скачать книгу бесплатно
– Как? Я просто спросила… Ты много сделал, когда она погибла? Приехал, походил угрюмым пару дней, ни с кем не разговаривая… Типа, посмотрите на меня, какой я несчастный, а потом свалил на тринадцать лет… И ведь даже на похороны не явился!
– Я не был на похоронах, потому что ее отец…
– О чем ты говоришь? Какой отец?! Да вам же обоим всегда было наплевать на то, что он скажет! Она ведь даже против их с матерью воли с тобой уехала в эту вашу Москву, потому что любила тебя, а ты…
– И я ее любил!
– Если б любил, не допустил бы того, что случилось!
– Можешь считать, что я такой умный, раз сижу тут и спокойно разглагольствую, но я на самом деле не могу быть хорошим советчиком, потому что не все, что я сделал в своей жизни, считаю правильным. Я такой же человек, как и все вокруг. Со своими качествами и недостатками… И, если кто-то считает меня заслуживающим своего доверия человеком – отлично, я постараюсь сделать так, чтобы во мне не разуверились. А если нет, то так тому и быть… я не обязан абсолютно всем нравиться! В конце концов, если ты вдруг стал для кого-то плохим, значит, до этого момента были причины считать тебя хорошим.
Юлька снова вздохнула и спрятала лицо в ладони, а я молча допил кофе и, поставив на стол пустую чашку, стал ворочать ее одним пальцем из стороны в сторону.
– Прости, я иногда бываю невыносима… а сейчас, наверное, особенно…
– Не извиняйся. На то есть причина…
Я не знал, что еще можно сказать.
Юлька, очевидно, тоже.
Поэтому так мы и просидели в тишине еще минут пятнадцать, слушая, как Слава продолжал в соседей комнате изводить Виктора своими вопросами. И не могу не признать того, что испытал огромное облегчение, когда все закончилось.
Первым из комнаты вышел Виталик. Он был мрачнее тучи. За ним появился Бахти. Хмурый, ладони заправлены в карманы джинсов – тоже погруженный в свои мысли. И наконец, сам Слава, как всегда небрежной походкой, но уверенный в себе.
– Шо вы тут, как на поминках? – задал он, как мне показалось, совсем неуместный вопрос. – Еще никто не умер…
И тут во мне что-то вскипело. Я отодвинул чашку и, резко поднявшись, уже собирался ответить ему в грубой форме, чтобы он выбирал слова, но он меня опередил.
– С Витей мы закончили… – сказал он и направился к выходу. – Можем двигать…
Парни, не проронив ни звука, последовали за ним. А я так и остался стоять с открытым ртом, даже не успев ничего сказать. Дурацкая ситуация.
– Иди уже… – махнула мне рукой Юлька, увидев в моем взгляде немой вопрос. – И не высказывай ему ничего… Не надо. Только разозлишь…
– Как скажешь… – пожал плечами я.
4
Ребят я догнал только на улице.
Когда я вышел из подъезда, Бахти стоял и похлопывал себя по карманам, будто что-то потерял, а Слава в очередной раз напоминал Виталику, что пока он не разберется в деталях, ничего не должно попасть в местную прессу. Виталик, не вынимая изо рта зажженную сигарету, послушно кивал ему в ответ головой.
– Но почему? – все-таки возразил я, проигнорировав совет Юльки.
Слава медленно обернулся и посмотрел на меня исподлобья.
– Объясни, почему?! Ведь если ребенка похитили, и об этом сразу же станет известно на каждом углу, похититель скорее всего испугается и вернет ребенка… Разумеется, не придет с ним в полицию, мол вот, был не прав – извините, а точно так же, как и забрал, тихо оставит где-нибудь…
– Или закопает в лесу!
Ответ был настолько тверд, что не оставлял мне поля для маневра.
К тому же все сразу обернулись на шум хлопнувшей двери подъезда.
Это был Юлькин муж. Увидев нас, он на мгновение замер.
