Мое общество терпели только мои самые закадычные друзья, но даже они – не прилюдно. Отец – а он всю жизнь был рыбаком – просто не мог сбыть свой улов. Его рыбу никто не покупал. А до белого каления все дошло, когда отец как-то забрел в магазин. Не знаю, что он хотел купить, но продавец отказался его обслуживать. Они заспорили, и спор выплеснулся на улицу. Кажется, дед продавца пропал вместе с остальными. Они стали кричать друг на друга. Меня там не было, обо всем, что случилось, я знаю только то, что другие люди рассказывают.

инт.: И что они рассказывают?

дзиро: Что отец отрицал вину Сотацу. Говорил, что Сотацу этого не делал. Просто повторял эти слова, снова и снова, и хотя вначале именно продавец вел себя агрессивно – отказался его обслуживать, выгнал из магазина, на улице уже мой отец проявил агрессию. Просто кричал на всех, наседал на людей – совершенно невиданное поведение. Он твердил и твердил: “Он этого не делал. Он этого не делал. Вы его с детства знаете. Вы его знаете. Он этого не делал”. Собралась толпа, все разозлились. Его кто-то ударил. Он упал. Другие тоже взялись его бить. Его избили, и многие топтали его ногами, пока не приехала полиция. Он сильно пострадал, его пришлось везти в больницу. И тогда-то дело обернулось плохо.

инт.: Как так?

дзиро: В больницу его не взяли. И его пришлось везти в другую больницу, и там его все-таки взяли.

инт.: Как могло случиться, что его не взяли в больницу?

дзиро: По-моему, главный врач тоже был в каком-то родстве с какой-то жертвой Исчезновений.

инт.: Итак, все это было перед свиданием, да?

дзиро: В тот день я пошел к Сотацу. Он ничего не знал обо всем этом и был такой же, как всегда, просто сидел в камере. Увидел меня, встал и подошел к решетке. Я посмотрел на него и подумал: могу ли я что-то разглядеть в нем, какую-то перемену, сделавшую его другим человеком, не таким, каким я его знаю? Я смотрел на него очень внимательно. Хотел разглядеть, кто передо мной. И это был не другой человек. Это был мой брат, Сотацу. Я знал его всю жизнь. Нелепо было думать, что он сделал такое. Он этого не делал. У меня внезапно появилась железная уверенность. Я сказал ему: “Брат, я знаю, ты этого не делал. Не знаю, откуда взялось это признание, но то, что в нем, – ложь. Я-то знаю”. И я взял его за руку, сквозь решетку.

инт.:Полицейские разрешили вам дотронуться до его руки?

дзиро: Не помню, что делали полицейские. Наблюдали, но не мешали нам. Не думаю, что они считали Сотацу хоть чуть-чуть опасным. Если бы вы его хоть раз увидели, вы бы не сочли его опасным, ни в малейшей мере.

инт.: И что он сказал – вы говорили, тогда он заговорил, – что он сказал?

дзиро: Он сказал: “Брат, я ничего не делал. Я этого не делал”.

инт.: А вы что сказали? Наверно, для вас это стало шоком.

дзиро: Шоком – нет. Именно этого я от него и ждал. Я сказал ему, что он этого не делал, потому что я верил, что он этого не делал, и тут он ответил, подтвердил мои слова. Все было совершенно ясно.

инт.: Но, должно быть, вы испытали определенное облегчение?

дзиро: Даже не знаю. Внезапно там, где раньше было пусто, выросла здоровенная гора, которую надо было покорять. Теперь встал вопрос, каким способом попробовать его вытащить. Раньше это были просто свидания, просто стоишь там – и все. В общем, я тут же включил мозги.

инт.: И вы ему что-то сказали?

дзиро: Я сказал, что ему надо добиться, чтобы пришел адвокат, и что ему надо подписать документ с отказом от признания. Я сказал, что если он согласен, пойду запишусь, чтобы пригласить адвоката. Но он заколебался. “Не знаю, – сказал он. – Не думаю, что это важно”. А я попытался убедить его, что да, важно, сам не знаю, что я ему наговорил, но, когда я уходил, он согласился поговорить с адвокатом и сказать адвокату то, что сказал мне. Я ушел и сразу же поехал в больницу, навестить отца. Мать была у него, и я им сказал. Мать прямо затряслась. Она не плакала, просто сидела и тряслась. Отец был почти весь забинтован и тому подобное. Он сделался словно каменный. Он сказал: “Почему он подписал признание, спроси его”. Я сказал, что не подумал его об этом спросить. Он сказал, что надо было подумать. Я извинился, что не подумал об этом. Он всегда был со мной очень суров, мой отец.

