скачать книгу бесплатно
– Позвольте глупый вопрос, господин Драгонман. Какое решение должен принять воспитатель, имея дело с травмированным ребенком? Что будет правильно – помочь ему забыть или облечь ощущения в слова, поговорить о них, чтобы фантом не угнездился в самом дальнем уголке мозга?
Ответ Василе последовал незамедлительно:
– Тут все психологи единодушны, майор: отрицание травмы есть форма защиты, которая ничего не решает! Чтобы жить с травмой, нужно принять ее, противостоять ей, облечь чувства в слова. Это называется коэффициентом удельного сопротивления на удар – термин, введенный в оборот Борисом Цирюльником[9 - Борис Цирюльник (Boris Cyrulnik, р. 1937) – известный французский нейропсихолог, этолог и психотерапевт.].
– Вам не кажется, что тут есть нечто идиотское? – спросила Марианна, обожавшая провоцировать собеседника.
– Почему? – встрепенулся Василе.
Она поняла, что заработала очко, и решила развить преимущество:
– Ну… я вспоминаю фильм «Вечное сияние чистого разума»… Историю об обществе, в котором болезненные воспоминания можно просто стереть. Заманчиво, вам так не кажется? Чем горевать по ушедшей любви, лучше навсегда забыть о ней!
– Это ненаучная фантастика, майор.
Ура, он попался!
– Конечно, для взрослых… Не для маленьких детей – если верить тому, что вы рассказали! Взрослый человек с постоянной памятью не может вытеснить травму. Выход один – извлечь ее, как опухоль. Но у четырехлетнего ребенка все происходит иначе, так? Все сознательные воспоминания исчезают бесследно? Лично я готова спорить, что лучше ничего не говорить, пусть воспоминания улетучатся, растворятся, начнут казаться нереальными… Даже если ребенок смутно помнит обстоятельства, при которых был травмирован, он будет отождествлять их с прочитанным в книге или увиденным на экране. Своего рода теория удержания, или заточения, если хотите. А на практике так закапывают в землю радиоактивные отходы.
– Продолжайте, майор… – Разговор явно забавлял Драгонмана.
– Вообразите мальчугана года или двух от роду, пережившего геноцид, как дети из Камбоджи или Руанды, попавшие во Францию после того, как у них на глазах убили всех родственников. Как лучше поступить? Стереть воспоминания, чтобы они забыли о пережитых ужасах и росли, как все нормальные дети, весело и беззаботно, – или ничего не делать, и пусть всю жизнь несут эту ношу?
– Скажу откровенно, майор, с точки зрения психоанализа ваша теория неприятия действительности – полный бред! Сенсорная память ребенка войдет в противоречие с тем, что попытаются вложить ему в голову взрослые. И фантомов вы не прогоните… Однако… однако вы нарисовали очень точную картину. Мне понравилось сравнение с радиоактивными отходами. Рвануть может в любой момент! А может и не рвануть… – Драгонман подмигнул Марианне. – Единого для всех правила не существует. Подавленная жестокая травма способна спровоцировать амнезию – даже у взрослых. Иногда память возвращается, и человек неожиданно вспоминает о перенесенном в раннем детстве сексуальном насилии. Как в этом случае отличить ложное воспоминание от реального? Фантомы подсознания идут с нами по жизни, как маленькие верные и невидимые ангелы. Существует единственный способ научиться жить с ними в гармонии.
– И какой же?
– Любовь, майор, любовь! Ребенок прежде всего нуждается в физической и эмоциональной безопасности. В стабильности. В доверии к взрослому, который его защищает. Вербализация травм не играет роли, если отсутствует главный ингредиент: любовь матери, отца, любого другого взрослого, которому доверяет ребенок. Ему нужна только любовь!
