скачать книгу бесплатно
Как нация, мы можем гордиться своей мягкосердечностью, но нам не следует допускать размягчения мозгов.
Мы должны относиться крайне подозрительно к тем, кто под марши духовых оркестров проповедует умиротворение «изма».
Затем прозвучал призыв президента к строительству мира, основанного на «четырех свободах». Рузвельт резко обозначил свою концепцию, провозгласив Билль об экономических правах: равенство возможностей для молодежи и всех остальных; работа для тех, кто способен трудиться; безопасность тем, кто в ней нуждается; отмена особых привилегий для немногих; гражданские свободы для всех; использование плодов научного прогресса для повышения уровня жизни широких масс.
– В ближайшем будущем, которое мы стремимся сделать более безопасным, возможен, по нашему мнению, мир, основанный на четырех основных свободах:
Первая – свобода слова и выражения мнений повсюду в мире.
Вторая – свобода каждого человека верить в Бога по-своему повсюду в мире.
Третья – свобода от бедности, что в переводе на понятный миру язык означает экономический принцип, обеспечивающий населению каждой страны приемлемый образ жизни, повсюду в мире.
Четвертая – свобода от страха, что в переводе на понятный миру язык означает всемирное сокращение вооружений до такого уровня и таким способом, когда ни одна страна не в состоянии совершить акт агрессии против соседа где-либо в мире.
Это отнюдь не перспектива отдаленного будущего. Это основа устройства мира, достижимая в наше время и при жизни нашего поколения…
Пролог речи прозвучал столь захватывающе и через столь короткий срок после впечатляющей беседы у камелька на тему «арсенал демократии», что основной повод для выступления – начало срока президентства – остался как бы в тени. С учетом того, что слушатели получили достаточно предостережений и предложений, президент посвятил свое инаугурационное обращение красноречивому, но довольно отвлеченному подтверждению своей веры в демократию. Он всегда любил проповедовать. В этом ему помогал его друг Арчибалд Маклейш. Но президент и сам настаивал на приподнятой тональности речи.
– Для народа недостаточно есть и одеваться, – произносил он своим четким, прекрасно поставленным голосом, – поскольку для него имеет значение еще состояние духа. И в этой троице главное – дух.
Чтобы увековечить демократию, говорил он, «мы укрепляем дух и веру Америки».
Слова обращения глухо доносились до дрожащей от холода толпы на площади перед Капитолием, и президенту показалось позднее, что ему удалось воодушевить аудиторию. Но в целом обращение ознаменовало триумф. Во время проезда по Пенсильвания-авеню, украшенной флагами, президент торжественно помахивал цилиндром, приветствуя толпы. Группы сторонников партии, толпившихся у Белого дома, чтобы выражать поддержку и признание президенту, создавали праздничную атмосферу. Состоялась торжественная церемония инаугурационного парада – военнослужащие трех родов войск продемонстрировали великолепную выучку в прохождении парадным строем. Молодые люди в форме Гражданского корпуса охраны природы, этого осколка «нового курса», изо всех сил пытались соблюсти порядок в своих рядах. Затем был устроен блестящий инаугурационный бал. Не обошлось, правда, без комичных эпизодов. Перед поездкой на инаугурацию Фала прыгнула прямо на президентское кресло в лимузине, но ее оттуда выдворили. Ветром сорвало помятый цилиндр с головы уходящего в отставку вице-президента Джона Н. Гарнера – обнажилась копна седых волос. Клерк Верховного суда, державший потрепанную, тяжелую Библию Рузвельтов, когда президент произносил присягу, уронил ее, затем подобрал и снова уронил.
Все перипетии этого дня отражались на лице Рузвельта. Он был серьезен на богослужении в церкви Святого Иоанна; широко улыбался, кивая и помахивая цилиндром перед толпами; сжимал челюсти, подтверждая свою верность демократии; оживлялся, наблюдая с трибуны прохождение артиллерии, бронемашин и танков. Лица тоже приобретали соответствующее выражение в зависимости от того, выстраивались ли люди вдоль Пенсильвания-авеню, карабкались на деревья и становились на ящики, чтобы улучшить обзор, или кричали: «Браво, Рузвельт!» – когда президентский лимузин проезжал мимо.
ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ КОАЛИЦИЯ
В начале третьего срока президентства Франклин Рузвельт, казалось, достиг пика политической популярности. В 1940 году он положил на лопатки всех своих соперников в демократической партии и конкурентов в республиканской. Сумел преодолеть застарелое и потенциально опасное табу на третий срок президентства. Добился в конгрессе поддержки практически всех своих основных законопроектов в области внешней политики, которые вносил с начала войны в Европе. Рейтинги его популярности в опросах общественного мнения – задавался вопрос: «Если бы вы голосовали сегодня, то отдали бы свой голос за Рузвельта?» – поднимались до 65 процентов после 50 процентов в 1938–1939 годах и 60 процентов в 1940 году (за исключением периода предвыборной кампании, когда его рейтинг понизился).
Если президентская власть выражается как в действиях, так и в прямом контроле над правительственным аппаратом, то следует отметить, что политическое влияние Рузвельта в начале 1941 года гораздо сильнее, чем в разгар эйфории 1933 года. Один сенатор-республиканец определил президента в своем дневнике как «аса мировой политики».
В это время он достиг пика личной дееспособности. Его вытянутое, упругое лицо стало более морщинистым и дряблым, чем восемь лет назад, волосы поредели, но в день инаугурации он казался таким любознательным и активным, каким друзья редко его видели. Перед началом третьего срока президентства доктор Росс Макинтайр, осматривавший президента дважды в неделю, отмечал, что его здоровье в прекрасном состоянии. Вес близок к норме (чуть больше 85 кг); он все еще умудрялся несколько раз в неделю плавать в бассейне Белого дома; восстановил былую энергию и способность распределять бремя обязанностей во времени.
– В предстоящие четыре года нам нечего опасаться, – говорил адмирал Макинтайр.
Кроме того, президент возглавлял теперь новую коалицию сил, служившую политической опорой его национального и международного руководства. Коалицию образовали три из четырех партий, определявших политическую жизнь Америки с конца 30-х годов XX века.
Самая влиятельная из них – демократическая партия; Рузвельт перестраивал ее во время получения власти в 1932 году и президентского правления в 1936 году. Она опиралась на поддержку бурлящей смеси: промышленные рабочие; люди, живущие на пособия; фермеры с запада; городские политики; представители старой демократии пограничных штатов; граждане со средними и даже высокими доходами, настроенные против республиканцев. Партия Рузвельта тесно сотрудничала с другой, которая выражала интересы глубинки юга и контролировала в конгрессе политические структуры южных штатов, традиционно голосовавших за демократов. Причем малая численность была несоразмерна политическому влиянию этой партии: она имела руководителей комитетов в обеих палатах конгресса и контролировала, таким образом, аппарат и конгресс в целом. Две демократические партии (со штаб-квартирами на северо-востоке и юго-востоке; одна либеральная, другая умеренно консервативная; одна влияла через исполнительную власть, другая – через законодательную) соперничали на внутриполитической арене, но, как правило, достигали согласия по вопросам снижения тарифов, поддержки Англии и антиизоляционистской внешней политики в целом. В 1938 году Рузвельт месяц за месяцем конфликтовал с сенатором от штата Вирджиния Картером Глассом и другими консерваторами южных штатов, причем доходило до того, что он пытался лишить южных обструкционистов кресел в конгрессе. В основном его попытки завершились провалом. Но с окончанием десятилетия демократы Рузвельта объединились с южными собратьями против изоляционистов.
В начале 1941 года Рузвельт не упускал случая подмаслить старого Картера Гласса, с которым конфликтовал на исходе 30-х годов за контроль над электоратом Вирджинии. Он писал сенатору, что нацисты представляли Гласса, его, Рузвельта, и ректора Колумбийского университета Николаса Мюррея Батлера в качестве еврейских франкмасонов.
– Я могу понять это, когда речь идет о схожести вашего и моего носа, но не представляю, каким образом попал в нашу компанию этот чудак Николас Батлер.
Среди республиканцев не было единства, как и среди демократов. После восьми лет пребывания в стороне от власти партия частично оказалась в руках набобов конгресса, как сенаторы Чарлз Макнари от штата Орегон, Роберт А. Тафт от Огайо; растущего молодого консерватора Артура X. Ванденберга от Мичигана; других сенаторов, главным образом от штатов Среднего Запада, и конгрессменов, как Джозеф У. Мартин от Массачусетса и Джон Табер от Нью-Йорка в палате представителей. Невосприимчивое к новаторству, скупое в расходовании бюджетных средств, склонное к изоляционизму во внешней политике, республиканское руководство в конгрессе объединялось со своими идеологическими противниками в демократической партии южных штатов для противодействия в период второго срока президентства Рузвельта его «новому курсу». Для президента символом южных демократов, на самом деле правого крыла партии, был конгрессмен Гамилтон Фиш, приятель по Гарварду, по политической деятельности в областях по среднему течению Гудзона, бывшая футбольная звезда. Рузвельт запретил ему появляться в Белом доме, поскольку конгрессмен, как поведал президент друзьям позднее, несколько лет назад подвергал клеветническим нападкам мать хозяина Белого дома.
