скачать книгу бесплатно
– То ли ты опять до утра сидел за компьютером, – закончила за него Ирина.
– Я постоянно так делаю! – возразил Дубинин. – Это мой нормальный режим.
– Это не режим, а дурная привычка, от которой нужно срочно избавляться. Тебе сколько лет?
– Да вроде вчера еще было тридцать.
– Не много, конечно, но и не мало. Ты уже не восемнадцатилетний мальчик, который может сутками не спать, и ничего ему не будет. Если ты изо дня в день будешь, проходя мимо памятника Петру Первому, щелкать его по носу – ну, если дотянешься, конечно, – то рано или поздно он отвалится. Я это говорю к тому, что наши возможности не безграничны, и нужно отдавать себе в этом отчет. Ты никогда не бываешь на наших вечеринках – иначе ты бы заметил, что я уже давно не пью ничего, кроме вина или шипучки, да и то совсем чуть-чуть. По утрам начала бегать, отказалась от жирной пищи. А ведь мы с тобой ровесники.
– Ты так и будешь на каждый мой довод выдавать по возражению? – улыбнулся Карл, которому понравились рассуждения коллеги. Слушая ее, он успокоился, – старуха уже не пугала его. Кто знает, подумал он, возможно, действительно все объясняется его усталостью.
– А почему бы и нет? – Ирина пожала плечами и, закинув ногу на ногу, жестом показала, что готова слушать дальше.
– Я уже и не знаю, стоит ли продолжать. В общем, этой ночью мне приснился сон. Понимаешь, я вообще никогда не запоминаю сновидений, а тут картинка была такой живой и реальной, что я до сих пор не верю в то, что этого не было на самом деле.
– И что такого было в твоем сне?
– Ничего особенного. Я иду по парку, встречаю эту Мартынову…
– Откуда вы берете все эти фамилии?! – возмутилась девушка. – Прямо как на подбор. Извини, продолжай.
– Встречаю ее, мы разговариваем. Она рассказывает, что Дубинин – не настоящая моя фамилия и что меня должны звать иначе.
– Час от часу не легче, – проворчала Ирина.
– Да, она сказала, что моя настоящая родовая фамилия – де Бо и что мой предок был выходцем из Франции. – Карл поспешил продолжить, увидев, как еще больше помрачнела его собеседница, услышав очередной потенциальный псевдоним. – А потом, когда я на нее посмотрел, она превратилась в ту самую молодую женщину, какой ты только что видела ее на фотографии. Еще она говорила о какой-то информации, которая может свести меня с ума. Но она, мол, подстраховалась – и сможет мне раскрыть что-то очень важное во сне. Вроде как это совершенно безопасно. А потом я проснулся совершенно разбитый и до сих пор не могу в себя прийти. У нас на сегодня была назначена встреча, но я почему-то не могу заставить себя пойти на нее. Это странно, но у меня и сейчас звучит в голове ее голос.
– И что он говорит, этот голос? – Ирина совершенно не скрывала, что рассказ ее заинтересовал. Она даже в чем-то завидовала рассказчику – сама девушка давно не испытывала ничего подобного. Даже если это чистейшей воды вымысел или игра воображения, она многое бы отдала, чтобы хоть на короткое время погрузиться в эту пусть временами пугающую, но сказку.
– Он говорит, что мне нужно заснуть, – мрачно подытожил Карл. – И что только тогда я все узнаю.
– И в чем проблема? – подняла брови журналистка. – Иди домой и ложись спать.
– О чем ты говоришь? А работа? И вообще – если тебя послушать, то создается впечатление, будто ты веришь во всю эту глупость.
– Дело не в том, верю ли я в нее или нет. – Ирина подумала о том, как бы поступила она сама, если бы находилась на месте Карла. Наверное, на самом деле отправилась бы домой и завалилась спать. – Главное – насколько тебя это беспокоит. Помнишь эту хохму про основное отличие мужской логики от женской?