Марианна внимала словам Драгонмана, как песне. Этот тип со славянским акцентом и глазами цвета светлого дуба, блестящими, как школьная парта в первый день учебного года, наделен врожденным педагогическим даром. Чувством ритма, умением интонировать, нагнетать напряжение. Если все психологи такие, неудивительно, что студентки штурмуют аудитории, где читают курс этой науки.
Она перевела затуманенный взгляд на детские рисунки.
– Все ясно, господин Драгонман. Любовь матери важнее всего на свете. Но давайте вернемся к Малону Мулену. Я кое-чего не понимаю. Вы утверждаете, что история с заменой одной мамы на другую произошла в торговом центре много месяцев назад. Почти год. Как мальчик может помнить все детали, если у ребенка его возраста воспоминания так быстро улетучиваются? Я уж не говорю о его прежней жизни – пиратских кораблях, ракетах, людоедах…
– Ему много месяцев подряд – каждый день, каждый вечер, каждую неделю – напоминают об этом.
От удивления Марианна чуть со стула не свалилась.
– Черт! Кто? Кто это делает?
Ответить психологу помешал вошедший в кабинет лейтенант Пьеррик Паделу. Весело ухмыляясь, он подал Марианне серо-голубой пуленепробиваемый жилет с надписью «Полиция» на спине:
– Пора, милая! Наш бесценный лекарь только что позвонил. Тимо Солер потребовал немедленной встречи – через час, в порту, в гавани Осака. Там же Ларошель зашивал его вчера.
Майор Огресс вскочила и скомандовала:
– Десять человек, пять машин, нельзя его упустить!
Василе Драгонман с изумлением наблюдал за вставшим на дыбы комиссариатом. Марианна была уже на пороге, когда он робко поднял руку:
– Вы не хотите узнать ответ на свой вопрос, майор?
– Какой вопрос?
– Кто рассказывает Малону Мулену о его прежней жизни.
– Он с вами поделился?
– Да…
– Ну же, говорите! – нетерпеливо поторопила Марианна, на ходу надевая жилет.
– Его игрушка.
– Что-о-о?
– Плюшевая игрушка по имени Гути. Малыш утверждает, что Гути каждый вечер – в кровати, под одеялом – говорит с ним о жизни, которая была «до». И… если хотите знать мое мнение… каким бы странным это ни казалось… я думаю, что он говорит правду!
Психолог с лучистым взглядом мог кого угодно убедить в том, что Марс обитаем, и уговорить любую женщину сесть вдвоем в ракету и отправиться заселять Красную планету.
10
Лейтенант Паделу наблюдал за припаркованной на другом берегу бухты белой «тойотой», спрятавшись за стеной контейнеров, напоминающих разноцветные стальные кирпичи. Других машин на полуострове, «запертом» шлюзом Франциска I, не было.
Все пути к отступлению отрезаны.
На западе – океан.
На юге – гавань Азии, Дед и два «рено меган».
На севере – гавань Северной и Южной Америк и еще два полицейских автомобиля, которые спрятались за гигантскими кранами, склонившими головы над венесуэльским теплоходом.
На восточной оконечности полуострова, где находился Солер, в пятом по счету «рено» сидели майор Огресс и капрал Кабраль. Они нашли укрытие за искусственными дюнами из песка и гравия, выбранными из устья, чтобы бронированные монстры могли подходить к бетонным пирсам.
Сизифов труд. Выкапываешь несколько кубических метров песка, а каждый океанский прилив приносит вдвое больше.
Лейтенант Паделу давно не был в порту, особенно здесь, напротив шлюза Франциска I и разводного моста, который был самым большим в мире, пока бельгийцы, а потом голландцы и китайцы не побили рекорд.
