скачать книгу бесплатно
к приходному ордеру № 140
Принято от Битова А.Г. за изготовление разбитой им таблички кожного диспансера № 22 по счету № 522 от 19.IV руб. 66 (шестьдесят шесть)[5 - К счастью, в старых деньгах.].
22 апреля 1959 г.
Главный бухгалтер (подпись)
Коллега
Несколько лет назад в окололитературных кругах Ленинграда появился молодой человек, именовавший себя стихотворцем. На нем были вельветовые штаны, в руках – неизменный портфель, набитый бумагами. Зимой он ходил без головного убора, и снежок беспрепятственно припудривал его рыжеватые волосы.
Приятели его звали запросто – Осей. В иных местах его величали полным именем – Иосиф Бродский.
Из фельетона «Окололитературный трутень».
(Вечерний Ленинград. 1963. 29 нояб.)
Заслуженная кара
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА заседания бюро секции прозы от 4/II-64 года
ПРИСУТСТВОВАЛИ: Воеводин, Васютина, Дружинин, Дар, Офин, Абрамов, Фарфель, Смолян, Гор.
СЛУШАЛИ: Дополнительное обсуждение рекомендации А. Битова в Союз писателей.
РЕШИЛИ: В связи с поступлением в Секретариат ЛО Союза писателей документов о нарушении Андреем Битовым общественного порядка (Письмо Петроградского отделения Милиции от 23/1-64 г.) Бюро секции считая, что поведение А. Битова и его поступки недопустимы и не достойны члена Союза Советских писателей, – решает задержать рекомендацию Битова А. в Союз писателей и вернуться к рассмотрению этого вопроса после того, как Андрей Битов своим поведением и творческой работой докажет, что он будет достоин быть принятым в члены Союза. О настоящем решении поставить А. Битова в известность и товарищей, давших ему рекомендации на прием в Союз писателей.
Председатель секции (В. Воеводин)
Секретарь (Е. Васютина)
Выписка верна зав. секретариатом – (Арямнова)
Мое сегодня,
29 июля 1962 года
Лес, дорога
Вот здесь же, в Токсове, как-то, два года назад, мне было так же, как теперь, два года спустя. Спустя-я – смешно! Не смешно. Все-таки смешно. Спустил. Спустил два года.
Конечно, мне было и не так же. Но тоже не писалось. А тогда ведь еще только кончался тот период, когда мне казалось: я хожу по рассказам, ими вымощен мир. В любой, мол, момент их под рукой тыщи – возьми любой. И я жалел, что я – это не 10 человек, а то бы и написал эти тыщи. Упаси боже! Во-первых, эти тыщи… А во-вторых: как бы они ссорились, эти десять человек! Один-то возится, как десять.
Так вот, тогда, два года назад, этот период только еще начинал кончаться, так что можно считать: он еще был. И вдруг такое чудо, что мне не пишется! Теперь-то у меня даже опыт в неписьме есть. А тогда это меня прямо ошеломило. Я кис, кис – и вдруг обрадовался: ведь я же могу написать рассказ о том, как мне не пишется. Даже название придумал: «Лес, дорога». Мол, вот лес, а вот дорога, и вот мне не пишется. И еще радовался: вот какая писатель машина – и из неписьма может сделать письмо. Впрочем, в этом и какая-то правда. Так ведь, чтобы писать было нечего, не бывает. Есть немота. Писать о немоте – это какое-то преодоление. И может, мы в основном о своей немоте и пишем. О чем же писать в такое немое время? Я кис-кис, какая писатель, сделать письмо.
Рассказа я этого не написал. Хотя кто меня, подлеца, знает…
И вот сейчас… Я болен, можно сказать… Да что там! Болен, болен. Неудовлетворенностью, неполнотой, немотой. И суетой чрезвычайной. А суета, как ее ни кляни, – вещь любимая. Она ведь на месте пустоты. И только в случае пустоты. Так что она – недаром. Мы рвемся от суеты – и попадаем в пустоту. И без суеты нет ей заполнения, этой пустоте. И мы рвемся публично от суеты, и мы бросаемся ей в объятия. Может, не сознавая?.. Ладно, не мы, не мы! Я, я!.. Нем, нем.
Во мне сейчас пустыня. Можно напиться, можно влюбиться… Если не то и не то – можно суетиться. Если уж и это отпадает – застрелиться. Конечно, лучший выход – писать. Переделывать пустыню. Дубовыми защитными насаждениями. Лес, дорога. Суховеи – сухо веют. Сухотка. Сухость мозга.