инт.: И тогда вы пошли записываться на визит адвоката?

дзиро: Да.

инт.: Вы сказали, что адвокат должен был прийти через три дня.

дзиро: После этого я снова пошел к брату. Это было, наверное, на следующий день. Мне надо было на работу, так что я пришел к нему поздно. Он, казалось, впервые обрадовался, что я пришел. Я у него спросил, почему он подписал признание. Если он этого не делал, зачем подписал? Он сказал, что об этом говорить не может. Я сказал, что придется. Он снова примолк. Я не смог из него выжать больше ничего. Простоял там минут сорок пять, надеялся, что он передумает и заговорит. Но нет. Я напомнил ему, что приду с адвокатом, и ушел.

инт.: Какого числа это было?

дзиро: Не помню какого. Столько времени прошло! Он отсидел уже недели две, никак не меньше. На следующий день я встал и поехал навестить отца, а от него на завод, к самому началу смены. У меня еще была надежда. Я думал, может, адвокат сумеет его убедить, чтоб он рассказал про это. Когда я приехал в больницу, отец уже шел на поправку. В тот день его собирались выписать. Он сам мог ходить. Я сообщил ему новости – мол, я устроил, что придет адвокат, попробовал выяснить насчет признания. Он держался очень холодно.

инт.: Что он сказал?

дзиро: Со мной он всегда был очень холоден. Думаю, он никогда меня не любил. Но в этот раз он был очень суров. То, что с ним случилось… Может быть, на это он истратил что-то, что было у него внутри. И теперь этого чего-то в нем больше не было. Он сказал, что я дурак. Что я на побегушках у дурака и что я дурак. Пока он это высказывал, пришла сестра. Я даже не знал, что она здесь. Думал, она в Токио. Они оба талдычили, что Сотацу подписал признание и оно, должно быть, правдивое. Что я всегда верю людям, что я дурачок, что я должен препоручить дело тем, у кого побольше соображения. Сказали, ясно, что он совершил преступление, и теперь надо заставить его сознаться таким образом, чтобы он избежал казни. А это, другое, то, что он невиновен, – только фантазия, фантазия, которую я ему навязал. Когда я рассказал, как сказал Сотацу, что считаю его невиновным и мои слова подтолкнули его сказать мне, что он невиновен, сестра рассердилась. Сказала мне, что я глупый – разгуливаю по городу, веду себя вот так, что я не должен ворошить осиное гнездо. Отец с ней согласился. Сказал, чтобы я ушел, что дома мы увидимся, а теперь ему хочется отдохнуть. Ближе к вечеру он собирается вернуться домой, но пока ему хочется отдохнуть. Я ушел вместе с сестрой, и она снова сказала мне, что я идиот, потому что причиняю отцу новые неприятности и беспокойство, а он и так попал в больницу, его избили, он был на грани смерти. Я попросил прощения. Я растерялся и… опять же… я так все время говорю, но я был очень молод и мало знал жизнь. Теперь, наверно, я поступил бы по-другому, но вообще-то моя сестра всегда оказывалась права. И отец тоже. Я не оправдал надежд их обоих.

(Конец записи.)

Интервью 6 (Брат)

[От инт. За день до этого брат ушел, не закончив интервью. Очевидно, обнаружил, что ему трудно говорить о своих отношениях с отцом и сестрой. Думаю, то, что он вообще решился открыть это мне, постороннему, хорошо показывает, как много значил для него Сотацу. Дзиро очень хотелось, чтобы люди узнали всю что ни на есть правду о тех событиях. У меня сложилось впечатление, что я был ему неприятен; точнее, я в этом почти стопроцентно уверен. Однако в то же время он не сомневался, что я сделаю все, как подобает. На профсоюзной работе он, должно быть, привык к компромиссам, привык идти на компромиссы и работать с неприятными ему людьми. И все же в таком состоянии ему было трудно поддерживать разговор, так что в тот день мы прервались, а на следующий день возобновили работу.]

?

инт.: Итак, из больницы, после встречи с сестрой вы поехали прямо в участок?

дзиро: Нет, я не мог; мне надо было на работу. Я поехал в участок после смены – наверно, в восемь часов вечера. Когда я туда приехал, то увидел, что оттуда выходит одна… Девушка, про которую я знал, что Сотацу с ней знаком.

инт.: Она была его девушкой?

дзиро: Не думаю. Но, по-моему, она его знала. И я предположил, что она приходила к нему на свидание, хотя меня это озадачило. Я думал, свидания разрешаются только родственникам. Очевидно, ее туда пустили, и пускали много раз. Один надзиратель сказал мне, что она приходила каждый день. Ее звали Дзито Дзоо.

