скачать книгу бесплатно
Он был прав – Ида лишь снисходила до окружающих, но отделяла себя от них категорически; этого невозможно было не заметить. У всех на глазах она создавала и себя, и свою жизнь, и правила своей жизни, и все вокруг нее подчинялись этим правилам, и это происходило не из-за ее денег и не из-за роскоши, которой она была окружена, а из-за одной лишь ее воли быть такой, какою она себя являла.
Так, значит, это возможно?.. Возможно создать свой собственный мир, свои собственные правила, и если сделать это с уверенностью в своем на то праве, люди примут твои правила, и подчинятся им, и даже счастливы будут подчиниться!..
Так думала Полина, не отводя взгляда от Иды, и размышления эти наполняли все ее существо восторгом.
Когда шли из ресторана домой, она буквально выудила из мамы все, что та знала об Иде Рубинштейн.
– Ах, боже мой, да ведь я тебе уже объяснила: она эпатажна и экстравагантна! – Видно было, что маме не хочется говорить о таких опасных, с ее точки зрения, человеческих качествах. – И что еще о ней сказать? Ну, танец Саломеи она когда-то станцевала – сбрасывала с себя одно за другим семь покрывал и оставалась на сцене совершенно голая. Разумеется, это всех шокировало, церковь страшно возмущалась, все газеты о ней писали, и весь Петербург говорил.
– О ней и теперь пишут и говорят, – заметил папа. Поднялся ветер, и он повыше поднял воротник пальто. – Говорят, у нее при особняке под Парижем парк, в котором дорожки выложены мозаикой, и будто бы Бакст придумал в этот парк какие-то особенные лотки для растений, их каждую неделю переставляют, чтобы менять ландшафт.
Тут разговор прервался, потому что дождь хлынул как из ведра и всему семейству Самариных пришлось бежать домой бегом.
Но уже назавтра Полина отправилась в публичную библиотеку и прочитала все, что удалось достать об Иде Рубинштейн. Что там парк с мозаикой на дорожках! В особняке, где Ида принимала всю парижскую богему, висел золотой театральный занавес и были разложены на всеобщее обозрение пыточные инструменты из Сенегала, и самурайские мечи, и африканские ткани, а спальню ее охраняла пантера, которую иногда выводили к гостям.
Но главным было не это, а именно то, что Полина ощутила сразу: воля, с которой Ида настояла на своем праве быть самой собою. И балериной она сделалась, хотя природные ее данные этому не способствовали ничуть, и в сумасшедший дом ее родственники тщетно пытались упрятать, чтобы она не позорила фамилию… Все что угодно было в ее жизни, единственного не было – однообразия.
Это следовало осмыслить. Выйдя из библиотеки, Полина медленно шла домой от метро на площади Вогезов – они жили в маленькой съемной квартире в Марэ – и думала, что делать с тем ослепительным примером, который явила ей Ида. С чего ей начать, за что зацепиться, чтобы обозначить собственный путь и пойти по нему, невзирая ни на что?
Пантера и особняк с парком, где дорожки выложены мозаичной плиткой, – неосуществимо, это Полина понимала. Да и балет, наверное, тоже: все-таки ей уже шестнадцать лет, она никогда не танцевала, и поздно начинать. Но ведь артистическая карьера – это не обязательно балет…
Во время учебы Полина участвовала во всех лицейских спектаклях, и когда русская эмигрантская община ставила водевиль к Пасхе или разыгрывала «Вечера на хуторе близ Диканьки» к Рождеству, ее тоже всегда приглашали, и все говорили, что девочке Самариных непременно надо быть артисткой, у нее несомненные способности. Тогда она не придавала этому значения, потому что способности у нее были ко многому и постоянно обнаруживались новые, но вот теперь…
Когда Полина объявила, что после лицея намерена поступить в высшую театральную школу, это не вызвало у родителей восторга.
– Я так и предполагала, что ты выдумаешь нечто странное, – вздохнула мама.
– И почему ты не хочешь стать врачом? – расстроился папа.
«Ведь это верный кусок хлеба», – читалось в его глазах.
Но, наверное, они в самом деле не предполагали, что Полина выберет для себя какую-нибудь респектабельную буржуазную профессию, поэтому горевали недолго. К тому же – ведь их дочь наверняка обладает артистическим даром, и это наверняка будет замечено режиссерами, а затем и публикой, а значит, у нее будет успех, деньги и надежное жизненное положение. Насколько вообще что-нибудь может быть надежно в современном мире, где самая что ни на есть респектабельная страна Германия вдруг сошла с ума от любви к какой-то бредовой теории, которая оправдывает убийство людей.
