скачать книгу бесплатно
Винкельхок поправил сдавившие лоб очки, чертыхнулся и сплюнул на пол кабины.
– Дирк, – хрипло заорал вдруг Больт, – Дирк, над нами – «Сифайры»!
На секунду забывшись, Винкельхок изверг витиеватое ругательство на незнакомом гауптману языке и дал газ. Задирать голову ему не требовалось. Поспешно изменив шаг винта, он обогатил смесь и рванул ручку на себя. Воздетый к небу могучим двигателем, его «Мессершмитт» встал почти вертикально.
Британских палубников было четверо. Рассуждать, какого дьявола они здесь очутились, было некогда – первая пара, используя свое преимущество в высоте, уже неслась наперерез поднимающимся истребителям с черными крестами на крыльях. Больт не потерял хладнокровия – аккуратно разойдясь с ведомым, дал педаль и плавно развернул свою машину носом ко второй паре.
Дирк не стал ждать, когда англичане пристроятся ему в хвост, – парня, проскочившего мимо Больта, он достал с предельной дистанции, размолотив короткой очередью каплевидный фонарь его «Сифайра». Из кабины брызнул поток крови вперемешку с осколками плексигласа, и короткокрылая птаха, мелькнув на прощанье сине-красно-белыми эмблемами на фюзеляже, рухнула на крыло и ушла в штопор.
Винкельхок свирепо заложил ручку вбок, крутнул свою машину и оглянулся. «Бф-109» не отличался хорошей обзорностью, а присобаченные к фонарю зеркала особо не спасали. Вывернув голову, Дирк увидел, что Больт, успевший набрать высоту, пикирует на одного из летчиков второй пары. Многочасовые разговоры с Винкельхоком сделали свое дело – гауптман не спешил открывать огонь, дожидаясь, когда узкое тело «Сифайра» займет собой все три кольца его дальномера.
Ведомый сбитого Дирком истребителя вовсю драпал на север, забыв про своих обреченных товарищей. Винкельхок развернулся с набором высоты и поймал в прицел четвертого англичанина, который уже готовился броситься на увлеченного атакой Больта. Кок винта англичанина был выкрашен в вызывающе-алый цвет, на фюзеляже под фонарем виднелся какой-то родовой герб. Дирк усмехнулся. «Бф-109», послушный его уверенной руке, шел дугой с заложенными элеронами, и аристократ ни на мгновение не выпадал из его дальномера. Ему хватило бы двух секунд, чтобы расстрелять сидевшего в кокпите «Сифайра» парня, но он не спешил открывать огонь.
Больт тем временем зажег «своего» англичанина и вновь развернулся, намереваясь набрать высоту и схватиться с последним. Но «британский аристократ» не выдержал. Патрубки его движка сплюнули пару сизых тучек дыма, и воздетый форсажем истребитель рванул наутек.
– Хорошая работа, – разлепил губы Дирк. – Поехали домой, дружище. Глядишь, успеем к обеду, пока он горячий.
– Черт, а где же остальные? – тяжело дыша от возбуждения, спросил Больт.
– А нет никаких остальных, – пожал плечами Дирк. – Вон, макаронные парни на берегу аплодируют… а в воздухе нет никого.
– Ты уверен?
– Я?!
– Н-гм… – Винкельхок ощутил смущение своего друга. – В самом деле… но что это за странный налет – вчетвером и без бомбардировщиков?
– Ты лучше доложи нашей Мамочке, – посоветовал он, – того и гляди, это был какой-то отвлекающий маневр. Англичане хитры, как лисы.
Он понял, что прав, раньше, чем Больт успел вызвать базу, – где-то далеко на востоке ревели моторы десятков бомбардировщиков, штурмующих тыловые подразделения Африканского корпуса генерала Роммеля, не успевшие подтянуться вслед за стремительно продвигавшимся к Египту танковым авангардом. Полк Торна, непонятно почему до сих пор прохлаждавшийся западнее Триполи, не успел бы достать их при всем желании самого неукротимого Медведя.