инт.: Она с вами поздоровалась, проходя мимо?

дзиро: Она меня проигнорировала, и ничего удивительного. Мы не были друзьями, а меня тогда игнорировал весь город.

инт.: И что случилось, когда вы подошли к его камере?

дзиро: Адвокат был уже там, в участке. Он подошел к камере вместе со мной. Сотацу стоял спиной к нам; он сказал адвокату: уходите. Адвокат очень рассердился. Он очень занят. Знаю ли я, что у него буквально сотни дел? Знаю ли я, что у него нет времени на такие штучки? Я извинялся, как умел, и вышел вместе с адвокатом из участка, извиняясь перед ним до самой машины, пока он не уехал. Когда я вернулся в участок и надзиратели снова отвели меня к Сотацу, он не стал со мной разговаривать. Не оборачивался. Стоял посреди камеры, отвернувшись. Я был уверен, что это значит, что он невиновен. Но если он не хочет говорить, что невиновен, я просто не знаю, что делать. Я поехал домой, а моя девушка… она ждала меня у ворот. Сказала мне, что собрала свои вещи. Переезжает обратно к своим родителям. Больше не может со мной видеться.

инт.: Тяжелое было время.

дзиро: Да, можно и так сказать.

инт.: И после этого вы увиделись дома с матерью?

дзиро: Я к ним приехал, отец спал. Мать что-то стирала – рубашку или еще что-то. Стирала ее снова и снова. Рубашка давно уже отстиралась. Я стоял рядом и разговаривал с матерью, а она сказала, что отец принял решение и ничего не поделаешь. Какое решение, спросил я. Она сказала, что мы больше не будем говорить про всяких там Сотацу. Что теперь сын-первенец – это я, что никакого Сотацу нет и никогда не было. Она сказала, что моя сестра вернулась в Токио – единственный, помимо меня, ребенок моих родителей теперь в Токио, а вообще нас четверо, наша семья состоит из четырех человек. Я ничего на это не сказал. Просто ушел.

Допрос 4

2 ноября 1977 года. Ода Сотацу. Имена инспекторов не указаны.

[От инт. Эта расшифровка аудиозаписи допроса, возможно, тоже содержит измененные фразы или сделана небрежно. Оригинал аудиозаписи я не слышал. Вдобавок много допросов, по-видимому, пропало из архива, ведь было бы нелепо полагать, что с 19 октября по 2 ноября Сотацу вообще не допрашивали. Эта расшифровка длинная. Инспектор многословно обсуждает несколько разных тем, возможно, пытаясь таким образом добиться от Сотацу какой-то реакции. Ссылается на предыдущие разговоры между ними – незаписанные. Это дополнительно свидетельствует о том, что расшифровки допросов утаивались. Должен отметить, в те времена рассекречивать расшифровки было необязательно, так что уничтожение записей безрезультатных допросов теоретически не было противозаконным.]

?

3-й полицейский: Я хочу, чтобы вы рассказали мне об этих картах. О картах, которые вы оставляли на дверях. Зачем вы это делали?

ода (молчит).

3-й полицейский: В вашей биографии ничего даже не намекает, что вы хоть немного интересуетесь Францией, что вы хоть что-то знаете о Франции.

По части музыки – да, мы видим: у вас есть несколько пластинок. Но, помимо пластинок, карты… Неясно, где вы их вообще приобрели. Скажите мне хотя бы об этом. Где вы купили эти карты?

ода (молчит).

3-й полицейский: Я вот думаю. У меня есть дочь, ей такие штучки нравятся. Ветер в голове, ей бы только помечтать. Знаете таких. Слишком уж красива, себе на погибель. Знаю-знаю, отцу негоже говорить такие слова. Но мне кажется, лучше бы красоты у нее было поменьше, а ума побольше. Короче, она была бы страшно рада таким картам. Вот только не знаю, где их достать. Куда мне съездить за такими картами? Может, в Токио? У вас в Токио сестра, верно? Игральные карты ей нравятся? Она изучает языки, правда? Говорит по-немецки, по-корейски, по-английски. А по-французски она говорит, ваша сестра?

ода (молчит).

3-й полицейский: Может быть, я позвоню вашей сестре. Может, кого-нибудь откомандирую спросить у нее, говорит ли она по-французски. Или, может, вы избавите меня от этих хлопот. Может, просто сами мне скажете. Я поверю вам на слово.

(Диктофон отключается.)