– Вы еще здесь… – вздохнул он, прислонившись к стене рядом с дверью, и закурил. – А я вот вышел, чтоб дома не дымить…
– Ладно, пацаны, – проговорил Слава и сплюнул себе под ноги. – На сегодня все. Я на службу, а вы, смотрите мне! Соблюдаем режим секретности. Напортачите – шкуру, спущу! Все, бывайте…
На этом он повернулся и, даже не пожав никому руку, направился к видавшему виды внедорожнику, припаркованному у соседнего подъезда.
– А я походу телефон забыл в квартире… – сказал Бахти. – Сейчас вернусь…
– Я, наверное, домой, – пробормотал Виталик, туша окурок носком ботинка. – Для поправки выпью чего-нибудь из бабулиных запасов, а то от вчерашнего никак не отойду… А ты?
Я подумал и ответил:
– Нет, не охота…
Мы проводили взглядами автомобиль Славы и простояли в тишине еще несколько минут, пока Виктор курил и отрешенно смотрел куда-то сквозь нас. А когда из подъезда снова вышел Бахти, держа в руках свой телефон, Виталик спросил, не закинет ли тот его домой.
– Не вопрос… – ответил Бахти. – Прыгай.
И Виталик поспешил плюхнуться на пассажирское сиденье, как только тот открыл машину.
– А ты чего? – Бахти вопросительно посмотрел на меня.
– Я поброжу тут еще немного … Подышу воздухом…
– Ну, смотри… – он пожал плечами, после чего обратился к Виктору, который уже докурил и, затушив сигарету, продолжал подпирать стену, скрестив на груди руки. – Там Юлька разревелась, одна сидит на кухне. Пошел бы к ней, успокоил…
Ничего не ответив, Виктор только кивнул ему в ответ головой.
А я, не зная, почему до сих пор не тронулся с места, продолжал стоять как вкопанный и наблюдал за тем, как огромный «Мерседес» Бахти медленно отъехал и скрылся за соседней пятиэтажкой. Потом перевел взгляд на мужа Юльки и даже вздрогнул, когда он неожиданно заговорил со мной.
– Я тебя помню.
– Да?
– Ты еще в школе встречался с Юлькиной подругой… Вероника, кажется?
И вот опять – все к одному.
– А я тебя не помню…
– Мы и не пересекались вроде никогда… Я в технаре учился, когда вы школу заканчивали. Виктор, – он протянул мне руку. – А то там наверху так и не получилось познакомиться. Этот ваш Слава сразу жестко за дело взялся… без прелюдий…
– Александр, – я подошел ближе и ответил на рукопожатие. – Мне показалось, что он действительно перегибает палку. Поэтому прошу прощения…
– Ты-то зачем извиняешься?
– Неудобно за него… А с чего он вдруг разошелся?
– Ну, это я, скорее всего, спровоцировал.
– Как?
– Он как сел напротив меня, так поначалу начал спокойно вопросы задавать. Сначала, даже душевно так про Пашку все: возраст, вес, как ест, как спит, капризный ли, про распорядок дня? Про мои обязанности, а потом уже, что делали с утра, днем… ну и как вообще все случилось? Расспрашивал, что делал, когда Юлька мне позвонила, как новость воспринял, и все такое… И еще участливо так головой кивал.
А потом давай по второму кругу все то же самое… Ну, думаю, понятно, что все версии рассматривает, даже самые невероятные, и проверяет, не начну ли путаться в показаниях. В общем, он задает вопросы, а я отвечаю. Только он уже как-то сухо так говорить стал – как для протокола…
И тут вдруг на тебе – смотрит мне в глаза и спрашивает: а может ты сам Пашку-то пристукнул? Я аж дар речи потерял. А он все смотрит и продолжает: знаю я вас таких, выбесит ребенок своими криками, пристукнете, тело закопаете, жену припугнете, и все – остается только убитого горем папашу разыграть… И еще смеется: чистосердечное признание облегчает наказание!
Тут-то я и вспылил. Послал его на три буквы, встал с дивана, но он тоже со своего стула вскочил и как пихнет меня обратно. И давай орать… Будто бы не знает, какой я отец, и что ни Настю, ни тем более Пашку пальцем никогда не трогал… и не трону никогда. Свои же – родные! А со Славой этим вместе ж вон по выходным в парке иногда гуляем с малыми. У него самого пацану два года, хоть они и не женаты с его девкой-то.