Конгрессменам-республиканцам противостояли представители президентской республиканской партии, которая выступала за более либеральную и экономическую, и социальную политику, была более ориентирована на развитие внешних связей, имела электоральную базу в городах северо-востока и испытывала ностальгию по своему великому прошлому. Эта партия, руководимая в прошлом плеядой ньюйоркцев, включая Теодора Рузвельта, Элиху Рут, Чарлза Эванса Хьюза, в 30-х годах осталась без руководства и впала в дезорганизацию. Затем, в 1940 году, неожиданно нашла недюжинного лидера в лице Уэнделла Уилки от штатов Индиана и Нью-Йорк. Четыре месяца республиканцы Тафта – Мартина делали вид, что у них нет разногласий с президентской партией, в отчаянной попытке свалить «кандидата в президенты на третий срок». После поражения Уилки предвыборная коалиция стала распадаться.
Плачевное положение президентской партии республиканцев было вызвано отчасти стараниями Рузвельта, который предпочитал не конфликтовать с ней, но внедрить в нее своих сторонников. Трудно сказать, в какой именно момент он решил завоевать поддержку части руководства будущей президентской партии. Возможно, он рассчитывал на немедленные выгоды от этого предприятия и только позднее разглядел его стратегические преимущества, поскольку всегда с легкостью менял свои роли партийного лидера и главы государства, опиравшегося на две партии. Когда в сентябре 1939 года в Европе разразилась война, он добивался политического прорыва тем, что предложил войти в администрацию уже состоявшим в ней в 1936 году Алфу Лэндону и Фрэнку Ноксу. Лэндон отклонил предложение из опасений, что станет инструментом борьбы Рузвельта за третий срок президентства. Рузвельт не возобновлял попыток решить этот вопрос до весны 1940 года, когда Феликс Франкфуртер и другие предложили ввести в состав администрации Стимсона. Убедившись, что Стимсон в свои 72 года еще весьма дееспособен, президент позвонил ему в июне 1940 года, сразу после того, как тот в выступлении по радио высказался за денонсацию Закона о нейтралитете, всеобщую воинскую повинность и усиление помощи Англии и Франции, даже если для этого потребуется конвоировать транспортные суда боевыми кораблями.
В Стимсоне Рузвельт нашел активного, широко мыслящего, многоопытного военного министра. Не менее важно и то, что Стимсон стал символом, мобилизующим поддержку администрации Рузвельта со стороны массы республиканцев, которые со времени Гувера и даже Тедди Рузвельта ощущали оторванность от государственной деятельности – из-за блокирующих действий администраций Хардинга и Кулиджа, конгрессменов-республиканцев, Рузвельта и демократической партии. Эти республиканцы – выходцы из больших городов, в частности, северо-востока страны. Учились в старых частных подготовительных школах и университетах этого региона и имели несколько странный выговор и внешний вид английского типа. Они заполнили адвокатские и брокерские конторы, банки, работали сообща в клубах, фондах, попечительских советах. Читали «Нью-Йорк таймс», «Геральд трибюн» или их подобия в Бостоне, Филадельфии и десятках других городов. Опытные в управлении или консультировании больших предприятий, усвоившие космополитизм в ходе поездок и контактов в стране и за рубежом, привыкшие иметь дело с чиновниками администрации, эти республиканцы, даже осуждая бюрократию, вместе со своими единомышленниками из демократической партии были настроены против Гитлера, симпатизировали англичанам и выступали за укрепление обороноспособности страны.
Фрэнк Нокс представлял собой в некоторой степени особый сектор республиканизма. Кавалерийский офицер, он поддержал Тедди Рузвельта во время великой схизмы 1912 года, в то время как Стимсон, член администрации Уильяма Говарда Тафта, остался на стороне своего шефа. Нокс подвизался в качестве газетчика и политика в штатах Нью-Хэмпшир и Мичиган, прежде чем стать в 1931 году издателем чикагской газеты «Дейли ньюс». В Чикаго, где преобладало влияние газеты «Трибюн» полковника Роберта Р. Маккормика, он рупор умеренного интернационалистского республиканизма, особенно в предвоенные годы.
