Толмач

скачать книгу бесплатно

Толмач
Ирина Петровна Безуглая

Книга «Толмач», написанная в жанре художественно-документальной повести, честно и откровенно рассказывает (пожалуй, впервые) о работе устного переводчика, о его роли в организации общения разного уровня, в разных ситуациях и в разных условиях. Примеры из личного опыта работы гидом-переводчиком с иностранными туристами в нашей стране и с нашими – за рубежом автор описывает живо, интересно, с большим чувством юмора. За несколько десятилетий работы автору приходилось переводить деловые переговоры в министерствах, общественных и творческих организациях, на официальных встречах бизнесменов, на конференциях и форумах, интервью с актерами, режиссерами, писателями, художниками и спортсменами. Кроме того, в повествование включены размышления автора о проблеме изучения иностранного языка, даются практические советы, как эффективней и быстрей освоить разговорную речь на другом языке.

Ирина Безуглая

Толмач

© Текст: Безуглая Ирина Петровна, 2019

© Издательство «Aegitas», 2019

Все права защищены. Охраняется законом РФ об авторском праве. Никакая часть электронного экземпляра этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Толмач

«Толмач – человек, который переводит, разъясняет иностранные тексты на родной язык»

    В. Даль. Словарь.

Когда-то, в древнейшие времена, если верить постулатам Ветхого Завета, все люди говорили на одном языке. Возгордившись своим могуществом и богатством, они задумали поразить богов, построив башню до неба в городе Вавилоне. Строили, строили, пока их боги не возмутились столь откровенной дерзостью и разрушили огромное сооружение, а людей наказали, лишив их единого языка – наказали непониманием друг друга. Разбрелись разноязычные люди по земле, оставив за собой руины Вавилонской башни. Прежнее название города, обозначавшее «Врата Божьи», было забыто, а в Библию вошло и осталось древнееврейское понятие: Вавилон – это некий хаос, сумятица, смешение.

Иначе говоря, там Господь смешал все языки, обрекая отдельные племена, группы людей на изоляцию, оторванность от других. Но, будучи не только суровым, но и милосердным, Бог сжалился над родом человеческим и все-таки оставил людям возможность общаться, подкинув идею о необходимости появления людей, способных понимать чужой язык, переводить речь чужестранца для своих соплеменников. Вот так и появились переводчики; их профессия – одна из древнейших на нашей планете. Случилось это три-четыре тысячи лет назад до новой эры, а может, и еще раньше.

Ну а я подключилась к этому ремеслу в середине шестидесятых годов прошлого века, что для молодых звучит, пожалуй, примерно так же, как и времена до новой эры. В каком-то смысле, это верно: разница между СССР и Российской Федерацией огромная во всех планах, форматах и критериях. А главное, самой Страны Советов уже давно нет. Но из песни слова не выкинешь, особенно когда песней зовется собственная жизнь.

1. Господа, добро пожаловать в СССР

Отдел «Интуриста», где начался отсчет моего рабочего стажа гида-переводчика испанского языка, размещался и умещался в одной, но просторной комнате второго этажа старой гостиницы «Националь». По соседству с нами был гостиничный номер «107», на котором висела табличка: «Здесь при переезде правительства Советов из Петрограда в Москву останавливался вождь мирового пролетариата В. И. Ленин». Из огромных запыленных окон нашего зала открывался вид на Кремль, Исторический музей, Александровский сад, Манеж, на всю ту столичную красоту, которую и сейчас могут видеть из своих люксовых апартаментов богатые постояльцы нового «Националя». Потом нас перевели в «Метрополь» – тоже сейчас место для избранных.

Въездной туризм развивался, время было хоть и не сытое, но спокойное, некриминальное. Штат переводчиков заметно расширялся, и в «Метрополе» мы уже занимали два этажа, разделившись на отделы по языкам и странам. На двери нашей комнаты было написано: «Группы испанская и итальянская», за стеной сидели «французы». Этажом выше две комнаты занимала самая большая группа английских переводчиков, еще одну – гиды с «редкими» языками – японским, китайским. Здесь размещались и переводчики с языков стран социалистического содружества: Польши, Болгарии, Чехословакии, Румынии, Венгрии. Переводчиков в этой группе было немного, так как вполне обоснованно считалось, что с туристами из стран социалистического лагеря, где изучение русского языка стояло в программах почти всех учебных заведений, можно посылать экскурсоводов из городских турбюро. Так и делали, когда были большие заезды.

Гиды в офисе не засиживались. Работа могла начаться и в шесть утра, и в полночь, в зависимости от прилета рейса в один из двух московских аэропортов «Внуково» или «Шереметьевово-1». Здесь мы встречали иностранных туристов, ожидая иногда по нескольку часов запаздывающие чартеры. Потом, рассадив от двадцати пяти до тридцати пяти человек в автобус, направлялись в гостиницу. В летний сезон новеньких, недавно закупленных в Венгрии «Икарусов» не хватало, поэтому «Интурист» арендовал обычные городские автобусы с линии. Они были старые и грязные, дребезжащие и подпрыгивающие даже на к весне столичных улицах. Внутри был постоянный шум с трудом урчащего мотора, слышался лязг плохо закрепленных кассовых аппаратов, периодический стук катающегося по салону цинкового ведра о другую мелкую железяку – инструмента, засунутого под задние сиденья бережливой рукой сменщика (кстати, всегда в автобусных неполадках был виноват мифический сменщик). А иногда из-под тех же дальних сидений с тихой мощью выползало дуло запасного коленвала, готовое наехать на блестящую импортную обувь туриста. Где-нибудь, мешая проходу, стоял запасной аккумулятор. Эти автобусы не были снабжены микрофонами, поэтому приходилось одну и ту же фразу повторять раза три-четыре, двигаясь по рядам. «Добро пожаловать в Москву, столицу Советского Союза», – с чувством начинала я и с этим же глубоко патриотическим чувством осторожно, рискуя упасть и растянуться на полу, доходила от «головы» до «хвоста». На меня с доброжелательной улыбкой смотрели глаза, часто увлажненные сентиментальной слезой: многие люди годами мечтали побывать в Москве. И вот их мечта осуществилась.

Автобус тарахтел по ухабистому автобану в центр столицы, а по обеим сторонам дороги виднелись приземистые деревянные развалюхи, покосившиеся заборы, сваленный на обочине мусор – отходы жизнедеятельности подмосковных деревень. До эпохи застройки Подмосковья крутыми коттеджами с двухметровыми бетонными ограждениями было еще далеко.

Все экскурсии проводились по текстам, одинаковым на всех языках. Образцы разрабатывались специалистами методического отдела «Интуриста», а потом тексты проверялись, утверждались высшим руководством и направлялись в отдел гидов с подписями и печатями. Особо тщательно и объемно была составлена экскурсия по городу. Именно во время объезда по городу, помимо показа утвержденных объектов, надо было постоянно внедрять информацию о достижениях советского народа и партии в деле строительства коммунизма. Следовать методическим указаниям и устным инструкциям надо было сразу, с первого дня пребывания туристов и до последнего, когда в аэропорту провожали зарубежных гостей в путь, часто путь дальний, через океан.

В те годы испаноговорящие туристы прибывали в основном из Латинской Америки, ее небедных стран – Мексики, Колумбии, Венесуэлы, Аргентины. В Испании все еще правил Франко, дипотношений с нашей страной не было, действовал и личный запрет каудильо на поездки в СССР. Иногда испанцы окольными путями все-таки пробирались к нам, не столько для осмотра достопримечательностей, сколько с целью разыскать, а если повезет – встретиться с родственниками, когда-то спасенными от фашистских бомбежек во время Гражданской войны за Республику и вывезенными, часто еще в юном возрасте, в СССР.

В большом количестве приезжали кубинцы – герои сафры, победители уборки сахарного тростника. Это был особый случай, для чего у нас в отделе составлялся график очередности работы, поскольку выдержать такую группу более одного раза в месяц было довольно затруднительно. Но об этом я расскажу чуть позже.

