скачать книгу бесплатно
Совершенно справедливо замечено.
Епифан Житько, что и Петро Брынза, как ни мучила их жизнь подозрениями, были одного поля ягодами, только росли и зрели на разных грядках. Но одного из них волею судеб после армии закинуло на подмостки святилища Мельпомены (столичный институт искусств, факультет режиссуры) по протеже отца, первой скрипки этого же театра. А другого волею шапочного знакомства подбросило к первому в баню накануне празднования Нового года.
А дальше – дело техники.
Покусанный в хитоне из простыни, стоя на краю водопада, что ниспадал в глубокий бассейн, читал самозабвенно свои вирши. Голые гетеры, что амфоры, украшали его рифмы и облезлые мраморные стены бани железнодорожников. А молодой главреж всё это впитывал, впитывал, как губка, и балдел от идеи, только что посетившей его одухотворенную коньяком голову.
Этому городку не хватает креатива!
Новаторства!
Новых имен!
Новой нетрадиционной трактовки!
Новых форм!
Нового художественного стиля!
И неплохо бы, если бы этот Гамлет за всё это заплатил!!!
Сказано!
Сделано!
И вот уже афиши по всему городу.
И вот уже Покусанный – великий поэт и прозаик.
И вот уже с подмостков слышна лексика, не знающая границ и пропорций.
И вот уже ожидания опережают терпение.
И вот уже грядут перемены, и не только в творчестве театра.
И если кто то скажет, что вот уже рушатся устои и традиции, то я скажу…
Ничего не рушится!
Обновляется!
Обостряется!
Обрастает!
Взрослеет!
Молодеет!
Мудреет!
И наконец таки углубляется!
И, что точно не обман, в народ, самый что ни на есть!!!
Ничто не проходит задаром и бесплатно. И особенно меценатство и спонсорство. Я сейчас про наши глубинки и провинции. И это несмотря на то, что широтой души своей они куда необъятнее и честнее. Оттого и корысть их настолько обнажённее и наивнее, что наказанию не подлежит вовсе.
Судите сами.
Великий наш поэт Брынза-Покусанный, он же и самобытный прозаик-песенник, – человек далеко не бедный, к тому же творческий. А значит, и не одинокий совсем.
Понимаете, к чему клоню?
Вот-вот…
И как только на горизонте нарисовались яркие перспективы неоднозначного спектакля новой театральной фармации, так на пороге ожившего храма Мельпомены нарисовалась худосочная фигурка Беллы – дамы сердца и всего остального, что принадлежало гению слова Покусанному, хоть и отвергалось всеми примами, шторами и занавесками, оркестровой ямой и буфетом, партером и балконами самого театра.
Короче…
Как бы мягко и тактично мы ни подползали к сути вопроса, суть одна.
– Как ты мог? Как ты мог отдать на поругание этим вандалам святые стены театра? – причитала Элеонора, теребя во вспотевшей ладошке пыльное боа, от чего хотелось просто расчихаться на всё и на всех. – Как ты мог? Как ты мог продать эту роль этой безликой курице с улицы? Она три слова подряд не в состоянии запомнить. Не то чтобы удержать зал в оцепенении час целый.
Вот тут Элеонора была не права.
Если Белла и страдала плохой памятью, то этот казус природы был полностью замещен самой же природой на красивую фигурку. Что, согласитесь, более чем равноценный обмен, тем более на сцене.
– Она… Она… – Элеонора начинала захлебываться от обиды, жалости к себе и от беспомощности Вельмонта. – Она дура!
И это тоже было правдой, но никак уже не могло отразиться на решении главрежа и директора театра иметь ее в главной роли. В одноимённой поэтической театральной конструкции под названием «Кармен». Так желал тот, кто платил за это зрелище.
Не буду ханжой, если напомню святое.
Кто кормит девушку, тот ее и танцует.
Вульгарно.
Согласна.
Но из песни, как говорится, слов не выкинешь…
А в этой песне, как на подбор, праздник фольклора души и ее страсти.
Но не будем настолько сгущать краски.
Если присмотреться, то не всё так грустно и печально. И если быть откровенно честными, то этому городку давно не хватало чего-то такого эдакого. Смысл постоянно ставить Достоевского, если в кого ни плюнь, так в Достоевского попадешь. А какой смысл смотреть на себя из зрительного зала, если есть зеркало.
Народец в городке проживал самобытный. Сплошные крайности.
Библиотекарши, перечитавшие все романы и в мечтах своих продолжавшие ждать своих рыцарей на белых конях, забывая по утрам свои вставные челюсти в стаканах с водой.
