banner banner banner
Под кожей – только я
Под кожей – только я
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Под кожей – только я

скачать книгу бесплатно

Под кожей – только я
Ульяна Бисерова

История двух братьев, одному из которых суждено стать наследником могущественной бизнес-империи, а другой с трудом зарабатывает на хлеб. У каждого из них свои горести и мечты, но судьба дает им шанс поменяться местами и переосмыслить все, что казалось непреложной истиной. В 2021 г. рукопись вошла в лонг-лист премии «Новая детская книга».

Ульяна Бисерова

Под кожей – только я

***

– Что-то не так.

– Всё под контролем.

– Нет, что-то не так. Трансляция сбоит.

– Заткнись и займись делом. Проверь датчики и клеммы.

Голоса сталкиваются, мечутся по комнате, вонзаясь в висок, как стальная игла. Хочется отмахнуться, как от назойливой мухи, но рука превратилась в обломок скалы. Не чувствую ничего, кроме прохладной и твердой поверхности кушетки. И легкого щекочущего холодка где-то на загривке. Сердце сонно гонит кровь по венам – кажется, от одного удара до другого проходит целая вечность. В ушах нашептывает нездешнее море.

– Давление и пульс нестабильны.

Слепяще яркий свет пробивается даже сквозь сомкнутые веки. Хочется открыть глаза или, наоборот, зажмуриться сильнее, пока не поплывут красные круги, но сил не хватает даже на это. Тревожный запах стерильной чистоты. Так пахнет только в клиниках.

– Он что, в сознании?! Эй, парень!

– Ты сбрендил? Обычный поток сознания. Следи, чтобы шла фиксация.

Как я здесь оказался? Кто эти люди? Вчера… Что же было вчера? Не помню… Как же так? Совсем не помню. Зато зачем-то помню, как в детстве учился кататься на велосипеде. После дождя, который прошел накануне, в саду было сыро и ветрено. Кто-то из взрослых – не помню кто, но точно не отец – придерживал сиденье. Переднее колесо виляло, и велосипед страшно кренился то вправо, то влево. Я уже сбил колени, но не сдавался из-за сердитого упрямства. Так хотелось вырваться из-под опеки, разогнаться до свиста ветра в ушах. Крикнуть: смотри, я сам! Я закусил губу и поднажал, дорожка пошла под уклон, велосипед мелко задрожал, будто вот-вот развалится на части. Я будто одеревенел. И через мгновение свалился в кусты акации, ощетинившиеся голыми ветками. Когда открыл глаза, увидел пролетающий в пронзительно синем небе птичий клин… Кстати, интересно: если птице вживить разум человека, она сможет решать математические задачки, но уже вряд ли выстроит путь из Африки к местам гнездовья без навигатора. Да и вообще не встанет на крыло. Чтобы взлететь, надо верить, что тебе это по силам, что воздух удержит и ты не рухнешь камнем вниз…

– Что он плетет?

Мысли путаются. Наверное, мне вкачали слишком маленькую дозу наркоза, и я проснулся посреди операции. Наверное, я умру от болевого шока.

– Сколько ты вколол?

– По инструкции.

Как они слышат мои мысли? Или я разговариваю вслух? Почему я не слышу звука собственного голоса? Мозг превратился в трусливо подрагивающий студень. Хотя это, кажется, как раз в рамках нормы… Интересно, а если, наоборот, птичий разум вживить в тело человека, преодолеет ли он земное притяжение одной лишь силой мысли? Будет подпрыгивать на земле, нелепо размахивая руками, или поднимется на крышу самого высокого небоскреба в городе, чтобы поймать попутный ветер?.. Что за бред. Похоже, дела мои совсем плохи…

Где-то хлопают двери, слышны звук быстро приближающихся шагов и взволнованные голоса.

Небо – далеко. И я – не птица. Или?.. В глазах медленно темнеет, как в старом фильме. Только где-то по краям, на периферии, пылают огненные дуги.

– Остановка сердца.

Часть первая. Лука

Когда пешка доходит до восьмого квадрата, игрок имеет право выбрать фигуру – независимо от того, была ли эта фигура ранее утрачена в игре или нет, – и пешка станет этой фигурой со всеми ее свойствами или решением игрока останется пешкой.

Вильгельм Стейниц. Введение в современные шахматы

Глава 1

– Эй, Снежинка!

