скачать книгу бесплатно
– Какую еще дорогу?
– Не иначе как начальство едет, – сказал Исмаал, – потому и дорогу решили в порядок привести. Слыхал я, ждут какого-то генерала, то ли из Тифлиса, то ли из Владикавказа, не знаю.
– О, чтоб ему не доехать! – вздохнула Кайпа.
– Генерал, говоришь, едет, – вступил в разговор Гойберд. – Интересно, с чем он к нам едет, что хорошего привезет?…
– А чего хорошего ты от него ждешь? – усмехнулся Исмаал. – Может, хоть раз видел добро от начальства?
Просто едет, чтобы мы его не забыли. Не то вдруг не увидим, да и позабудем.
– И с чего он сидел до осени? Вон ведь как развезло. Разве сейчас время с дорогой возиться?
– Эх, Гойберд! Ты думаешь, его волнует, легко это или трудно осенью дорогу наводить. Да пусть жители всех окрестных сел хоть на четвереньках по грязи ползают, начальству до того и дела нет! Ну, ладно. Хватит разговаривать, ехать надо, пока за нами человека не прислали. Поторапливайтесь. Я-то уже одного гонца отослал. А Мурад, видно, испугался, как бы его не арестовали за непослушание. Но что поделаешь: он вдовий сын, да притом единственный.
Арбы медленно тронулись. Правда, конь Исмаала мог бы идти резвее, но мерин Хасана шел не быстрее быка. Раньше он был не такой, но, видать, оттого, что его долго не запрягали, отвык от упряжки, а может, чувствовал над собой другую руку.
Если бы арбой правил Беки, и Хусен не был бы таким грустным. Отец всегда напевал про себя, а мальчик слушал его. Иногда Беки давал ему вожжи. Он брал их обеими руками и поочередно дергал то правой, то левой, пока лошадь совсем не запутается, не зная, куда ей идти, и не остановится…
– Ты не дергай, сынок, – говорил тогда отец, – лошадь знает дорогу, пусть идет свободно.
«Зачем тогда нужны вожжи?» – удивлялся Хусен.
– Нно, эмалк,[20 - Эмалк – необъезженная лошадь.] – погонял Беки, и мерин снова пускался в путь.
«А Гойберд не называет ее эмалком, – продолжал размышлять Хусен, – только все ворчит: чуфф, чуфф. Разве так управляют?»
Мажи тоже идет с ними. Он хоть и пеший, а не отстает. Гойберд знает, что сын плетется за арбой, а потому нет-нет да обернется и погрозит ему кнутовищем. Мальчик чуть поотстанет, но, едва отец отведет от него взгляд, опять догоняет. Иногда, смотришь, и подвиснет к бастроку,[21 - Бастрок – шест, рычаг; на возу – гнет, прижим.] что выдается из арбы.
9
Дом Сями и его братьев стоит почти на краю села. За ним всего три двора, а дальше поле.
Еще задолго до своих ворот Сями заволновался. И не напрасно. У калитки стоял Элмарза. Сями пригнулся, да что толку – борта у арбы совсем невысокие, ребенка не скроют, не то что взрослого.
– Куда это ты едешь? – спросил Элмарза, когда арба поравнялась с ним.
– Никуда, – пробормотал Сями.
Бедняга был насмерть запуган своими братьями. Они вымещали на нем всю свою злобу. Может, оттого, что он будто бы позорит их, работая на чужих людей? А уж какой тут позор, если Сями только этим и зарабатывал себе хлеб. Ругать-то братья его ругали, а кормить не кормили.
Гойберд остановил лошадь и сказал:
– Кукуруза у детей Беки осталась в поле, вот мы и собрались туда.
– Какая еще там кукуруза! Надо ехать дорогу мостить! А ну, слезай с арбы! – крикнул Элмарза.
Сями, тяжело дыша, молча смотрел на брата. Ноздри вздулись, как у загнанной лошади, нижняя губа задрожала.
– Ты что, не слышишь? Поедешь дорогу мостить.
Сями соскочил с арбы и быстро пошел в сторону степи.
– Ты куда?
Элмарза двинулся за ним, но Сями, не оборачиваясь, ускорил шаг.
– Ну, погоди у меня, пес, кормящийся чужим сискалом, – погрозил ему вслед кулаком Элмарза.
Сями на миг остановился, будто его подбили под коленки, укоризненно посмотрел на брата и вновь двинулся дальше.
Очень обидели его слова Элмарзы. Да, он ест чужой хлеб, но не даром. В поте лица трудится за это. И нет человека, кому бы Сями отказал в услуге, кому бы не отработал угощения. Вот и сейчас. Он не просто должен помочь детям Беки. Честный человек обязан за добро платить добром. Он ел сиротский сискал, как же не помочь людям, не поехать с ними в поле?
Далеко за селом Сями остановился и подождал, пока Гойберд не поравняется с ним. Нижняя губа у Сями все еще подрагивала. Хусену от этого казалось, что она стала больше обычной.