Сорок лет назад отец возил маленького Пьеррика на багажнике своего велосипеда между ящиками, которые разгружали докеры. Четыре пятых города еще лежали в руинах после жестокой бомбардировки. Сыщик не помнил, каким был Гавр до 1945-го, город роскошных вилл, богатых арматоров, казино и морских купаний. Город, который оплакивали старики. Его отец. Его мать. Тот Гавр, где доки Кафе и Океан превратили в кинотеатры, концертные залы, «Фнак», «Пимки» или «Фланч»[10 - «Фнак» (Fnac) – сеть больших магазинов, торгующих электроникой, книгами, пластинками и т. д. «Пимки» (Pimkie) – модный французский бренд женской одежды, имеющий сеть своих магазинов. «Фланч» (Flunch) – сетевой ресторан быстрого питания с системой самообслуживания, название происходит от английских слов fast (быстрый) и lunch (ланч).], куда молодняк приходит тусоваться, а не работать.
– Эй, Дед, слышишь меня?
Жан-Батист Лешевалье находился прямо напротив, в гавани Северной и Южной Америк. Их разделяли пятьсот метров океанской глади и четыре километра дамб. Лейтенант Паделу вышел из задумчивости и нажал на кнопку рации:
– Угу… Слышу. Видишь «ярис»?
– Как на ладони. И Тимо Солера внутри. Бурден уже сделал несколько отличных снимков. Выглядит наш клиент паршиво. Похоже, он молится, чтобы Ларошель его не продинамил.
Дед посмотрел на часы. 13:12.
– Куда подевался чертов докторишка?
– Говорит, что едет. Ищет дорогу… похоже, он не знает, как забить в навигатор слова «промышленная зона».
Лейтенант отключил рацию и поднес к глазам бинокль. Тимо Солер сидел, прижавшись затылком к подголовнику и крепко ухватившись за руль. Его лицо то и дело судорожно подергивалось от боли, но он был настороже и пытался держать глаза открытыми. Оружия лейтенант Паделу разглядеть не сумел. Интересно почему?
Хочет иметь возможность мгновенно стартовать, если что не так?
Или совсем измучен болью?
Дед поднес к губам рацию:
– Какой план, Марианна? Мы не можем ждать профессора до вечера. Ж. Б. предлагает действовать…
– А ты что думаешь?
– Что красавчик Тимо вряд ли от нас ускользнет. Там, где он стоит, на юге, только одна дорога, а на севере два моста. Мы перекроем все выходы.
– Поняла. Но Солер не случайно там встал. У него круговой обзор окрестностей, он заметит нас за километр, как только покажемся, а гарантии, что наш подопечный не вооружен, нет. Дозвонился до врача?
– Ж. Б. говорит, он скоро будет…
– Тогда придерживаемся плана. Ларошель даст Тимо тиопентал, тот отключится минут через пять, и док начнет его резать. А мы подтянемся. Какая у профессора машина?
– «Сааб 9–3».
Марианна присвистнула.
– Было бы обидно начать без профессора, раз уж он готов не погнушаться нашим обществом и приехать в порт на такой роскошной тачке.
Дед оценил юмор начальницы.
– Для него это дело чести. Классовая солидарность! Не забывай, что Тимо Солер ограбил четыре самых роскошных магазина Довиля. Логика доброго доктора Ларошеля вполне понятна: во что превратится мир, если дать волю мужланам?
– Ладно, Дед, поострили, расслабились – и хватит! Ждем нашего поборника справедливости еще десять минут, потом выдвигаемся.
Порт выглядел вымершим. Казалось, что команды ушли со стоящих на приколе кораблей, техники бросили руководить разгрузкой и власть захватили машины и роботы – единственные выжившие в этом аду из стали и бетона. Опустевшие контейнеры громоздились на площадке, подчиняясь какой-то абсурдной логике, навсегда забытой с уходом последнего человеческого существа.
Дед ни на секунду не спускал глаз с белой «тойоты» и предавался философским размышлениям. Содержимое каждого контейнера наверняка стоит кучу денег, так почему эти гигантские железные коробки расставлены как попало и ни один бухгалтер из капитанства понятия не имеет, что за богатства занимают многие километры пирсов?
