скачать книгу бесплатно
– Моей красоте!
– Слушай, Люб, возьми ты этот снимок. Сделаете на компьютере другой фон, подправите чуть-чуть – и будет прекрасная фотография для обложки, – сказал «Лучший человек нашего времени» и посмотрел на меня так, будто я была аппетитным пирожным и он вот-вот собирался меня проглотить.
– Ну, а с этим что делать? – пропищала Любочка. – Это ж надо было такую чушь написать: «Я пишу романы, потому что больше ничего не умею, а кушать-то всем хочется!»
Алексей снова засмеялся.
– Ну вас! – обиделась я. – Ничего вы не понимаете!
– Да что тут понимать-то?! Все это никуда не годится!
– Я привыкла быть честной по отношению к читателям и не собираюсь придумывать всякую чепуху о музах и вдохновении.
– Правильно, Марусь, извините, Марья Лексевна. И потом, краткость – сестра таланта.
– Вы оба ненормальные! – прокричала Любочка и вдруг бухнула ни с того ни с сего: – Может, помиритесь, а? Нет, Мань, ну а чего ты на меня так смотришь? Ты мне приносишь какие-то дурацкие фотографии, Кронский вообще переключился с детективов на любовные романы!
– Правда? – поразилась я.
– Правда, правда! Зачем мне тебя обманывать? Это он попросил вытащить тебя сегодня в полдень. Все канючил: «Устрой нам встречу, устрой нам встречу!» Что, скажете, не так было, а, Алексей Палыч?
– Вы, Люба, Иуда! – будто сделав для себя вывод, проговорил «Лучший человек нашего времени».
– Какая наглость!
– Марусь, а что тут наглого? Я ведь никогда не писал любовных романов, думал, ты мне поможешь. Я и дискету тебе с первой главой привез, чтобы ты почитала.
– Ой, ну ладно, идите, сами разбирайтесь! Мне работать надо, – сказала Любочка, а Кронский схватил меня за локоть.
– Пусти меня! – прошипела я.
– Я тебя держу, а то снова грохнешься.
– Не грохнусь!
– Марусь, ну не будь такой жестокой! – говорил он мне в лифте. – Вернись ко мне.
– Кронский, оставь меня в покое, я замуж собралась, – выпалила я, а когда посмотрела на него, вдруг почувствовала то же, что чувствовала год тому назад, когда впервые увидела его в коридоре редакции – высокого, стройного, с зачесанными назад вьющимися светло-русыми волосами, соболиными, почти черными бровями и носом, чуть похожим на клюв хищной птицы. От него и теперь слабо веет его любимой туалетной водой…
Он сказал мне тогда: «У-у, какие музы сюда заглядывают!» И сейчас, когда я стояла так близко от него, у меня, как и тогда, закружилась голова. Двери лифта раскрылись, и тут я вспомнила его измену: как застала его в новогоднюю ночь вот в таком же лифте с толстенной вульгарной теткой. Они стояли в недвусмысленной позе, полураздетые… Этого я не смогла простить. Встряхнув головой, я будто сбросила с себя вновь нахлынувшее чувство любви и нежности к «Лучшему человеку нашего времени» и твердо сказала: – Пока, Кронский, я тороплюсь.
– Нет! – В его голосе слышался ужас – казалось, он больше всего боялся того, что я сейчас уйду и он никогда не увидит меня.
– Ну что, что тебе нужно-то?
– Поговорить, – сказал он серьезно, что ему было совершенно несвойственно. – Я подвезу тебя.
Я долго не решалась сесть к нему в машину.
– Не съем же я тебя, в конце концов! Садись! – и он буквально запихнул меня в салон.
– Говори!
– Ты правда выходишь замуж?
– Ой, ну какого еще от тебя разговора можно было ожидать! – усмехнулась я и попыталась выйти, но дверца была закрыта. – Выпусти меня!
