скачать книгу бесплатно
На прощание Савельев предложил посмотреть коллекции бабочек. Это было соблазнительно, но Медведев отказался, поэтому отказался и я.
Провожала нас Софья Михайловна.
– А вы, Петр Петрович, не пойдете? – обернулся Медведев к Гореву.
– Как прикажете.
– Здесь приказываю не я, а Федор Алексеевич.
– Тогда я еще немного останусь.
– Что же, пожелаю вам всего доброго. А над моими словами подумайте. Только времени для раздумий маловато…
Автомашину окружили десяток замурзанных ребятишек. Кускова нигде поблизости не было.
– Где шофер?
– Там, видите, ноги торчат? – бойко ответила смуглая девочка с толстой косой.
Действительно, из-под машины виднелись ноги в обмотках.
– Опять мотор барахлит?
– Так точно! – жизнерадостно донеслось из-под машины.
– Починишь – прокати немного ребятишек. А мы пешком пойдем.
Медведев шел по улице крупным быстрым шагом, я еле поспевал за ним.
На город опускались сумерки. Ветер доносил лесной запах прелых листьев.
– Грибов-то сейчас в лесу – страсть! – вздохнул Медведев, раздувая ноздри. – Самое время… – И неожиданно спросил: – Ну, что не поделишься своими впечатлениями от визита Кошелькова?
Меня обдало жаром.
– Александр Максимович, я все сделаю, чтобы искупить кровью свою вину!
Медведев усмехнулся:
– Зачем же кровью? Будем надеяться, что обойдется без крови.
– Да я…
– Ну, ну, хватит, – сказал он, положив мне руку на плечо. – Я тебе верю. Надеюсь, что не ошибся.
Когда мы подходили к Трубной, Медведев задумчиво сказал:
– Все думаю о Гореве. Жаль его, в трех соснах заплутался…
25
Виктор критически меня осмотрел и сказал:
– Ничего, ничего.
В этот вечер мы с ним отправлялись на свидание. Собственно говоря, свидание Нюсе назначил Сеня Булаев, но его срочно вызвали по какому-то делу в МЧК, и он попросил нас сказать об этом Нюсе, с которой должен был встретиться на Дворцовой площади.
На улице было холодно, как часто бывает в первые дни зимы. Снег еще не появился, и все было черным: дома, заборы, деревья. Лишь на месте недавних луж поблескивали голубоватые проледи. Воздух морозный, пьянящий. Хотелось смеяться, дурачиться.
Когда мы подошли к площади, Нюси еще не было.
– Может, не придет?
– Чудак, – снисходительно сказал Виктор. – Когда ты видел, чтобы девушки приходили на свидание вовремя? Они рассуждают так: приходить вовремя – значит себя не уважать. Понял? Недаром в романах пишут: «Ноги его стыли, а сердце пламенело…»
Ноги у меня действительно стыли, и весьма основательно. Я начал выбивать чечетку.
– Давай, давай! – поощрял Виктор. – Что, как кляча, ногами перебираешь? Огонька не вижу, давай огонек!
– Ай да молодец!
Я обернулся: Нюся. Закутанная в платок, она казалась еще меньше ростом, чем обычно.
– Здравствуйте, ребята, а где Сеня?
Виктор лихо щелкнул каблуками:
– Семен Иванович изволили передать, что в связи с избытком дел не имеет возможности осчастливить вас своим появлением. – И добавил: – Сеньку вызвали…
– Ну вот, опять работа, – недовольно надула губы Нюся. – А мы с ним в синематограф собирались… Я еще у мамы отпрашивалась…
Не знаю, что Нюсю больше расстроило, отсутствие Сени или то, что она сегодня не попадет в синематограф, но в глазах ее была глубокая скорбь.
Видимо, Виктору ее стало жалко.
– Знаешь что, – сказал он, – а если мы сейчас втроем в «электричку» пойдем? Хочешь?
– А Сеня не обидится?
– Чего ему обижаться? – горячо, даже слишком горячо сказал я. – Ведь мы его друзья!
Мне этот аргумент тогда показался убедительным, более того, я, кажется, всерьез верил, что развлечь Нюсю наш дружеский долг. Вообще так получилось, что мы отправились в электротеатр только ради Сени. А когда билетов в кассе не оказалось, Виктор, уже как само собой разумеющееся, предложил посидеть немного в «Червонном валете», небольшом литературном кафе. Таких кафе в 1918–1919 годах в Москве было много – «Бом», «Кафе футуристов», «Кафе имажинистов», «Сопатка» (кафе СОПО – Союза поэтов), «Стойло Пегаса». Каждое из них старалось щегольнуть своей эксцентричностью. В одном – оранжевые стены, украшенные непонятными изображениями, и выписанные аршинными буквами стихи Бурлюка: «Мне нравится беременный мужчина». В другом – полотнище со стихотворением Есенина: «Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты, хулиган».
