Морос, или Путешествие к озеру

скачать книгу бесплатно


Луис Риарт, промолчав, наблюдал за тенями, мелькающими на противоположной стороне улицы. Город продолжал бодрствовать. Цокали экипажи. Цикады были неутомимы. В парке еще раздавался смех. Планеты и звезды, рассыпавшиеся по всему небу, свидетельствовали о величии мироздания, на которое озабоченный парагвайскими недрами представитель «Шелл Ойл» даже и не пытался взглянуть. Англичанин в очередной раз пыхнул сигарой.

– Конечно, мы не ангелы и продвигаем свои интересы, о которых я уже имел честь вас уведомить, – не дождавшись ответной реплики, продолжил он. – Планы «Шелл Ойл» никто не собирается камуфлировать. Напротив, мы готовы открыть карты, иначе я не оказался бы здесь, в этом чудесном городе и в этой чудесной гостинице, и не занимал бы номер, к которому, учитывая его весьма солидную цену, все же предъявляю кое-какие претензии. По моему глубокому убеждению, бизнес должен быть честен. Ведь и Парагвай выигрывает не меньше: будущее принесет не только ощутимые прибыли, но и политическую поддержку.

– Чако-Бореаль – уравнение со многими неизвестными, – ответил Риарт. – Дикость тех мест такова, что после двенадцати экспедиций мы не имеем никакого представления о его центральной части. Соваться туда чрезвычайно опасно.

– Вы намекаете на малярию?

– Есть вещи пострашнее малярии.

– Да, да, насчет тамошних мест до меня дошли кое-какие сведения, – откликнулся мистер Бьюи, еще раз обозначая свою осведомленность. – И, насколько я понимаю, в последнее время вы активно заинтересовались чакскими болотами…

– Ну, ваши сведения не совсем точны, – пробормотал Риарт.

– Бросьте! Все дальнейшие действия вашего ведомства – секрет Полишинеля, – отмахнулся всезнайка. – Даже назову исполнителя: это господин Беляев. Я слышал недобрую весть: за голову этого неуемного энтузиаста боливийцы готовы отвалить ни много ни мало тысячу фунтов стерлингов. Не сомневаюсь, что объявленное вознаграждение подвигнет всяких мерзавцев на активные действия, тем более что, благодаря гостеприимству боливийских вооруженных сил, в регионе скопилось предостаточно авантюристов. Да и в Парагвае наверняка найдутся свои Гаи Фоксы. При таком раскладе удивительно, как ваш картограф еще жив. Подозреваю, здесь не обходится без камланий индейских шаманов. Кстати, он по-прежнему помешан на создании русской колонии?

Ночь скрыла ответный взгляд Риарта, однако мистер Бьюи все понял.

– Простите, что выхожу за рамки. Ничего личного, обыкновенное любопытство. Сразу обозначу мнение тех, кто послал меня в этот рай земной: к изгнанникам из Советской России подданные Его Величества совершенно нейтральны. Что касается собственных воззрений, то готов еще раз похвалить вас за дальновидность: русские офицеры для Парагвая являются весьма ценным приобретением, хотя, при всем их желании схватиться с бошами, они не заменят столь необходимые для военных действий финансы.

Светляки, лишь изредка мелькавшие до этого момента над террасой, неожиданно собрались в огромный рой, осветив прилегающие кусты. Начался фейерверк: фосфоресцирующие облака рассыпались на отдельные искорки, гасли и вспыхивали вновь, крошечные существа чертили в воздухе завораживающие зигзаги – славный привет от близкой сельвы. Зрелище не могло не увлечь даже флегматичного мистера Бьюи. Внезапно все разом погрузилось во тьму, глазок сигары остался гореть одиноким маячком.

– Хорошо, – после долгого молчания отозвался Риарт. – Я переговорю с президентом.

– Вот и славно, – откликнулся англичанин. – И еще одно дело. Совсем незначительное. Скажите, дон Луис, как вы относитесь к творчеству сэра Артура Конан Дойля?

Вопрос предсказуемо привел министра в недоумение. Бьюи засмеялся:

– Не обращайте внимания, я к слову. Что касается готовящегося похода, так сказать, в «затерянный мир», у меня к вам небольшая просьба: хотелось бы пристроить своего человечка. Поверьте, экспедицию мистер Фриман не обременит – за плечами моего протеже десять лет службы в Индии. Прекрасный специалист, надежный во всех отношениях компаньон. Не думаю, что здешняя сельва станет для него сюрпризом.

Луис Риарт вновь возблагодарил Бога за то, что темнота скрыла его растерянность. Правда, с не меньшей благодарностью он оценил и намек всеведущего мистера Бьюи: людей в собственном ведомстве следовало бы хорошенько перепроверить.

Военный министр поднялся, не забыв подхватить трость. Шляпа в знак уважения была приподнята над головой.

– Уповаю на благоразумие вашего президента, – напутствовал собеседника пребывающий в темноте мистер Бьюи.

– Не премину подробно проинформировать его о нашем разговоре, – ответил Риарт.