– Марусь, выходишь замуж – выходи, это твое дело! Что ты так возмущаешься? Я хотел поговорить с тобой насчет своей будущей книги.
– Ты что, и вправду переключился на любовные романы?
– Ага.
– У тебя так хорошо идут детективы, а любовные романы пишут в основном женщины.
– Мои любовные истории предназначены для мужчин. Почитай начало, ладно?
– Ну, хорошо, – согласилась я. – А ты уверен, что твои сочинения будут пользоваться спросом?
– Конечно, моя «Уходящая осень».
– Перестань вспоминать этот дурацкий салат!
– Замечательный салат! И назвала ты его романтически – «Уходящая осень», – мечтательно протянул он и тут же спросил: – Не поделишься рецептом?
– Яблоки, крабовые палочки, подсолнечное масло, мускатный орех. Все перемешать и украсить листьями татарского клена…
– Слушай, выходи лучше за меня замуж, ты ведь на самом-то деле меня любишь.
Вылезти из машины я не могла – дверца была закрыта, к тому же мы ехали на большой скорости – оставалось лишь молчать.
– Я тебе обещаю исправиться. Я ведь теперь, Марусь, лечусь. Хожу регулярно к сексопатологу и психотерапевту, – исповедовался он мне.
– И как, помогает?
– Откуда я знаю?! У меня ведь с зимы никого не было. Давай эксперимент проведем?
– Какой еще эксперимент?
– Ну, ты сейчас пригласишь меня в гости, и мы посмотрим, помогает или нет. А то, может, я деньги на ветер выбрасываю?
– Пошляк, – заметила я и, подумав, добавила: – Не буду я тебе с романом помогать.
– Это почему же?
– Потому что роман – повод сбить меня с пути истинного, а я замуж собралась.
– Призналась! Призналась! – он обрадовался, как мальчишка. – Ты сама боишься своих чувств, боишься с пути сбиться, потому что еще любишь меня!
– Вот глупости! – фыркнула я.
– Значит, не пригласишь меня к себе? – спросил он, остановив машину у подъезда.
– Вот глупости! – повторила я и пробкой вылетела на улицу.
Я ворвалась домой – щеки пылали, внутри все дрожало. «Эх, ты – Любочка, Любочка! И зачем тебе нужно, чтобы мы с ним помирились?» – все крутилось у меня в голове.
Может, я не замечаю очевидного – того, что видят все вокруг, может, я обманываю себя, вбив в голову, что люблю Власа?
Кронский для меня, что маленький комочек варенья на самом кончике чайной ложки, варенья не простого, а дающего на время беспредельное счастье и блаженство – варенья, приготовленного не из сливы или клубники, а из индийской конопли. Зелье, к которому хочется прибегать снова и снова, чтобы вновь побывать в поддельном, суррогатном рае, подобно неисправимому гашишисту, который жизнь отдаст за зеленоватый комочек «варенья» на кончике чайной ложки. Но, как обычно, за любое удовольствие и наслаждение следует платить. В данном случае безволием и самоуничтожением.
Кронский – это соблазн, который сравним только с запретным плодом – если вкусить его, потеря спокойствия и благополучия обеспечена.
Жизнь с Власом есть воплощение земного рая, только без дерева с запретными плодами. А какой рай без дерева с запретными плодами?
Кронский снова ворвался в мою жизнь; он подобно цунами сносил в моей душе все благочестивые намерения и правильные, удобные для жизни мысли и представления о безмятежном будущем. И что я за человек такой непостоянный и отходчивый? Как пластилин! Из меня может кто угодно слепить все что заблагорассудится. Нет! Так нельзя! Я не желаю думать о Кронском! Это губительные мысли – они разъедают мое сердце, как соляная кислота (одна из самых сильных), которая растворяет все металлы, стоящие в ряду напряженности аж до водорода! В конце концов, он меня предал, променял на жирную крашеную блондинку с черными у корней волосами и маленькими, невыразительными глазками. Я сказала себе еще полгода тому назад, что никогда в жизни не свяжусь с «Лучшим человеком нашего времени» и не намерена менять своего решения. Влас сейчас далеко – от этого и мысли всякие глупые в голову лезут.