Один из каменщиков, сгребающих лопатами бетонное крошево, устало распрямился. С расстояния в двадцать шагов подросток в заскорузлой от грязи и стылой февральской сырости робе казался нахохлившейся болотной птицей. С мрачной радостью Хьюго заметил, что после вчерашней драки кровоподтек под левым глазом Луки налился сизой спелостью. Впрочем, и для самого Хьюго потасовка прошла не без потерь – рассеченная губа распухла, отчего он теперь пришепетывал еще заметнее, чем обычно. Ну да ничего, сейчас крысёныш получит сполна, мысленно усмехнулся он.

Месяц назад Шлак сделал Хьюго подрывником, и в бригаде втайне выдохнули, надеясь, что это положит конец издевательствам и побоям. Не тут-то было. Хьюго не собирался отказываться от лишней пайки и удовольствия поиздеваться над грязными оборванцами. А уж изобретательности ему было не занимать. Одна беда – белобрысый выродок, который напросился на тяжелую и плохо оплачиваемую работу – разбор завалов после взрывов – начал в последнее время скалить зубы. То и дело встревал, когда Хьюго после смены собирал с тощих мальчишек обычную дань. Вот и вчера, когда он планировал хорошенько прижучить косоглазого задохлика, который заныкал талоны и божился, что где-то обронил их, этот невесть откуда взявшийся робингуд перехватил его руку, уже занесенную для удара. Завязалась потасовка. И весьма неприятным сюрпризом для Хьюго, который всегда был крайне осмотрителен в выборе противника, стало то, что Лука, которого он рассчитывал уложить одним верным ударом, оказался жилистым и вертким. Так что – и при одной мысли об этом у Хьюго сводило челюсть, как от зубной боли – если бы подручные Шлака не подоспели вовремя и не разняли сцепившихся мальчишек, еще неизвестно, кто одержал бы верх. Наглеца следовало проучить, и без промедления.

Вчера, когда в груди еще жгла и полыхала бессильная ярость, Хьюго придумал план мести: улучить момент и столкнуть его вниз. Несчастные случаи на демонтажной площадке происходят чуть ли не каждый день, кто станет пересчитывать беспризорных пацанят. Но уязвленное самолюбие Хьюго, которое до сих пор желчью плескалось у самого горла, требовало красивого отмщения. Сделать его посмешищем, жалким и ничтожным. Выставить полным кретином. Втоптать в пыль. На глазах у всех. Хьюго достал из кармана сверток, обернутый в промасленную бумагу и крест-накрест перетянутый клейкой лентой, и помахал им.

– Взрывчатка, – выдохнул за спиной у Луки Флик.

Хьюго ухмыльнулся, заметив, как вытянулось от страха лицо грязного арабского заморыша, который вечно ошивался где-то поблизости от Луки. Достав из кармана зажигалку, Хьюго запалил короткий обрывок фитиля. И, замахнувшись, швырнул взрывчатку.

Потом, когда течение времени вернулось к обычному темпу, Лука вряд ли сумел бы внятно объяснить, с какого перепуга бросился ловить летящую связку динамита, а не рухнул в бетонное крошево, обхватив голову руками, как это сделали все вокруг. Он вовсе не был героем. Но шашка летела по высокой дуге мучительно медленно, как павлин-альбинос, рассыпая искры и оставляя тающий дымный след. Зоркими, чужими глазами Лука наблюдал за происходящим, как будто проматывал в замедленном режиме запись, сведенную сразу с десятка камер. Он видел Хьюго, еще не распрямившегося от броска, с перекошенным от злобы лицом. Видел Флика, вцепившегося в его, Луки, правый рукав – в широко распахнутых глазах друга плескался неподдельный ужас. Чувствовал скрещение еще десятков взглядов, видел раскрытые в безмолвном крике рты. Спустя, казалось, целую вечность взрывчатка приземлилась прямехонько в его раскрытые ладони. Не сводя взгляда с крошечного быстрого огонька, Лука резким рывком отшвырнул Флика и рухнул, накрыв шашку своим телом. Сердце гулко ухнуло и замерло.

Лука успел досчитать до десяти, а взрыва все не было. Приоткрыв правый глаз, он увидел Хьюго, который, согнувшись, заходился в беззвучном смехе.