Ну, да не об этом сейчас. Короче, покричал, судом и зоной попугал, а потом резко успокоился, прям по-приятельски по плечу так потрепал, мол не ссы – работа у меня такая, и все…
– Псих – одним словом, – подытожил я.
– Черт с ним… Лишь бы Пашку нашел… Мне-то что? Я мужик – все стерплю и переживу, если надо… А Юлька – не знаю… И так себе места не находит, а если не дай бог… представить страшно… Даже не знаю, что делать…
– Иди к ней, – я кивнул на дверь подъезда. – Бахти сказал, что она там плачет, бедняга…
– Да. Пойду…
– Давай, беги…
– Ага, – кивнул Виктор и, уже заходя в подъезд, на секунду обернулся. – Рад знакомству.
– Взаимно. Не смотря на повод…
Когда дверь за ним захлопнулась, я еще с минуту постоял на месте, а потом пошел через дворы в сторону центра, понятия не имея о том, куда и зачем иду. Просто побрел, глядя себе под ноги и размышляя о том, как вся эта затея со встречей выпускников вылилась в подобное дерьмо.
Пока шел, вдруг вспомнил, что до сих пор не перезвонил Кристине, и почувствовал себя редкостным козлом, раз без какой-то особой на то причины заставлял волноваться беременную девушку. Попытался себя успокоить тем, что если бы она сильно волновалась, то перезвонила, но мне ли было не знать, что не в ее правилах перезванивать по нескольку раз. И раз уж я не ответил на утренний звонок, то именно мне полагалось теперь набрать ее номер. Что я и сделал, усевшись в одном из дворов на скамейку у детской площадки.
Мы проговорили минут пять не больше.
Кристина ответила сразу, и была рада меня слышать. Либо ей мастерски удавалось скрывать от меня свои негативные эмоции. В частности, из-за того, что я целый день не давал о себе знать. Она вообще в последнее время производила впечатление всем довольного человека. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, так как обычно до резкости энергичная и порой не в меру шумная, она вдруг стала тихой, умиротворенной, плавной в движениях и на редкость избирательна в словах. Я даже подумал, что это как-то связано с ее беременностью. Во всяком случае, она это объясняла тем, что просто стала быстро утомляться, ведя привычный образ жизни.
Она поинтересовалась моим состоянием после вчерашней гулянки, я описал его, как близкое к коме. Получил свою порцию сочувствия. Затем поделился своими впечатлениями от встречи с одноклассниками, но рассказывать про историю с Юлькой не стал. Учитывая ее интересное положение, решил, что не стоит тревожить Кристину подобными рассказами. В общем, поболтали обо всем понемногу и попрощались, сказав, что любим друг друга.
И сам не знаю почему, такая вдруг навалилась на меня тоска, что стало просто невыносимо. К тому же последствия вчерашней пьянки по-прежнему причиняли мне невыносимые страдания. Захотелось просто отключиться на время, чтобы, очнувшись через какое-то время, снова почувствовать себя здоровым и полным сил. Но оставалось только смириться и ждать, когда все пройдет само собой.
Я снова встал на ноги и побрел дальше, по-прежнему не зная, куда и зачем иду. Просто шел и даже не обращал внимания на редких прохожих. Обошел котельную, которая снабжала теплом и горячей водой весь микрорайон, прошел через уже опустевший маленький рынок на пятачке между четырьмя пятиэтажками, свернул через дворы к поселковой хлебопекарне и от нее прошагал до центральной улицы, разрезавшей поселок пополам. Там постоял на углу у дома культуры, повернул налево и зашагал вдоль нее в сторону автостанции, пока не остановился у ступеней в подземный пешеходный переход.
Вот уж действительно чудо в нашем поселке – подземный переход. И кто только додумался его здесь построить? Я сразу вспомнил, как вчера ребята говорили про то, что из местных им почти никто не пользуется. Разве что только летом, когда из-за сплошного потока машин перебежать проезжую часть становится практически невозможно. Тогда толпам разморенных на солнце отдыхающих приходится спускаться под землю. А если не дай бог ливень или наводнение, так его вообще затапливает почти под самый свод.