Итак, автобус отъезжал от «Шереметьево», первого и единственного тогда терминала, – второй только достраивался – и начиналась работа. После личного представления я по списку знакомилась с членами группы, заодно проверяя, все ли приехали. О несовпадении списочного состава с фактическим надо было немедленно уведомить референта, чтобы снять (или добавить) бронирование номеров, посадочных мест в ресторане, входных билетов в музеи и театры и т. п. Затем следовало знакомство с программой пребывания. Программа и объекты посещений были всегда четко определены для каждой группы, завизированы сначала референтом, потом руководителем отдела и еще представителем службы безопасности, тоже сотрудником «Интуриста». Никакие изменения в программе не допускались. Свернуть с указанного маршрута при поездке в другой город категорически воспрещалось. В противном случае требовалось в письменном виде предъявить руководству веские причины для изменения маршрута или непредусмотренных в программе остановок, получить на это разрешение, завизированное подписью. Останавливаться на трассе допускалось только на бензоколонках – тогда убогих строений, естественно, без нынешних магазинчиков, кафешек и туалетов. Водители тоже, конечно, имели категорическое предписание не делать ни одной остановки, помимо предусмотренных в путевом листе.

Справедливости ради надо заметить, что аналогичное правило существовало и до сих пор существует в европейских странах – лидерах туристического бизнеса. Разница состояла в том, что такая установка в то относительно спокойное время в Европе не была связана с мерами госбезопасности. Делалось это в Италии, к примеру, исключительно по коммерческим соображениям: экономия топлива, эффективность использования транспорта, быстрота его оборачиваемости – все для бесперебойного управления миллионными туристическими потоками. Сейчас в связи с реально существующей угрозой терактов многие страны вводят или ввели наше советское требование к водителям туристических автобусов: не останавливаться без надобности на трассе следования к конкретному объекту.

2. Пикантные обязанности гида – переводчика

Обычно в программе стояли две экскурсии по три часа каждая. В наши обязанности кроме встреч-проводов в аэропорту и экскурсий входила необходимость присутствия на завтраках, обедах и ужинах, а также обязательное вечернее сопровождение группы в театр или цирк. Но и после этого мы не могли рвануть домой, легкомысленно оставив группу или даже одного-двух человек, если вдруг тому или тем вздумается пойти прогуляться ночью по Красной площади. Оставлять иностранца без присмотра возбранялось, поэтому часто приходилось возвращаться домой на такси, поскольку метро уже было закрыто.

Имелась и еще одна обязанность гида-переводчика. Она состояла в пресечении деятельности фарцовщиков, проституток, подозрительных типов антисоветской направленности, которые как бы намереваются передать через иностранных товарищей какие-нибудь заявления, статьи или, наоборот, получить от них запрещенные печатные материалы враждебного содержания. В случае появления подобных элементов мы должны были немедленно сообщить в отдел или обратиться за помощью прямо на улице – к ближайшему постовому, в гостинице – в службу охраны. Действительно, фарцовые ребята и «бабочки» крутились и мелькали настолько часто и долго вокруг иностранных групп, что откровенно мешали работать. Но мы, гиды, редко обращались в соответствующие органы за помощью, убедившись, что представители этих органов частенько сами были заинтересованы в деятельности как первых, так и вторых. Что касается выявления потенциальных антисоветских элементов, подозрительных попыток установления контактов с иностранцами, так на это мы вообще не обращали внимания, нередко сами предупреждали об опасности скрытой слежки. Ведь и мы были под колпаком, за нами тоже следили, в чем мы не раз убеждались сами или нас иногда предупреждали, например, официанты или дежурные по этажу.

Как бы ни был насыщен день, гидам надо было выкроить время и забежать в особую комнату, чтобы оставить в личном дневнике письменный отчет о проделанной работе. Каждому гиду выдавалась толстая тетрадь в клеенчатой черной обложке, которая хранилась в сейфе полковника Честнейшего. Его кабинет располагался на последнем этаже гостиницы «Метрополь». Фамилию пожилого добродушного полковника не пришлось выдумывать, беру ее в оригинале: такой гениальный парадокс мне не под силу. В обязанность гида входила ежедневная запись в дневнике того, о чем говорили туристы во время, до и после экскурсий.

Особое внимание мы должны были обращать на их отклики по поводу очередного многочасового выступления Хрущева, а потом Брежнева, других руководителей партии и правительства по тому или иному случаю. А таких случаев было множество и, стало быть, речей тоже. Они звучали по радио и занимали столбцы и страницы всех газет. Перед гидами ставилась задача найти подходящий момент и донести иностранным туристам основные тезисы партии, изложенные устно или письменно. На семинарах полковник настоятельно советовал прикладывать все силы, чтобы организовать с туристами обсуждение свежих партийных указаний, доходчиво объяснить им руководящие перспективы и светлые горизонты, только что открывшиеся перед всем многомиллионным советским народом. Приказ начальника, как известно, – закон для подчиненных. И мы в короткий перерыв между экскурсиями или после них мчались наверх в кабинет Честнейшего, получали личные дневники, выслушивая очередной раз наставление излагать как можно подробнее высказывания, отклики и впечатления иностранцев по поводу речи, произнесенной генсеком или членом Политбюро КПСС. Вот уж точно, миссия была практически невыполнимая, даже если кто-то из гидов по дурости или служебному рвению вздумал бы ее выполнить. Но ведение дневника входило в регламент нашей работы, отвертеться от этого не представлялось возможным. Сам товарищ Честнейший был уверен, что каждый иностранец из капиталистической страны суть потенциальный враг и приехал именно для того, чтобы потом, вернувшись к себе, оклеветать нашу страну. На летучках полковник неоднократно повторял, что мы, гиды, сражаемся на передовых рубежах конфронтации с классовым врагом. Наша главная задача как истинных патриотов – разъяснять представителям буржуазии из загнивающих капстран глубинный смысл политики нашей партии. Это как минимум, а максимум – распропагандировать иностранца, перевести его из разряда явных врагов хотя бы в нейтрального субъекта или даже сочувствующего (симпатизанта, говоря по-современному).

В дни длинных речей контроль за этим был особенно тщательным. Нам ничего другого не оставалось, как врать напропалую, выдумывая положительные высказывания своих подопечных о проницательной мудрости и дальновидности советских вождей. Иногда так совпадало, что мы гурьбой вваливались в кабинет к полковнику, и он, радостный, выдавал каждому тетрадь, хищно ожидая добычу. Куда он нес потом нашу белиберду, как ее обрабатывал – неизвестно. Украшал ли он свой отчет вышестоящим товарищам еще большими панегириками, якобы высказанными иностранцами о стране победившего социализма и о ее руководителях? Вполне вероятно наоборот – он делал выводы о наглой ухищренности представителей капиталистического мира, которые за красивой ложью скрывают свои захватнические намерения. А мы, естественно, просто придумывали отзывы наших туристов о речи генсека и, признаюсь, придумывали не всегда положительные.

Предугадывая желания подозрительного Честнейшего, а также для того, чтобы изложенная на бумаге информация казалась достоверней, мы вкрапляли ложки дегтя в общую бочку восхитительного меда, собранного на дискуссионных полях. Наш поклеп с цитатами якобы антисоветских высказываний какого-нибудь иностранного гражданина с выдуманной фамилией был невинен. А что тому сделается? Уедет и все. Зато мы имели уникальную возможность почти легально изложить свои собственные мысли по поводу нескончаемых успехов и достижений в народном хозяйстве, относительно «непрерывно растущего благосостояния советского народа», «всенародного осуждения диссидентов» и т. д. Реальное мнение туристов о трибунных речах так и оставалось чаще всего невыясненным.

Зато своими туристическими впечатлениями люди делились охотно. За редким исключением отзывы были замечательные. Об этом свидетельствовали и похвалы гидам, высказываемые после каждой проведенной экскурсии, слова благодарности, произнесенные за ужином накануне отъезда, слезы на глазах при прощании в аэропорту и многолетние письма и открытки, посланные на конкретное имя гида по единому адресу – Москва, «Интурист», гиду имярек: давать домашний адрес запрещалось по инструкции.

