скачать книгу бесплатно
Ей тут же захотелось его успокоить: она сразу почувствовала, как искренне он расстроен.
– Нет, что вы! Вы же не сказали ничего обидного. Просто… Какой-то день сегодня… странный, правда? Все происходит так… мгновенно – то вспыхивает, то исчезает, ничего невозможно задержать. Вы сказали то, что есть.
Он посмотрел на нее чуть удивленно, словно не совсем понимая, о чем она говорит, но тут же согласно кивнул.
– Правда, необычный день. Знаете, Марина, я, наверное, совсем к необычному не готов и веду себя по-дурацки. Неблагодарно себя веду!
Теперь он смотрел на нее ожидающе: поймет ли она, о чем он говорит? Но Марина понимала его еще прежде, чем он умолкал. Она чувствовала гораздо больше, чем он мог сказать, больше, чем вообще можно было высказать.
Они снова стояли у самого дома, только сзади, не у парадного крыльца. Солнце уже налилось вечерним огнем, и весь парк полыхал закатным пожаром. Марина действительно не чувствовала ни голода, ни жажды, ни головной боли. Она смотрела на Женю, вглядывалась в его лицо и чувствовала, что ей почему-то хочется прикоснуться губами к выступам его ключиц, проглядывающим в расстегнутом вороте рубашки. Ей так хотелось этого, что губы у нее вздрагивали…
Она едва сдержала себя, но все-таки медленно подняла руку и прикоснулась пальцами к его губам. Они шевельнулись под ее прикосновением – нежно, едва ощутимо, – и Марина почувствовала, как Женя осторожно поцеловал ее пальцы.
Они медленно шли вдвоем по дороге от усадебного забора – туда, где утром шумели яблочные ряды. Солнце освещало их последними лучами, и Марина ясно чувствовала, как что-то кончается в жизни, какой-то перелом совершается в ней.
И вдруг она поняла, почему не покидает ее отчетливое ощущение потери! Ее спасительный круг, радужный контур – исчез, и ничто больше не отгораживало ее от мира! Это была не фантазия; Марина вздрогнула, поняв это. Но тут же она посмотрела на Женю – и ей стало все равно, есть ли круг, нет ли его. Да и был ли он вообще, не привиделся ли ей в одном из ее странных снов наяву?
Они дошли до шоссе, и Марина подняла руку, увидев вдалеке одинокий грузовик с брезентовым верхом. Другую руку она прижимала к Жениной ладони.
Грузовик остановился сразу, и Женя растерянно смотрел, как Марина открывает дверцу. Она не поняла, что даже не простилась с ним: совсем не чувствовала, что они расстаются, даже не заметила, как разнялись их руки, потому что по-прежнему ощущала тепло его ладони.
– Марина… Подождите же! – воскликнул Женя, когда она уже забралась в кабину. – Подождите, как же так! Мы… не увидимся больше?
Тут только она поняла, что это в чувстве ее, в самой глубине ее существа они не расстаются. Но наяву Женя оставался на пыльной обочине шоссе, а она захлопывала дверцу случайного грузовика.
– Женя, простите меня! – Марина мгновенно соскочила с подножки. – Я… Мы увидимся очень скоро, если только…
– Если – что?
– Если вы не передумаете меня увидеть.
Она смотрела на него своими длинными переливчатыми глазами, и взгляд ее завораживал, заставлял верить каждому движению ее губ. Женя кивнул и медленно, осторожно привлек ее к себе, коснулся губами ее виска, провел пальцами по щеке. Его рука лежала на ее плечах, обнимая их, и Марина приникла к нему, закрыв глаза.
– Правда? – прошептал он, и прядь волос шевельнулась у нее над ухом от его ожидающего шепота.
– Да!
Она прижалась к нему так крепко, что всем телом почувствовала его вздрагивающее тело, потом мгновенным движением поцеловала заветные выступы ключиц в расстегнутом вороте его рубашки – и отпрянула, быстро пошла к машине.
Невозмутимый водитель ждал, скучающе глядя на них: подумаешь, прощаются, чего тут такого?
Марина захлопнула дребезжащую дверцу, грузовик тронулся с места, и она долго смотрела на удаляющуюся Женину фигуру на обочине.