– Не помню, – мрачно отозвался Карл.
– У мужчины спрашивают: какова вероятность того, что, выйдя из дома, ты встретишь живого динозавра? Он начинает что-то там высчитывать в уме и наконец говорит: один к миллиону. Тот же вопрос задают женщине, которая заявляет: пятьдесят на пятьдесят. Ее спрашивают: как это? Ну, а она закатывает глаза: мол, или встречу, или не встречу. Так вот, в твоем случае женский подход – идеальный вариант. Если старуха – или твое подсознание, что в принципе не имеет значения, – на самом деле имеет, что сказать тебе, то ты что-нибудь да узнаешь. Если же ты все это придумал, то хоть выспишься.
Дубинин рассмеялся шутке и, подумав, решил, что в этом предложении есть смысл.
– Но как же работа? Главред ждет от меня материал к вечеру.
– Ты же сам сказал, что материала не будет, – напомнила Ирина. – От того, что ты сидишь здесь и занимаешься самоедством, он не появится. У тебя ведь отложено что-нибудь из того, что когда-то не пошло в печать? Смело отправляй – благо твои материалы не устаревают, в отличие от моих горячих пирожков. Если будет возмущаться, скажи, что старушечьи мемуары в процессе, что будет бомба и так далее. Заинтригуй его, он такое любит.
– А если потом эта бомба так и не появится? – с сомнением в голосе возразил Карл, который не любил подобных авантюр.
– Скажешь, что фитиль отсырел. Да не переживай – в крайнем случае напишешь о прапра моего знакомого, он был крутым дядькой. Орден сфотографируешь, у него разные документы с тех времен сохранились, любовная переписка, всякие «авекплезиры» и прочее. В общем, как-нибудь выкрутимся.
Дубинин подумал, взвешивая все за и против, и согласился. Действительно, какой смысл сидеть в офисе и сомневаться в собственной адекватности, если есть простой способ расставить все по своим местам? Сердечно поблагодарив Ирину, которая только отмахнулась в ответ, театральным жестом указав ему на дверь, он вышел из здания и поймал такси. К счастью, родителей, которым пришлось бы объяснять столь неожиданный визит, дома не оказалось – и Карл, не раздеваясь, упал на кровать. Сначала он решил, что процесс засыпания займет у него пару часов, и даже подумывал о том, чтобы принять снотворное. Однако этого не понадобилось – стоило ему представить себе лицо Марии Степановны, как он тут же провалился в сон. Это произошло так неожиданно, что он не сразу понял, что спит. И только увидев перед собой знакомый офорт, мысленно присвистнул от удивления и, стараясь двигаться осторожно, прошел в столовую, из которой раздавалось позвякивание, как если бы кто-то размешивал сахар в чашке чая.
За столом сидела госпожа Мартынова, скинувшая как минимум лет восемьдесят, и с любопытством рассматривала растрепанного гостя, который не знал, как себя вести с ней – то ли как с реальным человеком, то ли как с плодом его воображения. Наконец, устав от затянувшегося молчания, девушка пригласила молодого человека присесть и улыбнулась:
– Вы все же решились. Я рада, это очень смелый шаг, какими бы ни были его причины. Что ж, приступим, месье де Бо.
Вглядевшись в молодое лицо, Карл ответил на вопрос, который в прошлый раз задал себе: изумрудные. Глаза Мари были потрясающего темно-зеленого цвета.