– Надеюсь, вы понимаете, дон Луис: в случае успеха моя благодарность вам не будет иметь границ, – мягко произнес представитель «Шелл Ойл». И, заметив, как вздрогнул партнер, поспешил добавить: – Недавно я открыл один любопытный закон, который, ко всему прочему, является прекрасным успокоительным средством. Суть его в том, что деньги – не помеха даже самому пламенному патриотизму. Поверьте, они могут совершенно мирно сосуществовать. Всего доброго, дон Луис!

– Всего доброго, мистер Бьюи.

Цикады в Асунсьоне просто осатанели.

«Вы готовы?»

Лишь мельком взглянув на ноги вестника, Александр Георгиевич фон Экштейн сразу понял, кто послал сего загорелого ангела. Индеец щеголял в башмаках. Доставленное им письмо содержало единственный вопрос, подвигнувший лейтенанта парагвайской армии быстро собраться и прикрыть за собой дверь съемной квартиры.

В случае надобности и в сельве, и тем более в городе мака и чимакоко передвигаются исключительно быстро, так что посланник Беляева задал весьма шустрый темп: лишь молодость и любовь к спорту позволяли потомку славного рода прибалтийских баронов поспевать за ним. Утро было в разгаре, солнце припекало спины высыпавших на улицы бездельников и работяг. Башмаки индейца учащенно стучали. Лавирующий в толпе прохожих лейтенант не сомневался: полученное им послание обещает резкие перемены. Впрочем, к виражам судьбы Александру Георгиевичу было не привыкать. В свои двадцать пять лет он не мог пожаловаться на жизненную рутину. Совсем еще зеленым кадетом вместе с офицерами Конно-Егерского полка Экштейн штурмовал Пулковские высоты, имея на это полное право: отца юного мстителя – сподвижника адмирала Макарова, полярника Георгия Экштейна – поставили к стенке щеголяющие в кожанках и бескозырках троглодиты, не имеющие ни малейшего понятия о течениях в Северном Ледовитом океане и подвижках паковых льдов. Сын жаждал мести, но, увы, рывок генерала Юденича на Стрельну и Гатчину не задался, и кадету пришлось какое-то время мириться с сыростью тоскливого, словно деревенский погост, эстонского Ревеля, в котором для таких, как он, бедолаг был организован скаутский отряд.

Впрочем, на балтийском взморье Александр Георгиевич не задержался. Природная непоседливость довела экс-скаута до Пражского университета, попутно познакомив его с игрой, основанной на погоне за мячом и как-то незаметно мутировавшей в вирус, поставивший впоследствии мир на грань безумия. Четыре года он полировал штанами скамьи аудиторий, внимая лекциям не только местных господ профессоров, но и подавшихся в Чехословакию за сытным пайком берлинских академиков, помешанных на конечном торжестве германского духа. В свободное же время с удовольствием нес бремя форварда студенческой команды, не избегая воспетых Гашеком пражских пивных, и попадался в тенета, которые виртуозно раскидывали для таких, как он, олухов на площади Святого Вацлава улыбчивые чешские проститутки. С ничуть не меньшим задором он волочился за сокурсницами (многие из них отвечали взаимностью симпатичному спортсмену), слонялся туда-сюда по мостам через Влтаву и, будучи этническим немцем, с любопытством почитывал доставляемую в Прагу «Берлинер тагеблатт»[7 - Berliner Tageblatt – ежедневная газета, выходившая в Берлине в 1872–1939 годах. Одна из двух наиболее важных немецких либеральных газет этого времени.], одновременно интересуясь «Фёлькишер Беобахтер»[8 - V?lkischer Beobachter – немецкая газета. С 1920 года печатный орган НСДАП. Газета издавалась сначала еженедельно, с 8 февраля 1923 года – ежедневно. Последний номер вышел 30 апреля 1945 года.], и потихоньку, самым незаметным для себя образом пропитывался лукавым воздухом послевоенной европейской свободы, в котором, впрочем, уже погромыхивали первые громы и посверкивали первые молнии, предвещавшие новую грозу.

И все-таки из всех прочих цивилизационных соблазнов, включающих в себя привычку подражать кембриджским снобам-студентам, более всего был мил Александру Георгиевичу именно футбол: иначе в голову университетского выпускника просто не могла бы прийти идея осчастливить собой первый чемпионат мира по футболу, который спортивные бонзы из международного комитета засунули на самые задворки – в совершенно неведомый Европе Уругвай. И молодой Экштейн отправился на другой конец света. Дух воинственных предков, до поры до времени мирно почивавший в болельщике, восстал ото сна именно в тот момент, когда взгляд постояльца отеля «Лос-Анджелес» в Монтевидео наткнулся на статью в местной газете о крайней неподготовленности к войне парагвайских солдат. Не без волшебных способностей того духа через месяц Александр уже лицезрел берега Параны, а еще через две недели модное кепи болельщика трансформировалось в форменную фуражку. С тех пор его знакомство с сумасбродом, двенадцать раз побывавшим в самых удаленных уголках сельвы Чако и крайне нуждавшемся в способных гнуть подковы единомышленниках, стало лишь вопросом времени.