Запрещалось и принимать подарки от туристов – любые, даже мелкие недорогие сувениры, не говоря уже о меховых шапках, французских духах, косметике, транзисторных приемниках, янтарных бусах и т. д., купленных в наших валютных магазинах «Березка» и торжественно врученных гиду от имени всей группы накануне отъезда. Мы должны были немедленно сдать все дары какому-то типу (не помню ни имени его, ни лица), руководителю какого-то отдела. Нам объясняли, что вещи прямиком передаются в детские дома или продаются где-то, а деньги тоже идут сиротам. Это грело душу и примиряло с жесткой инструкцией. Но однажды началась проверка того отдела, куда как бы сдавались все «дары волхвов». И вот тут прошел слух, подтвержденный фактом увольнения руководителя того загадочного отдела по сбору подарков, что его городская квартира и дача были заполнены реквизированными сувенирами, так и не попавшими в сиротские дома.

В редкие свободные минуты гиды собирались в кафе гостиницы «Метрополь» на втором этаже, где в то время готовили лучший в Москве кофе. Замечу, что для меня, кофеманки, он все равно был недостаточно крепким, и я всегда просила двойную порцию. Знакомая барменша приветствовала меня, протягивая чашечку: «Явилась, держи, травись своей маленькой двойной». Мы пили кофе, курили, делились проблемами, рассказывали смешные случаи, в общем, сидели и болтали. Не помню, чтобы у нас были интриги, подсидки, склоки или что-нибудь подобное. У нас было своеобразное братство (жаль, что нет такого же лексического образования от слова «сестра», поскольку 90 % гидов были женского пола). Возраст штатных гидов-переводчиков колебался где-то от двадцати трех до тридцати пяти лет, были и мастодонты – за пятьдесят и даже старше, но они чаще всего выполняли роли референтов или методистов. Говорили, что в руководстве «Интуриста» задержались и те, которые начали работу еще в конце тридцатых годов, а во время войны работали переводчиками в тылу, штабах или непосредственно на фронте.

Любопытно, что перед официальным названием «Интуриста», единственной (кроме профсоюзного объединения «Спутник») советской туристической компании, стояли три загадочные буквы – ВАО. Аббревиатура обозначала «Всесоюзное акционерное общество». На момент образования в двадцатых годах, в нэповские времена, возможно, были какие-то акционеры, но в эпоху развитого социализма государство осталось монопольным владельцем, единственным держателем мифических акций. Кто бы мог подумать, что в постперестроечное время номинальная аббревиатура ВАО вновь обретет фактический смысл, а сотрудники получат возможность купить акции «Интуриста». Правда, мои бывшие коллеги, с которыми я поддерживала связь и после ухода из «Интуриста», со смехом рассказывали, что, имея на руках несколько акций, ни разу за много лет не получили никаких дивидендов. Но это, как говаривал старик Андерсен, совсем другая история. А я возвращаюсь к своей.

3. Извилистый путь к профессии

Попала я в «Интурист» случайно, но это была та самая, применяя философскую категорию, необходимая случайность. Дело в том, что, получив аттестат, несмотря на явные гуманитарные наклонности, поддалась на уговоры родителей («Стране нужны инженеры, дочь») и пошла учиться в технический вуз. Только после его окончания я поступила на вечернее отделение филфака МГУ. Позже защитила диссертацию на кафедре зарубежной литературы факультета журналистики, получила степень кандидата филологических наук, что не имело особого значения для моей основной работы в качестве переводчика в течение более сорока лет.

А началось это так. Я уныло-добросовестно после окончания института отрабатывала три обязательных года по специальности, согласно полученному диплому инженера. Окончательно убедившись, что это не мое, стала искать любую возможность сменить работу. И вот как-то в газете «Вечерняя Москва» мне попалось на глаза объявление, что в «Интуристе» открыт набор на курсы гидов-переводчиков. Требования: диплом о высшем образовании (любого вуза) и знание иностранного языка (любого). У меня было и то и другое. Здесь надо пояснить.

Дело в том, что на последнем курсе института мы узнали о распоряжении Министерства образования набрать в нескольких московских технических вузах специальные группы и быстренько, но результативно обучить их иностранным языкам. Напомню, что в те времена наши экономические связи с «третьими странами, стоящими на пути развития», как они назывались в печатных изданиях и речах, были весьма обширными. Советский Союз посылал своих специалистов в Египет, Алжир, Тунис, Мали, Индию, Анголу, Мозамбик, Афганистан, страны Латинской Америки (в первую очередь на Кубу) для сооружения плотин, электростанций, заводов, строительства дорог, мостов, аэродромов и т. д. Как стало позже известно, часто это была практически бескорыстная помощь, где политические и партийные интересы намного перевешивали коммерческий аспект договоров.

Для более эффективной работы наших спецов, скорейшего внедрения их в среду обитания, уменьшения проблем общения с местными коллегами, не в последнюю очередь и в целях сокращения расходов на переводчиков пришла в министерские головы замечательная мысль – снабдить знаниями иностранных языков советских инженеров. Отбирали в группы со всех факультетов очень тщательно, по анкетам, где ответ на определенные пункты (например, пресловутый пятый пункт о национальности) имел значение гораздо большее, чем явные или скрытые способности к языкам. Группы были небольшие (по 6–10 человек максимум). Набирали только лиц мужского пола, во всяком случае, в нашем институте. Я попала как исключение, по особой рекомендации заведующей кафедрой иностранных языков, поскольку всегда первой сдавала так называемые тысячи: зачеты по французскому (моему школьному) языку. Не знаю, существует ли эта система проверки знаний сейчас. В качестве зачетов нам надо было делать переводы статей из иностранных специализированных журналов объемом не менее одной тысячи знаков каждый раз. Так это действо и называлось – сдавать тысячи. Я делала эти переводы с удовольствием, легко и быстро, сдавала задолго до срока. Еще со школьных лет меня больше всего интересовало изучение иностранных языков, и самым любимым был урок французского языка.

В нашем институте по министерскому указу были созданы группы английского, французского, арабского и испанского языка – вот туда меня и зачислили. Это определило мою профессиональную и даже личную судьбу на десятилетия вперед, да и вообще на всю жизнь.

Всем студентам, зачисленным в спецгруппы, перенесли защиту дипломов на год. Мы закончили обучение в вузе позже остальных сокурсников, сдали госэкзамены по иностранному языку, получили соответствующее свидетельство. Но главное было не в этой справке, а в том, что мы действительно к концу обучения вполне прилично могли объясняться на испанском языке. Надо сказать, что почти все выпускники не только нашего, но и других московских инженерных вузов, окончив курсы иностранных языков, разъехались по странам и континентам, где успешно работали по своей специальности. Потом многие продолжили обучение в Академии Внешторга, выучили еще один язык и уже отправились на работу за рубеж в статусе главных инженеров, финансовых или генеральных директоров совместных предприятий, торговых представителей, а то и консулов.

Как и все в моей группе, я на всю жизнь останусь благодарна нашим педагогам – Зинаиде Львовской и Аиде Сафьян. Молодые выпускницы иняза, они взялись за дело с потрясающим энтузиазмом, вдохновением и упорством. Наверное, им удалось активировать у технарей правые гуманитарные полушария, вскрыть невостребованные до той поры творческие резервы, заставить работать воображение, интуицию, внушить уверенность в собственные силы. Многие из нас, я в том числе, привыкшие к сугубо формальному, обезличенному общению в учебных заведениях, вдруг встретили Учителя! Нас покоряла эрудированность педагогов, завораживала и увлекала за собой влюбленность в испанский язык, в самый процесс обучения. Испанский язык преподносился в контексте всей культуры и истории испаноговорящих стран как важнейшая составляющая национального характера, ментальности, привычек и традиций народа. Учебников фактически не было, и в качестве учебных пособий нам предлагали произведения латиноамериканских или испанских прозаиков и поэтов, классиков, статьи и стихи Хосе Марти, пламенные речи Фиделя Кастро и Че Гевара. Диалоги мы разыгрывали не только и не столько по набившим оскомину топикам: знакомство, магазин, поликлиника, гостиница. С самого начала мы пытались, пусть коряво, но с большим энтузиазмом, обсуждать прочитанное, спорить, не опасаясь, что нас тут же прервут и начнут исправлять ошибки. Мы высказывали свое мнение по проблемам, которые нас реально интересовали. Нам давали задания написать реферат по любой теме, которая была интересна конкретно для каждого.