– Смени штаны, Снежинка! Я-смейся сам-смерть! – верещал он.

Лука медленно поднялся, стряхивая с робы серую пыль. Отшвырнул связку фальшивого динамита. На бледном, покрытом веснушками лице проступили красные пятна. «Резкий скачок адреналина в крови. Источник опасности не обнаружен. Осуществить связь со службой экстренной помощи?» – прозвучал в голове бесстрастный голос Эфора. «Запоздал ты что-то, приятель. Отмена». Лука с трудом сдерживал злость: вот придурок, купился на дурацкий розыгрыш. Хьюго, конечно, отмороженный на всю голову, но все же не свихнувшийся птичий профессор. Будь взрывчатка настоящей, ударной волной разнесло бы весь этаж, и он сам оказался бы в эпицентре взрыва.

– Что тут, черт подери, происходит?!

Услышав властный окрик бригадира подрывников, Лука быстро опустил взгляд. Не хватало еще, чтобы Шлак вышвырнул его с площадки. О бригадире ходили легенды: перешептывались, что во время войны он был подрывником и чудом выжил, когда отряд взяли в кольцо и все вокруг превратилось в пылающий ад, – единственный из всего взвода. Все его тело было изрешечено, пробит позвоночник – если бы не экзоскелет, он вряд ли бы смог сделать хоть шаг. Лицо стягивали уродливые шрамы от ожогов, а вместо левого глаза была стальная пластина. Что, впрочем, совершенно не мешало ему видеть то, что обычно ускользало от взгляда начальства.

– Отвечай, Хьюго.

– Непорядок, бригадир, – непривычно высоким голосом проблеял Хьюго. – Каменщики бросай-дело, шепотки-пускай. Ленивые крысы. Я иди-мимо и скажи: «Время-нет перерыв, солнце высоко».

– Ясно. Дай мне это.

– Что, бригадир?

Правая бровь Шлака едва заметно приподнялась.

– А-а, это? – Хьюго, метнувшись, как подстреленный, поднял запыленный брусок и поднес Шлаку. В руках бригадира муляж внезапно завибрировал и с шипением развалился надвое, испустив жалкий фонтанчик разноцветного конфетти.

– Шутка, – пролепетал Хьюго, в лице которого не осталось ни кровинки.

Шлак с каменным лицом стряхнул с затертой штормовки рассыпавшиеся блестки.

– Обхохочешься. Отойдем-ка на пару слов, парень.

Провожая взглядом ссутулившегося, закоченевшего от ужаса Хьюго, Лука почти готов был посочувствовать недругу, которого еще пять минут назад рвался измочалить.

– За работу! Живо! – гаркнул кто-то из старших. И все, как будто только и ждали команды, засуетились, схватились за лопаты, молоты, кирки, тачки, и уже через пару минут на демонтажной площадке закипела повседневная муравьиная возня. Вчера подрывники обрушили перекрытия восемьдесят седьмого этажа высотки, где когда-то, как гласила выцветшая вывеска, располагалась штаб-квартира NDR Media. Пыль уже осела, и каменщикам предстояло разобрать завалы, сгрузить бетонные обломки в тачки и отвезти к транспортерной ленте, которая спускалась до самой земли, где на погрузке уже дожидались гигантские самосвалы.

Это в прежние времена люди строили. Небоскребы, дороги, мосты. Рыли подземные туннели, прокладывали рельсы, скрепляя мир стальными обручами. Только ничего путного все равно не вышло – старый мир взорвался, распался на лоскуты. Сегодня каждый сам за себя. Уцелевшие города, как средневековые княжества, устанавливают собственные законы и порядки, стараясь защитить земли от вторжения чужаков. Крепостные стены ограждают и от нескончаемой вереницы голодных попрошаек, которые шатаются по дорогам, пробавляясь мелкими кражами и разнося смертельные вирусы, и от банд вооруженных головорезов.

Чтобы строить стену, нужны сталь, раствор и камни. Магистрат Гамбурга по примеру других городов Ганзейского союза издал постановление о демонтаже строений выше семи этажей. Обломки стен и перекрытий небоскребов можно снова превратить в стройматериал. Рекрутер магистрата, который вышел к толпе отчаявшихся безработных, сперва засомневался на счет белоголового долговязого пацаненка – сдвинет ли тот с места нагруженную щебнем тачку, но потом устало махнул рукой: может, хоть откормится на талонах.