Разумеется, говорить об этом с Больтом Дирк не стал. Его ведущий и так заметно психовал, придавленный пониманием того, что за спиной приятеля затаилась какая-то жгучая тайна, выстроившая между ним и миром остальных людей пусть невидимую, но прочную стену.
Иногда Дирк ловил себя на мысли, что умница Больт – именно тот человек, которому, наверное, можно рассказать все. Исповедаться, спросить совета. Но… Винкельхок не был уверен, что гауптман-философ вынесет обрушившийся на него удар, удержавшись от паники. Нет, в гестапо он, конечно, не кинется, понимая, что его просто-напросто отправят сушиться в дурдоме, но вот не спятит ли он на самом деле?
Полк занимался своими делами. Летчики играли в футбол, наземные экипажи ковырялись с побитыми в недавних боях самолетами, на машине командира опять меняли заклинивший двигатель – Торну второй раз подряд повезло дотянуть до базы с пробитой системой охлаждения, – и на спокойно приземлившуюся пару никто не обратил особого внимания. Весь полк уже привык к тому, что командир второй эскадрильи и его мрачноватый неразговорчивый ведомый то и дело летают на «свободную охоту» по особым распоряжениям самого Торна. Их «мессеры» могли исчезнуть и на рассвете, и за пару минут до заката – приказы Медведя зачастую были столь же непостижимы, как и он сам.
Остановив машину на два корпуса позади севшего первым Больта, Дирк неторопливо отстегнул привязные ремни, выдернул из гнезда штекер ларингофона и откинул фонарь кабины. Выпрыгнувший из своего «Мессершмитта» Больт сокрушенно говорил что-то подбежавшему к нему механику.
– На этот раз меня все-таки достали, – сказал он Дирку, указывая на ряд отверстий в правом крыле.
– Странное дело, я не заметил, – отозвался тот. – Кто это?
– Тот оборванец с графским гербом на кабине. Проклятье, почему ты его не завалил? Я ведь отчетливо видел, что ты шел за ним, как кот за мышью.
– Почему ты решил, что герб у него был именно графский?
Больт махнул рукой.
– Корона была графская… Ладно, забыли. Я сам хорош – прозевал появление этих свиней. Ты, кстати, тоже, – негромко добавил он, многозначительно глядя на Дирка.
– У меня были причины.
Больт остановился и на секунду прикусил губу.
– И что мне докладывать по поводу этой, будь она неладна, лодки?
– То, что ты видел, – спокойно ответил Винкельхок. – Никакой лодки мы не обнаружили. Где она, эта лодка? Ты что-то видел?..
– Но ты точно что-то видел…
– Встретимся за обедом, – устало сказал ему Дирк. – Иди к Медведю, докладывай.
В столовой Больт появился прямо в комбинезоне. Приняв из рук повара поднос с тарелками, он плюхнулся напротив Дирка, швырнул на скамью свой полотняный летный шлем и, морщась, вытер со лба пот.
– Командир пьян, – объявил он.
Дирк сосредоточенно облизал свою ложку.
– Подумаешь. То ли еще будет.
– Да, но старик доиграется! И на его место пришлют какого-нибудь самоуверенного красавца с золотым партийным значком и налетом в тысячу часов. То-то нам радости будет.
– Во-первых, – начал Винкельхок, – друзья Толстого Германа не могут, как ты выражаешься, «доиграться». Торн и так сидит в самом паскудном для него месте – дальше его уже не пошлют, некуда. Во-вторых, придурков с налетом в тысячу часов в «третьем рейхе» на полк пока еще, слава богу, не ставят, какие бы значки у них на кителе ни висели. И вообще, что у тебя с нервами? Какое тебе, собственно, дело до пьянства командира? Ты что, сдал ему в аренду свою печень? Или ты боишься, что поведение старого кавалериста сможет отразиться на нашей с тобой жизни? Ха-ха. Истинный воин не должен бояться судьбы – наоборот, встретив на своем пути бурю, он обязан сокрушить ее бурей своего клинка, – с чувством продекламировал он.
– Откуда это? – поразился Больт.
Дирк понял, что слишком разошелся.