Ичико, довольный выполненным поручением, скрылся в знакомом доме, оставив Александра Георгиевича во дворе, в обществе индейских ребятишек, галдевших заметно тише обычного. Разгадка не заставила себя ждать: в центре большого двора, давно уже походившего утоптанностью на плац, под сенью квебрахо на корточках сидели двое. Временами один из собеседников, седоволосый житель сельвы (Экштейн признал в нем не простого смертного), чертил что-то в пыли указательным пальцем, похожим на узловатый корень, объясняя хозяину дома смысл наползающих друг на друга кругов и квадратов. Беляев, поглощенный диалогом с индейцем (скорее всего, вождем), вскинул голову, приветствуя гостя:

– Как я понимаю, ваше появление здесь, дорогой Александр Георгиевич, есть ответ на мое письмо?

– Я всецело в вашем распоряжении, – ответил Экштейн.

– Тогда, голубчик, посидите хотя бы вот на том прелестном чурбачке, пока мы с уважаемым вождем не завершим обмен мнениями. Кстати, зачем ждать. Вы завтракали? Супруга моя готовит превосходные каши. Она с удовольствием вас попотчует.

– Не стоит беспокоиться, Иван Тимофеевич! Плотные завтраки не входят в мою привычку.

– А вот попробуйте! Я уверен, вы измените свое мнение.

Минут через десять, завершив разговор и миновав комнаты, хранившие единственное богатство семьи Беляевых – шкафы с книгами, хозяин с вождем нашли лейтенанта на кухне, поглощающим за длинным дощатым столом уже порядком подзабытую им гречку. Препоручив вождя заботам супруги, Беляев обратился к компаньону:

– Нас ждут великие свершения. Вот почему настоятельно советую подкрепиться еще и sopa Paraguaya[9 - Парагвайский суп – национальное блюдо Парагвая, результат симбиоза культур индейцев гуарани и переселенцев из Испании. Для приготовления используется кукурузная мука, мука из маниоки, сыр, яйца и молоко. По вкусу блюдо напоминает мамалыгу.]. Александра Александровна готовит его так, что пальчики оближешь…

– Спасибо, Иван Тимофеевич, но, боюсь, для супа в моем желудке не осталось места.

– И это я слышу из уст богатыря?

Экштейну не терпелось заняться делом, ради которого он чуть ли не вприпрыжку прибежал сюда, и на этот раз лейтенант был непреклонен. Беляев попросил у молодого человека немного времени для еще одного «письмеца» и удалился в клетушку, служившую ему «личным кабинетом». Нижайшая просьба командиру дислоцированной в Асунсьоне пехотной части прикомандировать лейтенанта парагвайской армии Алехандро Экштейна по непосредственному распоряжению канцелярии Военного министерства (распоряжение прилагалось) на полугодичный срок к советнику министра Хуану Беляеву была составлена, перечитана и помещена в конверт. Смуглолицего почтальона в башмаках, которому была вручена сия «государственная бумага», словно ветром сдуло.

Александр Георгиевич Экштейн ожидал своего будущего начальника во дворе под деревом.

Пустой рогожный мешок, который протянула Экштейну вышедшая с мужем хлопотливая «заинька», несколько озадачил участника грядущей экспедиции.

– Вы готовы, Александр Георгиевич? – обратился хозяин к лейтенанту.

– Конечно!

– С Богом!

На улицах было не протолкнуться. Под витринными козырьками, без стеснения показывая граду и миру свои язвы, предавались неге жизнерадостные нищие, играя друг с другом в «орла» и «решку», ежеминутно подскакивали со «свежими новостями» мальчишки-газетчики, то и дело подминали мостовую гужевые повозки. Грохот необрезиненных колес заглушал даже визг очередной обворованной ротозейки. Рассуждая по дороге о столь милых ему индейцах, Беляев был возбужден:

– Представляете! В их языке нет такого понятия, как «лукавство». Вчера пытался втолковать суть этого человеческого свойства одному довольно сообразительному малому, которого в свое время я научил читать и писать по-испански. Бедняга так ничего и не понял.

– В индейских преданиях явно прослеживаются библейские мотивы, – чуть погодя азартно говорил дон Хуан. – Взять хотя бы их миф о потопе: там также фигурирует и Ной, только у краснокожих он еще более бескорыстный и великодушный. Индейский Ной спасает погибающих в волнах младенцев и забирает их в свой ковчег! Нет сомнения в том, что Парагвай должен стать таким же ковчегом для нас, русачков. Страна соберет беженцев под своей крышей, объединит, даст им землю, профессию. А когда коммунизм исчезнет, сохраненные в парагвайском ковчеге инженеры, ученые, военные вернутся на Родину…

Поймав недоверчивый взгляд молодого человека, Беляев засмеялся:

– Не сомневайтесь! Возвращение неотвратимо. Россия все перемолола – иго, поляков, чуму с холерой. И комиссаров перемелет, будьте уверены, дорогой мой. Не надо их свергать, как к тому призывают засевшие в Париже мои хорошие знакомые. Большевики сами себя свергнут! Вот здесь-то и пригодится ковчег. России нужна аристократия – но только не прежняя, со всеми этими великими князьями, а инженерная, научная, военная. Нужна аристократия духа! Вот почему наша главная задача – сохранить и преумножить ее здесь, в этом месте, в самом центре Америки!