– Господа, господа, успокойтесь! Ваша якобы непримиримая вражда и шум, который она производит, честно говоря, уже начинают меня раздражать. – Высокий элегантный брюнет, небрежно державший в руках тонкую сигару с мундштуком, брезгливо поморщился, глядя на то, как двое мужчин размахивают руками друг перед другом. Причем если один из них, громогласный детина с резкими чертами лица, отличался гигантским ростом, отчего ему приходилось смотреть на своего визави сверху вниз, то второй роста был совершенно обычного. Светлые волнистые волосы и голубые глаза вкупе с нежным, почти девичьим овалом лица никак не сочетались с той яростью, с которой он накидывался на соперника, ежесекундно выкрикивая ругательства. Впрочем, они, казалось, ничуть не смущали его оппонента – пользуясь превосходством в росте, он периодически смотрел поверх яростно жестикулирующего молодого человека куда-то вдаль, словно того и не было вовсе, чем приводил его в еще большее бешенство. Наконец, устав от активных действий, блондин повернулся к мужчине и запоздало ответил на его замечание, при этом его тон вдруг кардинально изменился, став едва ли не елейным:
– Вы, Оскар, конечно, гениальный поэт, но вам никогда не понять русской души. Нам или все, или ничего.
– Так что же ты тогда кипятишься, Сереженька? – добродушно прогудел его оппонент. – Я тебе и предлагаю – ничего. Бери. А мне все оставь.
– Ах, ты… – начал было тот, но потом передумал и продолжил: – Я когда еще маленьким был совсем, зачитывался вашими произведениями, но сейчас понимаю, что тот же Дориан, живи он в России-матушке, никогда не кончил бы так, как в вашем произведении. Скорее всего, он и по сей день кутил бы где-нибудь у Давыдова да девок зажимал по углам.
– А душа? – выпустив облако дыма, поинтересовался Оскар.
– А что душа? Для ваших героев копание в себе – это путь к саморазрушению, а у нас все наоборот. В России это образ жизни. Мы к этому стремимся, для нас день, прожитый без душевных метаний, – пустой день, прошедший зря. Вот спросите у господина Маяковского, каким образом он сюда попал. Да, конечно, модно и красиво предполагать, будто он пустил себе пулю в сердце из-за несчастной любви. Мол, запутался – и таким романтичным образом разрубил гордиев узел. А по мне, так человеку просто не хватало сильных ощущений, вот он и решил в русскую рулетку сыграть. Вы ведь и раньше баловались этим, Володя, не так ли?
Гигант проворчал что-то в ответ и отвернулся.
– Вот видите, – улыбнулся молодой человек. – Стыдно признаться, что стрелялся по глупости. Всем ведь хочется считать себя Пушкиными да Лермонтовыми, но, пардон, далеко не каждому это дано.
– А вы, господин Есенин, как сюда попали? – поинтересовался внимательно слушавший его рассказ мужчина. – Ведь, если мне не изменяет память, у вас тоже не все однозначно.
– Эх, я бы и сам хотел это знать. – На красивое лицо набежали тучи, глаза погрустнели. – Но вот хоть убейте – ничего не помню.
– Пить надо было меньше, – мстительно процедил сквозь зубы Маяковский, все еще стоя спиной к своему извечному сопернику.
– Так я трезвый был! – Казалось, что это ехидное замечание ничуть не задело Есенина, и он лишь сокрушенно покачал головой. – Если б было так, хоть не было бы обидно. Мне уже рассказывали всевозможные версии моей смерти, но я не знаю, чему верить. Вот я в гостиничном номере, а потом бах – и я уже здесь. Может быть, у меня случился инфаркт? Или инсульт?
– А на трубу вас потом уже подвесили? – спросил неугомонный Маяковский.
– Кто знает, Володя, кто знает, – пробормотал поэт. – Мне иногда кажется, что мы сюда попадаем не после нашей смерти, а непосредственно перед ней. Будто кто-то подменяет наши тела там, на земле, манекенами. Какое-то божественное провидение.
– Ну, уж кому-кому, а вам должно быть известно о том, что Бог здесь совершенно ни при чем. – Маяковский наконец повернулся к приятелю лицом. – К чему вы его приплетаете каждый раз?
– Привычка, – примирительно развел руками Есенин. – Впрочем, ты прав.