В очередной раз, повинуясь какому-то странному чувству необходимости сделать что-то совершенно бессмысленное и даже бесполезное, я стал спускаться. Просеменил по ступеням, завернул за угол и вдруг остановился, как вкопанный.
В середине перехода у самой стены на куче каких-то рваных одеял, сгорбившись, сидела неопределенного возраста женщина. Одета она была в лохмотья. На голове шапка из грязных свалявшихся волос, а на лице все признаки пагубного пристрастия к алкоголю. Но не это меня поразило. Скорее то, что в одной руке она держала тлеющую сигарету, а второй прижимала к груди совсем крошечного младенца, завернутого в далеко не первой свежести разноцветные пеленки.
Я очень медленно подошел ближе и остановился.
Женщина тут же затушила окурок в пол возле себя и, подвинув ко мне картонную коробку, в которой лежали несколько скомканных банкнот и поблескивали мелкие монеты, жалобно проскулила:
– Не дайте малышу умереть с голоду… Подайте, пожалуйста… Очень вас прошу, молодой человек!
А я стоял, смотрел на этот кошмар и не знал, что мне сделать.
С одной стороны, я всегда считал, что побираться – это ниже человеческого достоинства. Если у тебя есть руки и ноги, а также силы просить милостыню, значит, ты можешь работать, а если можешь работать, значит, с голоду ты уже не умрешь. К тому же внешность этой женщины, просившей сжалиться над ее ребенком, не вызывала ни малейшего сомнения в том, куда будут потрачены все ее дневные накопления – уж явно не на ребенка.
И сам ребенок – такой маленький, совсем кроха (наверное, ровесник Юлькиного Пашки – я не разбираюсь в том, как выглядят шестимесячные дети), лежал спокойно на руках у своей матери-алкоголички и даже не представлял, что в его жизни все могло быть иначе. Что у него могла быть своя комната, кроватка, куча игрушек, и от мамы пахло бы не перегаром и куревом, а ароматными духами. А он здесь – в сыром подземном переходе, замотан в какое-то тряпье, и все равно счастлив, потому что на руках у матери, какой бы она ни была.
Не считаю себя жестоким человеком, но я крайне редко испытываю жалость по отношению к людям. Очень не люблю, когда начинают жалеть меня. И уж тем более терпеть не могу, когда человек пытается вызвать у кого-то жалость к себе, потому что считаю жалость потаканием слабости. Но в этот момент внутри меня как будто что-то перевернулось и я, пошарив по карманам, бросил в коробку сотенную купюру. Потом подумал и бросил еще одну.
Женщина сразу опустила тихо спящего малыша себе на колени и обеими руками принялась собирать из коробки бумажки. А я резко отвернулся и пошел дальше, стараясь не оглядываться, чтобы не видеть всего этого. И уже поднимаясь по ступенькам на противоположной стороне, поймал себя на мысли, что эта женщина, пропади ее ребенок так же, как Юлькин Пашка, возможно, горевала бы гораздо сильнее, потому что лишилась бы своего основного источника дохода. Очень цинично, но все же больше похоже на правду. Так что столь щедрое подаяние я для себя объяснял только лишь надеждой, что в процентном соотношении из этих денег ребенку на еду достанется чуть больше. Но и эта надежда вскоре развеялась, как дым, когда я вдруг понял, что не услышал в свой адрес ни единого слова благодарности.
На автостанции было пусто. Ни людей, ни автобусов. Только чуть поодаль стояла пара автомобилей с шашечками такси. И я уже было подумал вернуться через тот же подземный переход на противоположную сторону, чтобы пройти к морю и посидеть там, на камнях у воды, но тут к остановке подкатил местный рейсовый автобус.
Почему-то я сразу направился к нему, как будто только его и ждал. Впрочем, это решение само собой пришло в голову. Мгновенно. Так что через несколько секунд я уже сидел в этом автобусе. А все потому, что я знал конечную точку его маршрута. И как бы странно это ни звучало, нам было по пути – на кладбище.