Две президентские партии обеспечивали Рузвельта государственными чиновниками и политической поддержкой. Стимсон и Нокс наряду со старой командой, сплотившейся вокруг «нового курса», Гопкинсом, верховным судьей Франкфуртером и другими, выступали как сержанты-вербовщики на государственную службу в Вашингтоне в сонме адвокатов и бизнесменов. Среди новобранцев – Роберт Паттерсон, выпускник «Юнион-колледжа» 1912 года и юридического факультета Гарвардского университета, до переезда в Вашингтон служил в Первую мировую войну пехотным офицером, а также федеральным судьей; Джеймс В. Форрестол, выпускник Принстонского университета, служил в ВМС в Первую мировую войну и позднее сделал карьеру председателя правления компании Диллона Рида; Джон Дж. Макклой, выпускник Амхерста, юридического факультета Гарвардского университета, работал в престижных юридических фирмах Нью-Йорка и стал весной 1941 года помощником министра обороны; Роберт Ловетт, выпускник Йельского университета, окончил аспирантуру Гарвардского университета, долгое время был банкиром. Недостатки этих людей – продолжение их достоинств. Иногда их подводила ограниченность мышления и узость кругозора, но лишь немногие подвергали сомнению их искреннее стремление служить общественным идеалам, а также реальный вклад в укрепление обороноспособности страны в рамках курса, проводившегося Рузвельтом.
Если Стимсон и другие обеспечивали коалицию Рузвельта мандатом на участие в ней республиканцев, то Корделл Халл и новый министр торговли Джесси Джоунс представляли старую и новую политическую элиту юга. После восьми лет государственной службы Халл оставался идеалистом вильсоновского пошиба и моралистом. В то же время он отстаивал идею мировой торговли как средства долговременного разрешения глобального военного конфликта и выступал посредником между Белым домом и старыми конгрессменами от южных штатов на Капитолийском холме. Джоунс был выкроен из другой ткани. Долговязый, седовласый техасец, долго конфликтовавший с Уолл-стрит, он создал на чуждой ему почве «нового курса» свой бюрократический аппарат, точно так же, как построил однажды свою финансовую империю в Техасе. Частью капиталист, частью популист, но всегда техасец из Хьюстона, «император Джоунс» пользовался широким влиянием, поскольку возглавлял министерство торговли и Федеральное кредитное агентство и поддерживал связи с конгрессменами-южанами.
Остальные члены администрации, казалось, представляли все главные составные части демократической партии эпохи «нового курса». Моргентау представлял интересы финансовых и филантропических кругов востока. Фрэнсис Перкинс отстаивала интересы профсоюзов, а также группировок, борющихся за прогресс в гуманитарной сфере и области социального обеспечения. Гаролд Икес представлял пережитки старой партии Теодора Рузвельта (партии Сохатого) – правительственных чиновников, консерваторов. Министр юстиции генерал Джексон – городских фанатиков либеральной демократической партии. Клод Уикард – фермеров, получавших субсидии по программам «нового курса». Министр почт Фрэнк Уолкер, занявший место Джима Фарли после отставки последнего в связи с сопротивлением «третьему сроку президентства», олицетворял в администрации партийную фракцию городских эмигрантов – католиков. Вице-президент Генри Уоллис, причудливое сочетание агрария, борца за прогресс, государственного деятеля, агронома и философа-мистика, представлял прогрессивное крыло сельскохозяйственной науки Среднего Запада, но в нем всего было понемногу: и либерализма во внутренней политике, как у Икеса или госпожи Перкинс, и антиизоляционизма, как у Халла и Стимсона. На самом деле все члены администрации представляли собой нечто гораздо большее, чем брокеров групповых интересов. Большинство из них стали теперь опытными государственными деятелями, закалившимися в бюрократических междоусобицах. Со своим опытом, напористостью, политическим профессионализмом, широким кругозором и разнообразием талантов они составили к 1941 году одну из самых способных администраций в американской истории, – впрочем, Рузвельт имел с ними дело гораздо чаще как с индивидами, чем как с коллективным органом власти.