В первый раз поднявшись на сотый этаж, Лука онемел, увидев раскинувшийся у ног Гамбург – суровый, краснокирпичный, с готическим пиком Михеля, который оберегает город с незапамятных времен, и выпуклой изумрудной каплей озера Альстер. В Сити еще сохранилась пара десятков серых небоскребов, похожих на сторожевые башни. Иногда в небе над городом поблескивали серебристые капсулы аэротакси. На южной окраине белели особняки богатых кварталов, утопающих в зелени. А с северо-востока, как темная раковая опухоль, расползалось гетто, где теснилась беднота. Если постараться, можно различить в кривом лабиринте улиц муниципальный дом, где была крошечная квартирка, в которой жили они с Йоаной. Лука отвернулся и бросил взгляд на запад – где-то там, за смутной линией горизонта серая лента реки впадает в Северное море, а в гудящем суетой порту теснятся огромные корабли, баржи и сухогрузы. С бешено колотящимся сердцем, задыхаясь от порывов ветра, Лука на краткий миг представил, что стоит на капитанском мостике трансатлантического лайнера, взрезающего безбрежную гладь моря. И тут же осекся: размечтался, как сопливый мальчишка.

Бригада, быстро позабыв о происшествии с взрывчаткой, вернулась к разбору обломков бетонных стен. Странно было представить, что еще каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет назад в этом небоскребе располагались фешенебельные апартаменты и офисы. Целая армия клерков в строгих костюмах, как у работников похоронной конторы, и с таким же застывшим выражением сдержанного прискорбия на лице, склонив головы, дробно и сухо стучала пальцами по клавиатуре лэптопов. Сейчас в выбитые окна свистел ветер, но воздух все равно был затхлый, неживой. Пахло слежавшейся пылью, отсыревшей ветошью и птичьим пометом. По углам намело груды хлама: побуревшие обрывки бумаги, осколки стекла, ржавые трубы. Все, что было ценного, давно растащили: даже электрические кабели, утопленные в стены, вырваны. Обычно к приходу сломщиков даже крыс в здании уже не остается, разве что изредка хрустнет под ногой истлевшая тушка, похожая на старую подошву.

Подрывники, разумеется, мнят себя важными шишками: именно они первыми осматривают площадку, определяют слабые места в конструктиве, закладывают взрывчатку и обрушивают часть этажа. Потом приходится день-два переждать, пока осядет пыль, и наступает черед каменщиков, которые разбирают завалы.

Обычная смена – шесть часов, с десяти до четырех, пока светло. У каждого на сломе есть дневная норма, и если не филонить и не трепаться, можно даже накидать сверху и получить лишний талончик. Новички – их сразу видно – норовят сразу же ухватиться за самые крупные обломки, как будто золотой самородок откопали: долго ходят кругами, примериваясь, как бы удачнее ухватить, пыжатся, кряхтят и только зря время теряют. А некоторые, наоборот, лопатой весь день машут, как заведенные, сгребая мелкое крошево. Но самое верное, как быстро вычислил Лука, – собирать осколки с кулак величиной. Спина к вечеру, конечно, гудит и ноет, а ноги, если приходится забираться выше семидесятого, горят так, будто наступил на оголенный провод, но уже через месяц-другой это перестаешь замечать. Работа как работа. Бригадир талоны не зажимает, как не раз случалось на разборе ржавых трайлеров в доках, и ребята хорошие, надежные. Правда, пылища стоит столбом, так что приходится постоянно носить защитную маску. Уже через пять минут кожа под ней начинает невыносимо свербеть, и многие просто срывают ее со злости. Но Лука каждый вечер распускает шов, чтобы достать и прополоскать фильтр, и видит, как стекают грязно-серые разводы. Конечно, по инструкции маска рассчитана всего на четыре часа, но она еще вполне годная, хоть и досталась ему год назад уже не новой.

Бывает, конечно, что подрывники с взрывчаткой схалтурят – за тротил на черном рынке можно выручить хорошие деньги – и обваливают слишком большие куски стен и перекрытий, которые даже втроем не приподнять. Тогда сломщики, орудуя ломами и кувалдами, крошат бетон, выламывают струны арматуры: черный металл в цене. Здание в сто этажей исчезает за несколько месяцев – остаются лишь груды непригодного для переработки мусора на истоптанной, взрытой протекторами, окаменевшей земле. А через год-два смотришь – бурьяном в человеческий рост все заросло. Как и не было ничего.