Но я ничего не могла с собой поделать и продолжала думать, думать… Как вдруг задребезжал домофон.
Анжелка! Неужели пять часов?! После вчерашнего маминого нашествия холодильник до сих пор оставался пустым – мне даже подругу угостить нечем! А Огурцова «поесть не любит».
Я открываю дверь, и мною овладевает такое чувство, будто бы до этого я стояла перед скрытой занавесью картиной, зная наверняка, что на ней изображено, но когда вдруг сдернула ткань, увидела совершенно не то, что ожидала. Передо мной стояли все члены нашего содружества.
Все они стояли на пороге и злобно глядели на меня.
– Что, не ждала? – с усмешкой спросила Анжелка. После родов она еще больше раздалась и теперь несоответствие ее нижней и верхней части было поистине комическим – до того места, где по идее должна быть талия – пятьдесят шестой размер, а выше – пятидесятый. Вообще выглядела она плохо – лицо круглое, отечное…
– Почему? Тебя ждала, – я совершенно растерялась и тупо уставилась на друзей. – Что-то случилось?
– Случилось, – грозно проговорила Огурцова, и все они вдруг стали надвигаться на меня.
Я тут же догадалась, что случилось и почему они все вместе посредством Анжелкиной хитрости завалились ко мне – наверняка прочитали книгу и им не терпелось выяснить отношения.
– У меня толстые, упрямые ноги, да? И я стала балалаечницей только потому, что тупая и больше ни на что не способна? – с каждым вопросом Огурцова делала шаг вперед, заталкивая меня в глубь квартиры, остальные же с ненавистью смотрели мне прямо в глаза. Только Пулька давилась от смеха. Мне вдруг почудилось, что они пришли меня убить. – Отвечай! – гремела Огурцова, выталкивая меня из коридора в кухню, однако объяснений дожидаться не стала и продолжила допрос: – Моя главная проблема была в том, что до двадцати девяти лет я оставалась девицей? А как ты посмела трогать моих родителей? Какое тебе дело до их увлечений? Ну и что же, что они любили индийское кино, занимались йогой и уринотерапией?! Значит, мой отец подкаблучник? – спросила она и приперла меня к балконной двери.
– Девочки! Ну что вы стоите и молчите! Ведь она меня сейчас с третьего этажа сбросит! – закричала я, по-настоящему испугавшись.
– Так тебе и надо! – вдруг отозвался мой лучший друг и бывший сокурсник Женька. – Не будешь пасквили писать!
– Но я написала всю правду! – крикнула я и вдруг поняла, что действительно ничего не придумывала. – Я описала вас так, как вижу и воспринимаю. В каждом человеке есть что-то хорошее и что-то плохое! А вам нужно, чтобы я вас приторно-сахарными изобразила?! Говорите, про кого я хоть единое слово выдумала? – расходилась я.
– Действительно, что вы к Машке-то пристали, – заступилась за меня Пульхерия.
– А ты вообще молчи! Ты даже о себе не удосужилась прочитать? – вопрошающе крикнула Икки.
– Я Манин роман прочла от корки до корки. Он мне, кстати, понравился, и я совсем не обижаюсь на нее, что она моих предков-гоголеведов там высмеяла. Это действительно ненормально – всю жизнь искать пуговицы, сапоги и уж тем более утерянное при перезахоронении ребро Гоголя! А то, что ей не слишком по душе моя профессия гинеколога, – это ее дело!
– Не то чтобы не по душе, а просто я не понимаю, зачем ты устроила у себя дома музей заспиртованных кистом и всяких там других штук, – разъяснила я ей.
– Вот именно, ей просто непонятно. Что ж теперь на человека кидаться?
