скачать книгу бесплатно
– Вы играете на фортепиано? – спросили они.
– Да, с детства, – ответила я.
Тогда они настояли, чтобы я поиграла, и усадили меня на деревянный стул перед ветхим инструментом. Я взяла несколько нот, и меня передернуло от его нестройного звучания.
– Какой ужас, – воскликнула я, поворачиваясь к санитарке мисс Маккартен, стоявшей подле меня. – Я в жизни не прикасалась к более расстроенному фортепиано.
– Вот жалость-то, – сказала она ядовито. – Придется нам заказать фортепиано специально для вас.
Я принялась играть вариацию на мелодию «Дом, милый дом»[8 - «Home! Sweet Home!» (1823) – песня английского композитора Генри Бишопа на стихи американского драматурга, поэта и актера Джона Пэйна.]. Разговоры смолкли, все пациентки сидели тихо, пока мои холодные пальцы медленно и скованно двигались по клавишам. Я закончила кое-как и ответила отказом на все просьбы поиграть еще. Не видя другого свободного места, я по-прежнему сидела на стуле перед фортепиано, оценивая окружающую обстановку.
Я находилась в длинной голой комнате с голыми желтыми скамьями вдоль стен. Эти скамейки, совершенно ровные и столь же неудобные, вмещали по пять человек, хотя почти на каждой теснилось по шестеро. Зарешеченные окна в пяти футах[9 - Полтора метра.] над полом глядели на двустворчатую дверь, ведущую в коридор. Белые стены несколько разнообразили три литографии: на одной был изображен Фриц Эммет[10 - Джозеф Клайн «Фриц» Эммет (1841–1891) – американский актер и музыкант немецкого происхождения, добившийся большой популярности в Нью-Йорке в 1870-е годы.], на двух других – исполнители негритянских песен с зачерненными лицами. В центре комнаты стоял большой стол, покрытый белой скатертью, вокруг него сидели санитарки. Все было безупречно чистым, и я подумала: как прилежно, должно быть, работают санитарки, чтобы поддерживать такой порядок. Как же я смеялась несколько дней спустя над собственной глупостью: как я только могла подумать, что это работа санитарок! Поняв, что я больше не буду играть, мисс Маккартен подошла ко мне, грубо сказала:
– Убирайтесь отсюда, – и с грохотом захлопнула фортепиано.
– Браун, подите сюда, – последовал новый приказ от грубой краснолицей женщины за столом. – Что на вас надето?
– Моя одежда, – ответила я.
Она подняла мое платье и юбки и записала пару ботинок, пару чулок, одно суконное платье, соломенную шляпу и так далее.
Глава X. Мой первый ужин
Когда с осмотром было покончено, мы услышали крик: «Выходите в коридор». Одна из пациенток любезно объяснила, что это приглашение к ужину. Мы, новоприбывшие, старались держаться вместе; мы вышли в коридор и встали у двери, где столпились все женщины. Как же мы дрожали, стоя там! Окна были открыты, в коридоре свистел сквозняк. Пациентки посинели от холода, минуты превратились в четверть часа. Наконец пришла санитарка и отперла дверь, через которую мы толпой устремились на лестничную площадку. Последовала новая долгая заминка прямо под открытым окном.
– Как неосмотрительно со стороны санитарок держать этих легко одетых женщин вот так на холоде, – сказала мисс Невилл.
Я поглядела на бедных дрожащих сумасшедших узниц и сочувственно добавила:
– Это ужасная жестокость.
Стоя там, я думала, что этим вечером мне поужинать не доведется. Они выглядели такими растерянными и безнадежными. Некоторые тараторили какую-то бессмыслицу невидимым собеседникам, другие бессмысленно смеялись или плакали, а одна старая седоволосая женщина подталкивала меня локтем и, подмигивая, глубокомысленно качая головой и жалостливо воздевая глаза и руки, уверяла меня, что я не должна обращать внимание на несчастных созданий, потому что все они безумны.
– Встаньте у обогревателя, – последовал приказ, – и постройтесь в очередь по двое в ряд.
– Мэри, найдите себе напарницу.
– Сколько раз повторять – станьте в очередь.
– Не двигайтесь.