5
Через пять минут я сошел на конечной остановке.
Проводил взглядом развернувшийся и укативший прочь автобус и побрел по круто уходившей в гору бетонной дороге, мимо стоявших по левую сторону мрачных домов и не менее мрачных огороженных низкими заборчиками могилок справа.
К тому моменту, когда я вышел на центральную аллею между кипарисами, над кладбищем уже сгустились сумерки. Стало даже как-то жутковато. Но я знал, что если отложу это дело на завтра, то есть вероятность, что с утра откажусь от своей затеи. А спонтанные решения, хоть иногда и кажутся дурацкими, но в большинстве случаев оказываются верными. По крайней мере, приносят больше удовлетворения, даже если приводят не к тому результату, который ты ожидал.
Отыскать нужную могилку оказалось задачей не из простых. Все очень изменилось за те тринадцать лет, что я здесь не появлялся. Да и был здесь всего один раз, на следующий день после похорон, когда еще не было ни надгробия, ни ограды, а просто темный холмик земли, выложенный цветами, и несколько прислоненных к временному деревянному кресту траурными венками. Но я справился и, спустя двадцать минут блужданий среди могил и деревьев нашел ту, которую искал.
Сейчас здесь все было иначе. Кованая ограда с калиткой, мраморное надгробие с фотографией Вероники в овале, вокруг могилки постриженная травка, а в уголке стройный кипарис в человеческий рост и маленький столик с лавочкой. Видимо, за могилкой постоянно ухаживали, чего нельзя было сказать о соседних, заросших сорняками и колючей ежевикой.
Я вошел и сел.
Посмотрел на ее улыбающееся личико, которого не видел уже много лет и вдруг почувствовал угрызение совести оттого, что не удосужился даже купить цветов. Проглотил подкативший к горлу горький ком и неожиданно почувствовал, как на глазах навернулись слезы. А я вроде никогда не был таким сентиментальным. Даже тринадцать лет назад, стоя на этом самом месте, я не плакал. Просто стоял с чугунной головой и смотрел, а тут вдруг что-то нахлынуло и слезы покатились из глаз сами собой. Я стал их поспешно вытирать, потому что не хотел, чтобы меня видели плачущим, и даже отчаянно зажмурил глаза, чтобы их остановить, но бесполезно. Впрочем, кроме меня, вряд ли кто-то стал бы шататься в темноте по кладбищу. Поэтому я оставил свои жалкие попытки сохранить образ брутального мужчины и дал волю эмоциям.
Спустя пару минут меня уже отпустило. Глаза высохли, а в груди образовалась какая-то пустота, словно меня насквозь прошиб снаряд.
Если честно, то по пути на кладбище я представлял себе, как буду стоять и разговаривать с Вероникой. В голове крутилось столько всяких мыслей, столько слов, из которых я выстраивал свою речь. Но сейчас в голове было пусто. Возможно, от осознания того, что разговаривать с холодным камнем надгробия бесполезно. Тем более просить за что-то прощение. Все нужные слова необходимо говорить вовремя. Живым людям. В глаза. А не спустя тринадцать лет, обращаясь в пустоту.
Поэтому я сидел и молчал.
И в этом безмолвии, нарушаемом только шелестом листвы деревьев, медленно нахлынули тоскливые воспоминания о том, как когда-то очень давно мы с Вероникой были по-детски счастливы.
Это были странные и удивительные отношения, точку отсчета которым я до сих пор так и не мог определить. Наверное, с самой первой встречи, когда я пришел в новую школу и новый класс. Как-то все само собой получилось. Болтали на переменах, гуляли после школы, иногда вечером ходили в кино, постоянно слыша, как нас называли женихом и невестой. И так продолжалось несколько лет подряд, без какого-либо намека на то, что принято называть сексуальным влечением. А потом наивная детская дружба трансформировалась в необъяснимую привязанность друг к другу. И даже короткое расставание на день или два становилось хуже самой невыносимой пытки. И вот, однажды, это было весной, когда мы заканчивали десятый класс, я, как обычно, провожал Веронику домой и уже на подходе к дому, мы вдруг замедлили шаг.