– Тебе понравился ее роман только потому, что ты кроме него ни одной художественной книги за свою жизнь не прочитала! – вспылила Икки.
– Икки, а чем ты-то так недовольна? По-моему, в романе видно, что Машка к тебе прекрасно относится, всю жизнь тебя жалела – и когда ты кости себе постоянно ломала, и когда в своем фармацевтическом техникуме училась, и когда в аптеке работала. И про бабку твою ненормальную написала, которая тебя дурацким именем окрестила! Ты какая-то свинья неблагодарная, честное слово!
– Вот именно, теперь все будут знать, что мое имя расшифровывается как Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала, а имя моего отца Роблена – родился быть ленинцем.
– Ну что же делать, если у тебя была такая бабушка? Из-за нее от вас даже отец сбежал – между прочим, ее собственный сын – и вернулся только спустя девять лет после смерти старушки – видно, боялся ее возвращения с того света!
– Ничего смешного! – неожиданно уверенным тоном проговорил Женька. – Зачем тебе нужно было всем рассказывать, что я – ошибка природы, что мне нужно было родиться девочкой; кричать на всех углах о том, что я рассказал тебе по секрету, как меня чуть было не изнасиловала в юности сорокадевятилетняя вдова на подмосковной даче? Что у меня никогда не было женщин, а влюбляюсь я лишь в мужчин, да и то на расстоянии? И эта твоя книга выходит именно тогда, когда я влюбился, когда мы с Икки подали заявление в загс!
Я молчала. Я чувствовала свою вину и не знала, как теперь исправить эту чудовищную ошибку.
– Ой! Овечкин! Да кому ты нужен! – снова вступилась за меня Пулька. – Вы только посмотрите на него! Тоже мне звезда нашлась! Ты что, публичный человек?
– Да! Я довольно известный переводчик в своих кругах! – заносчиво прогремел он.
– Вот и сиди, переводи свои инструкции по эксплуатации унитазов и электродрелей! Известный он!
– А ты консервируй свои кистомы! На большее ты не способна!
– Овечкин, сейчас договоришься, что я тебе тоже кое-что законсервирую!
– Перестаньте, перестаньте ругаться! – воскликнула Икки.
– Да отойди ты от меня! От тебя перегаром разит! – Я оттолкнула Анжелку и наконец отошла от балконной двери.
На мои слова о том, что от Анжелки разит перегаром, в эту минуту никто не обратил внимания – всем было не до того.
– А я бы, Икки, на твоем месте помалкивал! – крикнул Овечкин. – После того, что я о тебе прочитал, я вообще отказываюсь на тебе жениться! Ты самая настоящая шлюха!
– Что-о??? – возмутилась Икки.
– Что слышала! Шлюха! Вот кто ты! С кем ты только не переспала! А я тебе достался девственником! Я вообще в этой жизни еще ничего не познал! Теперь мне надо наверстывать упущенное! Свадьбы не будет! – категорически заявил он, и в эту же секунду к нему подскочила бывшая невеста и с наслаждением влепила размашистую пощечину, после чего все вдруг замолчали – все, кроме Пульки – ее это Иккино действие то ли привело в восторг, то ли у нее истерика началась. Непонятно, но она неожиданно заржала, как ослица:
– Ио-гооо! Игого! Иооо!
Я, чтобы хоть как-то привести подругу в чувство, сильно дернула ее за руку. Она взглянула на меня влажными от слез глазами и снова залилась:
– Игого! Иоогого!
Овечкин же в это время забился в угол, закрыл лицо руками и тихо проговорил:
– О, Икки, как вы будете стыдиться своего поступка!
После этих его слов Пулька моментально пришла в себя, перестала ржать и с жалостью посмотрела на Женьку.
– Овечкин! Прекрати цитировать Достоевского! – воскликнула Икки. – Нет, ну вы посмотрите на него – он теперь у нас униженный и оскорбленный князь Мышкин!