К их же числу можно, думаю, причислить учителей всех сортов и видов. Доморощенных политиков кухонного разлива. Это когда алкоголь, развязывая языки, облегчает голову, выдавая на-гора? такие умозаключения, что позавидовала бы столичная политическая элита. Вот только одно жаль: она этого не слышала да и не услышит, так как далеко очень.
Назойливая молодежь, и странным образом назойливая в Интернете. Так как живет там. И никому не нужные старики.
Словом, всё как везде, только провинциальнее. А значит, тише, скучнее, обыденнее.
Болото, скажете вы. И не ошибетесь.
Болото.
И тут такой подарок жизни. Такие страсти на склоне лет. Я о возрасте театра. А вы о чём подумали? Хотя, если быть честными до конца, климактерически дышащая прима в роли невинной Джульетты кого угодно может довести до инсульта, не дотянув до антракта.
Я лишь отчасти груба и бестактна. Конечно, Элеонора была вершиной этого айсберга под названием «театр». Она всегда была до умопомрачения величественной особой, трогательной, ранимой и непревзойдённой никем и ни при каких обстоятельствах. Вот и сейчас она держала удар, как стойкий оловянный солдатик, тая в пламени собственных амбиций от чужих капризов.
Как такое может быть?
Премьера – и не она главная героиня?
А как же талант?
Опыт?
Имя, наконец!
Но…
Как в такой ситуации ни рыпайся, а финал один.
Без театра Элеонора не видела своей жизни и не понимала ее, не ощущала ее и не осознавала себя как женщину, как личность. Погоревав и поплакав, она всё же согласилась на роль няньки Кармен.
Вот отсюда, с этого самого места, всему, что бы я ни писала, просто верьте на слово. Так как глубже копать в суть сценария не хочу, да и вам не советую.
А чего вы ждали?
Если вы разбудили зимой спящего медведя, то молить его о пощаде – глупость великая.
Так и творчество, что постоянно находилось в поиске нового и вдруг нашло.
Посторонитесь, мелкочленные!!!
Гений творит!!!!
– Детка, ты, как всегда, была на высоте, – Вельмонт смог позволить себе это трогательное «детка» только после того, как увидел всепрощающую улыбку маленькой девочки на губах престарелой няньки Кармен при открытии волшебной коробочки ярко-красного цвета.
И пока эта девочка молчала, широко открыв глаза, а заодно и ротик, он продолжал:
– Детка, вся публика смотрела только на тебя. Ты же знаешь, публика тебя боготворит и ходит только на твои спектакли. Если бы на афишах не было твоего имени, никто бы и не пришел…
– Заткнись, Аркадий, – тихо прошипела Элеонора. – Ты мешаешь мне думать.
И, облизав перстень язычком, она причмокнула от удовольствия, как будто он имел вкус. И этот вкус уж точно был горьким.
Аркадий!
Не грубое «Вельмонт».
А Аркадий!
Только Эля могла так ласково произнести: «Аркадий»!
Так нежно!
Так благородно!
Так…
– Аркадий, заткнись еще раз! Ты слишком громко молчишь. Настолько громко, что я не слышу своих мыслей, – холодно сказала она и добавила: – Хорошо. Будь по-твоему. Я удостою сборище никчемных актеришек и режиссёров своим присутствием. Но затем ты сопроводишь меня домой лично, и тогда, когда я того потребую.
Аркадий заулыбался, так как вернул себе свою Элю (так ему казалось).
Театр…
Иллюзия…
И всё только начиналось…
«А почему бы и мне не сходить на фуршет? – подумала Раиса. – Не ливером единым… Да и самое главное: мы с моей ЭЛЕОНОРОЙ МСТИСЛАВСКОЙ пережили эту ПРЕМЬЕРУ! И она сто?ит того, чтобы накушаться икры до рвоты, а потом забыть о ней навсегда.
Сказано.
Сделано.
Глава вторая. Фуршет
– Ах вот ты где? – зашипела Раиса прямо над ухом рукавички с желтым бантом наперевес. – Променял меня на копченую колбасу? Иннокентий… Как ты мог?
И Раиса театрально отвернулась от него, смахивая лапкой слезинку горькой обиды.
Рукавичка, маленькая собачка карманной породы, но огромной собачьей души, от неожиданности задрожала. Но, узнав в зловещем шипении родное нежное дыхание Раисы, завиляла хвостиком и бросилась лизать Раису в вечно недовольную мордашку.
– Милая… Милая… Это не то, что ты подумала. Я не хотел. Он сам меня притащил сюда.
Лгать Кеша не умел.
Он был маленьким, но очень честным псом. Да и усы, пропитанные насквозь жиром колбасы, выдавали его с потрохами.
– Я не отрицаю и даже каюсь, что ел. Но не по собственной воле, милая. Он сам меня кормил, – подлизывался Кешка. И добавил: – Насильно.
