скачать книгу бесплатно
– Чего? – спросил Левертов.
– Что тебя убивать придут. И меня тогда тоже убьют.
Он засмеялся, но тут же охнул. Ну да, у него же ребра сломаны. Не очень-то со сломанными посмеешься.
– Не бойся, – сказал он. – Мы себя убить не дадим.
– А что ты против них сделаешь? – хмыкнула Танька. – Пистолет-то у тебя отобрали.
– А ты откуда знаешь?
– Так сказали же. Эти, которые тебя побили. Сказали, у тебя пистолет был. Неужто б оставили?
– Удивительно!
– Что?
– Что ты это запомнила. Я в такой ситуации вряд ли обращал бы внимание на мелочи.
– Ничего себе мелочи! Есть пистолет или нет – это разница.
– У меня ружье еще есть, не бойся.
– Охотишься?
– Нет.
– Ну-у…
– Что – ну? – с интересом спросил он.
Танька прямо слышала в его голосе этот интерес. Она вообще различала уже все его настроения. А почему так? Непонятно.
– А то, что раз не охотишься, так ружье твое, может, и не стреляет уже, – объяснила она. – Закисло или еще что.
– Ох! – простонал он. – Не мучай ты меня! Больно мне над тобой смеяться!
– А что смешного? – обиженно пробормотала она.
– Внушаешь веру в человечество, – ответил он. – Сообразительностью, не говоря уже о других твоих качествах. Если хочешь, посиди со мной. Раз одна боишься.
«Уже не боюсь», – хотела ответить Танька.
Но поняла, что не боится как раз потому, что он рядом. А если уйдет из его комнаты, то и снова забоится, конечно.
– Может, – поколебавшись, спросила она, – мне к тебе лечь?
– Куда? – удивился он.
– Ну… В постель к тебе. Маленький, что ли, не понимаешь?
– Я-то не маленький. А вот ты маловата еще, чтобы такое предлагать.
Его голос теперь звучал сердито. Танька испугалась: сейчас прогонит! Совсем, из дому. А что она такого сказала?
– Так все делают, – оправдывающимся тоном проговорила она.
– Кто – все?
– Все мужики. Им только этого и надо.
– Кто тебе сказал?
– Все говорят.
– Заладила – все да все! Ты из зоопарка, что ли?
Теперь Танька сама рассердилась. Да она зоопарка и не видала никогда! А про то, что всем мужикам одного только и надо, мать не уставала ей повторять чуть не каждый день. И в десятом классе у них в школе в прошлом году две девчонки родили, а в этом уже четыре – еще и в девятом, и даже в восьмом. И материна жизнь, и Алкина, и многих других женщин и девчонок вокруг нее только подтверждала это. Хорошо ему рассуждать, когда у него мать – Евгения Вениаминовна! Она его небось ничему такому не учила.
– На стул сядь, – сказал он.
И она тут же перестала сердиться и села на стул, который стоял у его кровати. Левертов был по грудь укрыт одеялом. Ссадины на его лице были замазаны йодом, а одна, у виска, стянута несколькими черточками пластыря. Один глаз заплыл, другой поблескивал жаром, и волосы прилипли ко лбу. Температура, наверное.
– Ты откуда приехала? – спросил он, глядя на Таньку этим своим жарким глазом.
Весь день ей удавалось избегать ответа на этот вопрос. Просто не отвечала никому, и все. Но не отвечать ему у нее почему-то не получалось.
– Из Болхова, – нехотя проговорила она. – Орловской области.
– А фамилия твоя как?
– А тебе зачем? – огрызнулась было Танька.
– Для понимания ситуации. А вот тебе зачем ее скрывать, а? Из дому сбежала?
– Ну… да.
– Почему?
– Потому! – сердито буркнула она. И, поняв, что он уже все про нее знает, а чего еще не знает, то узнает все равно, горячо проговорила: – А что мне там делать?
– Что все в твоем возрасте делают, – забывшись, он пожал плечами и тут же поморщился от боли. – В школе учиться.
– Да плевать мне на всех! Учиться… Чтобы – что? Знаю я… Только для этого учиться-то не надо.
Он помолчал – согласился с ней, может. Потом спросил:
– Ну а в Москве ты что собиралась делать?
Танька поколебалась – говорить, нет? Но что уж теперь…
– В кино сниматься! – выпалила она. И, заметив, что он снова расхохотался бы, если бы не ребра, обиженно спросила: – А что такого?
– Ох, Таня! – поморщился он. – И в каком же кино?
А зря он дурой ее считает, между прочим!
– В каждом фильме дети снимаются, – ответила она. – И не один, не два. Много! Я не гордая, мне даже без слов какую-нибудь роль можно… для начала.
– Для начала? – усмехнулся он.
– Ну а что? Потом бы приладилась, могла б и со словами сыграть. Думаешь, не получится?
– Думаю, получится. А жить где будешь?
– А где все живут? У нас из Болхова многие в Москву подались. И я пристроилась бы… куда-нибудь.
– Ты мне зубы не заговаривай, – поморщился он. – Куда-нибудь!.. У тебя наверняка план имеется. Давай излагай.
Если она чувствовала его настроение, то он, похоже, просто видел ее насквозь. И правда, зубы не заговоришь такому.
– Я на «Мосфильм» пойду, – призналась Танька. – Попрошусь, чтоб на съемки взяли. Если возьмут, то общежитие дадут. Пускай даже не платят пока ничего, только чтоб в столовую ходить разрешили. По талонам. Я про «Мосфильм» передачу видела, – пояснила она. – Это ж целый город! Даже побольше, чем Болхов, может. Точно, там и столовая по талонам, и общежитие есть!