В книжных магазинах не имелось ничего на испанском языке, и мы шли в библиотеку иностранных языков – знаменитую «Разинку». Она располагалась тогда в самом центре, на улице Разина, в двух шагах от Красной площади (рядом со строящейся на тот момент гостиницей «Россия»). Я и до сих пор помню свои рефераты: о знаменитой аргентинской поэме «Мартин Фьерро», о красоте порта Вальпараисо в Чили, о мифах и легендах майя, о творчестве поэтов – лауреатов Нобелевских премий Николаса Гильена и Габриелы Мистраль.

Конечно, больше всего нас интересовала Куба, впрочем, как многих тогда, совершенно далеких от изучения испанского языка. «Куба – любовь моя», песня на слова Евтушенко, чуть ли не ежедневно звучала по радио. Мы изучили весь победный путь «барбудос», мы восхищались их мужеством, они стали нашими кумирами. На уроках мы читали газету «Гранма» – она уже стала продаваться в киосках, а вскоре появились и первые кубинские издания художественной литературы латиноамериканских авторов. Нам не надоедало говорить и спорить, нам никогда не было скучно. Высокая мотивация, интерес, молодой задор, юмор, непринужденность, дружеская атмосфера, искреннее отношение педагогов к нам обеспечивали успешное и интенсивное продвижение нашей речевой деятельности. Разговорились в конце концов все, даже природные молчуны. Иностранный язык для нас становился прежде всего средством межличностного общения, а не формальным набором грамматических конструкций.

Забегая вперед, скажу, что такой подход к освоению иностранного языка стал у меня концептуальным как при изучении других языков, так и в моей работе преподавателем. В последнем случае я всегда старалась применить метод личностного, строго индивидуального подхода к каждому ученику (речь идет не о репетиторстве, но о групповом обучении), отрабатывая модели общения в ситуациях, максимально приближенных к реальным. Именно это и давало результаты, приносило не только эффект, но главное – эффективность.

В середине семидесятых судьба дала мне потрясающий шанс освоить методику профессора, академика Галины Александровны Китайгородской, в основу которой как раз и был положен принцип личностного подхода к ученику, направленность учебного процесса на раскрытие его резервных творческих способностей. Я уже была готова к восприятию этого метода и до настоящего времени остаюсь адептом Школы Китайгородской. К проблеме изучения иностранных языков, теории и практике, к разнообразию и различиям существующих методик и учебников, к интересной и сложной проблеме полиглоссии (знание многих языков) я еще вернусь. Позже, а пока продолжу сказание про начало моего пути толмача.

4. Студенческое братстство и клуб ча-ча-ча

Итак, набранные из разных факультетов, мало или совсем не знакомые прежде люди уже через неделю-другую стали друзьями. Мы общались не только во время уроков, ежедневно по пять-шесть академических часов, но и после. Мы часто собирались на чаепития у наших педагогов, засиживались за полночь, ездили на дачные шашлыки, ходили в походы. А традиция собираться 9 мая и вместе отмечать священную минуту молчания продолжалась долго и после окончания института, когда некоторые ребята приходили уже со своими женами. Мы ходили на Красную площадь и вместе с многотысячной ликующей толпой приветствовали и Фиделя Кастро, и Че Гевару, рядом с которыми стоял наш первый космонавт Юрий Гагарин.

Ребята из моей группы, которые жили в общежитии, где расселили и латиноамериканских студентов, организовали клуб «Ча-ча-ча». Там, современно выражаясь, мы тусовались и оттягивались до утра, танцуя сальсу и мамбо, пели уже разученные мексиканские или кубинские песенки, чаще всего хором орали «Гуантанамера, гуахира гуантанамера» – неофициальный гимн Кубы, написанный на стихи Хосе Марти. И, конечно, мы говорили и говорили на смеси русского и испанского, расширяя свою лексику, повышая скорость устной речи, разрывая легко, как лесную паутинку, пресловутый психологический барьер общения на иностранном языке. Нашими собеседниками были парни и девушки из Перу, Уругвая, Эквадора, Кубы, других стран Латинской Америки. Все они считали себя революционерами, состояли в национальных компартиях (других тогда просто не принимали ни в советские вузы, ни в высшие комсомольскую или партийную школы – ВКШ и ВПШ соответственно). Но они же, молодые ребята и девчонки, умели танцевать, петь, многие – играть на гитаре, отбивать ритмы на маленьких барабанах или маракасах. Нам всем было весело и интересно. Общение шло легко и просто. Днем мы учили испанский, а они – русский.

Дело в том, что в нашем институте наряду с кафедрой иностранных языков была организована и кафедра русского языка как филиал кафедры Университета Патриса Лумумбы (сейчас РУДН – Университет дружбы народов). Пройдя годовой или более курс обучения русскому языку, иностранные студенты поступали в различные высшие учебные заведения Москвы, других городов, а потом, если позволяла политическая обстановка в их странах, возвращались к себе или оставались в Союзе, часто по причине женитьбы на русских девушках.

Всей группой мы стали членами Общества дружбы со странами Латинской Америки и не пропускали ни одного интересного мероприятия, проходившего в знаменитом Доме дружбы с зарубежными странами на Воздвиженке (сейчас – Дом приемов правительства РФ). Сколько вечеров мы провели в этом прекрасном особняке, слушая лекции и выступления часто на испанском языке без перевода о политике и экономике, истории, литературе, народных традициях той или иной страны Латинской Америки. В Москву приезжали писатели и поэты, политические деятели, партийные лидеры, как действующие, так и бывшие, вынужденные покинуть свою страну после очередного военного переворота: в то время Латинская Америка называлась журналистами «пылающим континентом». Сколько было выпито кофе и выкурено сигарет за спорами в кафе полуподвальчика Дома дружбы! Мы продымили старинный особняк Арсения Морозова сверху донизу. Здесь же, в 1964 году, мы присутствовали на учредительном собрании Общества советско-кубинской дружбы, которое открывал Че Гевара.

Летом Дом дружбы организовывал выездной молодежный лагерь для иностранных студентов. Несколько путевок предоставлялось советским активистам различных Обществ дружбы. Как-то меня тоже пригласили. Я с радостью поехала в Абхазию, в живописное местечко Эшеры. Лагерь назывался «Летняя латиноамериканская школа», но приехали туда и «революционеры» из стран Северной Африки – Египта, Алжира, Туниса, Эфиопии, Сомали. Наши латины по примеру московского клуба «Ча-ча-ча» сотворили и там нечто подобное с тем же названием. Заведение пользовалось бешеным успехом. И если днем все сидели паиньками под тенью субтропических деревьев, внимательно слушали и записывали тезисы лекций очередного важного профессора, приехавшего из Москвы или Ленинграда, то с позднего вечера до утра лагерь гудел, звенел, пел и плясал: работал клуб «Ча-ча-ча». Устраивались праздники, карнавалы, спортивные матчи.

Запомнилась футбольная встреча между командами ребят из Латинской Америки и африканцами. Азарт у игроков, будущих инженеров – механиков и строителей, агрономов, учителей и врачей был невероятный. Голкипером у африканцев, по-моему, стоял внук эфиопского императора (или короля?). По полю среди других бегали «просоветские» вожди африканских племен, арабы, бывшие повстанцы, активисты борьбы за независимость, участники освободительных движений. Неумело, но напористо, агрессивно играл сомалиец, троцкист по убеждениям. Как мне позже рассказывали, вернувшись на родину, он организовал некий молодежный отряд для борьбы с богатыми буржуинами, сначала на суше, потом на море, где экстремальная группа занялась пиратскими набегами. Удачно пасовал или сам забивал гол Педро, сын тогдашнего председателя компартии одной из стран Южной Америки, а на трибуне за него болела сестра Исабель. Увлеченность игрой позволяла забыть политические разногласия, оставить на время беспокойство за судьбу своей страны, где правила военная хунта или жесткая диктатура и где по возвращению из СССР многим грозила тюрьма. У меня до сих пор лежит где-то большой пакет с профессиональными фотографиями, сделанными тогда и на футболе, и на лекциях, и на ночных дискотеках.