Разочаровывать родителей Полина не хотела. Но чем дольше она училась актерскому мастерству, тем более очевидным становилось для нее, что присущая ей живость ума, склонность к неожиданным поступкам и притягательная внешность – эти качества она сознавала в себе и прибедняться была не склонна, – все это в совокупности не дает того загадочного явления, которое называется актерским даром.
Она старалась об этом не думать. Она прилагала все усилия для того, чтобы сделать артистическую карьеру. Она еще училась, но ее уже взяли в театр «Одеон», пусть пока на коротенькие роли, которые в России, она знала, назывались «кушать подано», но ведь это еще ничего не значит, это еще переменится, не может не перемениться!..
Но сколько бы Полина ни уговаривала себя не падать духом, страх обыденности, исчезнувший было после встречи с Идой и решения избрать артистический путь, – этот страх все чаще тревожил ее разум и подступал к сердцу.
Глава 10
В таком вот смятении сердца и разума возвращалась она вечером после спектакля домой.
Улица была пустынна, фонари горели тускло, и Полина думала о том, что не любит Париж и не любила никогда, хотя родилась в нем и выросла. Чего-то не хватало ей в этом городе.
До эмиграции родители жили зимой в Москве, а летом в имении под Тамбовом. Она предполагала, что ей могут быть приятны именно эти города, но когда разглядывала их дореволюционные фотографии, то никакой особенной приязни не ощущала. Возможно, ее город маячил еще где-нибудь впереди.
«Сколько можно? – сердито подумала Полина. – Все впереди да в будущем… Так и жизнь пройдет в пустом ожидании!»
Это все равно как надеяться на то, что когда-нибудь ее будет ожидать после спектакля сонм поклонников, и сверкающее авто, и роскошный ресторан, в котором все они станут праздновать ее поражающий воображение успех. Надеяться-то можно, но вот покамест она идет после спектакля по темной улице одна и пешком, и роль у нее в этом спектакле мизерная, не роль даже, а какой-то несущественный вскрик, и надеяться на успех в таком положении может только идиотка, а она совсем не…
– Эй, куколка, стой!
Этого следовало ожидать. Ее приняли за проститутку и хотят снять на два часа или на всю ночь. Не зря папа предлагал встретить ее после спектакля, и, может, следовало согласиться, но совсем уж это было бы стыдно.
Полина ускорила шаг. Человек, назвавший ее красоткой, тоже это сделал. Она услышала его дыхание прямо у себя за спиной, и сразу же в ее плечо вцепилась его рука.
И как только это произошло, она поняла, что не нужна ему никакая проститутка, а остановил он ее потому, что сейчас убьет. Смертью тянуло от него, как от подвала сыростью. Не оборачиваясь, Полина рванулась вперед – и тут же вторая рука убийцы оказалась у нее на горле и стала вдавливаться в него медленно, но совершенно неотвратимо.
Первый раз в своей жизни она видела человека, который наслаждался чужой смертью. То есть она не видела его, но чувствовала лучше, чем если бы смотрела в упор. И знала, что первая встреча с поглотителем жизни будет для нее последней.
Вероятно, он не только передавил ей горло, но и нажал на какую-то точку, которая отвечала за движение и зрение. Руки и ноги у Полины отнялись, а темнота перед глазами стала кромешной. И появились в этой тьме синие, красные, зеленые капли. Они были похожи на дождевые, но не летели косой сетью, как дождь, а плыли завораживающе, так же, как угасало ее сознание.
«Если сейчас фиолетовая появится – будет мне удача», – медленно, в ритме этих разноцветных капель, подумала Полина.
Фиолетовая капля тут же появилась и полетела, тускнея, справа налево, но какую удачу могла она принести, разве только смерть без мучений, и…
И вдруг вместо всех этих разноцветных тускнеющих капель вспыхнул у нее перед глазами яркий свет! Слишком яркий, чтобы быть уличным. Полина упала коленями на асфальт – совсем он не мокрый, нет никакого дождя, тем более цветного – и, закашлявшись, схватилась руками за горло. В нем саднило, першило, но оно не было сломано или скручено, сквозь него проходил воздух, который она хватала кусками, как мороженое в детстве.
Ей хотелось лечь на асфальт плашмя и зажмуриться, но вместо этого она вскочила. Хотелось побежать прочь, не оглядываясь, но она стремительно обернулась.
Азарт хлынул в нее вместе с воздухом и оказался сильнее страха. Она впервые ощущала подобное, и ей стало весело, хотя веселого во всем происходящем было мало.