– Неважно, – поморщился он. – Я только хочу сказать, что ты слишком драматизируешь свою ситуацию… нашу ситуацию. Психуешь без всякого толку. Сегодня прозевал этих уродов. Кого ты завтра прозеваешь?
Больт густо покраснел и опустил глаза. Он прекрасно понимал, что Дирк прав на все сто. Четыре «Сифайра» подкрались к заливам на большой высоте, и для него они заходили со стороны солнца – да, но верно было и то, что он, гауптман Больт, совершенно позабыл о слежении за воздухом, привычно положившись на странные способности своего ведомого.
Собственно, сегодняшняя «слепота» Дирка поразила его не меньше, чем непонятное поведение обер-лейтенанта над морем. Кого он выслеживал, ползая зигзагами над самыми волнами? Больт готов был поклясться, что ничего похожего на рубку или даже на торчащий из воды перископ он не видел, хотя то и дело сворачивал себе шею, пытаясь рассмотреть в мелкой ряби то, что так беспокойно вынюхивал там его ведомый.
– Да это, пожалуй, не нервы, – устало отмахнулся он. – Так… вообще. Не создан я для войны.
– Кто тебе это сказал? Ты прекрасный летчик, и единственное, чего тебе недостает, – это хладнокровия, ты увлекаешься поединком и начинаешь делать глупости. Хотя и это, в общем-то, не худший вариант.
– Вот как, – заинтересованно улыбнулся Больт, – а что же, по-твоему, худший?
– Худший – это ненависть. Воин, который идет в атаку, влекомый невистью к врагу, уже обречен. Поединок не может строиться на эмоциях. Первый урок в науке побеждать: для того, чтобы стать настоящим воителем, научись ценить красоту поединка. Второй: научись уважать своего противника. Если ты хочешь выйти из этой войны живым, я могу попытаться научить тебя, как это сделать. Вряд ли тебе выпадет столкнуться с противником, который будет настолько сильнее тебя, что ты не сможешь его одолеть. Или, в худшем случае, уйти от него. Уйти, кстати, – это отдельное искусство.
– Ты хочешь сказать, что за пару дней вылепишь из меня лучшего аса Люфтваффе? Самого результативного, самого неуязвимого?
Дирк покачал головой и отхлебнул из кружки кофе.
– Дело не в результативности… У тебя есть все, что может понадобиться человеку, желающему пройти через сотни битв и уцелеть. Понимание.
– Понимание – чего?
– Истины войны. В тебе нет злости. Для начала запомни: все твои оппоненты стоят одной ногой в могиле, если они туда не попадут сегодня, значит, это случится завтра. Они ненавидят тебя, ты для них – злейший враг, и эта ненависть застилает им глаза, туманит их разум. Долго ли провоюет воин с закрытыми глазами? Не позволяй своим эмоциям ослеплять тебя, представь свой поединок танцем, в котором ты обязан вести партнера…
– Прости, Дирк, но я не умею танцевать.
– Хорошо, не будем возвращаться к этому сравнению. Запомни: до тех пор, пока ты не позволишь своей любви или ненависти вырваться из-под контроля разума, ты будешь непобедим. Вообрази себя игроком… или в карты ты тоже не играешь?
– Отчего же, играю. Но, увы, я не азартен.
– Прекрасно! Профессиональные игроки, чтоб ты знал, самые флегматичные люди на свете.
Больт закончил есть и отодвинул тарелку. Его голубые глаза изучали Дирка с каким-то новым, незнакомым тому любопытством.
– Ты все равно не сможешь научить меня летать так, как это делаешь ты, – сказал он, забарабанив ногтями по своей кружке.
– Кое-чему, безусловно, смогу. Но дело ведь не в технике пилотирования или точности стрельбы – с этим-то у тебя и так все в порядке, случайный придурок тебя уже не собьет. Начинать надо не с этого. Невозможно научить ребенка читать, если он не знает букв, верно? Так и здесь – сначала нужно понять самую суть воинского искусства. Настоящий воин не может быть убийцей, потому что тот убивает, руководствуясь своими эмоциями: воин же должен быть игроком, холодным, как сталь, ибо на кону у него стоит ни много ни мало собственная жизнь, а иногда – и кое-что более ценное… но варианты с личным подвигом мы рассматривать не станем: я обещал, что научу тебя, как выжить, и не более того. Героизм мы оставим героям. Тебе он ни к чему. Запомни: в восьмидесяти случаях из ста героизм – следствие чьих-то ошибок, чаще всего тех, кто отдает приказы. На хорошей войне героизма не должно быть вообще.