Однажды, много лет спустя, в Швеции, в пригородной электричке я встретила участника того матча, Мигеля из Панамы, с которым я была знакома еще и до летнего лагеря, в Москве. Он учился на медицинском факультете. Я помогала ему какое-то время в усвоении русского языка. Он и другие ребята из нашей клубной компании бывали и у меня дома в гостях. Но мы не виделись уйму лет. И вот, еду в Стокгольм в офис «Аэрофлота» на работу. Лениво смотрю по сторонам и вдруг замираю: среди бледных скандинавских лиц вижу смуглого черноволосого парня. Стараюсь рассмотреть его. Благородный характерный профиль, похожий на индейского вождя-касика, кажется мне знакомым. Мигель?! Но я все еще не верю. Случай один на миллион. Встретиться через столько лет, в одно и то же время, в чужом и для него и для меня городе, в одной электричке, в одном вагоне, на соседней скамейке.

Поезд приближается к конечной станции, сейчас мы разбежимся, и меня будет грызть досада и любопытство. Что я делаю? Встаю и как бы случайно задеваю его книгу, которую он держит на коленях, а сам дремлет. Книга падает, и на обложке я вижу название «Педиатрия. Раздел ранней диагностики послеродовых заболеваний» – на чистом русском языке, что называется. Я ему на этом же языке и говорю: «Привет, извини, Мигель». Он поднимает книгу и смотрит на меня. Не буду описывать его ошарашенный взгляд, радость узнавания, радость встречи. До конца пути и после, на вокзале, мы говорили, перебивая друг друга вопросами, переходя с русского на испанский и наоборот.

Я в двух словах рассказала, что нахожусь здесь с мужем – работником совместной шведско-советской фирмы, сама работаю в представительстве «Аэрофлота», нередко и переводчиком, когда приезжают наши делегации. Да, язык выучила на курсах при Стокгольмском университете. Мигель сказал, что он тоже ходит на городские курсы, но признался, что шведский дается ему с трудом, а без знания языка не устроиться на работу по специальности. Он пока не может вернуться к себе: обстановка в стране неблагоприятная. В Швеции он получил статус политического беженца, ему дали муниципальное жилье и неплохое социальное пособие. Латиноамериканцев здесь сейчас много: из Чили, Аргентины, Парагвая, Боливии, Никарагуа и даже из обычно спокойного Уругвая. В этих странах тоже то госпереворот, то революционные вспышки оппозиции, жесткое подавление, аресты, пытки, ссылки. С советской визой в паспорте и дипломом московского учебного заведения лучше пока не появляться. В разговоре мы перескакивали с одной темы на другую, каждый вспоминал какие-то особенно запомнившиеся ему моменты нашей тогдашней беззаботной жизни.

Мигель напомнил мне один случай. Как-то он с друзьями, постоянными членами клуба «Ча-ча-ча», внушительным составом приехали ко мне в гости домой в Черемушки. Раздвинули стол, приставили еще один – кухонный, но все равно мест едва хватило. Как всегда, много говорили, смеялись, пели, спорили. И вот, когда пришло время пить чай, моя мама подогрела воду в электрическом самоваре, принесла и поставила его на консоль раздвижного стола, где сидел мой брат, недавно вернувшийся из Байконура с космического полигона. В силу своей службы на космодроме «Байконур», имея так называемый допуск к секретным делам (о которых в нужное время сообщали все газеты и радиостанции), он не имел права встречаться с иностранцами. А тут приехал к сестре и увидел их, иностранцев, живьем.

Увлеченный разговором, он облокотился двумя нехилыми руками о конец стола, и самовар, поднятый, как на трамплине, перевернулся. Кипяток вылился брату на грудь, руки и колени. Без оханья и стенаний, наверняка испытывая жуткую боль, он криво улыбнулся, медленно стянул рубашку и хрипло вопросил парня-рассказчика: «Что замолчал? Что дальше? Чем там дело кончилось?» Но все разом замолкли, застыли, глядя, как вслед за тканью рубашки сползает тонкими полосками красная сморщенная кожа человека. Вызвали скорую, брата увезли в больницу в ожоговое отделение. Гости остались сидеть притихшие, подавленные случившимся. И тогда именно Мигель, это я вспомнила, нарушив тягостное молчание, сказал, что теперь понимает, почему русские выиграли войну. Остальные, отойдя от ступора, тоже принялись выражать восхищение мужеством советского человека, а Исабель со слезами на глазах призывала немедленно всем ехать в больницу…

С Мигелем простились там же, на стокгольмском вокзале: каждый спешил по своим делам. Намечали, конечно, встретиться, посидеть в кафешке, поговорить спокойно и подробно о житье-бытье, но не случилось…

5. В переводчики пойду, пусть меня научат

Однако вернусь к началу, то есть к тому, что однажды я увидела объявление в газете о наборе в «Интурист» на курсы гидов-переводчиков. Я представила документы, сдала тест по испанскому языку и меня включили в группу, где кроме двоих «испанцев» был один «финн», одна «японка» и два «итальянца». Для всех лекции велись на русском зыке, а на семинарах мы уже разделялись по языкам. На курсах, кроме довольно серьезного изучения основных музеев Москвы, включая Кремлевские, в программу, конечно, входило изучение основ марксизма-ленинизма, несмотря на уже пройденный обязательный объемный курс по этой «науке» в высшем учебном заведении каждого из претендентов.

После цикла лекций в том или ином музее надо было сдать зачет или экзамен на иностранном языке. Оценивались степень владения языком, быстрота речи, объем активной лексики, ну и конечно, знание жизни и творчества русских (в Третьяковской галерее) или иностранных (в Пушкинском музее) художников, подробное описание конкретной картины по указанию экзаменатора. В соборах, включенных в программу посещений для иностранцев, надо было уметь рассказать о фресках, иконостасе, о традициях разных иконописных школ на Руси, особенностях православных канонов и т. п. Научные сотрудники того или иного музея, искусствоведы, выслушивающие наши ответы, были очень придирчивы, нетерпимы к ошибкам в датах или фактах.

После изложения на русском мы должны были повторить рассказ на иностранном языке. Экзаменатора со знанием финского языка на тот момент не нашлось. В этой роли был наш куратор, опытный гид-переводчик испанской группы. Наш сокурсник бодро, без пауз и заминок рассказывал на финском языке про непростого художника Врубеля. Мы с завистью слушали бойкую речь, за которую наш будущий коллега получил пятерку от испанского переводчика. Потом горячий финский парень со смехом признался нам, что он просто без остановки спрягал длиннющие финские глаголы.

Мы изучили музеи Кремля, Красную площадь, Третьяковскую галерею, музей Пушкина, музеи-соборы Загорского монастыря (теперь Троицко-Сергиевской лавры), соборы Владимира и Суздаля. Главное – мы выучили назубок содержание экскурсии по Москве с заездом в Новодевичий монастырь, на Ленинские (Воробьевы) горы, на ВДНХ, другие туристические объекты, включенные как обязательные в методические пособия. По окончанию курсов каждому выдали сертификат, удостоверяющий звание гида-переводчика, и приняли в штат сотрудников Интуриста с соответствующей записью в трудовой книжке. Определили месячный оклад: 70 рублей тем, кто все экзамены сдал на «отлично», остальным – по 65 рублей на нос.

Раз в год все интуристовские сотрудники имели право на покупку с большой скидкой красивой импортной одежды в знаменитой секции № 200 ГУМа: один костюм или платье и одну пару обуви. Вероятно, перед принятием такого решения где-то в высших инстанциях со всей большевистской прямотой признали, как минимум, три очевидных факта присутствия определенного отсутствия. Первый – на советском рынке присутствует дефицит вообще и отсутствуют качественные товары в частности. Второй – у гидов с рабочим графиком в 12–14 часов отсутствует время на поиски дефицита. Третий – при существующих зарплатах отсутствует возможность приобрести качественный товар. Решающий фактор: для выхода к капиталистам с агитацией за советскую власть надо быть модно и добротно одетыми. В итоге мы, интуристовские толмачи, были некоторым образом приобщены к партийно-чиновничьей элите, прикреплены к той закрытой секции – месту, где социальные контрасты смягчались в свете скромного обаяния советской буржуазии. Но вещи там действительно были классные, в основном из Великобритании, особенно ценились костюмы и платья из очень модного тогда джерси. А кожаные английские лодочки на шпильке я донашивала еще годы спустя после ухода из гидов.