Не успели и версты проехать, как им навстречу вынырнули два всадника. Один был старшина Ази, другой – казак с саблей на боку и с винтовкой за спиной.
– Эй, куда едете? – крикнул Ази еще издали, остановившись посреди дороги. – Может, вы считаете для себя унизительным делать то, что другие сегодня будут делать?
– Мы не такого звания, чтобы считать унизительным труд людей, где бы они ни работали, чем бы ни занимались, – спокойно ответил за всех Исмаал, сидевший на первой арбе.
– Тогда поворачивай лошадей, да поживее!
– Повернуть-то оно можно, да знать бы, куда ехать велишь?
– В могилу моего отца! Разве вам не передали приказ мостить дорогу?
Ази никогда не отличался добрым нравом. Но на этот раз он был особенно не в духе. Если люди за два дня не поправят дорогу, не отделаться только плевком в лицо. Пристав, чего доброго, и с должности прогонит. Ну а уж коли наместнику и правда доведется проехать по разбитой дороге, где такие ямы, что колеса проваливаются по самую ось, тогда одному только богу известно, чем все это кончится для старшины.
Исмаал сделал вид, будто в первый раз обо всем слышит, и сказал:
– Чего с ней возиться! Не сегодня-завтра снег выпадет, вот и выровняет.
Ази, похоже, поверил, что Исмаал ни о чем не слыхал.
– Наместник едет! – сказал он таким торжественным тоном, словно возвестил о пришествии самого пророка.
– А, чтоб ему пусто было! Не может подождать, пока снег выпадет? Тогда бы на санях приехал. И самому хорошо, и людям никаких забот.
– Он тебя не спрашивает, когда ему ехать. Ну, заворачивай лошадь, да смотри мне, без долгих разговоров, – Ази помахал кнутовищем, а казак схватил лошадь под уздцы.
– Отпусти лошадь, – Исмаал дернул вожжи.
– Не спорь с властью, – погрозил пальцем Ази, – не то смотри, далеко от нее не уйдешь.
Понимая, что со старшиной тягаться бесполезно, Исмаал решил пробудить в нем человечность.
– Будь великодушным, Ази, отпусти нас. Мы не для себя едем в поле. Детям Беки надо помочь. Кукуруза у них пропадает. Наш долг не оставить сирот.
– И не проси. Если бы там пропадала кукуруза моего отца, и тогда я ничего не мог бы поделать. Сегодня и завтра у вас ничего не выйдет.
Исмаал вспылил:
– Да? Скажи тогда, что ты сделаешь с Саадом, овцы которого за эти два дня и соломы не оставят от кукурузы Беки?!
– Это не моя забота. Саад лучше знает, что ему делать со своей землей.
Казак тем временем повернул лошадь Исмаала и свел ее с дороги. За ним двинулся и Гойберд.
– Все вы заодно! – сказал, насупившись, Исмаал. – Да смотрите, как бы не пришлось вам сообща и ответ держать перед народом.
– Эй, Исмаал! Будь осторожен! Тебе ведь, наверно, известно, какая участь постигает тех, кто ведет подобные разговоры?
Исмаал криво усмехнулся.
– Мне все известно. Тебе это здорово удается. Только не забывай, что ингуши не прощают зла!
Неизвестно, сколько бы еще длился их разговор, если бы Сями, соскочив с арбы, не положил ему конец. Он стремглав кинулся в сторону поля. Ази и казак бросились за ним, догнали и вернули обратно. Казак, размахивая плетью, пытался загнать его на арбу, но Сями упорно мотал головой. Он съел сиротский хлеб. А наместник еще ни разу не кормил его. Сями не работает на тех, кто его не кормит, он работает за еду.
– Делай, что тебе велят, – крикнул разъяренный Ази.
Сями и его не послушал. Он был похож на зверя в окружении охотников: губа тряслась, как в лихорадке, ноздри расширились…
– Марш на арбу! – с этими словами казак ткнул его кнутовищем в грудь.
– Собак! – вырвалось у Сями.
Это было одно из пяти-шести русских слов, которые он знал.
В мгновение ока Сями вырвал у казака кнут и хотел изломать кнутовище. Казак схватился за саблю. Ази кричал, чтобы Сями вернул кнут, но подойти к нему поближе не решался. Подбежали Исмаал и Гойберд. Стали уговаривать Сями, успокаивать. Казак не унимался, хотел арестовать беднягу, не мог простить, что тот назвал его собакой. Исмаал с трудом уломал казака. С пятого на десятое по-русски объяснил ему, что на Сями нельзя обижаться, что он, дескать, не в своем уме.
Сями не понимал, о чем говорил Исмаал, но когда тот из-за недостатка слов покрутил пальцем у виска, обиделся.
Ази тоже махнул рукой.
– Что с него взять, – сказал уже по-ингушски старшина, – сумасшедшего надо привязывать.
И это Сями тоже хорошо понял.
