скачать книгу бесплатно
– А вдруг все-таки хороший будет декабрь? – зачем-то настаивала Аля. – И снег на Новый год?
– Будет хороший – обрадуемся от неожиданности.
– Ладно, девушки, я пошел, – сказал Максим, надевая перчатки. – Алька, мне позвонить?
– Позвони, – пожала плечами Аля. – Телефон пока не отключили.
– И зачем ты его держишь? – произнесла Неля, глядя вслед удаляющемуся Максиму. – Геометрию решать?
– А я его не держу, – снова пожала плечами Аля. – Сам держится. Хотя, конечно… – вдруг улыбнулась она. – Конечно, давно можно было отшить…
– Но не хочется, – закончила Неля.
– Не хочется, – подтвердила Аля. – Ну, нравится мне с ним, по-особенному как-то нравится, я сама не понимаю как!
– Да брось ты – «по-особенному»! – рассмеялась Нелька. – Динамо нравится крутить, вот и все. Ты ж динамистка прирожденная – была, есть и будешь!
– Ну, может быть, – засмеялась в ответ Аля. – Ладно, спасибо, что зашла.
– А то бы он тебя, бедную, невинности лишил, – съехидничала Неля. – Давно пора, между прочим. Ты на урок?
– Да.
– А ему небось сказала, что мы с тобой сапоги срочно пойдем покупать.
– Почти, – усмехнулась Аля. – Юбку.
– Что любовь с человеком делает! Вроде на телочка не очень похож, а поди ты – слушается! Как тебе мой цвет, кстати? – вспомнила Нелька. – Что-то ты молчишь – не идет мне?
Нелька произвела очередной эксперимент со своей головой, и волосы у нее были теперь нового сиреневатого цвета. И прическа была новая: асимметричная длинная челочка, зачесанная за ухо.
– Отлично, тебе идет, – кивнула Аля. – Просто при Максе не хотелось говорить. Может, ему положено думать, что у тебя такой натуральный.
– Да ну! – махнула рукой Нелька. – Он обо мне вообще не думает, не видишь разве? Хоть я в серо-буро-малиновый выкрашусь. Смотрит на тебя как завороженный, только что челюсть не отвисает. Все, Алюнь, я пошла. Двадцать пятого празднуем, не забыла?
– Не забыла. Что тебе подарить, скажи честно, а?
– Ладно, скажу, скажу, сама определюсь только, – рассмеялась на прощание Неля. – Звони!
Квартира, в которой жила Наташа Смирнова, ничем не отличалась от Алиной.
Эта стандартная квартира в новостройке почему-то казалась не новой, хотя Аля знала, что Смирновы переехали в Тушино совсем недавно, даже позже, чем она сама. Но в их доме мгновенно установился тот самый уклад, который делает неразличимыми множество квартир – в Москве, в Самаре или в Костроме.
В обстановке большой комнаты чувствовалось то, что принято называть достатком и что на Алю нагоняло невыразимое уныние. Полированная стенка – это обязательно, хотя совершенно непонятно, зачем: и без того небольшая комната кажется из-за нее узкой и тесной. В стенке хрустальные вазы, фарфоровые сервизы и книжки: частью – собрания классиков, подписанные при социализме как дефицитные, частью – глянцевые, пестрые, покупаемые теперь на лотках в метро.
Массивный диван, два таких же кресла с велюровой обивкой.
Длинный журнальный столик от гарнитура, который хозяева никак не придумают куда приткнуть, и поэтому он то и дело перемещается по комнате. Столик новый, полированный, хозяйка боится, что на нем останутся пятна, и бдительно следит, как бы кто-нибудь случайно не поставил горячую чашку.
Люстра с бесчисленными хрустальными подвесками, а над диваном – хрустальное бра, купленное в наборе с люстрой.
Двойные, тюлевые и плотные, шторы на окнах. Цвет штор может быть какой угодно: их турецкое происхождение все равно очевидно.
Именно такой была квартира Смирновых, в которую Аля Девятаева приходила дважды в неделю.
Наташа занималась охотно – насколько она вообще могла охотно заниматься математикой. Точнее сказать, с Алей она занималась охотно: ей нравилось, что та не заводит ее в алгебраические дебри, а просто показывает, как надо сделать домашнее задание. Минимальная польза, которая должна была от этого происходить для Наташи, вполне таким образом достигалась.
Вообще же, конечно, Наташина голова была занята мальчиками, хитами модных групп, косметикой – то есть всем тем, чем заняты головы большинства пятнадцатилетних девчонок, успевших понять, что судьба не одарила их ни выдающимися способностями, ни каким-нибудь особенным призванием. И довольно скоро догадавшихся, что это совсем не повод для переживаний.
– Ой, Аль, может, покороче сегодня, а?
Наташа умильно смотрела на Алю, снимающую сапоги в прихожей.
– А деньги за что твоя мама платит? – возразила Аля, про себя обрадовавшись Наташиной просьбе.
– Ну-у, тоже мне деньги! За такие деньги пятнадцать минут в самый раз будет. Я у тебя все перепишу, а объяснять ничего не будешь, ладно?
Для приличия Аля сделала вид, что сомневается.
– Ну Алечка, – заныла Наташка, – ну пупсик, ну сама же понимаешь! Предки в полшестого придут, а мы с тобой в половине пятого кончить должны… Нам с Сережкой, выходит, час на все про все?
Аля рассмеялась Наташкиной непосредственности. Она знала, что отношения ее ученицы с Сережкой еще не сложились: та еще только пыталась его отбить у одноклассницы. Поэтому, конечно, часа на всю кадриловку было явно недостаточно.
– Он во сколько придет? – спросила Аля.
– В четыре, – радостно сообщила Наташка. – Ну, опоздает еще… В общем, на геометрию у нас с тобой пятнадцать минут.
– Тогда переписывай давай, я пока позвоню, – охотно сдалась Аля. – Если что непонятно – зови.
– Да чего там непонятного, – махнула рукой Наташа. – Все непонятно – ну и что? – добавила она уже из-за двери своей комнаты.
Телефон стоял в той самой большой комнате, которая неизвестно почему нагоняла на Алю такое уныние, и на том самом несуразном журнальном столике.
Аля присела в кресло, достала из сумки блокнот. Позвонить ей надо было тренеру по бальным танцам – узнать, выздоровел ли он и приходить ли завтра. У Владлена Игоревича было занято. Аля поставила телефон на автодозвон и рассеянным взглядом окинула знакомую комнату: новенький ковер, искусственные цветы в керамической напольной вазе, затрепанные номера «Бурды» на столике…
Поверх журналов рядом с телефоном лежал листок в клеточку, исписанный какими-то цифрами.
«Наташка, что ли, черновик какой-нибудь забыла?» – подумала Аля, придвигая к себе листок.
Она сразу поняла, что перед нею не работа по геометрии, а какие-то домашние расчеты, и хотела не глядя отодвинуть листок. Но взгляд ее сам собою уже остановился на этих цифрах.
«Булка хлеба, – было написано слева. – 2 шт». И справа, через тире: «Платил Коля».
«Мясо гов. – 1 кило, – продолжалась запись. – Платила я».
И дальше, длинной колонкой: «Мясо свин., гречка, манка, макароны, шпроты, яблоки… Платил Коля, платила я, Коля, Коля, я…»
Внизу была подведена черта, под которой было записано: «Осталось у Коли… Осталось у меня…»
Аля смотрела на эти записи, и что-то странное происходило с нею – она сама не могла понять, что же с нею происходит… А понять ей почему-то было необходимо, хотя чувства, вдруг поднявшиеся в ее душе, были нерадостны.
Но как раз в эту минуту в трубке наконец раздался голос Владлена Игоревича, и, тряхнув головой, Аля постаралась развеять странные свои чувства.
Когда она вышла из Наташиного подъезда, на улице уже сгустилась та ранняя ноябрьская темнота, которая почему-то всегда кажется тревожной. Аля подумала было, что вся ее тревога как раз и связана только с этой темнотой, и даже постаралась представить свой дом – уютный, спокойный, уничтожающий любую тревогу одним своим существованием…
Но тревога не проходила, и Аля брела в мокрой осенней темноте вдоль длинного семнадцатиэтажного дома и не знала даже, хочет ли оказаться сейчас в знакомом тепле и уюте.
Она не заметила, как дошла до последнего подъезда. Дальше, через дорогу, темнел овраг, вдоль него лепились гаражи-»ракушки». Аля оглянулась, не зная, куда идти дальше.
«Да что же это со мной? – подумала она почти с испугом. – Что такого произошло за какие-нибудь полчаса? Я пришла к Наташке, позвонила Владлену… Ведь ничего особенного!»
В торцевых окнах первого этажа горел свет, над дверью в полуподвал призывно светилась надпись: «Кафе «Зодиак». Делать все равно было нечего и размышлять бог весть о чем, стоя на пронизывающем ветру, тоже было не слишком приятно.
Аля спустилась по бетонным ступенькам и толкнула дверь в кафе.
Наверное, этот «Зодиак» открылся совсем недавно, иначе она знала бы о его существовании, хоть Нелька сказала бы. Это было простое маленькое кафе – такое же, как во многих новых домах спальных районов: без особенных изысков, но по крайней мере без пудовых деревянных панелей на стенах, на которых прежде обязательно были бы изображены три медведя или Царевна-Лягушка со стрелой.
И столы здесь были вполне современные – круглые, глянцево-черные, с блестящими металлическими ножками, – а не те, из прежних кафе, массивностью своей напоминавшие могильные плиты.
В будний день людей в кафе было немного, да и немногочисленные посетители были как-то незаметны в приглушенном свете. «Битлз» тихо напевали о желтой подводной лодке, подмигивали лампочки за спиной у бармена, подмигивали со стены двенадцать знаков Зодиака – Козерог, Весы, Водолей…
И Аля вдруг обрадовалась, что заглянула сюда! Наверное, это и было то самое, чего ей хотелось именно сейчас: не шумная дискотека, но и не домашний уют. Что-то самое обыкновенное, ни на минуту не отвлекающее от собственной души…
Аля взяла у стойки двести граммов «Монастырской избы» и, пока молодой симпатичный бармен варил кофе, присела со своим бокалом за столик в углу.
Чувство, с которым она вышла из Наташиной квартиры и брела вдоль длинного желто-белого дома, вернулось снова. Но теперь оно перестало быть таким тревожным и лишь слегка будоражило душу, как голоса, поющие о желтой субмарине. Но оно было, никуда не делось, и Аля словно прислушивалась к себе, пытаясь понять…
– Девушка, кофе ваш готов, возьмите! – услышала она и вздрогнула, как будто бармен произнес что-то неожиданное. – Или ладно, сидите, я принесу.
Его голос на мгновение вырвался из общего негромкого гула и невольно показался подсказкой.
«Просто я увидела все, как в зеркале, – поняла Аля. – Ну конечно, все повторилось всего за несколько часов! Парень с девушкой одни в пустой квартире – сначала я с Максом, потом Наташка со своим Сережей. И даже одинаковые квартиры, и один на всех ноябрьский день… И значит, все это может быть моей жизнью? Вот я вышла замуж за Макса, и мы купили стенку, или даже не стенку – все равно, какую-нибудь мебель, холодильник, что ли. И этот листок с хозяйственными подсчетами… Ну, допустим, я не стала бы записывать, кто заплатил за макароны, и он бы, пожалуй, не стал. Но все равно… Господи, какая скука!
Но ведь все так живут, – пыталась убедить себя Аля. – И Смирновы еще очень хорошо живут… У Инны Путренок, другой ученицы, вообще отец пьет, и невозможно смотреть, как ее мать стыдится даже перед девчонкой-учительницей. А еще невозможнее – когда уже и стыдиться перестает и просто пытается уложить его пораньше, чтобы отвязаться наконец от него и телевизор посмотреть спокойно. И это еще не самое худшее: он хотя бы не гоняется за ней с ножом…
Что будет, если я не поступлю в ГИТИС в следующем году? – с ужасом подумала она. – Вообще не поступлю – окажется, например, что я совершенно бездарна? Вот так вот я и буду жить?..»
Она торопливо глотнула кофе, как будто хотела, чтобы горячий напиток обжег горло.
«Не может этого быть! Я же знаю, что не может, теперь уже точно знаю…»
Аля действительно знала – во всяком случае, ей необходимо было точно знать. Иначе могло повториться то, что происходило с нею в начале этого лета – из-за чего она потеряла год, даже не попытавшись поступать в ГИТИС.
…В том, что она будет актрисой, Аля была уверена лет с пяти – с тех пор как узнала, что люди кем-то становятся, когда вырастают большие. А раз надо кем-то быть, то есть что-то делать – значит, она будет изображать жизнь, которой не бывает.
Ничего увлекательнее этого занятия Аля просто не могла себе представить.
Быть актрисой значило надевать каждый вечер наряды, в каких не ходят по улицам, и ходить в этих нарядах так, как не ходят по улицам. И произносить какие-то необыкновенные слова, которых не услышишь ни дома, ни в школе. Или даже произносить обыкновенные слова, но так, как их никто не произносит.
Аля просто извела маму своими фантазиями! Ей было совершенно все равно, что надевать в обычной, повседневной жизни, ее не привлекали ни новые туфельки, ни импортные платья. Но эти необыкновенные наряды… Без них Аля жить не могла, хотя надевать их было некуда и никакой практической необходимости в них не было. Разве что на новогодний утренник, так ведь он раз в году бывает.
А длинные платья в золотых блестках нужны были не раз в году. Они нужны были всегда. Чтобы не прерывалась та жизнь, которой не бывает, но которая только и была для маленькой Али настоящей жизнью.
В этой жизни она была, например, королевой – значит, срочно требовалась настоящая корона.
– Но ведь у тебя уже есть, Алечка, – пытался уговорить ее папа. – Тебе же тетя Катя подарила на день рождения корону, чем она плоха?
– Но это же для принцессы корона! – чуть не плакала Аля. – А королева – это же совсем другое. У нее совсем другой характер, и ей совсем другая корона нужна!
Нельзя сказать, что все это было чистым капризом, а наряды нужны были Але только для того, чтобы повертеться в них перед зеркалом.
Она с нетерпением ждала лета, потому что летом наконец наступала та самая жизнь, которой не бывает. Ну, или почти та самая.
На все лето Алина семья перебиралась на дачу в поселок Семхоз, неподалеку от Сергиева Посада. То есть это Аля перебиралась на все лето. Потому что родители по очереди брали отпуск, да еще приезжала из Белой Церкви тетя Катя – и таким образом все Алино лето проходило на даче. Она даже на море ездила неохотно, когда, примерно раз в два года, отец брал у себя в «Гипродоре» путевки в ялтинский дом отдыха.
Вообще-то дача в Семхозе им не принадлежала. Но Девятаевы снимали ее из года в год и давно дружили с хозяевами – так что никто уже и представить себе не мог, как это – не приехать сюда летом. А Аля и вовсе не задумывалась, кому принадлежит дача.
Пожалуй, это даже хорошо – что дача не их. Маме однажды предлагали участок в ее поликлинике, и сравнительно недалеко от Москвы, и по хорошему Волоколамскому направлению. Но взять этот участок значило бы жить в унылом ряду домишек, похожих на курятники, среди чахлых яблоневых саженцев, из которых неизвестно когда еще вырастут деревья.
В Семхозе все было по-другому. Дома в нем были настоящие – из потемневшего от времени дерева, и яблони настоящие – высокие, с огромными яблоками, и заросли жасмина под окнами настоящие – густые.
А главное, летом в поселке Семхоз собирались все Алины дачные друзья. И сразу же, с первого дня, начинался театр.
Аля как-то не думала о том, что существуют пьесы, написанные специально, чтобы по ним ставились спектакли. Пьесы она выдумывала сама и даже не представляла, что может быть иначе. Ведь это ей предстояло в них играть, почему же она должна подчиняться чужой фантазии?
Пьесы были сплошь про королей и принцесс, так что платья с блестками оказывались очень кстати. Или наоборот: короли и принцессы оказывались кстати к платьям с блестками?
Конечно, Але доставались главные роли; она сама выдумывала их для себя. Точнее говоря, в каждой пьесе была главная положительная и главная не очень положительная роль. И Аля играла именно не очень положительную – какую-нибудь капризную принцессу, например – потому что совсем уж отрицательную ведьму играть ей не хотелось, а роль кроткой падчерицы казалась скучной.
Они допоздна сидели на двух огромных бревнах напротив дачи Романцовых и выдумывали все новые и новые сюжеты, интриги и финалы. Больше всех выдумывала Аля, а меньше всех – Сонечка Наволоцкая, которая как раз и играла кротких красавиц. Иногда Аля обижалась на подруг, если они не соглашались с какими-нибудь ее выдумками.
– Почему это все по-твоему должно быть? – сердито говорила Света Ясырева, родители которой снимали дачу в соседнем доме под зеленой крышей. – Ты, что ли, самая главная?
Главная она или не главная – это было Але вообще-то все равно. Но именно что «вообще-то». А в мире ее фантазий главной могла быть только она. Как же иначе?
– Да, главная! – нахально заявляла она Светке. – А не нравится, так сама придумай лучше. Ну, придумай, придумай! Как, по-твоему, принц найдет прекрасную Мадлену? Видишь – не знаешь, не можешь придумать! А говоришь тоже…
Но в основном ни девчонки, ни немногочисленные мальчишки-театралы, которым доставались роли королей и драконов, с Алей не спорили. Наоборот, слушали завороженно, а если что и выдумывали, то не сюжеты, а декорации из подручного материала.
Сценой служила утоптанная площадка перед жасминовой изгородью романцовской дачи. В жасминовых кустах давно уже было выломано что-то вроде арки, и оттуда, из-за зеленых кулис, выбегали под аплодисменты зрителей-дачников герои в ярких костюмах.
Аля на всю жизнь запомнила, как впервые вышла на эту сцену. Даже не спектакль запомнила, а ту неожиданную растерянность, которая охватила ее, когда Колька Синченко поднял занавес над жасминовой аркой и она оказалась одна перед зрителями. Она сразу должна была что-то говорить, но все слова, ею же самою и придуманные, мгновенно вылетели у нее из головы…
Аля стояла посреди сцены и испуганно смотрела на заполненные зрителями ряды лавочек и стульев, принесенных из всех окрестных домов. Перед нею сидели такие же люди, как она сама. Даже не такие же, как она, а взрослые люди! И как ей стоять, как ей двигаться перед ними – так, чтобы им не стало ни смешно, ни скучно?
Аля почувствовала, что сейчас заплачет и убежит. Она и представить себе не могла, что с нею может произойти подобное! Руки у нее онемели, ноги приросли к земле, а язык не шевелился во рту.
Она посмотрела на папу, сидевшего в первом ряду, на маму, которая от волнения села подальше. Но и они смотрели на нее с тем же ожиданием, и они казались чужими, когда Аля смотрела на них со сцены…