Приказы сопровождались толчками, рывками, а нередко и оплеухами. После этой третьей и последней заминки мы проследовали в длинную узкую столовую и поспешно устремились к столу.
Стол, растянувшийся во всю длину комнаты, был ничем не покрыт и непригляден. Для пациенток были приготовлены длинные скамьи без спинок, на которых они сгрудились лицом к столу. Стол был тесно уставлен чашками с розоватой жидкостью, которую пациентки называли чаем. У каждой чашки лежал толстый ломоть хлеба с маслом и стояло блюдце с пятью ягодами чернослива. Толстая женщина торопливо схватила несколько блюдец своих соседок и опорожнила их в собственное блюдце. Затем, придерживая свою чашку, она подняла другую и осушила ее одним глотком. Так же она поступила со второй чашкой: все это произошло быстрее, чем я это описываю. Я была так увлечена этим успешным грабежом, что, не успела я взглянуть на собственную порцию, женщина напротив меня, не сказав даже «с вашего позволения», схватила мой хлеб, оставив меня ни с чем.
Другая пациентка, увидев это, любезно предложила мне свой хлеб, но я с благодарностью отказалась, обратилась к санитарке и попросила еще. Она швырнула толстый ломоть на стол, заметив, что хоть я и забыла, где мой дом, а есть, небось, не разучилась. Я попробовала хлеб, но масло было так ужасно, что его невозможно было есть. Голубоглазая немецкая девушка, сидевшая напротив меня, сказала, что можно попросить хлеб без масла, которое действительно почти никто не может есть. Я перенесла свое внимание на чернослив и пришла к выводу, что готова удовольствоваться очень малой долей. Пациентка рядом со мной попросила отдать его ей, так я и поступила. Все, что мне осталось, – чашка чаю. Я попробовала его, и одного глотка мне хватило. Он был без сахара, отдавал медью и был жидким, как вода. Чай также перешел к более голодной пациентке, несмотря на протесты мисс Невилл.
– Вы должны заставить себя поесть, – сказала она, – иначе вы заболеете, и кто знает, не сойдете ли вы с ума, в таком-то окружении. Чтобы сохранить здравый рассудок, нужно позаботиться о желудке.
– Я просто не способна есть эту дрянь, – ответила я и, невзирая на все ее уговоры, в тот вечер так ничего и не съела.
Вскоре пациентки истребили всю бывшую на столе снедь, после чего мы получили приказ выстроиться в очередь в коридоре. После этого двери перед нами отперли, и нам приказали вернуться в гостиную. Вокруг нас столпилось множество пациенток, и они вместе с санитарками снова уговаривали меня поиграть. Чтобы доставить удовольствие пациенткам, я обещала поиграть, а мисс Тилли Майард – спеть. Первым делом меня попросили сыграть колыбельную «Спи, малыш»[11 - «Rock-a-bye Baby» – английская народная колыбельная, зафиксированная в середине XVIII века.], так я и сделала. Она прекрасно ее спела.
Глава XI. В ванне
Несколько песен спустя мисс Груп велела нам следовать за собой. Нас привели в холодную, сырую ванную комнату, и мне приказали раздеться. Возражала ли я? Я никогда в жизни не пыталась уклониться от чего-либо с большей горячностью! Они сказали, что, если я не послушаюсь, они применят силу, и нежничать они не собираются. В этот момент я заметила, что одна из самых безумных женщин в палате стоит у полной ванны с большим линялым лоскутом в руках. Она разговаривала сама с собой и хихикала – как мне показалось, зловеще. Теперь я знала, что меня ждет. Я задрожала. Они начали меня раздевать и сняли всю одежду, вещь за вещью. В конце концов на мне остался лишь один предмет. «Я не буду это снимать», – сказала я возмущенно, но они не прислушались. Я бросила взгляд на группу пациенток, собравшихся у двери и наблюдавших за этой сценой, и прыгнула в ванну скорее энергично, нежели грациозно.