Глава 3
Домой она добралась только к ночи. Пришлось долго ждать автобуса на станции во Мценске, потом идти через весь город к себе, к своему дому у реки.
Марина сказала правду Саше Сташуку: за три года она так привыкла к своей комнатке, что та действительно не казалась ей чужим углом. Пришлось, правда, будить хозяйку, запиравшуюся на ночь на крючок и цепочку, но та была не ворчлива и любила свою спокойную жиличку.
Ночной воздух охладил пылающее Маринино лицо, вихрь мыслей стал спокойнее. Но то, что чувствовала она к Жене… Это не утихло, осталось таким же пронзительным и ясным, как утром, в блеске солнечных лучей. Это была любовь – та самая, от которой можно потерять сознание. Она и потеряла сознание; уже одно это было знамением.
Марина вдруг поняла, что сидит у стола в своей комнате, даже не включив свет. Впрочем, это было неважно: она и в темноте видела не хуже, чем при свете, ее даже дразнили из-за этого в детстве рыжей кошкой.
А сейчас она все равно видела только Женю – видела так ясно, словно все еще стояла рядом с ним, прижимая руку к его ладони и всматриваясь в его рассеянные дальнозоркие глаза. Она чувствовала его дыхание на своем виске, и все ее тело пронизывал такой неведомый ей прежде трепет, от которого в глазах у нее действительно темнело – все равно, при свете или в темноте.
Марина встала, неслышными шагами прошла через всю комнату и распахнула окно. Свежее дыхание реки ворвалось в дом, и Марина неожиданно засмеялась. Ни смятения, ни растерянности не чувствовала она сейчас, хотя любовь впервые налетела на нее, закрутила вихрем! Это было так хорошо, и не было в ее жизни чувства сильнее и прекраснее…
Свет она так и не зажгла. Постелила себе в темноте, легла, сразу сбросив одеяло с пылающего тела. Чувство ее было ясным и спокойным, а вот мысли кружились, тесня и сменяя друг друга. Она подумала об отце, потом о бабушке, потом почему-то о том, как золотились в корзинах яблоки сегодня утром, и о скрещении липовых аллей…
Потом она поняла, что снова думает о Жене – или чувствует его? Снова – но совершенно иначе, чем несколько минут назад. Теперь она не просто вспоминала их сегодняшний день таким, какой он был, с ясностью каждого мгновения, а видела Женю – сейчас, в эту самую минуту.
Марина не удивилась этому и не испугалась. Она просто смотрела, затаив дыхание. Вот он выходит на какую-то просторную веранду, садится на ступеньки, ведущие в сад. Достает сигарету, закуривает. Огонек зажигалки освещает его лицо, и видно, что Женя всматривается куда-то – хотя там, впереди, только темнеют кусты.
Марина улыбнулась ему и увидела, как он вздрогнул, обернулся. Потом затушил сигарету, быстро поднялся и ушел в дом. Она тихо засмеялась его испугу и тут же почувствовала, что засыпает.
Ей так понравилось это: всматриваться в то, как идет Женина жизнь, окликать его едва слышным шепотом. Она даже не замечала, как идет время – так радостно ей было…
А время шло обычно: рабочие дни, ночные дежурства, от которых она не слишком уставала, короткая дорога домой. Но не было больше никакой тоски, не чувствовалось никакого жизненного гнета. Любовь избавила ее от этого – наверное, навсегда.
Марина даже не знала, хочет ли увидеться с Женей, не понимала, почему на следующий же день не поехала к нему в Спасское-Лутовиново. Она видела его, чувствовала его – и была счастлива.
Ира Фролевич зашла к ней как раз в такую минуту – вечером, когда Марина сидела у распахнутого окна и смотрела, как подергивается вечерней дымкой река вдалеке.
Дверь была не заперта, и Ирка вошла без стука.
– Марусь! – воскликнула она с порога. – Ты только не сердись. Ну пообещай, что не будешь!
Марина повернулась к Ирке, встретила ее смущенный бесхитростный взгляд. Ириша Фролевич тоже была медсестрой, только в хирургии, и они с Мариной дружили – насколько вообще можно было дружить с Мариной, которая, при всем ее дружелюбии, вполне могла жить в одиночестве.
– А что случилось, Иришка? – спросила она.