– Я не сумасшедший! – погрозил он кулаком Ази, потом повернулся к Исмаалу. – Слышите, вы? Я не сумасшедший! – уже чуть не плача добавил он и, ни на кого больше не взглянув, пошел прочь.
Отойдя метров на пятьдесят, остановился, посмотрел в сторону села. Подумав, видно, что Элмарза все еще торчит у ворот и пошлет его работать, Сями зашагал к полю.
Он, наверно, и не разбирал, куда идет и зачем, ему все было безразлично, лишь бы уйти от Элмарзы, от Ази, от казака, от людей…
Хусен смотрел вслед Сями и весь горел ненавистью к Ази и гордостью за Сями, который не испугался старшины. «Если бы и Дауд так защищался, – подумал мальчик, – его бы не арестовали».
Хасан тоже думал. Но он думал о другом: о неубранной кукурузе, о том, что овцы Саада уничтожат ее и тогда всем им беда…
До самого Сагопши дорога ровная, разве только кое-где встретится рытвина от старой колеи. Но в селе дорогу дважды пересекают рвы: один большой – его пробил ручеек, другой чуть поменьше. Дальше дорога сворачивает на Пседах. Туда ведет еще один путь, что со стороны кладбища. Он прямее, и по нему до Пседаха ближе. И поди ж ты, знай, по какой из дорог вздумается проехать наместнику. А потому исправляют обе. Благо ведь, не своими руками делают это пристав и старшина. Людей хватает, а не хватит – сгонят еще.
Гравий возили на арбах из оврага, что в Родниковой балке, за Пседахом. Туда-то и послали Исмаала и Гойберда.
Наместник был в этих краях в последний раз года два назад. С тех пор дороги не приводили в порядок. У крестьян и без того дел хватает, одной лошаденкой не справишься: вспахать надо, взбороновать, посеять, дров навозить из лесу, корм для скота запасти – всего не перечислишь.
Люди надеялись, что власти возьмут заботу о дорогах на себя: не малый ведь налог берут с каждого хозяйства!
Да не тут-то было. На налоги содержат старшину, пристава и всякое другое начальство.
Вот и получается: бросай все дела и чини дорогу. А кому по ней ездить? Даже раз в неделю на базар в Пседах сельчане ездят по другой дороге.
Только и нужна она, что наместнику разок проехать по ней да назад убраться. Еще и неизвестно, точно ли он приедет, а пристав на всякий случай старается, из кожи вон лезет, надеется ца похвалу начальства или. чего доброго, на повышение в чине. Впрочем, он уже и без того считает, что его есть за что похвалить: не он ли поймал Дауда? И уж если Дауд не преступник, кого же еще можно считать преступником: с бунтовщиками якшался, в Сибирь угодил, да бежал оттуда. А теперь еще и разговоры крамольные против царя ведет…
Уже темнело, когда Хасан и Хусен на пустой арбе въехали к себе во двор. Гойберд слез у своего двора: стыдно ему было соседке в глаза посмотреть.
Кайпа, давно ожидавшая, что с минуты на минуту въедут во двор груженные кукурузой арбы, всплеснула руками:
– Почему вы порожними вернулись? Где остальные? Что случилось?
Хасан молчал – его душили слезы.
– Мы гравий на дорогу возили, – сказал Хусен, не поднимая глаз.
– Как? – вырвалось у побледневшей Кайпы. – А кукуруза?
– Ази вместе с казаком силой повернул нас. Полупадишах,[22 - Полупадишах – так называли ингуши наместника Кавказа.] мол, едет.
– Да будь они прокляты, и полупадишах этот, и Ази. О всемогущий! Неужели ты не видишь всей этой несправедливости?!
Несчастная женщина простояла так недолго, она подняла голову и первое, что увидела, были лица сыновей и… глаза, полные невыразимого горя, беспомощности, молчаливого участия и решимости, глаза рано повзрослевших детей.
Кайпа утерла слезы, выпрямилась.
Все вокруг твердили ей, чтобы она не падала духом, была терпеливой… Но только сейчас, глядя на своих мальчиков, Кайпа до конца поняла, что она – их единственная опора и ей надо держаться, надо быть мужественной…
– А ну, Хасан, помоги, давай распряжем лошадь, – сказала она, – а ты, Хусен, отведешь ее в сарай. Да не забудьте накрыть ей спину одеялом, не то застудится – ведь вся как взмыленная от усталости, – с этими словами Кайпа пошла в дом растапливать очаг.
Немного погодя следом за ней вошли и сыновья.
– Ничего, завтра одни поедем убирать кукурузу. И пусть попробуют: не только Ази, но и сам пирстоп не остановит меня, – сказала мать, ставя перед детьми разогретые галушки и куски вареного курдюка.
– А как же Султан, нани? – спросил Хусен.
– Возьмем с собой и Султана. Завернем в одеяло и возьмем.
Ужин Кайпа приготовила на всех, кто утром уехал в поле, а ели они втроем.
«Вот жаль, что нет Сями», – подумал Хусен, глядя на большую миску перед собой.