Отец лейтенанта Паделу часто повторял, что порт, работающий на полную мощность, это порт, где нет кораблей. Корабль, стоящий у пирса, теряет деньги. Паделу-старший был докером, его бригада много и тяжело работала, соревнуясь с другими. «Как же все изменилось… – думал Дед. – Сегодня порт, работающий на всю катушку, это порт без людей!»
– Доктор еще в Арфлёре, – проскрежетал голос Ж. Б. в рации. – Сказал, что не там свернул, но, по-моему, врет – просто задержался в больнице. Обещал быть через десять минут.
Дед снова посмотрел на часы. Ларошель опаздывал уже на семь минут.
– Что делаем, Марианна?
– Ничего. Не теряем из виду «тойоту» и ждем.
Ждем.
Серый танкер медленно входил в бухту. Российский флаг. Значит, нефть. При такой скорости он через несколько минут окажется перед гаванью Северной и Южной Америк и перекроет Ж. Б. вид на полуостров. «Ничего страшного, – сказал себе Дед, находившийся на другой оконечности бухты, – нам с Марианной все отлично видно».
Мелкий частый дождь промыл серый бетон порта, высветлил свинцовое, линялое небо.
– Солер ожил! – рявкнула в рацию Марианна.
Дед подкрутил бинокль и успел разглядеть, как Тимо разогнулся с гримасой боли на лице, переключил скорость, его машина развернулась, подняв облако пыли, и рванула на север, к красному металлическому мосту, находящемуся в нескольких сотнях метров от шлюзовых ворот.
– Он твой, Ж. Б.! – закричал Дед. – Солер сорвался и едет к тебе. Марианна его преследует.
Лейтенант Паделу занимал позицию между цистернами и дорогой к устью, чтобы перекрыть преступнику отход на юг, и теперь мог только наблюдать за коллегами. От машины Солера его отделяло расстояние в два километра.
«Рено» Марианны, завывая сиреной, вылетел из-за дюны, не оставив раненому грабителю ни единого шанса на бегство…
Дед перевел бинокль чуть выше, слегка опережая «тойоту», и…
Вот же черт!
Он прикусил губу, едва удержавшись, чтобы не выругаться прямо в рацию.
Солер все точно рассчитал.
В тот момент, когда его машина оказалась у шлюза Франциска I, нос русского танкера появился у края разводного моста. Солер прибавил скорости. Мост разошелся на несколько сантиметров, и половинки начали подниматься к небу.
Тревожный сигнал шлюза эхом откликнулся на завывания полицейской сирены. Замигали три красных огня, в свете синих фонарей на крышах полицейских машин цвет сменился на пурпурный, как будто сцена, снятая на черно-белую пленку, внезапно обрела краски.
«Тойота» влетела на мост. Машина выглядела крошечной на фоне танкера-гиганта. Как муха, приземлившаяся на рог носорога.
– Нужно прижать его, не дать проскочить! – заорал Дед. Помочь коллегам он был не в состоянии и задыхался от бессильной злобы.
– Я ничего не вижу, – откликнулся Ж. Б. – Проклятое русское корыто заслоняет мне обзор. Если Солер минует шлюз, мы с ним окажемся нос к носу.
«Если успеете…» – подумал лейтенант Паделу, не опуская бинокля.
Машину Марианны вел Кабраль, надежный и очень опытный полицейский.
– Поднажми! – скомандовала она. – Если Солер собирается проскочить, мы тоже должны успеть!
Майор Огресс расстегнула кобуру и опустила стекло: так будет удобней стрелять… если придется.
Кабраль и глазом не моргнул.
«Тойота» оттолкнулась от моста, как лыжник от трамплина, и, пролетев над водой метра полтора, приземлилась на набережной.
Лейтенант мог определить дистанцию очень приблизительно, ему показалось, что машина вот-вот перевернется, но она сделала разворот на 180 градусов и застыла.