– Нет, ты сначала пообещай, – настаивала Ирка. – А то не скажу!
– Ну, обещаю, – засмеялась Марина.
О чем, интересно, может просить Ирка? Скорее всего, снова дать ключ от комнаты на время Марининого дежурства. Иришка жила с родителями, а кавалеры у нее менялись гораздо быстрее, чем мама и папа успевали к ним привыкнуть, поэтому и приходилось использовать для встреч Маринину территорию.
Но оказалось, что Ирка смущается из-за другого.
– Понимаешь, Марусенька… Ты помнишь тетю Дашу – ну, мою тетю Дашу, у которой сын алкоголик?
Марина не могла помнить Иркину тетю Дашу – просто потому, что никогда ее не видела. Но зато слышала о ней много: Ирка обожала обсуждать бытовые проблемы и рассказывать истории «из жизни», поэтому о тете Даше Марина знала, кажется, все что возможно.
– Так ты представляешь, она все-таки разъехалась со своим Витькой! – продолжала Ирка, не дождавшись от Марины ответа. – Все меняться не хотела: пропадет он без меня, сопьется. А потом: все, сил моих больше нет ни на пьянку его, ни на девок. Вот и разменялась.
– Ну и что?
– Вот именно – что! – воскликнула Ирка. – Она месяц назад вселилась в свою однокомнатную, а жить там не может! – И, встретив Маринин вопросительный взгляд, Ирка продолжала: – Понимаешь, у нее там черт знает что происходит… Ну, шумит как будто кто-то, даже стонет, и падает все. Ваза с цветами упала со шкафа…
Марина нахмурилась. Наконец она поняла, чего хочет от нее Иришка, и рассердилась.
– Ира, – сказала она решительно, – я же тебя просила! Не ходи ты ко мне больше с этим, не хочу я этого и не могу, как ты не понимаешь!
– Марусенька, милая, – заныла Ирка, – ну последний раз, ну честное слово! Жалко же тетю Дашу, разве мало она намучилась, чтоб опять покоя не знать? А она же знаешь какая: плачет, говорит, это мне наказанье, что сыночка единственного на произвол судьбы бросила. А при чем тут сыночек, гад такой!
– И ты, конечно, ей сказала, что знаешь, кто может помочь?
– Ну, не совсем так… – снова смутилась Ирка.
– Но почти, – убежденно сказала Марина. – Ох, Ирина Анатольевна, что ты за человек!
Иркина просьба и вообще была некстати, а сейчас особенно. Думать о какой-то неведомой старушке, будоражить в себе то, что нельзя было тревожить просто так, походя, – и именно теперь, когда все мысли заняты Женей, когда ему принадлежат все чувства! Марина едва не расплакалась, представив себе все это.
– Ты пойми, Марусенька, – снова затараторила Ирка. – Там же ничего даже не надо делать, только сказать, в чем дело, и все! Даже проще, чем когда ты мне кольцо нашла, честное слово!
– Проще, труднее… Много ты в этом понимаешь! – расстроенно сказала Марина. – Лучше бы я тебе не искала кольцо это дурацкое!
История с кольцом была такая же нехитрая, как все Иркины истории, и Марина действительно жалела, что помогла ей тогда. Ирка надела на очередное свидание мамино золотое кольцо с бриллиантом. Очень уж парень был богатый и перспективный, хотелось пофорсить. И, по закону подлости, кольцо это, разумеется, потеряла.
– Что мне теперь делать, что? – рыдала она, упав на Маринину кровать. – У матери больше и нет ничего, она ж его и не носила поэтому, держала на самый черный день! И к тому же: а про Гришу что мне теперь думать? А вдруг это он?.. Я же под утро уснула…
– Дура ты, Ирка, – сказала тогда Марина вполне искренне. – Что же ты с ним спать ложишься, если сомневаешься, не снял ли он кольцо с пальца?
– Да-а, тебе хорошо говорить, – всхлипнула Иришка. – Ты вон вообще без никого обходишься и горя не знаешь! А как его удержать, если он хочет? Что же мне, девочку из себя было строить или кольцо в рот положить?
Ирка была, конечно, сама виновата, но Марине стало ее жаль. И еще больше было жаль ее маму, учительницу математики. Откуда у скромной и сдержанной Зои Лукьяновны могло взяться кольцо с бриллиантом, было совершенно непонятно, но Марина тут же представила себе какую-то необыкновенную семейную историю – и сердце у нее дрогнуло.