Ничего ведь не исчезает. В этом я уверен. Если б не уверен – то что же? Ничего не исчезает. Где-то это все плесневеет в мозгу, неосвобожденное, неотданное… Обрываются какие-то связи – и не извлечь. Стучись, ломись, рвись, даже жалуйся – не натянуть струн. Нет связи. Кибернетика проклятая! Кир-бир… Кир-бир…
Вырабатывается прием…
Чик-чирик!
Чик-чирик
«Я еще много, пожалуй, могу извлечь из своей башки!» – так я себя часто тешу. Чешу, почесываюсь.
Прыг-скок! Прыг-скок! Брык… с коп!., ыт.
Севулямирбетроп! Севуля, Севочка! Се-ля-ви. Бетатрон. Доре-ми. Силь-ву-пле. Мир – бетон. Мир – батон.
Троп, троп, троп.
Маразм —
полнейший.
Графоман —
милейший.
Танцевальщик танцевал,
А в углу сундук стоял.
Танцевальщик не заметил —
Спотыкнулся и упал.
Я вышел из трибуны в зал,
Перевернулся и сказал:
Я помню чудное мгновенье
И мимолетное виденье.
И в этот миг
Я к вам приник.
Е-если б зна-али вы-ы-ы,
Ка-ак мне до-ароги-И-ы…
На…! На..!
Мир, труд, счастье!
Одно забыли.
Мир, труд, счастье и братство!
Опять забыли. И не забыли, а вот, попутал, не то слово вставили.
Мир, труд, счастье, братство и… братство и… равенство!
Не монтируется.
Мир, труд, счастье, братство, равенство и… и… свобода…
Наконец-то. Выдворили. Тьфу, как трудно было! Но чего-то недостает… Какой-то ясности. Определенности, так сАать. Так все есть – а чего-то и нет. Так-то так, А не совсем так. А пожалуй, что так:
Мир, труд, счастье (не достаточно ли, товарищи, и этого?)
Мир, труд, счастье, братство (может, хватит, а, товарищи?)
Мир, труд, счастье, братство, равенство (не слишком ли, товарищи?)
Мир, труд, счастье, братство, равенство и… и… свобода, мать твою так! (о-ох, товарищи… Ох!)
Раз уж перебрали, то добавьте.
Мир, труд, счастье, братство, взаимопомощь, равенство и… свобода.
Недобрали.
Мир, труд, счастье, взаимопомощь, братство, равенство и свобода… (кого, чего? Свобода, говорю, кого-чего?)
…всех народов (Вздох зала: Все-ех).
Так бы и говорили, товарищи… А то что же получается? А так все на месте:
Мир, труд, счастье, взаимопомощь, братство, равенство и свобода всех народов!
Урара-а-а!!!
Нельзя же: «Свобода, равенство, братство!» Было уже. Да ведь надо исходить и из конкретных условий…
………………………………
………………………………
………………………………
УР-Р-РА-А-А!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Чик-чирик! товарищи…
Ты у меня дочирикаешься!!
Си-ижу за решеткой,
В те-емнице сы-ырой,
Такой-то такой-то
Орел мо-алодой…
Чик-чирик!
А вот у нас на предпраздничном вечере самодеятельности всех зэков собрали: кто поет и пляшет, а кто сидит и смотрит. И вот был у нас такой Костя Отвали, так он тоже выступал. Стихи с выражением читал. Очень он это здорово делал. Начальству нравилось необычайно. И вот объявляют: стихотворение Александра Сергеевича Пушкина, – и он это самое «Сижу за решеткой» читать начал. Да как! Все плачут, рыдают и хотят на свободу. А он все с большим и большим подъемом читает. И вот уже последняя строчка, и он уже кричит с болью и страстью:
Пора-а, бля-а! пора-а!!!
Голос сверху, снизу и сзади:
– Только тихо! Не пой с чужого голоса. Ты сам-то сидел хоть?..