Картину, открывшуюся ее взгляду, смело можно было назвать эпической. Во всяком случае, именно такие картины Полина представляла себе, когда читала в лицее эпос о Нибелунгах. На пустынной улице дрались двое, и даже неверно было называть происходящее дракой – это было сражение. Один из сражающихся был низкорослый, с непомерно длинными руками – зрение у Полины обострилось необычайно, и она видела все отчетливо, будто при дневном свете, – а второй высокий и широкоплечий. Длиннорукий пытался обхватить его вокруг пояса и повалить, а он резко отшатывался то вправо, то влево и не давал ему это сделать. Видимо, поняв тщетность своих усилий, длиннорукий вдруг прянул вниз и обхватил все-таки высокого не вокруг пояса, а под коленями. Полина ахнула. Один рывок, сейчас длиннорукий его сделает – и противник грохнется затылком об асфальт. Не успеет он оторвать от своих колен эти огромные цепкие руки!..
Но пока Полина об этом думала, высокий сделал совсем не то, что она могла предполагать. Руки убийцы он от своих колен отрывать не стал, а резко ударил того с обеих сторон по вискам ребрами ладоней. Убийца издал такой крик, какого Полине не то что слышать не приходилось, она не могла даже вообразить, что подобный звук может издавать человеческое существо, – и скорчился на асфальте. Он дернулся дважды коротко, потом еще раз длинно – и затих.
– Скорее, мадемуазель!
Высокий схватил Полину за руку и потащил прочь. Как ни странно, ей не пришло в голову сопротивляться.
А может, не странно это было. Как в недавнем прикосновении руки убийцы к своему плечу она почувствовала его жажду чужой смерти, так в этой, сжимающей ее ладонь сейчас, руке – уверенность и власть.
Они шли быстро, почти бежали. Стук собственных каблуков по асфальту казался Полине невыносимо громким. Она вздохнула с облегчением, только когда свернули за угол, потом еще и еще раз и вышли на оживленную улицу на противоположной от «Одеона» стороне Люксембургского сада.
– Давайте присядем, – сказал Полинин спутник.
Это правильно. Через некоторое время труп длиннорукого найдут, и полиция начнет поиски убийцы. И лучше им сидеть к этому времени в ресторане среди сотен беспечных горожан, пришедших на традиционный пятничный ужин, а не кружить по улицам, привлекая внимание своей неприкаянностью.
Уверенность, что длиннорукий не просто потерял сознание, а именно убит, могла бы показаться странной. Но ощущения странности от того, что она так спокойно думает о чужой смерти, у Полины не возникало. И точно так же не казалось ей странным, что она держит за руку человека, который только что совершил убийство, и садится с ним за уличный столик ресторана.
– Поужинаем? – предложил он.
В его голосе тоже не слышалось ни тени удивления или хотя бы беспокойства о том, что его могут арестовать. И это тоже не казалось Полине странным, вот ведь как! Аппетита у нее, правда, все же не было, но это, пожалуй, было единственное, в чем проявилось ее волнение; еще полчаса назад она чувствовала голод и сразу по приходе домой вот именно собиралась поесть, несмотря на поздний час.
– Благодарю, я не голодна, – ответила она.
– Я тоже. – Он улыбнулся. – Но ведь после спектакля принято ужинать. И пить шампанское.
Полина насторожилась. Откуда он знает про спектакль?
– Я видел вас сегодня в театре. – Наверное, он заметил ее беспокойство. – Но я не шел за вами специально, поверьте. Просто узнал вас, когда… Уже потом я вас узнал.
– Шампанского выпью, – кивнула Полина. – Все-таки я взволнована, знаете ли.
– Неудивительно.
Он снова улыбнулся. Улыбка у него была не то чтобы обаятельная, но очень мужская – сдержанная. Это Полине понравилось. По крайней мере, не похоже, что он примется сейчас хвастать своим эффектным поведением. Хотя мог бы и похвастать, эффектным оно было без сомнения. И эффективным, кстати.
Подошел гарсон, Полинин спутник заказал шампанского. Только теперь, прислушавшись, она сообразила, в чем состоит особенность его речи; лишь волнение помешало ей заметить это сразу.
– Вы русский? – перейдя на родной язык, спросила она.
Он ответил тоже по-русски:
– Да. Сильно чувствуется акцент?
– Не сильно, – покачала головой Полина. – Но француз все-таки расслышит. А поскольку я и русская, и француженка, то и расслышала акцент, и поняла, что он у вас русский.
– Тогда закажем устрицы, а? – чуть смущенным тоном попросил он. – Я как московский гость о них мечтаю.
– А вы прямо из Москвы гость? – удивилась Полина.
– Да. Игорь Валентинович Неволин, – представился он.
– Полина Андреевна Самарина.
– Я знаю. Еще во время спектакля в программке посмотрел.
В длинном списке актрис «на выход» русская фамилия была только одна, поэтому его проницательность Полину не удивила. А вот то, что именно ее игра привлекла его так, чтобы смотреть в программке фамилию, было, пожалуй, достойно удивления. Что могло его заинтересовать – ее возглас: «Скорее, скорее идите сюда! Дядя Поль умер»?
– У вас чрезвычайно притягательная внешность, – сказал Игорь Неволин. – Но не для театра.
Хорошенький комплимент!
– А для чего же? – хмыкнула Полина. – Для модной лавки?
Московский гость то ли не заметил, что она рассердилась, то ли не счел нужным обращать на это внимание.
– Для кино, – ответил он.
Однако! Не далее как сегодня, гримируясь перед выходом на сцену, Полина разглядывала себя в зеркале и думала ровно о том, что не пластика ее, не речь даже, а именно лицо могло бы привлечь внимание зрителей, если бы им удалось его разглядеть. Черты его неправильны, но так своеобразны, что на лицейских уроках живописи учитель даже говорил, будто она похожа на Даму с горностаем Леонардо да Винчи.
«Даму с горностаем» Полина знала только в репродукции, потому что сама картина находилась в каком-то польском замке, но другие портреты да Винчи – и «Джоконду», и «Прекрасную Ферроньеру» – она разглядывала в Лувре часами, а потому понимала, что означает такое сравнение. Это было самое убедительное признание ее незаурядности, какое только можно себе представить.
Но кто разглядит такие тонкости, как изгиб губ, разрез глаз или абрис щек актрисы на сцене? Разве что зрители первых пяти рядов. Иное дело кино – там есть крупный план…
– Неужели вы никогда не мечтали о карьере в кино? – спросил Неволин. – Трудно поверить.
– Не вижу смысла тратить время на мечтанья, – пожала плечами Полина. – Эта мысль пришла мне сегодня в голову, вы правы. Но это вовсе не значит, что теперь я стану перекатывать ее у себя в голове бессонными ночами.
– А что это значит?
– Что завтра же я пойду на киностудию показываться всем режиссерам, каких мне удастся там обнаружить.
– Решение верное, – кивнул он. – Но толку вы вряд ли добьетесь.
– Почему же?
– Потому что внешность у вас, как это ни странно для русской, совершенно европейская.
– Ну и что? – не поняла Полина.
– А то, что актрис с европейской внешностью здесь слишком много. То есть практически все актрисы здесь таковы. В Париже вы не произведете фурора.
– А где произведу? – усмехнулась Полина. – В Голливуде?
– Возможно, и в Голливуде. Но наверняка – в Москве.
– Я думала, вы говорите всерьез, – поморщилась она.
– Я и говорю всерьез.
– О том, чтобы я отправилась на кинопробы в Москву?
– Да почему же нет? – пожал плечами Неволин. – Вы производите впечатление незаурядной девушки. Неужели верите бреду, который рассказывают об СССР парижские белогвардейцы?
– По-вашему, я должна верить бреду, который рассказывают советские шпионы?
– Это вы обо мне?
– Хотелось бы верить, что нет, но…
– Я не шпион, – вздохнул Неволин. – А всего-навсего сотрудник Госкино. Слышали про такую организацию?
Про такую организацию Полина, разумеется, не слышала, она не имела привычки интересоваться посторонними для себя вещами, – но догадалась, что это должно быть нечто, управляющее в СССР кинематографом.
– Как мы с вами, однако, своевременно встретились, – иронически проговорила она. – Надо же, какое удивительное совпадение!
– Вы, конечно, вправе мне не верить, – сказал Неволин. – И совпадение действительно странное, я понимаю. Но это в самом деле всего лишь совпадение. Ну посудите сами, Полина Андреевна. – Он потер ладонью лоб. Кажется, его расстраивала необходимость оправдываться в том, в чем он не чувствовал себя виноватым. – Цель моей командировки – изучить положительный зарубежный опыт. В моей, разумеется, сфере, в кинематографе. Наладить связи, совместную работу. Всем известно, что лучшие киноактеры получаются из театральных. Это школа, это уровень – мастерство, как говорится, не пропьешь. Естественно, что я отправился в театр. И увидел вас. И ваше лицо меня поразило.
– Это тоже естественно? – спросила Полина.
– Да.
Его небольшие, узко поставленные глаза смотрели умно и внимательно.
– Послушайте, Игорь Валентинович, – сказала Полина. – Вы полчаса назад у меня на глазах убили человека. Вы сделали это профессионально и хладнокровно. И вы хотите, чтобы я поверила, будто вы занимаетесь кинематографом?