Интервью 7 (Мать)

[От инт. Когда я завел речь о подробностях, которые сообщил Дзиро, – об избиении отца, возможном отказе Сотацу от признания, приезде сестры и прочих подробностях его версии, госпожа Ода очень разволновалась. Сказала, что Дзиро никому не желает добра, что он идет против всей семьи и всегда шел. Сказала, что он завидует счастью сестры и начисто лишен чувства ответственности перед родными. Я не должен верить ни одному слову, которое он скажет. Я спросил у нее, не могла бы она что-то сообщить о конкретных вещах, которых он коснулся в своем рассказе, – я ведь хочу установить истину. Я хочу как можно более четко установить истину. Она ведь не против?]

[Она сказала, что не против.]

?

инт.: Первый вопрос: что случилось в магазине?

г-жа ода: Вы имеете в виду тот день, когда с моим мужем произошел несчастный случай?

инт.: Да, несчастный случай. Как это случилось?

г-жа ода: Против нас ополчился весь город. Люди думали, что мы виновны не меньше, чем Сотацу. Может, так и было, может, так могло быть, и значит, мы все были виноваты одинаково. Так считал мой муж. Он считал, что главная вина на нем. Нас внезапно стали презирать. Мы были ниже всех. Со мной никто не разговаривал. Люди, с которыми я разговаривала много лет, – я встречала их на улице, а они – они делали вот так, шаг вбок. Проходили, отступив дальше обычного. Может, кому-то другому это осталось бы незаметно, но не мне. Совершенно очевидно это было – это расстояние. А вдобавок некоторые даже, они даже плевались в нас. Дети.

инт.: Дети в вас плевались?

г-жа ода: Это случилось один раз. Из окна в меня плюнул ребенок. Господин Ода постучался в дом, но никто не открыл.

инт.: Но мы говорили о несчастном случае.

г-жа ода: Муж пошел в магазин за рисовой мукой. У нас кончилась рисовая мука, и он хотел купить ее, чтобы я могла приготовить обед. В магазине продавец, злобный коротышка, он мне никогда не нравился, никогда… Он отказался продать мужу муку. Муж положил деньги на прилавок и взял муку. Продавец пошел за мужем, говорил, что его деньги грязные. Швырнул деньгами в мужа. Наверное, он всегда моего мужа недолюбливал. Он швырнул ими в него, деньгами, и стал орать: не ходите больше никогда в этот магазин. Муж попытался с ним поговорить. Сказал: “Вы же знаете, что он не делал этого. Сотацу такого не делает. Это ошибка”. Но тот не желал ничего слышать. Просто взялся колотить моего мужа палкой, какой-то тростью. Начал первый, потом погнался за мужем. Муж попытался убежать, но другие схватили его, не давали подняться и колошматили, пока не приехала полиция. Полиция даже не стала выяснять, кто это сделал. Полицейские всем сказали: идите отсюда. Полиция решила, что это было правильно – то, что с ним сделали.

инт.: А в больницу его не взяли?

г-жа ода: В больницу его не взяли. У него отовсюду шла кровь. Он даже сам себя не помнил. То очнется, то забудется. Врач взглянул на него – открыл заднюю дверцу “скорой”, взглянул на него и говорит, что не примет его в эту больницу и пусть все знают, что он не сделает такую вещь для семьи Ода. Вот совсем не понимаю. Я вас спрашиваю, как такой человек может быть врачом? Моего мужа отвезли в другие места, где были настоящие врачи, в честную больницу, не такую, как эта. Там ему помогли. Столько лет прошло, а я больше никогда не обращалась в эту больницу, ни разу. И друзьям своим говорю: не обращайтесь туда. Она плохая.

инт.: Но главное, о чем я хотел спросить у вас, – про то, как Сотацу сказал Дзиро, что не делал этого.

г-жа ода: Мы не поверили Дзиро. Он всегда был трудным ребенком, в школе учился плохо, все время врал. В детстве был врунишкой, каждый день рассказывал что-нибудь такое, во что как-то трудно поверить. Все приходилось рассматривать под тремя разными углами, и даже после этого оказывалось, что это ложь. И вот ему втемяшилось в голову, что он в чем-то там убедит Сотацу. Мы ему не поверили. Вдобавок он выбрал самый неудачный момент, чтобы всем про это рассказывать. В больничной палате, когда мой муж при смерти? Он не умер, нет. Но он чуть не умер, побывал на грани. Дочь приехала из Токио только чтобы повидать отца, просто из-за его травм. Она не ходила на свидание к Сотацу. Она при этом присутствовала, и ей это тоже не понравилось – то, что Дзиро затеял. Не мы одни так…