Трехпартийная коалиция президента включала также контроль над ключевыми структурами Капитолийского холма. Сторонники президента – спикер Сэм Рэйберн из Техаса и лидер большинства Джон У. Маккормик из Массачусетса – в палате представителей, а также лидер сенатского большинства Албен У. Баркли из Кентукки и Джеймс Ф. Бирнс из Южной Каролины – партийные энтузиасты и подлинные лидеры в обеих палатах конгресса. Южане председательствовали в большинстве важных комитетов обеих палат. Блок глубинки юга, хотя и разделившийся в силу обстоятельств, составлял наиболее солидарный из блоков голосования на Капитолийском холме, особенно по вопросам внешней политики. Этот блок, союзный консервативным республиканцам, главным образом аграрных районов, выступал против «нового курса», но, после того как ось национальных приоритетов сместилась с внутренней на внешнюю политику, блок южан превратился в законодательную опору Белого дома. Сенатор Уолтер Джордж из Джорджии олицетворял эту перемену в поведении блока. Ранее один из главных объектов затеянной Рузвельтом чистки консервативных южан, он, правда, сумел сохранить свое кресло. Теперь, на влиятельном посту председателя Комитета по внешней политике, Джордж поддерживал интервенционистскую политику Рузвельта на международной арене. Вместе с тем южанам, конечно, не принадлежало руководство всеми комитетами. Демократы городов, постепенно наращивая влияние, после того как двадцать лет назад их сторонники добились крупных успехов в овладении муниципалитетами, устремились теперь в высшие органы власти. Роберт Ф. Вагнер от Нью-Йорка председательствовал в сенатском Комитете по банкам и валюте; Дэвид И. Уолш от Массачусетса, отнюдь не доброжелатель президента, – над Комитетом по морским делам. В палате представителей Сол Блум от верхнего Манхэттена возглавлял Комитет по внешней политике; Мэри Н. Нортон от Нью-Джерси – Комитет по труду; Адольф Джон Сабат от Чикаго – Комитет по регламенту, где преобладали южане.
Как ни внушительна трехпартийная коалиция Франклина Рузвельта, в конечном счете ее влияние зависело от голосов избирателей. И как только страна подошла к великим свершениям 1941 года, президент начал зондировать настроения людей: путем бесед с посетителями Белого дома; через опросы общественного мнения; переписку; общение с приятелями-политиками и прессой, а также используя свое феноменальное политическое чутье.
Общественное мнение решительно повернулось – стало поддерживать идею увеличить помощь Англии. В первые недели 1941 года опрос за опросом свидетельствовали, что американцы в соотношении два к одному поддерживали не только законопроект по ленд-лизу, но и спорные предложения: предоставить британским военным кораблям право захода в американские порты для ремонта, заправки горючим и переоснащения; сдавать в аренду боевые самолеты и другие виды военной техники и вооружения Соединенных Штатов, если президент сочтет это полезным для безопасности страны. Явное большинство населения выступало за оказание помощи Англии, даже если при этом есть риск вовлечения в войну. Опросы показывали, что изоляционистские настроения преобладают в глубинке, в штатах, расположенных на территории Среднего Запада и Великих Равнин. В целом молодежь была в большей степени изоляционистской, чем старшее поколение; граждане с низкими доходами – более, чем с высокими, как и менее информированные по сравнению с лучше информированными. Эти показатели свидетельствовали о наличии слабых мест в фундаменте трехпартийной коалиции Рузвельта.
Стимулированием в обществе антиизоляционистских настроений занималась группа активистов под длинным названием Комитет защиты Америки посредством помощи союзникам, созданный вслед за вторжением нацистов в Норвегию. Возглавлял его Уильям Аллен Уайт, старый, проницательный издатель из Канзаса. Президент, бывало, упрекал Аллена в том, что он не сотрудничал с администрацией три с половиной года из четырех, но Уайт старался сохранить свое реноме республиканца, даже мобилизуя общественную поддержку внешней политике Рузвельта. Комитет имел столько местных отделений, что казался многим друзьям и союзникам штабом огромной армии. На самом деле численность комитета сравнительно невелика, а Уайт, поддерживавший с Белым домом постоянную связь, высказывался о том, что касалось вовлечения страны в войну, так же осторожно, как и сам президент. Он считал, что его комитет не должен «опережать инициативы Белого дома и армейского командования». Комитет раздирали противоречия между сторонниками оказания помощи за рубежом, не влекущей риска вовлечения в войну, и абсолютными интервенционистами, особенно многочисленными в больших городах на востоке страны. Уайт оставил свой пост председателя комитета в начале января 1941 года, вскоре после того, как ярый интервенционист мэр Нью-Йорка обвинил его в «копировании тактики Лаваля». Точно так же внушительны на вид, но расколоты внутри изоляционистские группировки, представляющие широкий спектр организаций – от Комитета борьбы за свободу до наиболее многочисленного и влиятельного комитета «Америка прежде всего», а также комитета «Один миллион» во главе с Джералдом Л.-К. Смитом и сонма небольших, еще более экстремистских групп.