Здесь читали стихи, спорили, курили, пили желудевый кофе с сахарином, устраивали различные диспуты. Публика в «Червонном валете» была самая разнообразная: окололитературная молодежь, непризнанные «великие» художники, бывшие присяжные поверенные, артисты, участники различных литературных кружков, кокаинисты, искусствоведы, шулера, театральные критики, налетчики и зубные врачи.
Мы забились в дальний угол. Виктор и Нюся сели на диванчик, а я на стул.
За соседним столиком спорили об импрессионизме.
– Искусство благонамеренных, – недовольно говорил кто-то. – Дега, Сезанн, Мане, Ренуар – все это дешевые французские духи. Их назначение – заглушать ароматы разложения общества.
– Даже Редон? – ужасался юноша в пенсне.
– А что такое Редон? Ха, Редон! Пиявка на жирный затылок ваш Редон. Бездарность.
За другим столиком подслеповатый мужчина убеждал шепотом пышнотелую даму:
– Держитесь за доллары, единственная стоящая валюта. Только доллары, я вам желаю добра…
А чуть поодаль махал руками толстяк с багровым лицом:
– Нет и еще раз нет! Вы меня не убедите! Спиридонова – это символ революции, ее кровавое знамя!
Виктор подмигнул мне:
– И этот о крови разглагольствует. Из эсеров, что ли? Нюся была Сениной девушкой, поэтому мы с Виктором старались как можно больше говорить о Сене. Если бы Сеня здесь незримо присутствовал, он бы поразился несметному числу своих добродетелей, о которых мы сообщали, перебивая друг друга. Он бы узнал, что Булаев – самый смелый и честный человек в уголовном розыске, что его уму и находчивости завидует сам Савельев, что лучшего товарища трудно себе представить, а его неиссякаемая веселость вдохновляет нас на подвиги…
Что греха таить, о подвигах упоминалось частенько, и прежде всего мной. Мне очень хотелось выглядеть в глазах Нюси если не героем, то, во всяком случае, незаурядной личностью, совсем не похожей на служащих Наркомата почт и телеграфов, которые только и знают, что марать бумагу. Но на первый план я выдвигал все-таки Сеню: дружба прежде всего. Однако чем больше мы говорили о Булаеве, тем скучнее становилась Нюся. Это было настолько явно, что у меня мелькнуло подозрение: не повторяем ли мы уже то, что ей неоднократно рассказывал о себе Сеня? Но я тотчас отгонял от себя эту недостойную мысль. Чтобы Сеня хвастал? Нет, ни в коем случае. «А почему бы и нет? – ехидно спрашивал внутренний голос. – Что он, лучше тебя, что ли? Тоже, наверно, не прочь покрасоваться». Но вдруг Нюся улыбнулась, и глаза ее заблестели: за соседний столик присел худощавый молодой человек с длинным унылым носом.
– Саша Бакман, – объяснила Нюся, залившись краской. – Со мной работает. Так на скрипке играет, что даже Мациевский восхищается.
Кто такой Мациевский, мы не имели представления. Но зато мы теперь знали, что Нюсю не интересуют смелость и находчивость Сени, что ее не покорить нашими подвигами, а Саша с унылым носом, тот самый Саша, который в своей жизни не задержал даже самого мелкого карманника, ей намного интересней, чем сам Савельев. Что поделаешь, Нюся жила в том отделенном от нас невидимой стеной мире, где звучала музыка Шопена, а людей ценили не за смелость и находчивость, а за какие-то другие, неизвестные нам качества. Я немножко завидовал Саше, который никогда не увидит Хитровки, убитого Арцыговым Лесли, грязного дна жизни. И в то же время я его слегка за это презирал, как презирают слабого те, кто выполняет за него тяжелую и грязную работу, от которой зависят его благополучие, покой и сама жизнь.
Виктор понимающе на меня посмотрел и перевел взгляд на Нюсю.
– Пригласим его сюда.
– Зачем?
– Пусть посидит.
Саша оказался милым, добродушным парнем. Узнав, что мы из уголовного розыска, он сразу же проникся к нам уважением. Но его почтительность нам не льстила. Чего было перед ним рисоваться? После нескольких маловразумительных ответов на свои вопросы он, видимо почувствовав наше нежелание говорить о работе, начал рассказывать о музыкальном вечере, на котором недавно побывал. Он говорил и смущенно поглядывал на нас. Судя по всему, он не был уверен, что нам интересно. Но Виктор поощрительно кивал. Нам действительно было интересно. И, может быть, именно тогда я впервые понял, почему Савельев увлекается энтомологией, а Виктор читает техническую литературу. Почти у каждого человека есть увлечения, обычно не связанные с его профессией, но чаще всего я их замечал у работников уголовного розыска. Я уверен, что это закономерно: человек, профессией которого является борьба со злом, который очищает своими руками гниль и слизь жизни, повседневно сталкиваясь с тем, что принято называть оборотной стороной медали, особенно тянется ко всему чистому и прекрасному, видя в нем обоснование своей деятельности – то, во имя чего он вынужден копаться в грязи. Пародисты любят подсмеиваться над тем, что в произведениях из жизни работников милиции герои обычно увлекаются театром и музыкой, живописью и скульптурой. А между тем это естественно, иначе их жизнь была бы слишком тяжелой. И не зря Конан Дойл снабдил Шерлока Холмса скрипкой…
Я хорошо помню вечер в «Червонном валете», наш жаркий спор о Шопене и Вагнере, Бахе и Чайковском. В тот вечер к моим многочисленным увлечениям прибавилось еще одно – музыка. Тогда, зимой 1919 года, я заинтересовался Листом, который впоследствии стал моим любимым композитором. И я до сих пор благодарен Нюсе и Саше, что они открыли мне новый солнечный мир – мир звуков.
Саше предстояло ночное дежурство, и мы провожали Нюсю домой вдвоем. И опять говорили о Сене, о том, как жаль, что он сейчас не с нами. Нюся молчала, она думала о чем-то своем, что, наверное, не имело никакого отношения ни к нам, ни к борьбе на внутреннем фронте, ни к нашему другу…
Махнув рукой в варежке, она исчезла в парадном, а мы еще долго стояли у дома, где жила девушка, которую не интересовали кражи и налеты, засады и перестрелки, которая не подозревала, что где-то сейчас готовится к очередному преступлению знаменитый бандит Яков Кошельков, тот самый Кошельков, на поимку которого через две недели будут брошены все силы уголовного розыска. Мы шли по пустынным улицам, в лицо нам бил снежной крупой холодный ветер, а с неба светили звезды.
26
Это произошло вечером ровно через две недели после посещения нами «Червонного валета». И это событие сразу же отодвинуло и музыку, и Сенину неудачную любовь, и наши увлечения литературными диспутами…
В уголовном розыске по ночам всегда дежурила специальная группа – ответственный дежурный, инспектор, субинспектор, два агента и несколько красноармейцев из боевой дружины. Ответственным дежурным был в тот вечер Мартынов, но он не спал уже две ночи и поэтому, устроившись в прилегающей к дежурке комнате, наказал будить себя только в случае чрезвычайного происшествия. Заменял его Сухоруков, который числился инспектором. Помимо него дежурили я и Сеня Булаев.
На днях наш новый завхоз раздобыл грузовик великолепных сухих дров, и стоящая посредине комнаты буржуйка румянилась своими чугунными боками. Было не только тепло, но даже непривычно жарко. Сеня снял валенки и забрался на диван с ногами, а Виктор отстегнул ремни и стащил с себя гимнастерку.
– Вот так бы всю ночь без происшествий! – мечтательно сказал Сеня.
И не успел он договорить последних слов, как зазвонил телефон.
Виктор снял трубку.
– Ответственный дежурный по уголовному розыску инспектор Сухоруков слушает, – сказал он. – Что?.. Не слышу, громче!.. Да, да…
Я увидел, как обращенная ко мне щека Виктора побелела, и понял, что произошло что-то страшное.
Виктор повесил трубку на рычаг и встал.
– Ты что, Витя?
– Час назад бандиты напали на Ленина.
– Жив?
– Не знаю…
– Почему не спросил?
– Побоялся… – совсем по-детски признался Виктор. Сеня подскочил к телефону, схватился за трубку.
– Барышня! – закричал он. – Соедините меня с дежурным МЧК! Откуда я знаю, какой номер?! Да некогда мне смотреть… Посмотрите у себя! Соединяете? Давайте, жду! Паснов? Что с Владимиром Ильичом? Я не о том. Ранен? Нет? Ладно, будем ждать… Жив! – крикнул Сеня, оборачиваясь к нам. – Ни одной царапины!
Он расстегнул куртку и вытер рукавом покрывшееся испариной лицо.
Через несколько минут в дежурку уже входил Медведев.
– Ограбление совершила банда Кошелькова, – сказал он, не раздеваясь. – Приметы полностью совпадают. Видимо, там еще были Сережка Барин и Ефимыч. Сухоруков!
Виктор вытянулся.
– Вот приметы машины. Немедленно сообщите о них по районам, а после этого отправляйтесь под арест: в таком виде дежурство не несут.
– Слушаюсь.
– То же относится и к вам, Булаев.
Медведев отдал несколько распоряжений и кивнул мне:
– Поехали!
Во дворе нас ждал лимузин. В него с трудом втиснулись Медведев, я и три красноармейца.
Вон как обернулась моя оплошность! Ведь если бы я тогда задержал Кошелькова, ничего бы не было. Ничего! А теперь… Страшно было подумать, что жизнь Ленина висела на волоске.
Ленин… Впервые я его увидел на первомайской демонстрации в 1918 году. Мы были втроем: Виктор, Груздь и я.
Холодное пасмурное утро. Стройные ряды латышских стрелков, отряд из бывших военнопленных. Обнажив головы, проходят красноармейцы мимо могил павших за революцию к Спасским воротам, а оттуда к Ходынке. Над Красной площадью – одинокий аэроплан, белыми птицами кружат сбрасываемые с него листовки. Рядом с трибуной – автомобиль турецкого посланника; посланник не потрудился выйти из автомашины. К чему?