Оскар Уайльд с улыбкой наблюдал за тем, как поэты, которые только что готовы были накинуться друг на друга, теперь оживленно обсуждали какую-то окололитературную небылицу, хохоча во все горло. Несмотря на то что ему с ними на самом деле не о чем было говорить – все-таки разница в мировоззрении ощущалась, – он получал определенное удовольствие от общения с этой парочкой. Интересно, как бы они повели себя, если бы получили шанс выбраться отсюда наружу? Неужели принялись бы за старое и повторили бы свои ошибки? Задумавшись о прежней жизни, Уайльд помрачнел – и он не избежал фатальных ошибок, главной из которых, конечно, была его любовь к Бози. Нет, нет, в ней не было ничего предосудительного, но некоторые люди, от которых зависела его судьба, посчитали иначе. Да, как он однажды уже говорил в зале суда, мир этого не понимает и ставит человека, обвиненного в любви, к позорному столбу.
– О чем вы задумались, милейший сэр? – поинтересовался Есенин, достаточно фамильярно и весьма ощутимо хлопнув его по плечу.
Не ожидавший этого Оскар покачнулся и упал бы, если бы великан не подхватил его.
– Ну, это уже слишком! – вскипел Уайльд, наступая на белокурого молодого человека, который, правда, ничуть не испугался.
Как ни в чем не бывало, он еще раз ткнул англичанина кулаком в плечо и заявил:
– Да ладно тебе, Ося! Свои же все здесь. Пойдем-ка лучше выпьем чего-нибудь прозрачного. Как тебе такое предложение?
Уайльд хотел было резко ответить этому голубоглазому наглецу, но вдруг понял, что совершенно не сердится на него – напротив, идея о походе в кабак показалась ему достаточно заманчивой. Настолько, что он, несмотря на то что всегда с осуждением относился к плебейской обстановке подобных заведений, тут же согласился составить ему компанию.
– Вот это другое дело! Наш человек! – Маяковский с Есениным радостно обняли слегка ошалевшего от такого напора поэта и, уже не выпуская его из рук, как цыгане, поймавшие в свои сети богатого простака, отправились реализовывать задуманное.
Когда троица скрылась из вида, из-за колонны, стоящей немного поодаль, вышел человек весьма примечательной наружности: его орлиный нос казался еще больше на исхудавшем аскетическом лице, а острые беспокойные глаза говорили то ли о внутреннем дискомфорте, то ли о пережитой личной трагедии. На вид ему было едва ли больше сорока лет, однако он горбился и носил платье наподобие власяницы, отчего выглядел намного старше своего возраста. Проводив поэтов долгим недобрым взглядом, будто они помешали ему заниматься каким-то важным делом, он развернулся и побрел в противоположную сторону, периодически останавливаясь и тревожно оглядываясь по сторонам.
Если бы кто-нибудь проследил за ним, то увидел бы, как этот странный человек, ежесекундно ныряя в тень, подошел к неприметной двери, которая практически сливалась со стеной, и, еще раз проверив, что рядом никого нет, торопливо вошел в здание. Внутри помещения, в котором он оказался, также не было ничего примечательного, если не считать огромного, во всю стену, портрета совсем юной девушки с большими грустными глазами. Подойдя к картине, мужчина благоговейно поцеловал золоченую раму и, отступив на два шага, обратился к ней:
– Ты видишь, ненаглядная моя Беатриче, я не оставляю надежды найти способ, чтобы и ты обрела вечную жизнь рядом со мной. И я не успокоюсь, пока мы не воссоединимся. Несправедливость! С ней нужно бороться, ее необходимо уничтожить. Тот, кто затеял все это, – человек обвел безумным взглядом комнату, – ошибся, не приняв тебя, мой ангел. Но он не учел того, что для настоящей любви не существует преград. Я обязательно отыщу ту самую единственную стену, за которой они прячут тебя от меня, не будь я Дуранте дельи Алигьери!