В первый день на демонтажной площадке Лука, потерявший счет времени от усталости, сорвал маску и пробурчал, что заставлять людей вкалывать до седьмого пота там, где прекрасно справятся роботы-погрузчики – просто издевательство. Минуты три все хмуро молчали. А потом кто-то из старших сплюнул и сказал, что люди обходятся гораздо дешевле машин – не нужно тратиться на техобслуживание и ремонт износившихся деталей: если каменщик заболел, на его место всегда найдется пять трудяг, готовых с утра до ночи таскать тачку за талоны. Небоскреб можно сломать и голыми руками. А если кто-то считает, что это слишком грязная работенка, так никто силой не держит. Лука прикусил язык и снова взялся за лопату.

На самом деле зря поговорку придумали: мол, ломать – не строить. Хорошо построенное ломать тяжело. Да и не слишком-то весело. Но Лука старался не задумываться о всяких глупостях. А просто молча делать свое дело, чтобы лишний раз не нарываться на сердитые окрики бригадира. Если вдуматься, ему здорово повезло: на демонтажную площадку еще не каждого возьмут. Нужны крепкие ноги, чтобы каждый день взбираться по сотням лестничных маршей, потому что лифты давно обесточены. А главное – чтобы голова не кружилась от высоты. Лука перевидал немало парней, с виду крепких, а как поднимутся на тридцатый или чуть выше, глянут в проем – так сразу ползут к стенке на четвереньках. Выше пятидесятого ветер всегда сильный. И это даже хорошо – пыль уносит. Но может и с ног свалить. Некоторые во время смены специально карманы камнями набивают, чтобы не подхватило ветром. По периметру здания на каждом пятом этаже специальная сетка натянута, чтобы задержать крупный обломок или тачку. Или зазевавшегося рабочего. Всякому ясно: если мимо просвистишь, на земле останется только бесформенная груда переломанных костей. Похоронят за счет магистрата.

Один из старших дунул в свисток, объявляя пятиминутный перерыв. Лука расправил затекшие от напряжения плечи, отошел в сторону от каменщиков, угрюмо перекидывающихся короткими фразами.

Ветер был уже весенний, сырой. Пахло холодным морем и выцветшим, как заношенная майка, небом. Солнце пригревало еще не всерьез, но зима уже сдалась, отступила. Весна всегда дарит надежду. Может, и правда, все наконец наладится? Йоана простыла еще осенью, да так и болеет: жар схлынул, а кашель – тяжелый, нутряной – остался. Исхудала так, что под глазами залегли лиловые тени.

Хорош бы он был, если бы до сих пор сидел на ее шее! За последнюю пару лет Лука успел побыть полотером в трактире, посыльным в мотеле и потрошителем ржавых барж в дальних доках, пока несколько месяцев назад не пришел на слом. Поначалу Йоана донимала уговорами: «Не голодаем же, успеешь еще руки намозолить! Ладно бы бездарь, а то ведь светлая голова!» Лука отмалчивался, зная: после той истории с Петером в школу он не вернется, – и гнул свою линию. Не маленький уже, пора на хлеб самому зарабатывать. В конце дневной смены всем рабочим выдают талоны на еду, можно принять горячий душ, да еще и обедом накормят. Не королевская трапеза, конечно – картофельная или гороховая размазня с соевым брикетом, но зато дна хлебной корзины еще никто не видел. При мысли об обеде Лука ощутил в животе привычную тянущую пустоту. Есть хотелось всегда, сколько он себя помнил. Йоана даже смеялась: тощий, как спица, куда только все проваливается. Сама-то она до болезни была дородной, округлой, как румяная сдоба, хотя Лука не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь накладывала себе полную порцию – так, что-то на бегу перехватывала, торопясь на смену.

Два коротких свистка – перерыв окончен. Лука обернулся, услышав пронзительный вскрик, обрывок которого принес порыв ветра. Огляделся по сторонам: бригада размеренно, монотонно складывала серые обломки в тачки. Он бросил вопросительный взгляд на Флика, но приятель лишь недоуменно пожал плечами и бросил в тачку кусок бетона.