В те времена, о которых я рассказываю – впрочем, и потом, вплоть до перестройки – по всем учреждениям, на всех производственных предприятиях регулярно устраивались политинформации. На них подробно обсуждали речи генсеков, последние директивы партии и тому подобное. Мы, гиды-переводчики, «авангард борьбы с капиталистической пропагандой», как нас называли руководители «Интуриста» с высокой трибуны общего собрания, в обязательном порядке кроме выслушивания политинформации от старших товарищей-коммунистов должны были сами делать солидные доклады по страноведению. И это уже было намного интересней, во всяком случае, мне.

В свободные дни я снова, как в студенческие времена, забиралась в Библиотеку иностранных языков и перекапывала все, что могла найти по выбранной стране (а их, испаноговорящих стран в Латинской Америке, как известно, более двадцати). Иногда мне удавалось выудить из загашников такие материалы, которые давно и, казалось, навсегда, были объявлены секретными, но здесь остались неизъятыми из фонда, то ли по причине лености проверяющих, то ли по причине незнания языка. Не единожды случалось и так, что выбранные темы докладов и даже уже написанные не рекомендовались к публичному прослушиванию ввиду неактуальности – такое было объяснение.

К примеру, меня заинтересовали легендарные, в определенном смысле, личности экс-президента Аргентины Перона и его жены Эвиты, тоже ставшей президентом страны и любимицей народа. Я собирала материал, приготовила статью-эссе. Меня остановили: перонизм и все, что с ним связано, оказывается, был у нас давно осужден и заклеймен, выработано общее мнение на все времена, и тема была закрыта. А хотелось знать больше о странах, из которых приезжали туристы. Нередко с ними приходилось проводить время дольше и встречаться чаще, чем с собственной семьей.

Да, были такие длительные туры по столицам СССР. Тогда неделю за неделей надо было решать множество объективных проблем, относящихся к нашему советскому сервису – скорее, к отсутствию оного. Были и субъективные проблемы, которые неизбежно возникают в группах людей мало знакомых, разных по возрастному и образовательному цензу, общественному статусу, разных национальностей (разных стран Латинской Америки), но в силу обстоятельств связанных необходимостью сутками находиться вместе.

И здесь становится особенно важным личное умение гида-переводчика создать благоприятную атмосферу для объединения разрозненных индивидуумов в некое гармоничное мини сообщество. Гиду приходится быть и сценаристом, и режиссером, и актером, чтобы добиться этого. Необходимо было пытаться избежать отторжения, как самого себя, так и кого-либо другого из «стаи». Если это удавалось, то поездка превращалась в интересное приключение, а уж если нет, то жалобы, истерики, обиды, постоянное недовольство и прочее отравляло тебе жизнь не только на этот месяц, но и могло вызвать далеко идущие последствия. Руководитель группы, представитель нашего контрагента, к примеру, мог не полениться и написать «телегу» в референтуру «Интуриста» о возмутительном поведении гида, его непрофессионализме, равнодушии к людям и тому подобное. Такой официальный отзыв о работе означал неприятный разговор «на ковре» в кабинете высокого начальства, а иногда грозил увольнением. Бывали такие случаи. Но зато когда тебе удавалось, штампярно выражаясь, завоевать доверие масс тем, что ты честно стремишься сделать все возможное, чтобы устранить конфликты и решить проблемы, то эти массы откликаются тебе самой искренней дружбой. И потом проходят годы, а на твое имя в «Интурист» все еще идут и идут письма от людей, лиц и имен которых часто уже и не помнишь.

6. Польза первого «блина комом»

После окончания курсов, едва я успела провести две обычные туристические группы с недельным пребыванием в Москве, как меня послали в командировку в Ленинград для работы на Международном конгрессе социальной защиты. Обычно на такие мероприятия направляют переводчиков с опытом. По-видимому, все опытные были уже заняты на тот момент, поэтому в состав дежурных переводчиков включили меня. Мы должны были в любой момент помогать общаться иностранным и советским коллегам. Нас рассадили в холле зала заседаний за столиками для переводчиков, где имелись соответствующие надписи: испанский, французский, английский и т. д. В перерывах заседаний сюда могли обратиться участники конгресса или журналисты с просьбой организовать встречу, перевести беседу, объяснить иностранцу какие-то бытовые вещи и т. д. И там со мной случилась небольшая анекдотическая история – лингвистический казус, который послужил мне практическим примером выражения «ложный друг переводчика». На ошибках учатся, так накапливается опыт. Мы с коллегами никогда не боялись вместе посмеяться над своими ляпами в переводе, именно потому, что становились профессионалами.

Так вот, подходит к моему столику небольшая группа участников конгресса из Латинской Америки, просят пригласить для беседы господина Иванова (фамилия условная). Я его нахожу. Беседа начинается. Иностранцев интересует, как проходит прием на работу реабилитированных: помогают ли им в трудоустройстве, какая организация делает это, какое значение имеют профсоюзы и служба безопасности? Вопросы следуют один за другим, и постоянно слышится термин «реабилитированные», да еще рядом со службой безопасности. Я, дитя своего века и своей страны, понимаю первое только в смысле «человек, вернувшийся из лагерей», а второе – как КГБ. В то время тема реабилитации осужденных по политическим статьям оставалась в нашем обществе еще довольно актуальной. Я перевожу. Товарищ Иванов, тоже дитя времени, напряженно молчит, напуганный вопросами, в которых ему явно чувствуется провокация. Кажется, он вместе со мной напрочь забывает, что Конгресс посвящен социальной защите трудящихся, не в последнюю очередь защите от несчастных случаев на производстве и восстановлению (то бишь, реабилитации) рабочего человека. Товарищ Иванов начинает говорить о разоблачении культа личности, о руководящей и направляющей роли партии во всенародном деле строительства социализма и далее в том же духе. Конгрессмены, окружив его кольцом, вежливо выслушивают всю тираду, а потом снова просят меня перевести заданные вопросы.

И тут я, наконец, дурья башка, включаю мозги и интуицию, врубаюсь в контекст и понимаю, о чем, собственно, идет речь: о трудоустройстве инвалидов, получивших травмы на производстве. Иванов облегченно вздыхает, потом, открыв клюв, распустив перья и закатив глаза, без запинки шпарит давние заготовки. Рассказывает о надежной системе охраны труда во всех отраслях народного хозяйства, контроле безопасности на рабочих местах, восстановлении трудоспособности после производственных травм, выплате пособий в случае получения инвалидности, профилактических мероприятиях – внедрении производственной зарядки, развитии спортивных профсоюзных клубов, обязательной всеобщей диспансеризации, наличии многочисленных профсоюзных здравниц и так далее. Конгрессмены уходят вполне удовлетворенные. Мы с товарищем Ивановым тоже. На прощание он дружески хлопает меня по плечу и заговорщически подмигивает, как подельнику, с которым только что провел удачную аферу. Но по большому счету он рассказывал о том, что действительно было в то время на всем огромном пространстве Советского Союза – государстве рабочих и крестьян.

Для меня первая работа в качестве переводчика, а не гидаэкскурсовода, была очень полезна. Я на практике осознала основной принцип перевода диалога: внимательно выслушать собеседника, не отвлекаться от контекста и переводить только когда есть уверенность, что понимаешь смысл высказывания, а не отдельных слов. Кстати, этот принцип не относится исключительно к профессии переводчика. Он целиком применим к практике общения на родном языке. Но в этом случае, к сожалению, приходится слишком часто наблюдать, начиная с простого бытового уровня и до уровня парламентских дебатов, различных телевизионных ток-шоу и пр., как непонимание вопроса (намеренное или неосознанное) приводит к разногласиям, спорам и вязкой бессмысленной полемике сторон. Оппоненты говорят, не слушая друг друга, грубо перебивая, а более хамоватый громко перекрикивает этот «ток». Нас не приучают слушать (несовершенный вид глагола) собеседника, чтобы услышать (совершенный вид) то, ради чего тот начал, научно выражаясь, свою речевую деятельность.