Набор мнений изоляционистов относительно внешней политики причудлив и разнообразен. Этнические изоляционисты – американцы немецкого и итальянского происхождения – противились разжиганию враждебных настроений против родины предков (американцы немецкого происхождения, кроме того, помнили истерию вражды против Хуна во время Первой мировой войны). Американцы ирландского происхождения, концентрировавшиеся в больших городах, не могли простить англичанам эксцессы в Улд-Соде. Идейные изоляционисты считали, что США втянуты в Первую мировую войну, обескровлены и затем отвергнуты, как дядя Шейлок. Усматривали дьявольские козни и кабалистический заговор в каждом шаге, направленном на вовлечение в войну. Левые изоляционисты считали войну конфликтом между империалистами. Правые опасались увеличения государственных расходов, налогов, разбухания государственного аппарата, ограничения индивидуальных свобод и даже диктатуры Рузвельта. Среди изоляционистов были интеллектуалы, которые имели мало общего между собой, за исключением страха перед милитаризмом, толкования истории дипломатии как цепи соблазнов невинных американцев и видения войны как угрозы гражданским свободам и социальному обеспечению, а также праздной игры ума.
Интервенционисты делились примерно таким же образом. Монолитного единства не наблюдалось ни в одной из групп. Расхождения во взглядах на внешнюю политику между группами бизнесменов, профсоюзных деятелей и либералов столь же резки, сколь и различия между самими группами. Под влиянием событий за рубежом эти расхождения мало-помалу сглаживались.
Под комплексом медленно менявшихся настроений скрывалось для вашингтонских политиков кое-что более устойчивое, бессознательное и тревожное. Это «нечто» не связано с какой-либо программой, группой или мнением – это убеждение, выражавшееся в простом вопле: «Никаких войн за рубежом!» Складывалось оно из опасения вовлечь страну в международные дела, цинизма в отношении других стран, пессимизма, когда речь заходила о сотрудничестве демократий. Подобный настрой подогревался разочарованием, страхом, крушением иллюзий, смешанным с чувством превосходства и неполноценности в сравнении с другими народами. Он принимал форму безотчетной, сильной и необратимой неприязни к участию в войнах за рубежом. Обороняться – да, помогать союзникам – возможно, но участвовать самим в войнах за рубежом – никогда.
Рузвельт не только знал об этом настрое – он помогал ему возникнуть. От речи к речи он поклонялся богу невмешательства. Его возражения против интервенционизма достигли пика во время предвыборной кампании 1940 года. Военную акцию, говорил он, больше нельзя считать альтернативным средством внешней политики, даже используемым разумно и осторожно. Это исключается напрочь, если не возникнет необходимости прямого вторжения. Но теперь эта установка противоречила другим настроениям, пока еще не распространившимся широко, непрочным, но растущим в связи с успехами нацистов, – настроениям, рождавшимся из возмущения захватнической политикой и жестокостью фашистов, неприязни к нацистскому расизму, симпатий к странам и народам, подвергшимся нацистской агрессии и оккупации, беспокойства за судьбу евреев, восхищения сопротивлением англичан.
Подобно огромному резонатору, конгресс подхватывал, преумножал и искажал этот клубок идеологий, отношений и настроений. Поскольку в сенате были обильно представлены и интервенционисты юга, и изоляционисты континентальной части страны, дебаты там приобретали крайние формы. Это самый легкий способ избежать трудных политических решений. Конгрессмены-изоляционисты рассчитывали на эмоциональную поддержку, расписывая ужасы, которые принесет американским парням война. Сенаторы-интервенционисты, высоко паря над трудными выборами и дилеммами, опирались на сочувствие героической борьбе союзников, страх перед державами «Оси».
Однако президенту не приходилось уклоняться от трудного выбора. Время убедительных речей прошло, настало время реальных политических действий и программ, а также политиков, способных работать сообща. Президент крайне нуждался в укреплении своего союза с умеренными республиканцами – интервенционистами. Уэнделл Уилки, потративший немного времени, чтобы прийти в себя после поражения на выборах, решил посетить осажденную Англию. Когда в середине января он прибыл в Вашингтон за заграничным паспортом, Халл привел его к президенту. Состоялась забавная встреча двух экс-кандидатов на президентское кресло. Президент вручил Уилки письмо, адресованное «дорогому Черчиллю»:
«Уэнделл Уилки доставит вам это письмо. Он не смешивает дела с политиканством. Думаю, эти стихи адресованы народам наших стран:
Плыви, корабль государства!
Плыви, великий и сильный союз!
Человечество, со всеми своими страхами,
Со своими надеждами на будущее,
Затаив дыхание полагается на твою судьбу!»