Отчитавшись таким образом, мужчина вышел, почтительно пятясь спиной, – последнее, что он увидел, прежде чем дверь закрылась, были наполненные печалью и болью глаза любимой, которая словно просила его: оставь свои попытки, перестань мучить себя и меня. Прислонившись лбом к холодной каменной кладке, Данте постоял так с минуту, чтобы успокоить своих внутренних демонов, и отправился на поиски стены, которая, как он верил, существовала где-то…
– Только посмотрите на этот экземпляр, Чарльз, – двое мужчин, одетых в костюмы второй половины девятнадцатого века, смотрели вслед безумному влюбленному. – Разве это не доказательство полной несостоятельности вашей теории? По-моему, в нем нет ничего животного – напротив, его сводит с ума любовь, а это чувство свойственно только возвышенным натурам. Вы так не считаете?
– Совершенно не согласен с вами, мой друг, – отозвался тот, к кому был обращен вопрос. – Любовь для него – это вожделенная, но несбыточная мечта. Пока она маячит перед ним, бедняга Алигьери будет бежать вперед, как тот осел за морковкой. Уберите цель – и он потеряет смысл жизни. Нет, что бы вы ни говорили, Карл, а люди все-таки живут по принципам животного сообщества. Да что я вам объясняю – вы лучше меня доказали это в своих трудах.
– Я? Разве? – удивился мужчина с густой окладистой бородой.
– Конечно! Разве вы в своем деятельном подходе не заявили целостность общества как единственный оптимальный способ существования человечества? А что может быть более целостным, нежели стадо?
– Интересная интерпретация, – рассмеялся бородач, которого развеселила точка зрения собеседника. – Я имел в виду другое, конечно, но и ваше видение имеет право на существование.
Так, непринужденно беседуя, мужчины продолжили прогулку, оставив в покое несчастного Алигьери с его, как выразился Чарльз Дарвин, морковкой…
Он убегал так долго, что теперь уже не помнил, что значит оставаться на одном месте дольше, чем одну ночь. За время затянувшегося путешествия странник узнал больше, чем за всю предыдущую жизнь, и если раньше он считал себя ученым человеком, то теперь понимал, что был самонадеянным болваном, только приоткрывшим дверь сокровищницы знаний и сквозь щелку наблюдавшим за тем, чего до конца не понимал. Приди он к этому выводу чуть раньше – и тогда ему не пришлось бы бросать в спешке лабораторию, обрекая ее на разграбление церковниками. Но враг был слишком могущественным для того, чтобы не считаться с ним. В стремлении познать сущее человек навлек на себя гнев сил, о существовании которых прежде даже не задумывался. Что ж, он получил то, чего заслуживал, но это не значит, что нужно сдаваться. Жизнь продолжается.
Место, куда он прибыл, выгодно отличалось от городов и крупных деревень, в которых ему приходилось бывать раньше. Оно находилось в такой глубинке, что путник бесчисленное количество раз рисковал замерзнуть, провалившись в полынью, – неудивительно, что проводники отказались идти с ним, теперь мужчина их прекрасно понимал.
Осмотревшись, он с удовлетворением отметил, что поселение было вполне пригодным для жизни: насчитав как минимум с десяток домов, путник безошибочно определил кабак, больше похожий на корчму, – снег вокруг деревянного здания был плотно утоптан, сквозь закрытые ставни пробивался свет, а изнутри слышался громкий смех. Вытащив из кармана небольшой предмет овальной формы, мужчина внимательно посмотрел на него, затем перевернул и поднес к глазам: то, что увидел, вероятно, полностью его устроило, потому что он удовлетворенно хмыкнул и вернул предмет на место. Оглядев себя с ног до головы, он остался доволен своим внешним видом, отряхнулся и, открыв дверь, шагнул внутрь. В тот же момент разговоры стихли – присутствующие внимательно рассматривали незнакомца, который, поприветствовав всех, прошел в самый дальний и темный угол комнаты и уселся за отдельно стоявший стол.