7. Простые советы бывалого

Когда у меня спрашивают, как научиться говорить на иностранном языке, я советую всегда одно и то же: сначала надо научиться слушать и стараться услышать. Это же я внушала своим ученикам, когда приходилось работать преподавателем. Обязательно с полным вниманием надо слушать вопрос, поняв который не трудно будет сформулировать ответ. При недостатке лексики можно удовлетвориться простыми «да» или «нет», а дальше употребить тот же глагол, что и в вопросе: делать, есть, пить, читать и т. д. Собственно, таким же образом ребенок лет до двух учится своему родному языку. Он внимательно слушает вопрос, понимает и отвечает «да» или «нет» вполне убедительно, даже и не вербально, а движением, жестом, взмахом головешки, мимикой, улыбкой, смехом или откровенным ревом. Потом в один прекрасный день взрослым придется удивиться, как их ребенок, до того произносящий лишь подражательные «гав-гав» и «мяу-мяу», вдруг выдает целую фразу, точно скопированную от папы, мамы, бабушки или няни. А это не вдруг. Это два года слушания родной речи, это обитание в среде языка, усвоенные на слух модели общения. Прерогатива слушанья над говореньем была открыта много веков назад древними философами. Недавно я напала на одно мудрое изречение Плутарха: «Научись слушать, и ты извлечешь пользу даже у тех, кто говорит плохо. Природа дала два уха и один язык».

Безусловно, самым эффективным способом изучения иностранного языка оказывается погружение в среду этого языка. Но поехать в страну изучаемого языка не всегда и не для всех доступно. На занятиях в аудитории погружение сделать трудно, но возможно. Надо попытаться, пусть искусственно, но непременно искусно создать для этого условия. Эффект погружения оправдает усилия и приведет к эффективности.

Мне повезло со шведским языком. Я изучала его в Швеции; он звучал целыми днями по радио и телевидению, я слышала разговор соседок по дому, попутчиков в транспорте, покупателей в магазинах и посетителей в кафе – язык звучал везде и повсюду. Вдобавок я привыкала к зрительному восприятию, к письменной шведской речи, не упускала случая пытаться прочесть и понять вывески и названия магазинов, мастерских и прачечных, школ и других учреждений. Открывая почтовый ящик, я доставала рекламные листки, объявления, уведомления и тоже старалась определить, о чем они, к чему относятся. Кроме того, вечерами я смотрела кассеты с запрещенными у нас американскими фильмами, взятыми напрокат в видеосалоне. В то время в Швеции иностранные фильмы не дублировались, а шли с титрами. Я наловчилась быстро прочитывать текст внизу кадра, а потом так же быстро находить перевод какого-нибудь ключевого слова в раскрытом на коленях словаре. Все эти самостоятельные занятия были мощным дополнением к урокам на курсах при Стокгольмском университете, куда я записалась в первый же месяц моего пребывания в стране.

Одним словом, при таком полном вовлечении в язык, имея сильнейший интерес и мотивацию, прогресс освоения шведского языка шел колоссальными темпами. Через три месяца я уже работала в нашем представительстве «Аэрофлота» в информационной службе (на телефоне). Странно, но говорят, что кроме Александры Коллонтай, первого посла Страны Советов в Швеции в двадцатые годы прошлого века, в дальнейшем ни одного нашего дипработника высокого ранга со знанием шведского языка не появлялось. А ведь давно для всех иностранцев обучение шведскому языку не требует денег, оно бесплатно. Расходы на популяризацию языка и культуры Швеции идут из королевской казны.

Прогресс в разговорном испанском языке и без выезда в Испанию у меня тоже стал очевидным, как только я с головой погрузилась в работу гида-переводчика, а группы туристов пошли одна за другой. С каждым днем, с каждой группой, с каждым индивидуальным туристом набирался опыт общения, опыт профессиональный, опыт жизненный тоже. Уровень владения устной речью, владения языком рос стремительно, причем языком живым, настоящим, современным, пополняя запас того, что мы изучали по текстам классиков, учебникам и словарям, часто составленным бог весть когда.

Это сейчас магазины, библиотеки и Интернет завалены предложениями учебников и учебных пособий, электронными средствами обучения, рекламой скоростных методов обучения, типа пресловутого двадцать пятого кадра (не верю!), а также словарями толковыми, синонимическими, фразеологическими, тематическими. Я уж не говорю о том, что сейчас, при наличии финансовых средств, иногда не слишком крутых, есть возможность поехать в страну языка. А в то время, о котором я пишу, ничего такого не было. Страны Латинской Америки и города Испании были для меня, да и для большинства моих коллег, лишь экзотическими, волнующими воображение названиями на географической карте мира.

Тем приятнее было получать комплименты от иностранцев, носителей языка, по поводу твоих знаний. Выяснив, что гид никогда не был в испаноязычной стране, они еще больше удивлялись правильности произношения и солидному лексическому набору. В самом деле, тогда гиды «Интуриста» (и то далеко не все) редко выезжали за рубеж в качестве переводчиков, сопровождающих немногочисленные группы советских туристов, профсоюзные делегации или артистов цирка в гастрольных турне. Срок таких поездок обычно был коротким, не больше недели-двух. Ни о какой стажировке, повышении квалификации языка за пределами Союза вообще речи не шло.

Пожалуй, на этом и закончу небольшое отступление от основного повествования, которое, впрочем, и дальше будет выстраиваться без строгого хронологического или логического порядка. Оно следует определенной цепочке ассоциативной памяти, а звенья этой цепочки не всегда скрепляются точными датами. Память своевольна, непредсказуема. Какую-то мелочь может хранить всю жизнь, неизвестно зачем и почему, а события, казалось бы, намного более значительные, возьмет да задвинет в дальние уголки. Но оттуда я тоже постараюсь вытряхнуть какие-нибудь интересные истории.

8. Туристы из латинской америки. Аргентинцы

С первого же сезона в Интуристе меня, как салагу, стали направлять работать с аргентинскими группами, которые у наших «стариков» не были в фаворе. Большинство моих опытных коллег считали аргентинцев не в меру капризными, чересчур требовательными: они, мол, пересмешники, перебивают рассказ гида, во время экскурсии задают много двусмысленных вопросов, никогда не приходят в назначенное время, ломая график поездок. Ну, что касается пунктуальности, то, ясное дело, это не самая сильная сторона аргентинцев, да не только их. Если вам приходилось вести дела с латиноамериканцами, наверняка вы запомнили слово «маньяна» – завтра, которое произносится с доброй улыбкой в ответ на ваше суетное предложение или просьбу срочно сделать что-то именно сегодня, сейчас. Но что правда, то правда: у аргентинцев, в самом деле, амбиций гораздо больше, чем у соседей по континенту.

Возможно, для того имеются некоторые основания. В Аргентине свыше 85 % населения – выходцы из Европы, люди образованные, начитанные. Обладая мощными природными ресурсами и традиционно развитым сельским хозяйством, Аргентина всегда жила лучше, чем большинство других стран Латинской Америки. В годы Второй мировой войны Аргентина снабжала зерном и мясом обе воюющие стороны и вполне себе приумножила благосостояние. Примечательно, что в каждой группе туристов всегда находился человек, и не один, который с неизменной гордостью не забывал сказать, что радио Аргентины первое на всем Американском континенте сообщило о капитуляции Германии.

По взаимной договоренности между «Интуристом» и аргентинскими фирмами питание у их соотечественников было усиленное и дороже по смете, что логично. Всем европейским и латиноамериканским туристам мясные блюда подавались один раз в день, а аргентинцам мясо готовили и на обед, и на ужин. Делалось это как раз потому, что в Аргентине мясо – один из самых доступных продуктов.

Аргентинцы очень гордятся не только своим отличным мясом, но и футболом, кожаными изделиями и, конечно, аргентинским танго. Родившись в бедных портовых кварталах Буэнос-Айреса, танец быстро стал перемещаться в салоны буржуазии, выходить на улицы и площади, а потом и вовсе в один момент предстал неким символом демократии. С некоторых пор установлен и международный праздник аргентинского танго. Не менее символическое значение приобрела спустя почти полвека после написания поэма Хосе Эрнандеса «Мартин Фьерро». Так зовут героя поэмы, простого пастуха, гаучо аргентинской пампы, от лица которого и ведется рассказ. Аргентинский ковбой куда круче техасского: он виртуозно владеет лассо и ножом, прекрасный наездник, а еще он певец, пайадор, всегда готовый придумать и исполнить новую песенку, достав из-за спины свою верную спутницу-гитару. Южноамериканская поэма Эрнандеса о бедном гаучо не менее знаменита, чем североамериканская «Песнь о Гайавате» Лонгфелло и тоже переведена на десятки языков мира.

Когда-то брендом национальной культуры Аргентины считалось кино. Фильмы этой страны пользовались неизменным и заслуженным успехом во многих странах, включая нашу, где обожали актрису и певицу Лолиту Торес. Спустя годы аргентинский кинематограф уступил свою славу телесериалам, которые тоже нашли тысячи поклонников по всему миру. Совершенно особой гордостью аргентинцев с шестидесятых годов стал их соотечественник Че Гевара. Для тех, кто не знает: приставка «че» при обращении к лицам мужского пола, приятелю, другу – чисто аргентинская традиция. Но в случае с пламенным революционером приставка навечно вошла в состав имени.

Приезжали аргентинские группы обычно недели на три, а то и на месяц, чтобы успеть посетить не только Москву и Ленинград, но и другие столицы республик Советского Союза. Конечно, я тоже замечала не всегда комфортный характер аргентинцев, но они меня сразу покорили своим чувством юмора – то, что я ценю в общении больше всего. Это верный признак отсутствия тупости, а значит можно найти общий язык (кроме испанского), найти компромисс, договориться. Чаще всего аргентинские группы состояли из сыновей и внуков выходцев из России первой волны эмиграции. Они уезжали в страну хлеба и мяса в начале двадцатого века, спасаясь от безработицы, голодухи, а многие и от черных погромов, резни, геноцида. И до сих пор еврейская и армянская диаспоры одни из самых многочисленных в Аргентине.

Туристы, сами уже далеко не молодые люди, обычно везли с собой в Союз адреса деревень, сел, местечек, зачастую давно не существующих на Украине, в Белоруссии, России, Армении, откуда когда-то уехали их бабушки-дедушки или родители. Прямо в аэропорту они начинали атаковать просьбами связаться с их родственниками по указанному адресу, расспрашивали, как туда доехать, как вызвать их в Москву, как узнать их телефоны и т. д. Практически это никогда не удавалось сделать, не только по причине того, что установление таких связей жестко пресекалось известными службами. Возможно и потому, что сами фамилии, указанные в адресах, вызывали недоумение, к примеру, когда в каком-то поселке близ Урюпинска пытались обнаружить Хосе Марию Гонсалеса. А такие фамилии, например, как Портной, Сапожник, Ювелир, Часовщик и тому подобные нашим чекистам казались, наверное, кличками агентов, работающих под прикрытием.

Но дело-то было лишь в том, что беженцы, добравшись до аргентинской земли обетованной, пытались прежде всего побыстрее найти работу, зажить нормальной жизнью. Поэтому при ответе на вопросы офицера погранично-таможенной службы глава семейства, не зная испанского языка, упорно повторял свою профессию, ремесло, умение делать что-то конкретное. В конце концов, у многих так и остались эти чудные фамилии. Как-то у меня чуть ли не вся группа состояла из таких «портных». Когда приходилось, как положено, подавать список группы в «Аэрофлот» или в гостиницу, начинался хохот у одних, а у других (сотрудников службы безопасности) резко повышалась бдительность.

Надзор за иностранными туристами из капстран осуществлялся по всему маршруту. Под особое внимание в определенное время попадали как раз группы из стран Латинской Америки. Это объяснялось тем, что часть работников советской внешней разведки вместе с коллегами из многих стран мира все еще были заняты поисками бывших фашистов, укрывающихся в Аргентине, Мексике, Парагвае, Колумбии, Боливии. Агенты «Моссада», израильской разведки, яростной, неутомимой, целеустремленной, доказали всему миру, что возмездие за холокост настигает неотвратимо.

Знающие люди мне намекнули, что каждая аргентинская группа находится в зоне внимания у нашей службы госбезопасности. Естественно, где, когда и кто из «старших братьев» будет рядом, никто из гидов не знал.

9. Реальные проблемы и казусы

Как-то после долгого путешествия, разместившись в придорожном мотеле, мои аргентинцы, как всегда, собрались в холле на вечерние посиделки, на совместное распитие чая мате. Давно прошли времена, когда этот травяной чай был не более чем традиционным напитком индейского племени гуарани. Но у аргентинцев чаепитие «эрба мате» превратилось почти в сакральное действо. Приносят термосы с уже готовым настоем травы, наливают дымящийся чай в бомбилью – сосуд не только в форме маленькой тыквы, но и сделанный из этого же плода, высушенного и выдолбленного изнутри. В тыквенную чашечку вставлена широкая трубочка с серебряным или золотым мундштуком. Кто-то первый отпивает, передает другому. Кипяток один-два раза, не больше, подливается в термос, потом снова заваривается свежей травой. Бомбилья идет по кругу, все приобщены к этому действу: определенная аллюзия «трубки мира» у индейцев. Пьется настоящий мате без сахара и очень крепко заваренный – «амарго» (горький), наверное, что-то вроде тюремного чифиря. И это круто во всех смыслах. Слабый, спитой мате называется «кларин» (светлый). Есть одна из множества пословиц, посвященных этому напитку, в которой степень бедности соотносится с крепостью мате: «Он так беден, что пьет кларин».

И вот сидим мы, пускаем по кругу бомбилью, делимся впечатлениями, как всегда спорим о чем-то, но мирно, без фанатизма – устали. Неожиданно к нам подходит чело век и просит меня узнать, нет ли у кого-нибудь пассатижей. Честно говоря, я и по-русски тогда не знала, что такое пассатижи, а уж на испанском и подавно. Но всегда, если не знаешь точного перевода слова, термина, можно передать смысл понятийно, описательно. Человек мне в двух словах сказал, что это инструмент, применяемый обычно в слесарном деле. Я без труда перевела. Тут же послышался добродушный смех, посыпались шутки. Аргентинцы, как было сказано, народ с большим чувством юмора, стали предлагать: женщины – пилочки для ногтей и маникюрные ножницы, мужчины – штопоры и перочинные ножички. Но человек настаивал, что ему нужны именно пассатижи. Я пытаюсь доказать, что все уже поняли, о чем идет речь, но у них нет с собой никаких слесарных инструментов, объясняю, что обычно туристы вообще никогда не берут их в поездку за рубеж. Человек, явно раздосадованный и даже несколько смущенный, берет лист бумаги, рисует этот самый инструмент. И вдруг один из группы радостно откликается, встает из-за стола и вместе со странным человеком, в полночь интересующимся пассатижами, отходят сначала в дальний угол холла, затем скрывается за дверью гостиницы. Оказывается, как мне объяснил потом аргентинец, что это был некий пароль, на который надо было отреагировать подходящим образом. А с аргентинцем, у которого оказались «пассатижи», мы за долгий месяц поездки подружились, и он, не таясь, сказал, что является членом регионального отделения международной антифашистской организации, которая помогает обнаруживать бывших нацистских преступников и сообщать об этом агентам заинтересованных спецслужб.

Не один раз в работе с аргентинцами мне приходилось убеждаться в специфических особенностях их характера, но всегда выручало, еще раз повторю, чувство юмора. А у аргентинских евреев – впрочем, как и у советских, да хоть и африканских, наверное, – это чувство остается превосходным. К тому же, при всей своей гордыни, аргентинцы не лишены и самоиронии. Вот один анекдот, который со смехом рассказал мне кто-то из группы: «Вопрос: знаете, какой самый удачный бизнес? Ответ: купить аргентинца по его настоящей цене, а продать по той, какую он себе сам назначил». Смех, юмор, шутки помогали «переводить стрелки» с ситуации проблемной и серьезной на компромисс, приемлемое решение, находить вариант обойти трудности.

10. Туалеты – это серьезно