ЛЕНД-ЛИЗ: ОСТРЫЕ ДЕБАТЫ
Теперь президент сталкивался с чрезвычайно трудной проблемой: как добиться поддержки конгрессом и народом решения, позволяющего оказать существенную помощь зарубежным демократиям, но непонятного большинству избирателей, обременительного для налогоплательщиков и, очевидно, не устраивающего всех подряд. Осуществление этого решения так тесно привяжет военные и дипломатические дела страны к Англии и другим зарубежным государствам, что, несомненно, встревожит изоляционистов. Кроме того, возбудит в обществе настроения, выражающиеся в лозунге: «Никаких внешних войн!» Подход президента к решению этой проблемы прост: законопроект о ленд-лизе представить не как шаг к войне, а как отступление от нее. Рузвельт не собирался дразнить идола – американское общественное мнение.
Противники президента не дремали. «Никогда прежде, – возмущался по радио сенатор Бертон К. Уилер от штата Монтана, – наша страна не прибегала к двойным стандартам во внешней политике. Никогда прежде в Соединенных Штатах ни один политик не наделялся властью для ослабления обороноспособности страны». Разгорячившись, Уилер продолжал: «Программа ленд-лиза – это Антанта во внешней политике „нового курса“. Она зароет каждого четвертого американского парня».
Рузвельт, который обычно отмалчивался и не отвечал на нападки, счел необходимым дать отпор сенатору. В беседе с корреспондентом он расценил заявление Уилера как самое лживое, трусливое и антипатриотичное из всех, какие ему приходилось слышать: «Процитируйте мое мнение об этом заявлении. Вот уж действительно наибольшая гнусность, высказанная публично при жизни моего поколения».
К тому времени как собрался конгресс и политики приготовились к обстоятельным дебатам, президент выработал формат и основное содержание законопроекта. Он проконсультировался со многими советниками и экспертами, включая судью Верховного суда Феликса Франкфуртера; предпринял тщетную попытку обойти сенатский Комитет по внешним связям; посоветовался с лидерами большинства в палате представителей и сенате, а также с республиканцами – противниками изоляционизма. Побеседовал с Моргентау, с которым сотрудничал во время подготовки законопроекта для представления в Комитет палаты представителей по иностранным делам и даже написал часть вступительной речи для Халла на представлении законопроекта. Сам законопроект, получивший счастливый входящий номер ПП (палата представителей) № 1776, наделял президента широкими полномочиями: санкционировать производство и поставки «любого оборудования оборонного назначения для правительства страны, сотрудничество с которым президент считает важным для защиты Соединенных Штатов»; продавать, переводить трансфертом, производить обмен, давать взаймы или в аренду любое такое оборудование любому такому правительству; производить ремонтные работы или переоснащение любого такого оборудования для любого такого правительства. Президент наделялся также всеми полномочиями формулировать условия соглашений с такими правительствами, если возникнет необходимость.
«Это законопроект разрушения Американской Республики, – мрачно провозглашала „Чикаго трибюн“. – Это инструкция по установлению неограниченной диктатуры, наделенной властью распоряжаться имуществом и жизнями американцев, постоянно вести войны и вступать в альянсы». Интервенционистские газеты ответили на этот выпад полковника Маккормика. Вскоре начались бурные дебаты по законопроекту в прессе. Телеграммы в Белый дом свидетельствовали о мощной поддержке законопроекта, особенно среди населения среднеатлантических штатов, но Рузвельт понимал, что судить о настроениях общественности лишь по телеграммам не следует.
– Меньше определенности, – наставлял он Моргентау, собиравшегося выступить с представлением законопроекта.
Тот следовал этим наставлениям. Так же поступали Халл, Стимсон и Нокс во время пояснений к законопроекту в Комитете палаты представителей по иностранным делам. В тон заголовкам нью-йоркской «Таймс», напечатанным в четыре колонки, представители администрации предостерегали от возможного вторжения нацистов на Британские острова в течение трех месяцев, выражали опасения, что возможно нападение на сами Соединенные Штаты, если британский флот будет разгромлен или захвачен противником, и настаивали на предоставлении как можно более широких полномочий исполнительной власти. Они старались быть уклончивыми по таким вопросам, как масштабы финансирования программ ленд-лиза и включение в число получателей американской помощи по этому закону других государств. Представители комитета, расположившиеся по обеим сторонам от своего председателя Сола Блума, похожего на сову, добивались ответа от представителей администрации на два вопроса: если поставки по ленд-лизу столкнутся с трудностями, потребуются ли американские боевые корабли, чтобы сопровождать через Атлантику грузовые суда; не приведет ли эскорт грузовых судов к войне?