По всей видимости, гости забредали сюда достаточно редко, потому что в ближайший час основной темой для приглушенных разговоров был новоприбывший – народ перешептывался, многозначительно кивая в его сторону и строя различные предположения о том, кто он такой и зачем пожаловал. Наконец от общего стола отделился молодой человек и подошел к незнакомцу. Не дожидаясь приглашения, он уселся напротив и молча уставился на него.
– Что? – наконец не выдержал тот.
– Вот и я о том же, – затараторил парень. – Что? Ты, мил человек, не подумай, мы не дикари какие, но и нас понять можно. Поздний вечер, зимушка-зима за нос щиплет, волки воют вокруг – и тут ты такой красивый появляешься. Один, без сопровождения, без оружия. И вроде бы не охотник, судя по одежде. Ты ведь безоружный? А то у нас не любят тех, кто разбоем промышляет. На днях вот парочка в наших краях обнаружилась – по лесам принялась на путников нападать да всякие пакости учинять. Народ здесь мирный, но только до поры до времени. В общем, эти двое случайно в проруби оказались – можешь посмотреть. Там, за лесочком, речка есть у нас. Вот я и говорю, что мы рады тебя видеть, но ты бы рассказал о себе. Кто ты, зачем да почему. Новостями-то наша жизнь небогата – сам, небось, понял это, пока добирался до нас. Меня Ерохой зовут.
Внимательно слушая многословного молодого человека, гость периодически кивал, давая понять, что следит на его рассказом, и, когда тот кончил, поднялся, обращаясь ко всем собравшимся:
– Всем доброго здоровья! Я странник, прибыл издалека – путь мой был долгим и трудным, но, надеюсь, он подошел к концу. Мне полюбились ваши места, и я хотел бы остаться здесь надолго. Зовут меня Бертран де Бо, я один – ни жены, ни детей. Если найдется свободный дом, я с радостью его куплю – денег у меня не много, но на первое время хватит. Если дома нет, то я с божьей помощью его построю своими руками. Работы я не боюсь.
С удовольствием услышав, как мужики одобрительно зашумели, он продолжил:
– Я ничем не торгую и мало чего могу предложить вам, кроме своих знаний, – прежде мне приходилось заниматься врачеванием. Вроде бы все.
Когда он опустился на место, из другого конца комнаты раздался надтреснутый голос, который принадлежал такому древнему старцу, что было удивительно, как он еще не рассыпался.
– А что за имя такое? Как ты сказал – Батран? Или Баран? Знавал я одного Барана – из соседнего поселения мельник. Ты не родственник ему?
– Бертран – мое имя. Нет, я здесь никого не знаю – моя земля, Прованс, находится очень далеко.
– Прованс – это, если мне не изменяет память, во Франции? – Старик подался вперед и впился глазами в собеседника. – Говорят, там тоже можно жить. Не так привольно, как здесь, конечно, но можно. Что заставило тебя покинуть дом и отправиться в такое трудное и опасное путешествие? Уж точно не наша теплая зима.
Мужики, которым, видимо, понравилась шутка, так громко загоготали, что свет, который исходил от нескольких горящих свечей, задрожал, и по стенам заплясали причудливые тени.
– Мой дом перестал быть тем местом, в котором я бы хотел встретить старость, – осторожно ответил Бертран, не ожидавший такой осведомленности от старика.
– Отчего же?
– Люди там убивают друг друга за различия во взглядах. Церковники бьются за власть, а народ при этом страдает. Тому, кто стремится к спокойной жизни, там не место – вот я и решил отправиться искать новый дом. Надеюсь, что нашел.
Выслушав его, старик жестом подозвал к себе молодого Ероху, который торопливо подбежал к нему и помог подняться. С трудом переставляя ноги, старик добрался до стола, за которым сидел Бертран, и опустился на деревянный табурет. Странный жест, подумал француз, к чему было напрягаться? Ведь размеры комнаты позволяли общаться, даже не повышая голоса. Впрочем, когда старик оказался рядом, мужчина понял, зачем ему понадобилось приближаться, – под взглядом глубоких, черных, как смола, глаз он почувствовал себя кроликом. Вот тебе и дед, ахнул Бертран. С таким шутки плохи – дурака не поваляешь, мигом раскусит. Впрочем, возможно, это даже к лучшему. Политес здесь вряд ли оценят, а честность он и сам уважал. Пока он размышлял, старик устроился удобнее и продолжил расспросы:
– А что за приставка у тебя? Как, ты сказал, тебя зовут? Ероха!
– Бертран де Бо, – с готовностью отозвался молодой человек.
– Точно, де Бо, – кивнул старик. – Значит, из знатных? Вот загвоздка, у нас здесь все по-простому, без титулов. Как быть с этим?
Прежде чем заговорить, Бертран на секунду задумался, что не ускользнуло от его собеседника, который нахмурился. Увидев это, мужчина поспешил ответить:
– Как я уже сказал, я ищу дом, а не дворец. Землю, а не владения. Друзей, а не слуг.
– Правильно, потому что здесь ты их не найдешь.
– Поэтому я и не стал ничего говорить по поводу своего происхождения. Но имени я не скрываю, как видишь, так что не имею ничего против, если вы забудете о приставке «де» – она больше не имеет для меня никакого значения.
– Ну зачем же так? – ухмыльнулся старик. – Мы не имеем ничего против знати, если она относится к нам как к равным. Не станешь чудить – и жизнь в наших краях придется тебе по вкусу. Здесь нет ни царских опричников, ни его наместников. Да и Иван Васильевич нам не указ, мы сами себе хозяева, живем, ни у кого не спрашивая разрешения. Так было при наших дедах, так будет и впредь. Вот так-то, Бертран.
Поняв, что первый экзамен сдан, француз обрадованно улыбнулся и, не скрывая эмоций, обратился к собеседнику:
– Благодарю! Скажи, как обращаться к тебе.
– Разве я не представился? – Старик вопросительно взглянул на Ероху, который продолжал стоять рядом, и, увидев, как тот отрицательно покачал головой, ответил: – Зовут меня Велеславом, я местный старейшина и судья. Люди доверяют мне и несут и свои радости, и печали. Врачеванием тоже занимаюсь я. Но, как ты, наверное, заметил, моя молодость осталась так далеко позади, что ее уже и не видно. Поэтому я рад, что к нам пришел ты, знакомый с этим искусством. Пойдем, я покажу тебе твой дом. Заодно и проверим, такой ли ты хороший врачеватель – у меня, видишь ли, кости вторую неделю ломит, терпеть мочи нет.
Удивившись тому, с какой легкостью решилась проблема жилья, Бертран помог Велеславу подняться и, помахав на прощание мужикам, которые вернулись к своим разговорам, словно ничего и не было, вышел из теплого помещения на трескучий мороз. Старик, увидев небольшие сани, которые стояли неподалеку, спросил:
– А лошадь твоя где? Не пешком ведь ты добрался сюда?
– Можно сказать и так, – с досадой махнул рукой француз. – Лошадь моя за пару верст от вашего поселения провалилась под лед. Это я виноват, задремал.
– Тогда считай, что животина за тебя жизнь отдала, – многозначительно поднял кривой палец Велеслав. – Если заснешь зимой, считай, пропал. Проснуться вряд ли получится. И что, на себе тащил сани? Силен, силен. Что ж, вот мы и пришли. Не хоромы, конечно, но ты, помнится, мужик с руками, со временем приведешь дом в порядок.
Бертран критично осмотрел покосившуюся избу самой простой конструкции и остался доволен. Главное, что есть где переждать первое время – а там можно и что-нибудь получше подыскать. Или на самом деле эту развалюху отремонтировать?
– Только есть одно обстоятельство. – Старик остановился перед калиткой и шикнул на лохматую собачонку, которая, почуяв чужака, залилась оглушительным лаем. Узнав старейшину, та моментально успокоилась и послушно замолчала, лишь изредка бросая на незнакомца подозрительные взгляды.