– Интересно, а что ты понимаешь под «хорошей войной»?
– Войну математически продуманную. Войну, в которой «стратеги» несут личную ответственность за свои просчеты и ошибки, за свой идиотизм и свою зашоренность. За свой, наконец, маразм, который они даже не пытаются маскировать под благородную седую глупость.
– Я тебя понял, – смеясь, перебил Больт. – Но так не бывает.
– Да как тебе сказать… – Дирк допил свой кофе и решительно встал. – Пойду-ка я вздремну. Если что-нибудь стрясется, пришлешь за мной своего денщика, ладно? Мне кажется, что наш доблестный Кифер относится к той категории зануд, которые до смерти любят неожиданные построения личного состава.
– Что правда, то правда, – усмехнулся Больт, поднимаясь вслед за ним.
Глава 4
– У тебя странная склонность подкрадываться незаметно, – не оборачиваясь, произнес Винкельхок, и Больт шумно вздохнул, опустив плечи. – Впрочем, тебе это не удается.
– Я все время забываю, что к тебе подкрасться невозможно, – тихо рассмеялся гауптман, доставая из кармана наброшенной на плечи шинели сигареты.
Дирк обернулся – на нем была привезенная из Франции коричневая кожаная куртка-«канадка» с пристегнутыми к плечам погонами, надетая на голое тело, и странный в такой обстановке белый шелковый шарфик. Он затянулся, и ярко вспыхнувший огонек сигареты осветил его скуластое лицо с узким, едва ли не девичьим подбородком и запавшими вокруг носа тенями.
– Я не первый раз вижу, что ты гуляешь по ночам, – сказал Больт.
– Мне нравится это небо, – ответил Винкельхок. – Оно сильно отличается от европейского.
– Наверное, оно напоминает тебе небо родины?
– Что?! – Дирк едва не поперхнулся дымом. – Родины? Ах, ну да, конечно… – Он понял, что Больт имел в виду Южную Африку. – И да и нет, дружище. Вообще-то у меня на родине звезд побольше.
– Как-то все это глупо… – проговорил Больт в сторону.
– Что – все?
– А… ничего. Дирк, что ты нашел в заливе?
– Кто тебе сказал, что я там что-то нашел?
– Я знаю, – голос Больта вдруг стал умоляющим. – Я видел…
Винкельхок повел плечами и опустил голову.
– Если честно, я сам не знаю. Не знаю, Гюнтер, не знаю… И – пойми, прошу тебя: мой ответ не принесет тебе счастья. Так бывает, ты должен понимать.
Больт стиснул свою сигарету зубами.
– Разумеется, – горько усмехнулся он, – я знаю, что правда не всегда бывает сладкой.
– Ты оперируешь неверными категориями. В нашем случае правда оглушит тебя. Она придавит тебя к земле, и ты враз потеряешь свои крылья.
– Ты все время говоришь какими-то странными аллегориями. Я перечитал массу историко-философской литературы, я всерьез увлекался Востоком, но что-то не припоминаю ничего подобного. Что ты сейчас процитировал?
– Гюнтер, высокая мудрость зародилась на Земле гораздо раньше, чем ты привык считать.
– Ты говоришь о допотопных цивилизациях? – хмыкнул Больт. – И об этом я читал. Ты веришь в эту ерунду?
Винкельхок беззвучно рассмеялся и присел на корточки. Больт опустился рядом с ним. Только сейчас, в полумраке африканской ночи, он вдруг с необыкновенной ясностью осознал, что же именно так поразило его в облике Дирка, причем поразило сразу же, при первом знакомстве – странное, нечеловеческое изящество, заложенное в каждое движение его узкобедрой фигуры. Он не просто двигался – он танцевал, танцевал в каждом жесте, словно земное притяжение действовало на него не так, как на остальных людей.