Эти вопросы ставили министров перед моральной проблемой. Все четверо выступали за вмешательство в войну еще более активно, чем позволял себе президент. Однако им приходилось следовать тактике своего шефа «шаг за шагом», в том числе его прогнозу – ленд-лиз уменьшает опасность вовлечения в войну. Дилемма оказалась особенно болезненной для Стимсона. Привыкший к откровенным суждениям и решительным действиям, он считал, что флот должен конвоировать коммерческие суда и Соединенные Штаты, в конце концов, вмешаются в войну, но не мог открыто высказать это. Догадываясь о мучившей Стимсона дилемме, критики в конгрессе набрасывались на него с особым остервенением и не уступали в этом его старому врагу Хэму Фишу.
Рузвельту удавалось оставаться в стороне от баталий на Капитолийском холме. Но когда члены комитета стали одолевать представителей Белого дома вопросом, сможет ли президент в соответствии с законопроектом передать зарубежным странам часть ВМС США, старый моряк возмутился.
– Президент весьма привязан к флоту США и не собирается транжирить его, – заметил Рузвельт ледяным тоном на пресс-конференции. – Законопроект, – продолжал он, – не способен помешать президенту стоять на голове, но президент не собирается стоять на голове.
Первым свидетелем на слушаниях в комитете, выступившим против законопроекта, стал также представитель администрации, правда отбывающий за рубеж, Джозеф П. Кеннеди, чрезвычайный и полномочный посол в Великобритании. Кеннеди оказался неоднозначным свидетелем. Его раздирали противоречия между скептицизмом в отношении шансов выстоять и восхищением по поводу мужества, проявленного англичанами под бомбежками; лояльностью к президенту и страхом перед усилением президентской власти; отвращением к нацизму и желанием помешать вмешательству США в войну, и он закончил возражениями против принятия законопроекта, но одобрением любой помощи Англии, не влекущей риска вовлечения в войну. Норман Томас, четырехкратный кандидат от социалистов в президенты, указывал со своим обычным красноречием, что законопроект угрожает американской демократии и гражданским свободам. Но члены комитета – изоляционисты обнаружили, что его аргументация сильно отличается от их собственной. Его свидетельство доставило им мало удовлетворения.
Изоляционисты нуждались в национальном герое, популярном символе и красноречивом ораторе. Все эти три качества они нашли в своем ключевом свидетеле Чарлзе А. Линдберге. Столь же стройный и моложавый, как в то время, когда четырнадцать лет назад перелетел Атлантику, «одинокий орел» излагал свои аргументы перед внимающей и аплодирующей аудиторией. Мощь ВВС двух стран, говорил он, – непреодолимая преграда для захвата Германией Соединенных Штатов и наоборот. Страна должна использовать все свои силы для защиты Западного полушария. Победа любой из сторон не принесет США никакой выгоды, они должны добиваться мира путем переговоров. Законопроект ПП № 1776 призван просто продлить войну и увеличить кровопролитие с обеих сторон. Это шаг назад от демократии и шаг в направлении войны.
– Мы достаточно сильны как государство и во всем нашем полушарии, чтобы поддерживать свой собственный образ жизни независимо от… позиции… стран в другом полушарии. Я не верю, что у нас достаточно сил, чтобы навязать свой образ жизни Европе или Азии.
Рузвельт знал, что располагает в комитете палаты представителей и в самой палате достаточным числом голосов, но, чтобы быть абсолютно уверенным в прохождении законопроекта, с готовностью согласился в конце января на несколько поправок к документу. Поправки включали ограничение срока, в течение которого президент мог одобрить соглашения со странами-партнерами, требование консультаций с руководителями соответствующих служб перед отправкой вооружения и военной техники за рубеж и невероятное условие, направленное против эскорта грузовых судов военными кораблями. Восьмого февраля палата представителей приняла исправленный законопроект почти без изменений большинством – 260 голосов против 165. Четырехсторонний расклад сил очевиден: большая группа демократов и маленькая – республиканцев голосовали за, основная часть республиканцев и немного демократов – против.
Предстояло главное испытание в сенате. В величавой верхней палате поджидало верховное жречество изоляционизма Америки: Хирам Джонсон от штата Калифорния, старый член партии Сохатого и противник Лиги Наций, – на лице его отпечатались драчливость и своеволие; Роберт М. Ла Фолетт-младший от штата Висконсин, сын и политический наследник прогрессиста, изоляциониста Воинственного Боба; Артур Ванденберг, проницательный, наблюдательный и думающий сенатор; Беннет Чемп Кларк, сын выдающегося Чемпа Кларка из штата Миссури, большой любитель перекрестного допроса; