скачать книгу бесплатно
Петрушке чехарда была в привычку; он прыгнул на плечи товарища, уцепился руками за перекладину ворот и минуту спустя бухнулся в сугроб, по ту сторону ворот. Шест, припиравший калитку, был снят, и толпа затаив дыхание начала пробираться по двору старосты к крылечку.
– Тсссс… – произнес Гришка, останавливаясь на крылечке и подымая руку кверху, – дверь заперта изнутри!.. ничего, молчи, я дело справлю: смотри только, как свистну, все за мной в одну плетеницу, да не робей, дружно!
Сказав это, он ударил кулаком в дверь. Минуту спустя в сенях послышались шаги.
– Кто там? – спросила хозяйка.
– Отворяй! – отвечал Григорий, подделываясь под голос старосты.
– Ты, Левоныч?
– Отворяй, говорят… аль не признала? – продолжал Гришка, стараясь прикинуться пьяным.
Старуха проворчала что-то сквозь зубы и загремела запором; вслед за тем она выглянула на крылечко, но в ту же секунду над самым ее ухом раздался пронзительный свист, и не успела она крикнуть, как уже толпа ринулась в сени, сшибла ее с ног и ударилась с визгом и хохотом в избу.
– Ай, батюшки, режут! ай, касатики, режут! – завопила старуха, бросаясь как угорелая в угол сеничек и забиваясь между корытами и досками…
Страх ее не был, однако ж, продолжителен; заслышав песни, пляски и хохот, раздавшиеся в избе, она высвободилась из засады и кинулась к растворенной настежь двери. Увидя толпу ряженых и дочь, стоявшую посреди их с веселым, смеющимся лицом, старостиха окинула глазами сени – но, не найдя, вероятно, ни кочерги, ни полена, метнулась в избу и прямо повалилась на медведя, который переминался с ноги на ногу, стоя перед Парашею.
– Ах ты, разбойник! ах ты, окаянный! – взвизгнула она, принимаясь тормошить медведя, который не двигался с места, не сводил глаз с девушки и, казалось, не замечал, что происходило вокруг.
– У… у… у! – захрипел бука, вынырнул неожиданно из-за медведя и, став между ним и старостихою, простер к ней руки, обернутые соломой.
– Бя… бя… бя! – затрещала коза, дергая ее сзади.
– Бу… у… у… – ревел бык, пыряя ее рогами.
– Кудах! кудах, ирр… ирр… – зашипел, откуда ни возьмись, журавль, то есть долговязый, плечистый парень, у которого рука была притянута к голове, и все это окутано было рогожей, – ирр… – присовокупил журавль, тыкая ее в бок веретеном, изображавшим клюв.
– Пострелы! черти! собаки! – вопила старостиха, отбиваясь руками и ногами.
– Полно, тетенька, не серчай, – запищала скороговоркою баба-яга, заметая след помелом и смело наступая на старуху, которая задыхалась от злобы, – слушай: загадаю тебе загадку: двое идут, двое несут, сам-треть поет… Не любо?.. изволь другую; под лесом-лесом пестрые колеса висят, девиц украшают, молодцов дразнят… Не угадала?.. Серьги, тетенька, серьги.
– Поди прочь, леший! – крикнула старостиха, замахиваясь обеими руками на бабу-ягу, но, оглушенная визгом и хохотом, в ту же минуту обратилась к толпе девушек. – А вы, бесстыжие! погоди, постой! о! Грушка Дорофеева, я тебя признала, – ах ты, срамница! – прибавила она, бросаясь на толстенькую девушку прятавшуюся за подруг; но Груша нырнула в толпу толпа раздвинулась, и старостиха прямехонько наткнулась на Гришку козу и медведя, которые вертелись вокруг ее дочери.
– Ну-кось, Михайло Иваныч, – заговорил Гришка, размахивая палкою так ловко, что старостиха никак не могла приступиться, – потешь, покажи господам честным и хозяйке дорогой, как малые ребята горох воровали… А ну, поворачивайся! – крикнул он, дернув за веревку, привязанную к поясу медведя, который все-таки не двигался с места и не отрывал глаз от Параши. – А ну, ну, полно, аль приворожила тебя красная девушка… ну, коза, валяй, начинай!.. Михайло Иваныч, что ж ты взаправду уставился, не кобенься, кланяйся хозяюшке молодой, да в самые ножки! – присовокупил Гришка, опуская палку на плечо медведя, который на этот раз повалился охотно в ноги Параше. – Так: ну, коза, живо!..
Тут Гришка, продолжая размахивать палкой, пустился вприсядку вместе с козою, припевая скороговоркою:
Антон козу ведет,
Антонова коза нейдет;
А он ее подгоняет,
А она хвостик поднимает…
Он ее вожжами,
Она его рогами…
Старостиха кричала, бранилась, но уже никто ее не слушал; все вокруг нее заплясало, завертелось, и трудно определить, чем бы кончилась потеха, если бы в самом разгаре суматохи не раздалось внезапно из сеней:
– Староста идет!..
Казалось, гром, упавший в эту минуту на избу, не произвел бы такого действия на присутствующих. Раздался оглушительный визг; баба-яга бросила помело, Гришка палку, журавль веретено, и все, перепрыгивая друг через дружку, как бараны, побросались в дверь, преследуемые старостихою, у которой, откуда ни возьмись, явилась в руках кочерга.
– А! разбойники! что взяли! что взяли!.. – кричала она, нападая с яростью на беглецов и не замечая впопыхах медведя, который, запутавшись в своих овчинах, стоял посреди избы и оглядывал со страхом углы и лавки.
– Что взяли! – продолжала старостиха, врываясь в сени, – Левоныч! Левоныч! Держи их, не пущай, смотри держи разбойников!..
Медведь быстро оглянулся на дверь и сбросил овчину, покрывавшую голову.
– Параша, это я! не бойся… – произнес он, обращаясь к девушке, которая боязливо пятилась к печке, – спрячь меня! видит бог, для одной тебя пришел к вам. Слышь, отец идет! – прибавил он, высвобождая одну ногу из рукава овчины.
Страх Параши прошел, по-видимому, тотчас же, как только медведь показал настоящую свою голову. Раздумывать долго нельзя было; голос старосты и жены его приближался и слышался уже на крылечке. Надо было на что-нибудь решиться… Девушка взглянула еще раз на парня и указала ему под лавку. Едва Алексей успел спрятать свои ноги, как староста и жена его вошли в избу. Глаза Данилы блуждали неопределенно во все стороны, и вообще на опухшем лице его изображалась сильная тревога.
– Ну, чего ты уставился? что глаза-то выпучил?.. Тьфу! прости господи! произнесла старуха, бросая с сердцем кочергу, – кричу ему: держи их, не пущай!..
– Ох… дай дух перевести… мне почудилось… – перебил староста, протирая глаза.
– То-то, спьяна-то черти, знать, тебе показались!.. Толком говорят – ребята были, чтоб их собаки поели! Пришли, давай, разбойники, все вверх дном вертеть; содом такой подняли, проклятые…
– Погоди… стой! я с ними справлюсь; ты скажи только, кто да кто был, – произнес не совсем твердо староста, у которого хмель отшибал несколько язык и память.
– Известно, кому больше, как не Гришке Силаеву; проклятый такой, чтоб ему…
– Ладно, ладно… а ведь мне почудилось… У Савелия, слышь ты, такую диковину рассказывали… иду я так-то домой, втемяшилось мне это в голову… а тут они, проклятые, понагрянули… не думал, не гадал… Да постой, я им задам завтра таску, особливо Гришке… я давно заприметил.
Староста не докончил речи; голова его откинулась назад, рот искривился, глаза выкатились как горошки и остановились на одной точке. Увидя что-то мохнатое, выползавшее из-под лавки, старуха с визгом вцепилась в мужа. Одна Параша не тронулась с места; она опустила только зардевшееся лицо свое и принялась перебирать край передника.
Алексей вышел из своей прятки и встал на ноги. Данило повалился на лавку; старуха закрыла лицо руками и последовала его примеру.
– Данило Левоныч, тетушка Анна, не пужайтесь! это я… – произнес Алексей, делая шаг вперед.
За слыша знакомый голос, муж и жена подняли голову.
– Как!., ах ты, окаянный! – воскликнула старостиха, мгновенно приходя в себя. – Левоныч, хватай его!..
– Каженник!.. – проговорил староста, протирай глаза и тяжело подымаясь с места.
– Хватай его, держи! – голосила старуха, принимаясь толкать мужа.
– Полноте вам сомневаться… – сказал не совсем твердым голосом Алексей, – я не вор какой, не убегу от вас, сам дамся в руки…
– Чего тебе надыть? – заревел Данил о, грозно подходя к парню.
– А! так вот как! – крикнула старостиха, кидаясь на дочь, – так вот ты какими делами… погоди, я с тобой справлюсь!
– Тетушка Анна, не тронь ее… – сказал Алексей, становясь между дочерью и матерью, – видит бог, она не причастна… я во всем причиной и винюсь перед вами.
– А вот погоди, ты у меня скажешь, зачем затесался под лавку, – вымолвил староста, хватая парня.
– Погоди, дядя Данило, постой, не замай, – я винюсь и без того… – пришел с ребятами к тебе; думали позабавиться, песни поиграть… кричат: ты идешь… все вон кинулись, я один не поспел, – вот и вся вина моя… а она, дочь твоя, Данило Левоныч, видит бог, ни в чем не причастна!..
– Да ты, дурень ты этакой, что его слушаешь! тащи его в сени… дай ему таску, чтоб помнил вперед… тащи его… ах ты охаверник, каженник проклятый!.. постой, я тебе дам знать… – голосила старостиха, подталкивая Алексея в спину, тогда как муж тащил его в сени, – так, так, так, хорошенько ему, разбойнику!..
Увещевание и разговоры были напрасны; староста и жена его стащили бедного Алексея на двор, и вскоре послышался шум свалки.
– Ну, теперь я с тобой поговорю, – начала старостиха, торопливо вбегая в избу, – ах ты, срамница ты этакая!.. Да где она?.. Парашка! – крикнула она, оглядываясь во все стороны.
Увидя дочь, которая стояла на лавочке и, просунувшись по пояс в окно, глядела на улицу, старуха пришла в неописанную ярость.
– Что ты тут делаешь? – взвизгнула она, втаскивая ее в избу и замахиваясь обеими руками.
– Без тебя, матушка, постучали в окно… я отворила… какой-то человек…
– Какой человек?..
– Должно быть, нищенка…
– Какой там еще леший?.. – произнес староста, входя в это время в избу.
– Нищенка, батюшка, – отвечала Параша, – просится переночевать…
– А! это, должно быть, тот самый, что стучался к Савелью да всех нас переполошил, – проговорил Данило, нетерпеливо подходя к окну, в котором мелькнула бледная тень человека. – Погоди же; я тебя выучу таскаться по ночам… Чего тебе надо? – крикнул он, просовывая голову на улицу. – Отваливай, отваливай отселева, коли не хочешь, чтобы я проводил! Вишь, нашел постоялый двор, в какую пору таскаться выдумал… Погоди, я еще узнаю завтра, что ты за человек такой!.. Ступай, ступай!.. Вишь, взаправду, повадились таскаться, – промолвил староста, захлопывая окно, – прогнали с одного двора чуть не взашей, нет – в другой лезет… И добро бы время какое, а то метель, вьюга, стужа… Тут и собака, кажись, лежит – не шелохнется, а он слоняется да окна грызет… О-ох! – заключил Данил о, зевая и разваливаясь на печке.
VII
Мы ходили, мы искали
Коляду, коляду,
По всем дворам, по проулочкам,
Нашли коляду
У Василисина двора.
Здравствуй, хозяин с хозяюшкой,
На долги века, на многи лета!
Народная песня
«Вот не было тоски и печали! – подумал Алексей, выходя из Старостиных ворот на улицу, – все как есть, все теперь пропало! – продолжал он, равнодушно шагая по сугробам и не обращая внимания на студеный ветер, который гнал ему в лицо целое море снегу! – И зачем было идти к ним в избу?.. Как словно не знал я, не видал, – не вернуть и им пропавшего дела. Коли прежде зароком не велели ей молвить слова, – бегала она от меня, как от волка; теперь, стало, и подавно ждать нечего… Эх, загубил я вконец свою голову!..»
Раздумывая таким образом, он не заметил, как очутился перед воротами своей избенки. Из слухового окна все еще мелькал огонек, и Алексей, не ожидавший застать старуху-мать на ногах, поспешил в избу. Но старушка предупредила его; она давно сидела настороже, прислушиваясь к малейшему шуму и шороху. Чуткий слух не обманул ее. Заслышав знакомые шаги, она суетливо поправила платок на голове, взяла лучину и, прежде чем сын успел пройти двор, стояла уж в сеничках.
– Ох, родной мой, куда это ты запропастился? – произнесла она, выбегая на крылечко и заслоняя дрожащею ладонью лучинку. – Уж я ждала-ждала; время, думаю, недоброе, не прилунилось ли чего, помилуй бог…
– Нет, матушка, ничего, – весело отвечал Алексей, взбираясь по ступенькам.
– То-то, родной… а я сижу так-то да думаю…
И старушка, улучив минуту, когда парень прошел мимо, взяла лучину в левую руку, взглянула на сына и, отвернувшись несколько в сторону, сотворила крестное знамение. После этого она догнала его, и оба вошли в избу.
Избенка была крошечная: стены ее, перекосившиеся во многих местах и прокопченные дымом, были так черны, что даже с помощью лучины едва-едва можно было различить что-нибудь в углах. Но, несмотря на то, везде, куда только проникал глаз, виднелись следы заботливости и строгого порядка; все показывало, что старушка была добрая, радетельная хозяйка. Ничто не валялось зря, где ни попало, все было прибрано к месту, земляной пол был чисто-начисто выметен; и хотя во всем виднелась страшная бедность, но все-таки лачужка Василисы глядела как-то уютнее, приветливее, теплее многих соседних изб. Наружность самой хозяйки соответствовала как нельзя лучше ее жилищу: это была крошечная, тщедушная старушонка, с вдавленною грудью, прикрытою толстой, заплатанной, но чистой рубахой. Голова ее, повязанная ветхим платком с длинными концами назади, склонялась постоянно набок, – ни дать ни взять, как кровля ее избенки. Лицо Василисы было желто и покрыто, как паутина, морщинами, но столько еще веселости отражалось в ее светлых глазах, столько добродушия проглядывало в потускневших чертах ее лица, что нельзя было не полюбить ее сразу.
Заложив в светец лучинку, она тотчас же подошла к сыну.
– Алеша, погляди-кась на меня… ты словно, касатик, не весел?..
– Нет, матушка, право, ничего, – отвечал парень, отходя к печке и принимаясь развешивать на шестке вымокшую овчину.
– Полно, родной, я вижу… не тот ты был, как вышел из дому; уж не прилунилось ли чего? – вымолвила старушка, преследуя сына и устремляя на него пытливый взгляд.
– Взаправду ничего, – сказал Алексей, стараясь засмеяться, – ходил с ребятами по соседям, везде пир такой, веселье… с чего, кажись, быть невеселу!..
– То-то, то-то, касатик, с чего тебе кручиниться… а я так-то сижу, да думаю: куда, мол, думаю, запропастился…
– Я, признаться, матушка, не чаял, что ты станешь меня дожидаться…
– Ах ты, голова, голова!., а то как же?.. Так-таки лечь мне да махнуть рукой?.. Вспомни-ка, какой нынче вечер!.. Разве ты запамятовал, что было у нас прошлого года?.. Ну-ткась, ну, раскинь-ка умом, – весело прибавила она, качая головою и не отрывая глаз от парня.