Пропев оду любимому детищу и обратив свое внимание теперь уже на город, Иван Тимофеевич поглядывал по сторонам с таким видом, словно впервые оказался на здешних улицах, удивляясь барышням, которые несли обувь в изящных ручках, боясь испачкать ее, и их босоногим кавалерам. Картину обрамляли запрудившие улицу повозки, пальмы и густо вылезающие из-за заборов ветви вечнозеленых кустарников.

– Для меня главное очарование Асунсьона – в его похожести на наши провинциальные городишки. Грязь, пыль, настоящие миргородские лужи – все один к одному. А здания! Возьмите, к примеру, железнодорожный вокзал. Точь-в-точь такой, как в Царском Селе. Ах, царскосельская жизнь! Я там лежал в пятнадцатом году после ранения. Знаете, кто за мной ухаживал? Сама императрица!

По правде говоря, Экштейну меньше всего хотелось вызывать из памяти пятнадцатый год – с ледяными спальнями кадетского корпуса, а затем и год девятнадцатый – с известием о смерти отца, Юденичем, налипшими на землю небесами, разбитыми колеями дорог под Гатчиной, опрокинутыми в кюветы орудиями, бинтами, запахом карболки, – слишком уж сейчас было тепло, солнечно, благодатно. Беляев, словно почувствовав его настроение, вновь перескочил на Парагвай:

– Как только я прибыл в Асунсьон, меня потрясли две вещи: дружелюбие здешних жителей и невероятная дешевизна – после мытарств в Аргентине она казалась просто фантастической. За пять сентаво можно было купить кило хлеба, мяса любого сорта, литр молока, кило овощей и фруктов. Хорошая квартира стоила до шестисот песо; конь – четыреста; почта и телеграф, пусть даже за границу, – сущие пустяки. А здешний трамвай – знаете, прелестная картина: трезвонит звоночек, начинают пошатываться рельсы – и вагончик появляется из-за угла. Если бы не квебрахо и не жара – совершеннейший Петербург! Трамвайный билет – два сентаво. Подумать только! Сейчас, конечно, все подорожало, но не настолько, чтобы укладывать зубы на полку…

Походка Беляева оказалась такой же легкой, как и бег его индейца-почтальона. Еще немного – и они очутились на Пальмас. Улица встретила почти невыносимым зноем; спасали фиолетовые тени от домов и деревьев и натянутые над тротуаром тенты, которые сменяли друг друга, оставляя для солнечных лучей лишь небольшие полоски свободного пространства.

Экштейн спросил о ситуации на границе с Боливией.

– Война неизбежна, – ответил Беляев. – Боливийцы, в принципе, неплохой народ, но их со всех сторон подталкивают к столкновению. Мой хороший знакомый, начальник Генштаба генерал Скенони, настроен пессимистически. Он уверен: наши шансы невелики, соотношение сил примерно один к восьми, и, по его мнению, сопротивление невозможно, на что я отвечаю: все преимущества на нашей стороне. Чако, за исключением центральной части, превосходно исследовано. Наши коммуникационные линии позволяют в течение суток перебросить войска в любую нужную нам точку. Благодаря двум закупленным в Италии канонеркам мы будем иметь полный перевес на реках. Железная дорога проложена уже на двести километров в глубину сельвы. Что касается морального состояния войск – патриотизм парагвайского солдата выше всяких похвал. Младшие офицеры прошли революцию и отлично подготовлены. Еще лет пять назад дело было за опытным составом среднего и высшего звена, но благодаря моим просьбам и письмам армия имеет сейчас ряд отличнейших офицеров: чего только стоят Щекин, Касьянов, Салазкин, Ширкин, Бутлеров, Ходолей, затем Корсаков, Малорож, Тарапченко, Дедов… Можно продолжать! – В голосе романтика завибрировала гордость. – Да, боливийцев муштруют наши старые знакомые, однако мы их побьем, Александр Георгиевич, – ей-ей, побьем. Но прежде еще раз стоит посетить парагвайские джунгли. Вы давно просили меня о таком одолжении. Случай настал!

Иван Тимофеевич все-таки остановился, вытирая пот платком. Затем монолог продолжился. О немцах он рассуждал с едва скрываемой горечью:

– Такие умы! Такая природная склонность к механике, музыке, философии. Здесь они даже евреям, пожалуй, сто очков вперед дадут. Но вместе с этим зашоренность, кичливость, презрение ко всем остальным, чванство на грани тупости… Парадокс, который мне не понять! Имея потрясающие таланты во всех сферах, немцы удивительно внушаемы – вот в чем их проблема. Орднунг[10 - Cлово, имеющее много родственных связей в немецком языке, среди которых одной из основных является глагол «ordnen», означающий приведение в порядок, упорядочение чего-либо или распределение.] – их Бог, их Телец, их Уицилопочтли[11 - Бог солнца, бог войны и национальный бог ацтеков, покровитель города Теночтитлан.]: он их сжирает с потрохами. Стоит какому-нибудь глупцу или мерзавцу придумать самый глупый, самый дурацкий закон – они будут этому закону молиться, до края дойдут, выполняя его, до полного идиотизма. Внушаемость этого народа просто поражает. Попробуйте вот нашему русаку что-нибудь внушить. Наш-то всегда себе на уме, все подвергнет сомнению. На словах «одобрям-с», а вот на деле такой хитрый сукин сын, каких еще в целом свете поискать. Плевать он на все хотел. Немец – нет. Немец, если ему вобьют закон в голову, становится полным автоматом. Вспомните «Железную волю» Лескова. Обо всю эту их кичливость союзники вытерли в восемнадцатом году ноги: растоптали их орднунг, отняли его. Плюнули, можно сказать, в душу. А такое ведь даром не проходит. Поверьте моему слову, голубчик… не проходит. Боюсь, они еще наломают дров…

Прогулка завершилась на заваленном пататой, маниокой и фруктами асунсьонском рынке. То был истинный рай для вертких, словно угри, местных воров, о чем Иван Тимофеевич, прежде чем они нырнули в толпу, счел нужным предупредить товарища. Беляеву пришлось кричать Экштейну в ухо, так как жужжание голосов вокруг сделалось просто невыносимым.