Вода была холодна, как лед, и я снова стала протестовать. Но как бесполезны были мои протесты! Я умоляла, чтобы по крайней мере пациенток выгнали вон, но мне было велено замолчать. Сумасшедшая начала меня скрести. Не могу найти более подходящего слова. Зачерпнув мыла из маленькой жестянки, она обмазала меня им целиком – даже лицо и мои славные волосы. Под конец я не могла ни видеть, ни говорить, хотя и умоляла сперва не трогать мои волосы. «Три, три, три», – приговаривала старая женщина себе под нос. Зубы у меня стучали, а конечности покрылись гусиной кожей и посинели от холода. Внезапно мне на голову вылили одно за другим три ведра воды, все такой же холодной как лед: она попала мне в глаза, в уши, нос и рот. Думаю, мои ощущения были сродни ощущениям тонущего, когда меня, дрожащую и задыхающуюся, потащили из ванны. В кои-то веки я в самом деле выглядела безумной. Неизъяснимое выражение промелькнуло на лицах моих спутниц, которые стали свидетельницами этой сцены и знали, что та же неотвратимая участь ожидает их самих. При мысли о том, какое абсурдное зрелище я собой представляю, я не могла сдержать хохота. На меня, мокрую до костей, натянули короткую фланелевую сорочку, по краю которой шли большие черные буквы: «Лечебница для душевнобольных, О. Б., к. 6». Буквы означали: «Остров Блэкуэлл, коридор 6».
К тому времени мисс Майард была раздета, и какое бы отвращение ни доставила мне недавняя ванна, я приняла бы еще одну, если бы могла этим избавить ее от той же участи. Только представить себе, что эту больную девушку швырнут в холодную ванну, которая заставила меня, никогда не хворавшую, дрожать, как в лихорадке! Я слышала, как она объясняет мисс Гуп, что голова у нее еще болит после недуга. Волосы ее были коротко острижены и по большей части выпали, и она просила попросить сумасшедшую тереть полегче, но мисс Груп сказала:
– Не больно-то мы боимся вас повредить. Молчите, или будет хуже.
Мисс Майард замолчала, и в тот вечер я больше ее не видела.
Меня поспешно отвели в комнату, где стояло шесть кроватей, и велели лечь, но тут пришел еще кто-то и выдернул меня из постели со словами: «Нелли Браун сегодня должна ночевать одна, потому что она вроде шумная».
Меня отвели в комнату 28 и предоставили устраиваться на кровати. Это было непосильной задачей. Кровать возвышалась посреди комнаты и была покатой с обеих сторон. Стоило мне опустить голову на подушку, как она промокла насквозь, а от моей мокрой рубашки отсырела простыня. Когда появилась мисс Гуп, я спросила, нельзя ли мне получить ночную рубашку.
– В этом заведении такого не водится, – сказала она.
– Мне не нравится спать без нее, – ответила я.
– Ну, до этого мне дела нет, – сказала она. – Вы теперь в казенном учреждении, и вам не приходится капризничать. Это благотворительное заведение, скажите спасибо за то, что есть.
– Но город оплачивает содержание таких мест, – возразила я, – и платит людям за то, чтобы они были добры к несчастным, которых сюда отправляют.
– Ну, здесь вам не стоит ждать особой доброты, потому что вам ее не видать, – сказала она, вышла и заперла дверь.
Подо мной была простыня и клеенка, другая простыня и черное шерстяное одеяло сверху. Я никогда не ощущала ничего более раздражающего, чем это шерстяное одеяло, которое я пыталась подоткнуть под плечи, чтобы под него не просачивался холод. Когда я подтягивала его повыше, мои ноги обнажались, а когда опускала пониже, снаружи оказывались плечи. В комнате не было абсолютно ничего, кроме меня самой и кровати. Поскольку дверь заперли, я полагала, что осталась в одиночестве на всю ночь, но вскоре услышала в коридоре тяжелую поступь двух женщин. Они останавливались у каждой двери, отпирали ее, а через несколько секунд запирали снова. При этом они ничуть не старались не шуметь, следуя через весь коридор по направлению к моей двери. Тут они остановились. Ключ повернулся в замке. Я смотрела, поджидая, кто войдет. Вошли две женщины в коричневых с белым полосатых платьях с медными пуговицами, широких белых передниках и маленьких белых чепчиках, с тяжелыми зелеными шнурами у пояса, с которого свисали связки больших ключей. Поскольку они были одеты так же, как дневные надзирательницы, я поняла, что это санитарки. Первая несла лампу, она направила свет мне в лицо и сказала своей помощнице:
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