– Знаешь что… – медленно сказала она. – Давай попробуем найти…
И вот теперь Ирка снова явилась к ней, на этот раз просить за какую-то тетю Дашу. И Марина снова смотрит в ее круглые бесхитростные глаза, понимая, что не сможет отказать.
Тетя Даша жила на окраинной улице в блочной пятиэтажке; ее обмен никак нельзя было назвать удачным. Еще поднимаясь по заплеванной лестнице на третий этаж, Марина представила себе квартиру – тесную комнатушку с низким потолком – и, конечно, не ошиблась.
Правда, тетя Даша успела сделать ремонт, и комната была оклеена светлыми обоями в мелкий цветочек, но чувство бедной, безрадостной жизни уже не могло покинуть этот дом.
Наверное, Ирка предупредила тетю, для чего приведет к ней подругу, потому что та смотрела на Марину испуганно, как на пришелицу из космоса или из горсобеса.
– Вроде еще я в своем уме и капли в рот не беру, – торопливо рассказывала она. – Не должны бы мне черти мерещиться. Я бы вас, Мариночка, не стала тревожить, да Ирочка вот… Ты, мол, тетя, так с ума сойдешь. И ведь правда – жуть берет! Каждую ночь, только свет выключу, сначала вроде стонет кто-то, а потом плакать начинает – тихенько так, всхлипывает. Помолчит – потом опять. Как тут уснешь? Встану, свет зажгу – замолчит, и нету никого. А лягу – опять. Ваза потом еще упала… Я из сада цветов привезла, лето все-таки. А ночью – грохот, я вскочила, а ваза-то на полу…
– Может быть, вы просто на край ее поставили? – на всякий случай спросила Марина.
– Да нет, Мариночка, какое там! Я же аккуратная, не привыкла абы как делать. На стул встала, хорошо поставила, как следует. Не сама она упала, ваза эта!..
Сказав это, старушка вздрогнула и побледнела.
– Почему вы так уверены? – спросила Марина, вглядываясь в ее лицо.
– А цветы-то… Цветы-то как лежали – не приведи господь! – тетя Даша перекрестилась. – Поломанные все, вот как! Я батюшку позвала, водой святой побрызгал – не помогает. Той же ночью снова оно плачет, да так горько, как все равно я его обидела чем…
Старушка еще говорила что-то, объясняла, но Марина уже не слышала ее. Ей казалось, что она слышит внутри себя нарастающий гул – властный, заглушающий все внешние звуки. Она почувствовала, как немеют пальцы, руки, плечи, как страшное это онемение охватывает ее всю…
– Вы выйдите пока, на кухню пока… – прошептала она – уже почти не слыша своего голоса и торопясь сказать, пока не онемеют губы.
Она не видела, как торопливо выскользнули на кухню Ирка с тетей Дашей. Ей было так тяжело, словно земляная толща навалилась на нее – только не снаружи, а изнутри, из собственной ее глубины. И Марина чувствовала, что эта внутренняя тяжесть вот-вот разорвет ее…
И вдруг – это прекратилось! Распирающая тяжесть исчезла, словно лопнула мыльным пузырем, и наступила тишина – звенящая, осязаемая. И в ней, в этой лишенной внешних звуков тишине, Марина услышала совсем другие звуки: тайные шепоты и шорохи, похожие то на птичий щебет, то на чье-то дыхание. Сначала звуки были отрывистыми, но вскоре Марина почувствовала их ясный строй и тут же услышала:
– А мне – ни цветов, ни слова…
Это произнес женский голос – тихий, шелестящий и такой печальный, что сердце замирало от жалости. Глаза у Марины были закрыты, но она тут же открыла их, словно разбуженная этим печальным голосом.
И увидела говорившего. Прозрачный контур медленно, как облако в безветренную погоду, перемещался по комнате под низким потолком, и от этого контура исходило ощущение обиды, печали и горечи. Это очертание показалось Марине усталым, старческим и неприкаянным…
– Марусенька, что с тобой? – испуганная Ирка трясла ее за плечи. – Вот я дура, и правда дура! Тетя Даша, воды принесите скорее! Господи, если б я знала! Кольцо-то тогда так просто нашлось…
Маринины глаза снова были закрыты, на лбу выступила испарина, и лицо ее стало таким бледным, словно кровь не просто отхлынула от него, а ушла навсегда. Она сидела на полу, привалившись спиной к дивану, и со стороны казалась мертвой. Ничего удивительного, что Иришка перепугалась! Тетя Даша – та вовсе потеряла голову: металась из комнаты в кухню, готова была бежать на улицу за «Скорой», забыв, что дома есть телефон.
Наконец Маринины ресницы слегка вздрогнули, глаза открылись. Но ничуть не легче стало смотреть на ее белое лицо с огромными темными глазами. Глаза стали теперь совсем не такими, как обычно. Не всегдашнего Марининого цвета, а именно темными, как омуты, из-за расширенных зрачков.
Ирка испуганно ахнула, заглянув в них, и тут же замолчала. Марина оперлась рукой о край дивана, приподнялась с пола и села, закрыв лицо ладонями.
Когда она отняла руки от лица, глаза ее были прежними – узковатыми, переливчатыми – и лицо медленно начало розоветь.
– Ой, Марусенька, ну ты нас и напугала! – облегченно вздохнула Ирка. – Мы же и правда не знали, что так… Что это с тобой было?
– Да ничего, Ириш, – тихо ответила Марина. – Неважно, уже прошло. Душно здесь, а я сосредоточилась, вот и… Но вообще-то ничего здесь нет страшного. Тетя Даша, – обратилась она к насмерть перепуганной старушке, – в этой квартире кто жил до вас, вы знаете?
– Да бабуля одна жила, – ответила та. – Умерла, правда, но я ж спросила у родственников ее, когда менялась. Тихо умерла бабуля, среди своих, девяносто лет ей было. Плохо ли – такая смерть? Не то чтобы самоубийца какой или, например, человек одинокий, несчастный…
– Все равно, – покачала головой Марина. – Ей, кажется, родственники цветов не носят, да и вообще – забыли ее сразу, вот и все. Она, наверное, обидчивая была при жизни, вот после смерти и осталась ее обида, в комнате осталась – это бывает…
– Господи, что ж теперь делать? – всполошилась тетя Даша.
– Да ничего особенного, – пожала плечами Марина. – Сходите к ней на могилу, цветы отнесите – раз, другой. Она и успокоится, ей ведь немного надо.
Спускаясь на ватных, слабых ногах по лестнице, Марина уже не думала ни об Ирке, ни о тете Даше, ни о неведомой старушке. Она чувствовала только усталость, каменную усталость, и больше ничего.
Она не помнила, как добралась до дому, как открыла дверь дрожащими руками, не раздеваясь, упала на кровать и, не шелохнувшись, пролежала до самых сумерек.
«Зачем я согласилась? – думала Марина. – Ведь я знала, как это может быть, ведь я видела, как это бывает… Иркину тетку пожалела! Кто бы меня пожалел…»
Действительно, кольцо нашлось тогда легко: надо было только немного сосредоточиться, чтобы представить комнату их с Иркой общей приятельницы Надежды, свежую постель на широкой кровати и маленькую дырку в досках пола – след от выпавшего сучка у ножки кровати… Марине все это удалось почти в шутку, ей даже интересно было попробовать.
Но сегодня… Она чувствовала, что согласилась не из-за жалости к чужой тетке. Какое-то другое чувство – властное, не дающее покоя – владело ею, когда она заставила себя по-особому вглядеться в незнакомую комнату. Это чувство было сродни любопытству, но гораздо сильнее его. Марина понимала, что, повторись оно, она снова не смогла бы ему противиться…
– Я больше не буду этого делать! – в отчаянии произнесла она вслух, и в голосе ее прозвучали слезы. – Просто так, ни для чего… Как я могла?
И тут она поняла, что было самым ужасным в сегодняшнем дне: лежа на своей кровати в одиночестве, измотанная и опустошенная, она не могла думать о Жене! То есть она думала о нем, но это были просто мысли, так она могла бы думать о ком угодно, хоть о своем завотделением. Тех, особенных, мыслей, которые позволяли ей видеть Женю яснее, чем если бы она стояла рядом с ним, больше не было…