С Фликом они в последнее время стали неразлучны. Вообще здесь, на сломе, все ребята подобрались нормальные, без гнильцы. Когда тащишь с кем-то в паре носилки с инструментом пятьдесят пролетов без остановки, многое узнаешь о человеке, хотя сил и дыхания на разговоры не хватает.

Флик – это, конечно, не настоящее имя. На ID-карте значится что-то до невозможности витиеватое, на арабский манер. Но на сломе его второе имя – Фалих – быстро переиначили. Прозвище, которое на нидриге значило «муха», и это вынужден был признать сам Флик, чрезвычайно ему шло: невысокий, чернявый, юркий, он умудрялся находиться в сотне мест разом и никогда не унывал.

Лука любил бывать дома у Флика, где собиралась большая, шумная семья и плыл одуряющий аромат горячего острого карри. Лука не сразу запомнил до нелепости созвучные имена старших сестер приятеля – темноглазых, застенчивых, с длинными черными косами, которые ни разу при нем и полслова не сказали, только перешептывались и прыскали. Из комнаты в комнату сновали бесчисленные близкие и дальние родственники, соседи, чужая чумазая ребятня – кажется, никто во всем квартале и не думал запирать двери. Лука, который, сколько себя помнил, привык быть сам по себе, потому что Йоана вечно пропадала в клинике, странным образом чувствовал здесь себя как дома.

Во время обеденного перерыва к их бригаде подошел Шлак.

– Сегодня на демонтажной площадке произошел несчастный случай, – негромко, но отчетливо проговаривая каждое слово, сказал он. – Паренек из бригады подрывников – кажется, его звали Хьюго – сорвался с высоты и разбился. В очередной раз обращаю внимание на необходимость соблюдения правил безопасности. Проведите внеплановый инструктаж, – обратился он к старшему, Кирку, обведя всех тяжелым взглядом. – А ты, парень, как там тебя?.. Снежинка?

Когда Шлак произнес издевательское прозвище, которым наградил его Хьюго из-за светлых, почти белых волос, Лука мучительно покраснел.

– Лука, господин Шлак.

– Что ж, запомню. В моей бригаде освободилось место подрывника. Ты можешь его занять.

– Спасибо, господин Шлак. Я доволен своим местом.

– Подумай до завтра. Дважды не предлагаю, – кивнув на прощанье, Шлак отошел.

– Ты голова-теряй? – зашипел, вцепившись в рукав Луки, ошарашенный Флик. – Это же шанс! Паек – сам-три, руки кровь-рви-нет, спина боль-гни-нет. Беда-забудь, иди-свисти.

– Флик, потом, – оборвал его Лука. – Жуй-молчи.

Приятель уткнулся носом в тарелку и засопел, но его обида, как уже не раз убеждался Лука, редко длилась долго. Вот и сейчас он, привалившись к его плечу, зашептал с заговорщицким видом.

– Ты-ночь-как?

– Вообще я выспаться надеялся. В последние пару месяцев всякая ерунда снится, сил уже нет. А что?

– Слушай, дело есть. Ящики-таскай – десятка-держи. Брат-зови, обман-нет.

– Брат? – переспросил Лука. Он помнил, что при первом знакомстве Флик хвастливо сообщил, что он – единственный сын, которого бог даровал родителям после восьми глупых и бестолковых дочерей.

– Дальний брат, по крови матери.

Лука вспомнил, как пару дней назад, когда все расходились после смены, рядом с ними резко опустилось аэротакси, которое в этом районе увидишь не часто. Стекло медленно опустилось. Хорошо одетый господин поманил Флика пухлым пальцем, на котором сверкал золотой перстень с крупным зеленым камнем. Тот подбежал и быстро забормотал что-то, склонившись в поклоне, как перед наследным принцем. Лука мысленно усмехнулся, глядя на этот спектакль, и поймал себя на том, что испытывает странную, необъяснимую неприязнь к богатому родственнику друга.

– Дело-тьфу. Два-час, много-три – и весел-гуляй, деньги-карман, – горячо убеждал Флик.

Лука нахмурился. Нет, он частенько подрабатывал на разгрузке барж в порту. Живые деньги, не талоны, да еще и целая десятка – щедрая плата за несколько часов работы. Но на сердце скреблась неясная тревога.

– Деньги-хорош. Но я пас.

– Сам-голова, брат, – Флик старался сохранять невозмутимый вид, хотя Лука видел, что отказ друга его огорчил. – Сон-нет – приходи. Около Зелен-Конь, в два.

Глава 2

– Мир-я, – крикнул Лука, скидывая тяжелые запыленные ботинки. С большой кухни доносились уютное шкворчание масла на раскаленной сковороде и сытный дух оладий из картофельной муки.

– Сын, как дела? – спросила Йоана, окинув его быстрым и приметливым, особым «медсестринским», взглядом.

– Норм.

Лука налил в стакан воды и опустился на стул, чувствуя, как вся тяжесть дня, все груженые строительным мусором тачки разом навалились, придавили, погребли его под собой. Глаза слипались, а ведь он собирался еще прослушать лекцию и подготовиться к проверочной по гражданскому праву. В углу общественной кухни шлепалась со стиркой Моника, соседка по этажу. Трое ее погодок возились тут же. Йоана, пританцовывая под мурлыкающую музыку – как обычно, что-то из пыльного ретро, – подняла крышку жаровни, выпустив облако ароматного пара. Дети Моники подняли носы, как голодные волчата. Йоана весело им подмигнула.

– Клиника ночь-весь? Опять?

– Я не разговариваю на нидриге, дорогой. Так что будь любезен изъясняться, как все образованные и воспитанные люди, и не коверкать язык, на котором творил Гете.

Лука вздохнул. «Правильная» речь – «пунктик» Йоаны. Нидриг – живой, кипящий язык улиц. После войны народы перемешались: люди срывались с места, спасаясь от бомбежек, обстрелов, эпидемий и голода. Официальным языком в Гамбурге, как и сто лет назад, был немецкий. Но это, скорее, дань традиции: языки и наречия спеклись в плавильном котле в пылающий нидриг. Фундаментом речи остался хохдойч – но усеченный до базовых слов и избавленный от галиматьи со временами, артиклями и падежами, в который каждый народ привнес свои словечки, звучные и краткие, легко ложащиеся на проговор. Йоана, для которой, кстати, немецкий вовсе не был родным языком, сокрушалась, когда маленький Лука, как грязь на ботинках, приносил с улицы мешанину из слов, надерганных из разных наречий. Но как иначе: «правильный» язык обитал в казенных учреждениях, банках и больницах. А нидриг раскатывался по улицам, гремел на судоверфи, стрекотал на рынках. Школьные упражнения по грамматике напоминали Луке бессмысленную, монотонную муштру прусских солдат армии Фридриха Вильгельма: вместо того, чтобы учиться рубить с плеча и стрелять в цель, разряженные в белые лосины и припудренные парики вояки тянули носки на построениях. Но сегодня он слишком вымотался, чтобы препираться из-за пустяков.

– Окей, ма.

Строго говоря, Йоана не была его матерью. Когда ему было лет семь, мальчишки на улице прицепились, отпуская ехидные шуточки по поводу цвета его волос, и, как обычно, закончилось все дракой. Накладывая холодную заживляющую мазь на расквашенный нос сына, Йоана устало спросила, почему он вечно враждует и сражается со всем миром.

– Я хотел бы быть похожим на тебя, ма. Чтобы у меня тоже были черные волосы и смуглая кожа. И твое огромное сердце. Но я другой. Выродок.

– Это мальчишки на улице так сказали?

Лука сердито дернул плечом и отвернулся. Йоана ласково провела рукой по белобрысым вихрам.

– Ты, и правда, другой. Наверное, пришло время рассказать. Ну, слушай. Однажды поздно вечером в клинику пришла женщина. Светловолосая, голубоглазая – совсем как ты. Она буквально валилась с ног от голода и усталости. Но не выпускала из рук свертка. Там был младенец. Она попала в плохую историю: ее преследовали люди, которые хотели отобрать у нее сына. Я пожалела ее и укрыла на какое-то время. Она мечтала выбраться из Ганзы, где ее жизнь была в постоянной опасности. Кто-то из Хеллтага взялся достать ей поддельную ID-карту, чтобы она смогла начать новую жизнь под новым именем где-то в другом месте. Но, видимо, что-то пошло не так. Однажды вечером она попросила присмотреть за тобой, ушла, да так и не вернулась.