– Таня, – вздохнул он, – я думал, ты разумная. А ты вдруг такую феерическую ерунду несешь. Какая столовая по талонам, какое общежитие? Во-первых, даже если оно и есть, то с чего ты взяла, что тебе должны его дать? Ты что, режиссер, актриса, студентка хотя бы? Во-вторых, на «Мосфильм» с улицы не войдешь. Там пропускная система. В-третьих, как только ты станешь про свои планы рассказывать милиционеру, который пропуска проверяет, он тут же сдаст тебя в отделение. И правильно сделает.
Он говорил все это таким жестким тоном, что после каждого его слова Танька чувствовала, как сердце ее ухает в пустоту.
Так все и есть, как он говорит. Он ведь лучше знает. И что же ей теперь делать?
– Я не хочу! Не вернусь я туда!
Она совсем не хотела это говорить, но вырвалось само собой. Растерялась потому что.
– Тебя никто никуда и не возвращает.
Он произнес это так, что Танька мгновенно успокоилась.
– А… что ж я тогда делать буду? – шмыгнула носом она. – И… где?
– Жить будешь здесь. На «Мосфильм» я тебя свожу. Как только встану. А теперь скажи мне, пожалуйста, внятно и честно: ты от родителей сбежала? Или из детдома?
«С какой стати я тебе должна честно говорить?» – подумала было Танька.
Но как-то вяло подумала, без настоящего пыла. Потому что на самом-то деле понимала уже: придется сказать ему все, о чем он только не спросит. Непонятно, почему так, но вот так.
– Не из детдома, – снова шмыгнув носом, сказала она. – От матери. – И поспешно добавила: – Я ей не нужна!
– Ты уверена?
– А ты б не был уверен, если б тебе каждый день орали: Гиря ты пудовая у меня на шее, и зачем я, дура, тебя рожала». – Танька зло передразнила материны визгливые нотки. – И лупили бы, чуть что. Я ей не даю жизнь устроить, потому что мужикам довесок к бабе не нужен. А если нужен, то… – Танька вспомнила, как один из материных мужей подкрался однажды ночью к ее топчану и залез рукой под одеяло. Это было так противно, что она даже сейчас головой завертела, стараясь вытряхнуть оттуда воспоминание. Хорошо, что муж тот вскоре побил мать и бросил. – К тому же радиация у нас, – добавила она.
– Разве? – удивился Левертов.
– Ага. Облака же, которые из Чернобыля, у нас там посадили. Чтоб в Москву вашу не дошли. И вообще, в Болхове тоска смертная, а не жизнь, – поспешно закончила она. И важным тоном добавила: – Никаких перспектив.
– Ладно, перспективная. – Танька увидела, а больше услышала, как он улыбнулся. – Иди-ка ты все-таки к себе и выспись. Утром все страхи пройдут. Сейчас мама придет укол мне делать, – добавил он, прислушавшись. – Подумает, что ты меня разбудила, и будет недовольна.
Танька поспешно вскочила. Евгении Вениаминовны она боялась. Кажется, Левертов это понял.
– Она не злая, – сказал он.
– Может, и не злая, – вздохнула Танька. – Только строгая больно.
– Ничего. Зато она делает жизнь устойчивой. Это, знаешь ли, мало кто умеет.
Что он сказал, Танька не поняла, хотя все слова по отдельности вроде были понятные. Она пошла к двери. Хотелось, чтобы он сказал ей что-нибудь ободряющее. Даже ласковое, может. Но вместо ласкового он сказал:
– Ты себя сильно-то не оплакивай. Страдание само по себе не имеет значения. В нем ничуть не больше драмы, чем в счастье.
Танька, остановившись было у двери и обернувшись к нему, на эти слова только вздохнула. Что за человек такой? Ничего у него не понять.
– А мы где вообще? – спросила она.
– Что значит где?
– Ну, в Москве или нет? Тихо тут, – пояснила она.
– В Москве, – ответил он. – На Соколе.
– На каком соколе?
Ей представилась картинка из затрепанной книжки сказок. Когда закончился детский сад, каждому в их группе такую книжку подарили, и она долго была у Таньки единственной. В книжке была картинка: царевич летит над лесами, над лугами на огромной птице. На соколе, может.
Левертов не похож на того царевича. Или похож?
– Есть такой в Москве, – сказал он. – Поселок Сокол.
Глава 7
Таня приехала на Ваганьковское к половине второго. Гроб уже опустили в могилу.
Она в остолбенении смотрела, как летят вниз комья мерзлой земли, и не знала, что ей делать. Кричать, чтобы прекратили, чтобы открыли гроб? Спрыгнуть в яму и заколотить кулаками по крышке? Это было бессмысленно.
И все было теперь бессмысленно. Не на кладбище, а вообще. Только сейчас она это поняла.
Она подошла к краю могилы, держа обеими руками охапку разноцветных роз. Когда ей нужны бывали цветы, она всегда заказывала эти розы, французские. В каталоге их было сортов сто, и все они пахли; в цветочных магазинах Таня таких не видела.
Вчера она час или больше выбирала одну за другой – белую, алую, лиловую, цвета сакуры, античной карамели и кофе латте, так и называлась эта роза, «латте»… Она машинально листала на айпаде каталог, отмечая цветок за цветком. Сама не поняла, как остановилась.