– За мной, за мной, голубчик! – повторял покоритель Чако, пробираясь в рядах. – Нас ждут великие дела!

Он недолго мучил неведением будущего компаньона. Юркнув в неприметный магазинчик, как две капли воды похожий на бесчисленное множество здешних магазинчиков, чьи стены состояли из картонных коробок и навесами которым служили пальмовые листья, Иван Тимофеевич столкнулся с хозяином лавки. Объятия не заставили себя ждать. Протягивая знакомому парагвайцу мешок, советник военного министра произнес:

– Вы знаете, что мне нужно, дон Карлос. Надеюсь, цена будет разумной.

Еще раз о цене

Главнокомандующего боливийской армией немца Ганса Кундта[12 - Ганс Кундт (1869–1939) – немец, потомственный военный, был главным военным деятелем Боливии в течение двух десятилетий, предшествовавших войне в Чако.] за все время его участия в Первой мировой войне ни в своих штабах, ни тем более в штабах неприятеля не почитали как выдающегося стратега. Однако на безрыбье и рак рыба. Президент Эрнандо Силес Рейес[13 - Эрнандо Силес Рейес – боливийский государственный и политический деятель, 31-й президент Боливии (с 10 января 1926-го по 28 мая 1930 года).] с удовольствием предоставил бывшему представителю германской военной миссии в Боливии возможность покомандовать вооруженными силами страны. И Кундт засучил рукава. Боевой опыт генерал-майора состоял, в основном, из лобовых наскоков его бригады на русские окопы в Галиции, дававших определенный результат, как правило, при условии поддержки тяжелой артиллерией. Вот почему некоторое количество удачных атак не могло не укрепить истового паладина прусских обычаев в методе, который он посчитал единственно правильным, а именно: вверенной ему Боливии следует накопить как можно более аэропланов, пулеметов, пушек и танков, а затем раздавить парагвайских босяков артиллерийским огнем и лобовым ударом пехотных полков.

Стоит признать, Кундт много преуспел во вбивании арийского духа в бывших крестьян, набранных из прилепившихся к склонам Кордильер деревенек. Соотечественники стратега даже здесь, в Ла-Пасе, с его расслабляющей самых суровых аскетов сиестой, не могли избавиться от привычки к орднунгу и гоняли солдат как сидоровых коз. Пунктуальность самого генерала доходила до грани, а его пристрастие к дисциплине невольно наводило знакомых с историей очевидцев на мысль, что за спиной Кундта, не давая тому ни на минуту расслабиться, постоянно маячит призрак Великого Фридриха с хорошим шпицрутеном в руке. Главное правило самого Кундта, ярого сторонника закрученных гаек, гласило: «Тот, кто приходит раньше времени, – плохой военный, тот, кто опаздывает, – совсем не военный, военный лишь тот, кто приходит вовремя».

Генерал старался ни на йоту не отступать от собственного афоризма. Кундт трудился днем и ночью, постоянно и неустанно вдалбливая в головы правительственных чиновников непреложную истину: для победы необходимы склады, доверху набитые вооружением, и качественные грунтовые аэродромы. Благодаря его бескомпромиссности в отстаивании доктрины Джулио Дуэ[14 - Итальянский генерал, военный теоретик. Развивал теорию воздушной войны, выдвинул идею проведения массированных бомбардировок городов противника с целью оказания морального воздействия и принуждения к капитуляции.], к семи французским «Бреге 19А2», шести голландским «Фоккерам C.Vb», двум английским «Де Хэвиленд DH.9», пяти учебным самолетам «Кодрон С97» и пяти истребителям (четыре американские машины «Хоук Р-1» и французский «Горду-Лезье LGL-32 С.1») уже к 1930 году прибавились шесть истребителей «Виккерс Тип 143» («Боливиан Скаут»), имевших скорость до двухсот восьмидесяти километров в час и вооруженных парой пулеметов винтовочного калибра, столько же двухместных многоцелевых самолетов «Виккерс Тип 149» («Веспа»), а также три учебно-тренировочные машины «Виккерс Тип 155» («Вендэйс III»). Когда же дипломаты Боливии, опять-таки не без нажима со стороны участника капповского заговора, подсуетились с приобретением тридцати девяти тысяч винтовок «Маузер» и пяти танков «Виккерс MК.E», главнокомандующему оставалось только потирать руки.