– Я пережил драму, – негромкий голос Винкельхока вырвал Больта из размышлений, – прости за банальность, но все наиболее точные определения, увы, сильны именно своей банальностью… Прямо каламбур получается. Я потерял очень многое и не захотел сражаться за все остальное. Я предпочел потерять вообще все, кроме своей никчемной жизни. Честно говоря, я не видел смысла…
– …смысла жить?
– А, нет… самоубийство – штука слишком серьезная, тут речь идет о больших энергиях, особенно в моем-то случае. Нет, я хочу сказать, что в тот момент я не видел смысла продолжать сражение. Или, быть может, начинать новое…
– Для тебя это одно и то же?
– Ну, знаешь, в тот момент ситуация выглядела именно так. И вот я решил бежать. В моем бегстве не было никакой цели: меня несла боль, я полностью покорился ей и дал себе слово не перечить ее упрекам. Сперва я думал, что мне удалось удрать от всего на свете, и главное – от самого себя. Но вот прошло какое-то время, и до меня, убогого, начало доходить, что тогда были варианты выбора, те самые варианты, о которых мне говорили друзья и которые я не желал видеть. Сейчас же я вдруг стал понимать, что дело, в сущности, вовсе не в вариантах – ха-ха, я просто дезертировал с поля боя. Проклятье, я – дезертир!
Больт отбросил в сторону окурок и потянулся в карман шинели за новой сигаретой.
– И вернуться ты уже не можешь? – тихо спросил он.
– Могу. В любую секунду. Зачем? Я бежал от собственного страха. Этот страх куда сильнее всех известных тебе… Ты думаешь, я от него удрал? Он догонял меня везде, он – это я, а я – это он. Мой страх живет за границей, разделяющей добро и зло.
– Эта граница проходит в душе каждого из нас, – уверенно возразил Больт.
Винкельхок вновь рассмеялся.
– Слишком просто, – покачал он головой. – Если ты помнишь, я не успел рассказать тебе о двадцати процентах героизма… хм. Эти двадцать процентов являются следствием страха, причем в большинстве случаев этот «герой второго типа» отказывается анализировать мотивы своего поступка – в отличие от первого, «восьмидесятипроцентного». Тот как раз очень любит рассказывать о том, как он думал о своей героической роли, какие возвышенные и благородные мысли разрывали его тупую башку. Второй, «двадцатипроцентный», он молчит как рыба. Ну, врут оба. Первый врет потому, что никаких героических мыслей у него и в помине не было – ему просто некуда было деваться, а в штанах уже хлюпало, вот он и полез. А вот со вторым сложнее. Дело все в том, что настоящий воитель если и совершает всякие потрясающие подвиги, то только по второму типу, потому что в дурацкие ситуации с чужими ошибками он почти никогда не попадает. Но иногда и его может понести на подвиг. Только мотивы у него другие. Его мотив – страх! Не верь, когда тебе говорят, что нет ничего сильнее страха смерти. Сильнее страха подохнуть может быть страх выжить. Это очень специфический страх, он встречается в основном у тех, кто связал с мечом всю свою жизнь, – страх выжить, но выжить с мокрой задницей.
– Я не совсем понимаю… Тебя привел сюда страх позора?
– Э, Гюнтер, если бы я сам понимал – особенно тогда! Фактически я уже слышал, как хлюпает у меня в штанах, – но на самом деле все было гораздо сложнее. Настолько сложно, что ты со своими устоявшимися представлениями о чести и справедливости не сможешь понять меня, как бы я ни старался объяснить тебе, что же там было на самом деле. Позора-то я почти избежал, и те, кто сражался бок о бок со мной, поняли и поддержали меня. Но это не значило, что они согласились с моим решением! Они знали, что я обречен, обречен на вечное бегство по стенкам внутри замкнутой сферы, потому что отложенный страх непобедим.
Не договорив, Винкельхок резко поднялся на ноги, и Больту почудилось, что его глаза засветились странным фиолетовым огнем.