– А я что? Я тихо… Просто себе напеваю. Разве вы не слышите:
Бля-бля… Бе…
Сидели на трубе…
А…
А: – Вот тебе и А… Говорю тебе: без булды, пожалуйста, без булды, дорогой…
Без Б (бе)
Б (оправдываясь): – У меня в распоряжении целый этаж. Три двери, два балкона, один солярий, одна лестница и четыре окна – на четыре стороны света. С каждой стороны торчат верхушки какой-нибудь зелени. Ничто не мешает. Иногда внизу кричит дочка. Мой стол стоит прямо в центре. «Как это ты догадался поставить его в центр, я бы никогда не догадалась», – говорит теща. Вокруг стола с четырех сторон веревки: на них иногда вешают пеленки. Это меня веселит. Вчера передо мной висели совсем не детские трусы. В мои обязанности входит колоть дрова, носить воду и керосин, иногда ходить в магазин. Если учесть, что гораздо большие помехи не мешали мне раньше писать, то сейчас мне ничто не мешает.
А: – Скажи мне, пожалуйста, что тебе мешает? Ведь, кажется, все у тебя есть, все о тебе заботятся, тебе не приходится ни о чем думать… Все условия тебе созданы. На тебя работали папа, мама и вся страна. Дали тебе образование. Одели тебя и обули. Накормили. Чего тебе не хватает, в смысле недостает? Скажи, пожалуйста. Мы потратили на тебя всю свою жизнь…
Б (молчит).
А: – Ведь теперь ты уже большой. Мы не можем тебе уже помочь. Когда ты был маленький, нам было ясно, чего тебе надо. Сейчас ты уже взрослый, и ты уже живешь сам. У тебя есть семья. У тебя есть свой опыт. У тебя есть свое дело. Ты смотришь на мир по-своему. Мы уже ничем не можем тебе помочь. Мы тебя любим, но ничем не можем…
Б (молчит).
А: – Теперь уже все зависит от тебя. Если ты виноват, ты виноват сам. Что тебе мешает, дорогой?
Б: – Дорогие мамочка, папочка, тетеньки и дяденьки, дедушки и бабушки, тещиньки и – как вас? – папы жен, дорогие граждане и гражданочки! Ничто мне не мешает. Я вам очень благодарен и признателен. Мне от вас ничего не нужно. Я буду вам благодарен до конца дней своих. Если я чего-нибудь от кого-нибудь хочу, то это от себя. Но и в этом я не уверен. У меня подрезаны крылья, дорогие гражданочки.
А: – Нет, вы мне скажите, кто вам их подрезал? А? Может, я, который всю жизнь работал и проливал кровь за таких, как вы? Может, я, который ни разу о себе не подумал?
Б: – Что вы перебиваете? Вы не перебивайте. Мне и так трудно собраться с мыслями. А если так… то, может быть, и вы. Почему же это вы о себе-то не думали. Может, этого мне и нужно было, чтобы вы о себе думали, а не обо мне. Как же вы о других-то можете думать, если вы о себе не думали ни разу?
А (молчит обиженно).
Б: – Ладно, ладно… Не вы. Я не прав. Я действительно не о том хотел сказать. Ну, хотите, я еще раз извинюсь. Ну, хотите, я на колени встану? Мне это ничего не стоит, честное слово. Ах, вам надо, чтобы стоило. И это вы так о себе не думаете? Ну, ладно, если по-честному, это мне дорого стоит. Вернее, стоило. Да и, в конце концов, я не вам это говорю. Пойдите и пройдитесь. Подышите, так сказать. И подумайте о себе.
А (уходит оскорбленный).
Б: – Господи, как он меня сбил… О чем же это я? Нервы все. Единственное интеллектуальное приобретение в наш век. Так вот, гражданочки, никто из нас не доезжает до города. И это грустно. Может даже, если брать только одну сторону вещей, именно это их и подрезает. Так называемые крылья. Уверенность существует только в пору щенячества. Дальше сразу начинается невозможность. Конечно, существует благородное служение количеству ради будущего качества. Кости, если расшифровать. Удобреньице. Не пропадет ваш скорбный труд. Маленькое, но нашенькое. Благородная нищета: в заплатах, но чистенькое. Но что же сделано хорошо без уверенности, хотя бы и тщательно и робко скрываемой, что тебе за это суждено бессмертие?
(Возвращается А, дружески все простив, берет под ручку Б.)
БА: – Не верите? Представьте, что вы умираете. И что же в таком случае можно от человека еще отнять? Пусть сожгут ваши рукописи. И вы поймете, как много у вас еще осталось.
АБ: – Впрочем, чего не надо, так это говорить о смерти. Это пижонство, дорогой.
БА: – Обращение «дорогой» без всякого повода – это тоже пижонство. Какой я тебе на… дорогой! Когда ты меня ненавидишь.