Что касается покровителя честолюбивого германца, то президента Рейеса тревожило следующее обстоятельство: его дипломаты в Буэнос-Айресе, не без помощи вездесущих представителей янки, работали более-менее сносно, снабжая военных разнообразной информацией, но вот с главной вишенкой на торте – Чако-Бореалем – дела обстояли далеко не радужно. Боливийцы понятия не имели, что находится в центре обширной области, на которую зарились энергичные парни из «Стандарт Ойл». И чем ближе к чакской сельве подползала война, чем настойчивее тревожили зеленые дебри в районе спорной границы с Парагваем боливийские патрули (в последнее время пошла мода на перестрелки между солдатами обеих сторон, которая всегда является предвестницей большой свары), тем более росла уверенность Рейеса: рано или поздно в непроходимых зарослях Чако появятся представители Асунсьона с геодезическим инструментарием. Уже одно это предположение сильно нервировало не только его самого, но и весь политический и военный бомонд Ла-Паса. И по мере того, как к чинам ведомства рыцарей плаща и кинжала стекалось все больше информации об успехах парагвайской картографии, напряжение не просто нарастало – оно начинало опасно искрить. Сведения о таинственном водоеме в центре чакских джунглей, относящиеся ранее к разряду легенд, как-то незаметно перешли в разряд фактов, крайне интересующих военных. Оставалась проблема, о которой были осведомлены те, кто имел опыт близкого соприкосновения с сельвой. Однаконикто в окружении боливийского президента уже не мог дать твердых гарантий, что в преддверии схватки парагвайцы не найдут сумасшедших, решившихся на опасный рывок. Необходимо было что-то предпринимать – вот почему за полгода до описываемых событий в боливийском Генштабе появился господин в цивильном костюме, который сразу был допущен к главнокомандующему. Посетителю не надо было представляться – полковника Серхио Оливейру генерал знал достаточно хорошо. Выполняя просьбу Рейеса, Кундт также заранее побеспокоился о том, чтобы разговор с руководителем боливийской разведки протекал без свидетелей. Прощаясь с этим низеньким учтивым человеком с тонкими усиками и аккуратно постриженными бачками, чем-то похожим на постоянно принюхивающуюся мышь, Кундт пообещал:

– Не беспокойтесь, господин полковник. Постараюсь вас не разочаровать.

– Вот и славненько, – отвечал Оливейра, понюхав воздух. – Вот и славненько.

После визита дона Серхио, о жизни и деятельности которого ходили не очень хорошие слухи, главнокомандующий раздумывал недолго. Ветеран Первой мировой подполковник Эрнст Рём[15 - Эрнст Юлиус Гюнтер Рём – руководитель штурмовых отрядов (они же СА), ближайший сподвижник Адольфа Гитлера, один из лидеров раннего национал-социализма.] являлся личностью, настолько подходящей для щекотливых поручений, что брезгливый к представителям «оригинальной любви» Кундт предпочитал не думать о его гомосексуальности. Во всем корпусе наемников, прибывших в Боливию из фатерланда, трудно было сыскать более мужественную и толковую натуру. Помимо прочих достоинств, коренастый задиристый Рём обладал внушительными кулаками, один только вид которых убеждал: старину Эрнста следует либо уважать, либо тихонько обходить стороной. Сама судьба решила придать ему угрожающую внешность. Во время боев в Лотарингии раскаленное железо весом в двести граммов, бывшее за несколько секунд до того частью снаряда, настолько плотно припечаталось к лицу командира роты 10-го Баварского полка, что навсегда лишило его чуть ли не половины носа. Однако Рём не оказался в числе слабаков, которые, выписавшись из госпиталя, остаток жизни тратят на то, чтобы в глубоком тылу хлопотать о пенсии. Он вновь осчастливил своим присутствием окопы. За местечком, в котором изуродованному капитану выдалось побывать по возвращении в строй, закрепилась славная репутация «верденской мясорубки», однако ее нож, кромсающий на микроскопические кусочки целые дивизии, оказался к старине Эрнсту удивительно милосердным: мюнхенец схлопотал всего лишь сквозное ранение. Просверленный, словно дрелью, очередным куском французской стали, Рём остаток войны провел в штабах, которые хоть и не особо вдохновляли кавалера Железного Креста, но приучили его к работе с кадрами, решающими, как оказалось впоследствии, все.

Возвратившись после воцарения мира на малую родину в качестве безработного, упрямец не собирался коротать время в очередях за бесплатной похлебкой. Дело было за случаем, который не заставил себя ждать. Угрюмый крепыш почерпнул приличный заряд бодрости из речей некоего ефрейтора, рассуждающего о будущем величии фатерланда в пивной «Бюргербройкеллер», и познакомился с оратором. В свою очередь, способность Рёма подчинять дисциплине даже самых отъявленных негодяев, создавая из них боеспособные группы, впечатлила его нового приятеля. На мюнхенских, гамбургских и берлинских улицах, где коммунисты и патриоты с удовольствием раскраивали черепа друг другу стульями и железными прутами, Рём с его штурмовиками чувствовали себя как рыба в воде. Для неистового австрийца Эрнст сделался просто незаменим. Путч 1923 года развел соратников по камерам. Рём просидел в кутузке недолго: близорукость Веймарской республики дошла до предела после того, как один из самых отъявленных ее ненавистников, захвативший со своими молодцами здание Военного министерства, был отпущен на поруки, словно нашкодивший школьник.

Пока фюрер коротал дни и ночи в тюрьме, его партайгеноссе Рём принялся сколачивать собственную гвардию. Вскоре неодолимая тяга бывшего капитана к единоличной власти стала очевидной, а независимость – последнее качество, которое Гитлер хотел лицезреть в подчиненных. Разрыв с товарищем был неизбежен. В один прекрасный день опальный Рём, всегда твердивший, что он солдат, оказался в дымном гамбургском порту. Уже через месяц на пароходе, следовавшем рейсом из Гамбурга в Рио-де-Жанейро, он перебрался в Боливию и лицезрел окруженную пальмами штаб-квартиру своего нового командира. Чин подполковника боливийской армии на какое-то время удовлетворил честолюбие не скрывающего своей сексуальной ориентации костолома, а его организационное рвение впечатлило даже видавшего виды служаку Кундта.

Полигон под Каламаркой, бугрящийся наполовину срытыми артиллерией холмами и весь изжеванный гусеницами новеньких «Виккерсов», не упускавших возможность подмять на своем зигзагообразном пути кустарник и редкие пальмы, был идеальным местом для приватных бесед. Во время генеральских инспекций здесь, как правило, не было лишних ушей, что же касается обслуживающего персонала, то повсюду слышалась немецкая речь. Наличие большого количества навесов с противомоскитными сетками, под которыми располагались столы и лавки для теоретических занятий, предполагало возможность спокойно посидеть в теньке. Пока вызванный из столичных казарм короткошеий, плотно сбитый подполковник ожидал встречи с начальством под одним из навесов, с заметным трудом перенося установившийся зной, сам Кундт, одежда которого состояла из неизменной фуражки, рубашки без знаков отличия и шорт, забравшись на погромыхивающий под его башмаками борт «Виккерса шеститонного» и заглядывая вовнутрь распахнутых люков двухбашенного британского танка, расспрашивал одуревших на солнцепеке механиков о качестве поворотных механизмов – в ходе последних стрельб один из них заклинило на глазах у главнокомандующего. Затем, к всеобщему неудовольствию экипажей, вынужденных поджариваться на вечернем солнце в крагах, шлемах и кожанках, проинспектировал две танкетки «Виккерс/Карден-Ллойд MK.VI», до пулеметных башенок перемазанных красноватой землей. Отпустив наконец подопечных, генерал в одиночестве зашагал к навесам. Сопящий от жары Рём не успел рта открыть, как Кундт избавил его от ненужных условностей:

– Не буду ходить вокруг да около, Эрнст. Мне нужны люди для экспедиции в сельву с навыками картографов. У тебя есть опыт в отборе – найди как можно скорее настоящих профессионалов. Только постарайся обойтись без боливийцев. Чилийцы, перуанцы, кто угодно… Их прошлое не должно нас волновать, главное – умение ориентироваться в джунглях и обращаться с геодезическими инструментами.

Рём попросил разрешения присесть. Любителя старого доброго Doppelbockbier[16 - Буквально означает «двойной стакан пива». Это – один из самых крепких немецких сортов пива, содержание алкоголя в котором обычно достигает 7 %, но в некоторых разновидностях «Доппельбока» крепость приближается к 13 %.] одолевала тучность, откладывающая на туловище свои «годовые кольца». Поглаживая бритый затылок, к которому постоянно приливала кровь, он продолжал тяжело сопеть. Кундт не собирался зря тратить время:

– Внутренняя область Чако не исследована. Полеты аэропланов ничего не дадут – из-за отсутствия аэродромов вблизи Бореаля горючего хватает только на то, чтобы долететь до середины сельвы и вернуться обратно. О барражировании и речи не идет. Необходима глубокая разведка с выходом к этому чертову водоему. Озеро, озеро, озеро… Мне все уши про него прожужжали. Говорят, там огромный водный резервуар; если это так – отлично: оседлаем его первыми. Пройдоха Оливейра крайне заинтересован в сотрудничестве с армией. Я обещал содействие, но, как ты понимаешь, не потому, что являюсь альтруистом. У нас здесь свои интересы, Эрнст. Нужно глядеть вперед. С Германией далеко не покончено – вскоре ей тоже понадобится нефть… И нефти должно быть много.

Прихлопнув паука на своей шее, которой по всем параметрам подходило название «бычья», будущий министр без портфеля, начальник штаба СА, главный штурмовик тысячелетнего Рейха и узник тюрьмы Штадельхайм, стоически встретивший в ее камере свою смерть, поинтересовался:

– Почему именно иностранцы? Разве у боливийцев нет собственных спецов?

– Во-первых, дон Серхио не желает международных скандалов. А они будут, если парагвайцы поймают на своей территории граждан Боливии. Во-вторых, местные в сельву не полезут, Эрнст. Нет, не полезут. Это задача для чужаков, для тех, у кого нервы толщиной с корабельные канаты и чьи головы забиты обещанными наградами. Да, кстати, посули им золотые горы. Ради такого дела не будет скупиться даже Оливейра, а уж он-то заинтересован в удаче не менее президента.

– Яволь, – подытожил Рём. – Я найду ребят.

– И главное, чтобы они поработали не только на ведомство дона Серхио, – откликнулся собеседник.

После того как основная задача встречи была решена, общение двух вояк коснулось политики. Вспоминая о заседающих в парламенте Боливийской Республики депутатах, Кундт не мог скрыть горечи:

– Все воры. Поганцы все как один. Благодаря им армия коррумпирована настолько, что не знаешь, за что и браться. Они и моих офицеров пытаются затянуть в болото. Нас спасает только то, что по ту сторону границы дела еще хуже. У генерала Скенони нет средств даже на обувь для солдат. Парагвайцы бедны, как церковные крысы, не удивлюсь, если им будет нечем стрелять.

– В последнее время они активно привлекают русских, имеющих кое-какой опыт, – вспомнил Рём, по-прежнему массируя затылок.

Кундт внимательно всмотрелся в обезображенное лицо соратника.

– Да, я осведомлен, – кивнул он. – Знаю, кто у них там всем заправляет. В шестнадцатом году мне пришлось затыкать участок под Бродами, который развалили эти паникеры венгры. Насколько помнится, Беляев тогда командовал артдивизионом по ту сторону фронта. А сейчас он – серый кардинал парагвайских босяков. Впрочем, это неважно. Что касается русских, их приемы известны. Да, Брусилов задал австрийцам жару в Галиции, но стоило там появиться нескольким нашим дивизиям, все вернулось на круги своя. Тактика противника видна как на ладони. Недостатки любителей щей и кваса очевидны: неповоротливость, бестолковость, крайняя боязнь инициативы. Не думаю, что с тех пор многое изменилось. Кроме того, у них всегда проблемы с техническим оснащением. Они часто воевали одними винтовками, и мы их били, Эрнст. Мы хорошо их били. И в этот раз не будем миндальничать – сожрем молниеносно.

Прозябание в штабах Первой мировой, ко всему прочему, научило партайгеноссе Эрнста и такому весьма необходимому качеству, как сомнение.

– Парагвай все более напоминает осиное гнездо. Русские его облюбовали. Ладно бы прибывали торгаши, спекулянты, прочая мелочь. Но помимо военных там уже вовсю хозяйничают иного рода специалисты: насколько я знаю, они прокладывают дороги. Что особенно неприятно, к Бореалю протянута железнодорожная ветка. Да, пока иммигрантов немного, ну а если за сотнями казаков Деникина на берега Параны хлынут тысячи, а затем и десятки тысяч их единоверцев из Европы и Северной Америки?

– Этого не произойдет, – моментально отреагировал Кундт.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Если бы речь шла о наших соотечественниках, то создать полнокровную колонию хоть в Парагвае, хоть в Боливии, хоть на Марсе не составило бы труда. Однако русские совершенно бездарные организаторы. Без государя-императора каждый из них – сам себе голова. Каждый готов бодаться со всем миром, а уж со своим соседом – тем более. Эти мечтатели всё заболтают, а затем раздерутся, как петухи на ярмарке. Им нужен кнут, дорогой мой Эрнст! Попомните мое слово: даже засевшие в Москве большевики обязательно закончат тем, что выберут себе царя.

Проснувшееся честолюбие Рёма не собиралось сдавать позиций:

– Нет правил без исключений. Существуют их религиозные общины.

– Я привык оперировать величинами, способными влиять на мировую политику, дорогой Эрнст, – засмеялся генерал. – Такими реликтами, как здешние староверы или североамериканские амиши[17 - Амиши – члены религиозного движения, последователи Якоба Аммана – проповедника, жившего в XVII веке, приверженца анабаптизма. Анабаптисты выступали за повторное крещение в сознательном возрасте, за это их прозвали перекрещенцами. Многие из них также поддерживали идею общности имущества и женщин. Из-за гонений в Европе большинство амишей были вынуждены бежать в Северную Америку.], можно полностью пренебречь. Вернемся к вещам, которыми пренебрегать не следует: цена слишком высока. Не подведите меня. Еще раз повторю: дело касается не только Боливии, но и Германии…

Диалог был прерван затрещавшими моторами танков. К навесам потянулся дымок. Вдоволь набегавшиеся и настрелявшиеся «Виккерсы», за борта которых все еще цеплялось лучами солнце, один за другим выбирались на разбитую трассу.

Заслоняясь от солнца ладонью, главнокомандующий любовался механическими монстрами.

– Нефть, – пробормотал он.

Морос

Кундт мог быть спокоен: вожак штурмовиков Эрнст Рём безоговорочно подтвердил свою репутацию. Не минуло и пяти месяцев после встречи знатока русской тактики со знатоком мюнхенского «дна» и трех – со дня очередного боливийского переворота, как ведомство Оливейры не на шутку залихорадило. Тревога обитателей неприметного особняка на столичной окраине, в одной из комнат которого неусыпно стрекотал трудяга-телеграф, захламляя столы шифровальщиков все новыми и новыми лентами, была вполне объяснима. Среди прочих сообщений, днем и ночью доставляемых в Ла-Пас из дипломатических миссий Уругвая, Чили, Бразилии и Аргентины, Зевсовой молнией сверкнула шифрограмма из числа тех, что в течение суток, а то и нескольких часов могут полностью перевернуть политику государства. Благодаря бывшему соратнику Гитлера полковник Оливейра встретил ее во всеоружии.