скачать книгу бесплатно
Ларт рассмеялся: получилось очень похоже на Бранна, помощника главы школы и большого любителя воспитательных речей. Мальчишки прозвали его Нибауси – так смешно почтенный Бранн, перед отбоем обходя спальное крыло, выкрикивал своё неизменное «Не балуйтесь!» Сам же мудрейший Олвид с учениками был исключительно немногословен и в учебный процесс редко вмешивался. Однако именно он велел Ларту, лучшему фехтовальщику школы, каждый день дополнительно заниматься с наследником. Чему оба мальчика только обрадовались.
Такие разные внешне, они оказались очень схожи внутри и сблизились в первые же дни пребывания Тодара в школе. Даже постоянное соперничество на занятиях нисколько не мешало дружбе – наоборот, им доставляло удовольствие таким образом подтягивать друг друга. Вот и сегодня собирались после тренировки заняться математикой: точные науки Тодару давались намного легче, чем Ларту – лучший фехтовальщик школы по природе своей был поэтом.
– Снова вирши строчить будешь? «Любимая, тебе, тебе я песнь слагаю!» – с надрывом продекламировал Тодар.
– Буду строчить, – кивнул Ларт, – только не любимой, а любимому… брату.
– Ты же ему на днях длиннющее письмо отослал!
– Он просил писать каждую неделю.
Тодар с деланным безразличием пожал плечами – у него не было заботливого старшего брата, а отчёты её величеству регулярно слал сам глава школы – и быстро направился к двери зала.
– Плащ накинь! – в два шага догнал его Ларт.
– Да ладно…
– Хочешь подхватить воспаление лёгких? Учти, из меня сиделка никакая.
Тодар нехотя повиновался, накинул-таки короткий форменный плащ поверх мокрой от пота рубашки. Чтобы попасть в дальнее крыло обители, где находились спальни учеников, надо было пересечь широкий двор, а там вовсю гулял сырой холодный ветер, предвестник скорой зимы.
Добравшись до своей комнаты, мальчики сбросили плащи, но вместо них тут же завернулись в одеяла и с ногами забрались на койки. В узких кельях, в коих обитали ученики, по двое или по трое, было промозгло зимой и летом: друиды были убеждены, что слишком тёплая среда обитания губительна для юношей, в прохладе тело становится крепче, а разум – острее. Даже королевичу привилегии не полагались.
Пристроив на коленях толстый словарь вместо письменного стола, Ларт полностью сосредоточился на послании брату.
Чтобы не мешать другу, Тодар взялся за учебник истории: у него была отличная память на даты, а вот события и действующие лица всё время путались. Однако неумолкающий шелест бумаги и скрип пера на соседней койке действовал на нервы. Борясь с раздражением, причиной которого, как он сам прекрасно понимал, была обычная постыдная зависть, будущий властитель могучей державы прибегнул к проверенному средству – включил воображение. А что бы он написал своему брату, если бы таковой у него имелся? Или не брату, сестре – так ещё сложнее, надо ведь предположить, что может быть интересно девчонке. Можно даже представить, что у него много братьев и сестёр, оба родителя живы здоровы и с нетерпением ждут его писем…
На самом же деле у Тодара была только мать, к которой он не испытывал ничего, кроме сострадания – именно такое чувство почему-то возникло у него в тот раз, когда он увидел королеву на верхней галерее. Ну, и ещё было немного обидно: лично пообщаться с чудом выжившим сыном её величество не удосужилась… Почему? Возможно, мудрейший Олвид смог бы ему объяснить, вот только у Тодара не было ни малейшего желания с ним откровенничать. Если же верить недвусмысленным намёкам Бранна-Нибауси, отсутствие родственной любви или хотя бы привязанности между матерью и сыном было следствием слабого здоровья последнего, то есть Тодара: хворый с рождения, большую часть времени он проводил вдали от дворца, под присмотром врачей. То есть всё тех же друидов, которые теперь занялись его воспитанием и образованием. Может, и так… Но тогда непонятно, откуда взялось ощущение пустоты внутри и постоянная щемящая тоска – по семье, по дому, которого он совсем не помнил…
Ну, и чтобы он написал любящим родным, если бы таковые у него имелись? Тодар закрыл глаза и представил, что быстро-быстро водит по бумаге такой же «вечным» пером, какое в прошлый приезд подарил Ларту старший брат: перо, которое не нужно всякий раз макать в чернильницу, поскольку чернила уже находятся внутри него, в маленькой полости, было новейшим изобретением германских мастеров, любителей всяких механических усовершенствований. Итак…
«Привет всем! Простите, что пишу не так часто, как обещал – просто редко бывает возможность. Даже если и выпадает чуток свободного времени, руки зачастую не в состоянии удержать перо… Шучу, конечно, не пугайтесь! Однако мудрейшие на самом деле всерьёз взялись за моё тело, как только убедились, что с духом всё более менее в порядке… Ну вот, откуда-то вдруг вспомнилось про здоровый дух в здоровом теле. Со мной постоянно так: неожиданно раз! – и всплывёт обрывок какой-то фразы, имя или образ. Сначала я хватался за эти крохи, надеясь с их помощью добраться до более чётких воспоминаний, а потом перестал обращать внимание, просто воспринимаю, как свою небольшую странность…
Так вот, мне кажется, мудрейшие поначалу действительно опасались за моё умственное здоровье. А когда успокоились, принялись за телесное развитие. Я ведь многое пропустил, пока болел, ну, из того, что мне положено уметь: стрелять из лука, метать копьё, драться на рапирах и так далее. Приходится навёрстывать. Честно скажу, не всё мне нравится, но раз надо, так надо… Зато верховая езда – это моя страсть, вторая после чтения! Я бы вообще с седла не слезал, если бы мне позволили. Это такое счастье – нестись по полю на полном скаку, ветер в лицо, свист в ушах! Увы, здесь всё по расписанию, даже счастье – не больше получаса в день, и то не каждый. Нибауси, заместитель главы школы, бдительно следит, чтобы никто не урвал себе больше положенного, а злюка Мардуд, личный слуга мудрейшего Олвида, доносит ему о малейших наших шалостях – он всё видит и слышит, словно у него по паре, а по сотне глаз и ушей…
Хотя на уроки фехтования тоже не могу жаловаться. Сначала со мной, как и с остальными ребятами, занимался один их наставников, настоящий монах-воин. Но потом мудрейший Олвид велел мне каждый день упражняться дополнительно… угадайте с кем? С моим же лучшим другом! Ларт – просто бог фехтования, ему даже наставник проигрывает. А всё потому, что его с малолетства обучал его брат. Ларт сирота (здесь Тодар мысленно добавил «как и я», но, спохватившись, мысленно же вычеркнул), и рос под присмотром брата, который вдвое старше его и служит охранником при дворе. Вообще он отличный парень – Ларт, имею в виду. Он старше меня, выше и крепче, но никогда этим не кичится. Он вообще очень сдержанный, иногда даже чересчур. Но только не в стихах! Если бы вы знали, какие стихи он пишет! Увы, я обещал никому не рассказывать – он только мне даёт почитать. Доверие обязывает… или правильнее сказать, положение обязывает? Не важно, вы поняли суть…
А на днях я нечаянно услышал, как две женщины, навещавшие кого-то из учеников, сказали про Ларта (мы с ним в тот день дежурили у ворот): «Какой красавчик этот златокудрый! Такому бы в трубадуры, а не в филиды!» … Интересно, как они догадались, что Ларт сочиняет стихи? Правда, не думаю, чтобы он когда-нибудь захотел податься в певцы, хоть придворные, хоть бродячие… А волосы у него действительно светлые и длинные, ниже лопаток, он острижёт их только в день совершеннолетия, таков у них в роду обычай – ведь они с братом из тусков, как и наша королева… ну и я, следовательно. Только мы с ним ни капли не похожи. А жаль, если честно…»
Чего жаль? Бред какой-то! Тодар украдкой покосился на соседа: тот исписал уже два листка и начал третий, от усердия прикусив губу. Глубоко вдохнув и выдохнув, королевич снова уставился в учебник.
Наверняка ему было бы не так досадно, если бы он знал, о чём так увлечённо пишет приятель. Вернее, о ком. Потому что Ларт писал о нём – о своём новом друге Тодаре. Последовательно и подробно, как брат и просил: про фехтование, про математику, а ещё про горячее сердце и холодный ум, совсем как у героев так любимых им старинных баллад. И очень старался писать аккуратно, чтобы той, которой на самом деле предназначалось это послание, не пришлось морщить свой высокий чистый лоб, разбирая мальчишеские каракули. Ларт ведь был не дурак и сразу понял, почему брат просил писать почаще. И с радостью делал это, представляя, какое облегчение принесут его строки прекраснейшей из земных владычиц… Он не помнил матери, однако легко мог вообразить, что именно каждая мать желает знать о своём ребёнке. Тем более, что королева, как бы ни была погружена в свои заботы, всегда была добра к маленькому брату начальника дворцовой охраны…
«Тодар обожает лошадей – а те обожают его! Такое ощущение, что он знает язык животных. У старшего конюха аж челюсть отвисла, когда Тодар в два счёта уговорил взбесившегося от боли жеребца – поранил копыто – стоять спокойно, пока обработают рану…»
Что ещё? Ларт бросил взгляд на соседа – тот усердно вгрызался в толстенный учебник истории древнего мира – и с улыбкой дописал:
«Только с историей у него неважно, вечно путает события и смешно коверкает имена. А вчера начал расспрашивать меня про Великий Рим – когда это Рим, по сути, большая деревня, назывался великим? А ещё про какого-то Аристотеля. Ты случайно не знаешь, кто это?»
Сосредоточившись на письме, он и не заметил, как пролетело время. За окном стремительно сгущались осенние сумерки. Последнюю строчку Ларт вывел уже впотьмах, очень-очень маленькими буквами – она предназначалась только брату: «Точно есть, и точно там!»
***
«Точно есть, и точно там!»
Олвид торжествующе улыбнулся: ну разумеется, есть! Друиды не допускают оплошностей, тем более в таких серьёзных делах. Ещё по пути в обитель, в карете, он сам, собственной рукой царапнул спящего мальчишку железкой по левому плечу, а потом изобразил, что это светильник сорвался со стены; сам же и обработал рану, позаботившись, чтобы рубец принял нужный вид…
«Эх, стражник, стражник, прямодушный вояка, не тебе тягаться в коварстве с мудрейшими! – ухмыльнулся Олвид. – Да, ты пристроил собственного братца в нашу школу и даже сделал его своим соглядатаем – мальчишки и вправду на удивление быстро сблизились, прямо не разлей вода! Но неужто ты всерьёз предполагал, что ваша переписка останется без пристального внимания?»
Тут, словно услышав мысли начальника, Бранн просунул в дверь свою лысую голову.
– Посыльный уже отобедал и вот-вот направится в конюшню! – сообщил он тревожным шёпотом.
– Я закончил, можешь вернуть на место, – Олвид уже протягивал помощнику заново запечатанное письмо ученика, незаметно извлечённое из сумки королевского посыльного.
Бранн кивнул и тут же исчез. Верный Бранн, что бы он без него делал! Хм, а действительно, что? Да просто завёл бы себе другого помощника. Верность общему делу – неотъемлемое качество всякого друида…
Ладно, сейчас не об этом. Интересно, это королева попросила своего преданного стража проверить мальчика, или Гай действует по собственному почину? Судя по «хитрой» приписке, второе. Братья вздумали играть с друидами! Ну-ну. Вот и получайте, что хотели…
Олвид прикрыл глаза и снова вздохнул. Увы, так вышло, что истинный статус нового ученика был известен не только Совету старейшин и руководству школы, но и одному из его школьных приятелей. Предусмотрительный начальник стражи её величества попросил старейшин принять в свою школу его любимого младшего брата, круглого сироту – и попросил при королеве! Естественно, они не могли ему отказать… Хорошо, что мальчуган оказался не из болтливых. По правде говоря, лучшего товарища для королевича было и не сыскать: ответственный, умный, смелый. И верный – совсем как его братец, всю жизнь влюблённый в свою госпожу! Нет, конечно, ничего такого между ними не было и быть не могло: безупречность королевы была выше всяких сомнений, да и бедняга Гай был порядочен до мозга костей и чувства свои никогда не выказывал. Но разве можно обмануть друидов, читающих людские сердца?
Если честно, Олвид был даже рад, что рядом с Танаквиль находится искренне преданный ей человек. Королева всегда нравилась ему. Славная женщина с такой нелёгкой судьбой! Смерть мужа, болезнь единственного сына и при этом ответственность за целое государство! Разумеется, Совет не оставил её без помощи. Вот и проблему с наследником тоже им пришлось решать… Не отдавать же было трон этому тщеславному болвану Карихару! Князь бы в два счёта развязал войну с соседями и погубил тот мир, что веками создавала мудрость друидов. Жестоко, конечно, получилось по отношению к несчастной женщине… Но жертвы в таких случаях неизбежны. Что значат слёзы одной матери по сравнению со слезами тысяч и тысяч матерей? Даже если речь идёт о королеве… Особенно, если речь идёт о королеве!
Всё, пора заканчивать это дело. Страж убедился, что шрам на месте – пару лет назад королевич неуклюже свалился с лестницы и поранился о собственную потешную шпагу, а кровь-то слабая, пустяковая вроде бы рана воспалилась, долго не затягивалась… «Значит, пора ставить точку!» – сказал себе Олвид и решительно встал с кресла.
Тут очень вовремя вернулся Бранн.
– Сделано, мудрейший! – склонился он в дверях. – Комар носа не подточит.
– Отлично, мой друг! Скажи, как себя чувствует наша Красотка? Отдохнула с дороги?
– Она полна сил и снова рвётся в полёт! – с пониманием заулыбался помощник. – Принести?
– Да, будь так любезен. А я пока записочку черкну …
Пока старина Бранн, подоткнув полы длинной робы, лазил в голубятню за быстрокрылой Красоткой, Олвид отрезал полоску тонкой бумаги и острым пером вывел на ней несколько букв…
***
Умница голубка смирно ждала, пока крючковатые пальцы разматывали нить, которой записка была прикреплена к лапке. Ласково приговаривая, старик сначала усадил птицу в клетку, налил воды и насыпал зерна, а потом уж вернулся к записке. На узком клочке бумаги было нацарапано всего одно слово: «Пора». Одно слово, но в нём – судьба всего мира!
В первую очередь, судьба несчастного мальчика…
Старик какое-то время стоял, поглаживая спутанную седую бороду, доходящую ему до пояса. Затем сжёг записку в огне свечи, с той же свечой в руке прошёл за чёрную от сажи глинобитную печь и приподнял угол старого одеяла, выполнявшего роль шторы. Мальчик, лежавший на соломенном топчане, даже не шевельнулся, когда свет упал на его лицо – белое, с посиневшими губами и впалыми щеками.
– Пора, сынок, – проскрежетал старик. – Помнишь, я обещал сводить тебя в святилище великой Триединой богини? Так вот, пора настала!
Мальчик по-прежнему лежал неподвижно. Худое тело, облачённое в грубую полотняную рубаху, казалось мёртвым. Однако густые тёмные ресницы чуть заметно вздрогнули. Неужто услышал? Вряд ли. Малец уже который день оставался без сознания.
Сняв с гвоздей одеяло, старик завернул в него мальчишку, взвалил себе на плечи, как тряпичный куль, и вышел во двор. Собственно, двора никакого и не было: избушка стояла посреди густой чащи. Лишь неприметная тропинка вилась от порога вглубь леса. По ней и направился старик, слегка сгорбившись под необычной ношей.
Шёл долго, мягко ступая по опавшей листве и прелой хвое, на ходу что-то ворча под нос, почти наощупь, поскольку осенние сумерки сгущались стремительно. Но тропу он знал так хорошо, что мог пройти по ней и с закрытыми глазами. Когда же наконец взошла луна, бледная, ущербная, показалась и цель пути.
То был мёртвый чёрный дуб, огромный, в пять обхватов, снизу и до середины совершенно полый. Естественная широкая щель в стволе служила входом. Даже страж у входа имелся: большой филин, недовольно ухая, слетел с сухой нижней ветви, завидев приближающего человека.
– Вот мы и пришли, – пробормотал старик, снимая ношу с плеч. – Это и есть святилище Триединой – самый древний её храм на земле кельтов. Оно было здесь ещё тогда, когда вместо леса, что сейчас шумит вокруг, простиралась пустошь. Предание гласит, что сама богиня посадила здесь этот дуб в день, когда родила своих первенцев, хранителя земли Дагду и солнцеликого Огду. Сотни лет прошло, даже тысячи, а она всё ещё наведывается сюда время от времени… Сам я её, правда, не видел, но мой предшественник клялся, что Триединая являлась ему и другим волхвам – то Девой Морриган, то Матерью Бригит, а то и в облике Прародительницы Дану!
Так приговаривая, старик затащил тело мальчика внутрь гигантского дуба, положил ногами к входу и аккуратно убрал одеяло с лица.
– И к тебе придёт она, сынок. Сжалится и придёт за тобой. Потерпи чуток, недолго ждать осталось – от силы до рассвета… Ну, в добрый путь, Тодарик, сын Тодарика из рода славных кельтских королей!
Поклонившись бездвижному телу мальчика – низко, до земли, старый волхв покинул древний лесной храм и, не оборачиваясь, поспешил назад, чтобы с первыми лучами солнца отправить голубку с сообщением, что дело сделано.
Он не видел, как с неба спустилась сияющая золотая птица с длинным радужным хвостом и, сев на землю, превратилась в прекрасную деву в белоснежном одеянии, с медными космами ниже пояса. Дева проскользнула внутрь дуба, нагнулась над умирающим мальчиком и тонкой рукой коснулась его лба. Мальчик открыл глаза:
– Богиня… – чуть слышный вздох слетел со спёкшихся губ, и полные муки глаза снова закрылись.
Дева бережно взяла мальчика на руки, шагнула к выходу – и растворилась в воздухе. Древнее святилище снова было совершенно пусто.
Глава 6. Три плюс один
Ворвавшись в окно, почему-то не зарешечённое и открытое настежь, птица широкой дугой облетела комнату. Длинный радужный хвост скользнул по платяному шкафу, по конторке, по одеялам соседок, крепко спящих, несмотря на ослепительные вспышки света. Огненные крылья так искрились, что Дара испугалась, как бы сказочное создание не устроило в доме пожар. Но птица уселась на изножье её кровати, демонстрируя оперение из блестящего холодного золота, и уставилась на неё круглым чёрным глазом.
– Здрасти, – в недоумении брякнула Дара.
Хохолок в виде бриллиантовой короны надменно качнулся.
– Ты знаешь, кто я? – голос птицы переливался хрустальным колокольчиком, однако звучал не менее властно, чем звонок дежурной сестры.
Дара невольно покосилась на спящих подруг – удивительно, те даже не шелохнулись! – и постаралась ответить вежливо:
– Кто же не знает жар-птицу?
Птица повернула изящную головку и поглядела на неё другим глазом.
– Ну, хоть что-то…
– В каком смысле? – вырвалось у Дары.
– В том смысле, что не совсем мозги отшибло, – снисходительно звякнул колокольчик. – Держи ключ! – чудо-птица взмахнула крылом, из него выпало маленькое блестящее пёрышко и, кружась в воздухе, опустилось на одеяло.
– Зачем? – ещё больше опешила Дара.
– Хорош тупить! – сказочная гостья описала круг над её головой и вылетела в окно, напоследок нетерпеливо прозвенев: – Просыпайся, соня!
И Дара послушно проснулась.
За решёткой наглухо закрытого окна чернела ночь. В полной тишине медленно, глубоко дышали спящие соседки.
«Приснится же такое!» – Дара провела ладонью по лицу, усиленно поморгала, прогоняя остатки сна… и увидела блестящую искорку на буром шерстяном одеяле. Золотое перо!
Дара села в постели и осторожно протянула руку к пёрышку, но оно тут же поднялось в воздух и подлетело к двери, застыв у ручки.
Сомнений быть не могло: перо звало её за собой.
Не раздумывая и не медля – в голове всё ещё звучало обидное «Хорош тупить!» – девочка встала, сунула ноги в туфли и на цыпочках прокралась к выходу. Убедившись, что соседки по-прежнему крепко спят, тихонько отворила дверь, и блестящее пёрышко тотчас нырнуло в коридор. Дара, разумеется, тоже.
Следуя за сверкающей в темноте искрой, она спустилась по лестнице на первый этаж и оказалась у задней двери, естественно, запертой. После отбоя мать Геновефа в сопровождении дежурной сестры лично обходила все двери школы: большую парадную, заднюю, ведущую в сад, кухонную, через которую доставляли продукты и уголь для печей, и даже дверь маленькой часовни, где сёстры и их воспитанницы уединялись в молитве к Триединой, испрашивая кто сил, кто исцеления, кто удачи.
Обитая железом дубовая дверь не остановила пёрышко: оно юркнуло в замочную скважину, раздался щелчок, и тяжёлая створка бесшумно приоткрылась. Так вот почему жар-птица назвала его ключом!
Дара выскользнула на заднее крыльцо, не забыв притворить за собой дверь. Перо уже плыло по воздуху в сторону сада, и девочка, подобрав полы ночной сорочки, поспешила следом. Ночь была безлунной, но Дара отлично ориентировалась в темноте. Миновав ухоженные клумбы и увитые жимолостью беседки, она вскоре очутилась в старой части сада, заросшей густым колючим кустарником – сюда ученицы даже не заглядывали. Однако пёрышко вело её прямо в терновник. Опасливо раздвинув ветки, Дара увидела замшелую каменную ограду высотой почти в два человеческих роста, а в ней – маленькую железную дверь, запертую на ржавый засов и тяжёлый амбарный замок, тоже ржавый – очевидно, им давно уже не пользовались. Пёрышко снова без труда открыло замок, а вот девочке пришлось приложить немалые усилия, чтобы отодвинуть засов.
Наконец очутившись за оградой, она разочарованно вздохнула: впереди сплошной стеной росли кусты да деревья, только теперь уже дикие, лесные. Но пёрышко уже неслось вглубь леса, хочешь не хочешь, пришлось спешить за ним. Почему она должна следовать за неугомонным пером жар-птицы, так бесцеремонно ворвавшейся в её сон, Дара не знала, однако повиновалась без колебаний: просто чувствовала, что так надо.
Тёмная чаща, полная загадочных ночных шумов и странных запахов, окружала её со всех сторон. Но страшно не было, лишь волнительно – настолько, что она не чувствовала ни холода, ни сырости, хотя была в одной тонкой сорочке, уже намокшей от росы. Дара брела по лесу, устремив взгляд исключительно на мерцающее впереди пёрышко, тем не менее, ни разу не споткнулась о кочку или корень, ни одна ветка не хлестнула её по лицу: густой подлесок словно раздвигался перед ней, а за её спиной снова смыкался.
Как долго она шла? Может, долго, а может, и нет: время будто утратило смысл… Внезапно впереди показался широкий просвет. Поляна, на которую Дара вышла, казалась смутно знакомой. Приглядевшись, она увидела круглое каменное строение под сенью высоких стройных сосен. И тотчас его узнала: храм Триединой! Сёстры и их воспитанницы приходили сюда совсем недавно, на Самхейн, когда жители всей страны отмечали конец сбора урожая и наступление зимы, а до этого на Мабон, осеннее равноденствие. Только шли они сюда почти полдня, сначала по высокому морскому берегу, а затем по широкой лесной тропе, часто останавливаясь и распевая гимны благодарности Природе в целом и Триединой богине как олицетворению женского начала…
Пёрышко поплыло к входной арке. Здание, сложенное из местного камня, белого с тёмными прожилками, было совсем невысокое, круглое, с крышей-куполом и восьмью стрельчатыми окнами. В отличие от величественных, колоннами и башнями украшенных обиталищ мужских богов: Дагды, Тараниса, Огмия или Белена – святилище покровительницы женщин было по-домашнему уютным. При солнечном свете на мраморный пол сквозь витражи в окнах падали разноцветные узоры, создавая видимость светящегося ковра. Однако теперь внутри стояла кромешная тьма. Волшебное пёрышко покрутилось в воздухе, затем вдруг опустилось Даре на плечо и застыло, словно маленькая золотая брошь. Девочка тронула его пальцем: перо держалось, будто приклеенное. Значит, пришли.
Только зачем?
Дара всмотрелась в середину храма, где, насколько она помнила, во время священных обрядов стояли каменные чаши: одна с водой, вторая с огнём. Но вместо чаш разглядела на полу груду тряпья. Девочка осторожно приблизилась, наклонилась – и тотчас отпрянула: там, завёрнутый в старое одеяло из овечьей шерсти, лежал человек.
Мальчик. Примерно её возраста. Он лежал на спине, и луч лунного света, внезапно ударивший в окно, упал на застывшее лицо, как будто высеченное из того же белого камня, что и плиты пола. Руки, выпростанные поверх одеяла, были тоже белые и очень худые, кожа да кости. Голова мальчика была совершенно лысой, брови и ресницы тоже едва обозначались, глаза закрыты.
Жуткое зрелище, честно говоря. Однако что-то заставило Дару опуститься на колени рядом с безжизненным телом и прикоснуться пальцами к шее у подбородка. Под холодной сухой кожей едва ощутимо пульсировала кровь: мальчик был жив.
Но на грани смерти. Это Дара чувствовала так же отчётливо, как пропитанный благовониями воздух и гладкий пол под ногами. Следом вспыхнул целый рой вопросов: кто этот мальчик, что с ним, как здесь оказался и зачем? – и так же быстро угас. Осталось только понимание: она может его спасти. Она должна его спасти!
И Дара полностью сосредоточилась на поставленной задаче. Ей хватило мгновения, чтобы сделать вывод: несчастного убивает его собственная кровь – пустая, нежизнеспособная. Следует её заменить, всю до последней капли. А также исцелить органы, больную кровь творящие. Но это долгий процесс, слишком долгий: жизнь в этом теле уже едва теплится, изнурённое сердце вот-вот остановится – у него совсем не осталось силы. Значит, надо поделиться…
Дара положила одну руку мальчику на лоб, вторую на живот и стала закачивать собственную жизненную силу в почти омертвевшие кровеносные сосуды. Сколько длилось это перетекание? Она не засекала время. Сначала сила текла ручьём, потом струёй, потом тоненькой струйкой… Вдруг накатил страх: не хватит! Она не справиться одна! Нужна помощь!
И тогда появился Единорог. Изящное белоснежное существо вошло в храм, почти бесшумно ступая по мраморному полу. На гордой голове блестел рог – длинный, витой, перламутровый. Тёмные глаза, похожие на человеческие, только гораздо мудрее, были устремлены на Дару. Он будто говорил с ней… Точно говорил! О том, что она не одна, ведь ей в помощь дана вся Вселенная…
Дара благодарно улыбнулась Единорогу, тот качнул в ответ длинным рогом – и растворился в воздухе. Но ей больше не было страшно. Она успокоилась, расслабилась, и жизненная сила снова потекла из её рук в медленно теплеющее тело больного…
Она очнулась словно от толчка. Открыла глаза. И встретилась взглядом с большими блестящими глазами мальчика.
– Богиня… – прошептал он.
И снова закрыл глаза. Однако теперь дышал глубоко, почти ровно. Он больше не умирал. Он просто спал.
Дара улыбнулась. На сегодня всё. Она попыталась встать – получилось не сразу: голова кружилась, ноги не слушались. Пошатываясь, она добралась до выхода, глубоко вдохнула, наполняя лёгкие свежим ночным воздухом. Какое-то время просто стояла на крыльце храма и дышала, пока кровообращение не восстановилось. Затем глянула на пёрышко, по-прежнему сидящее у неё на плече.
– Возвращаемся.
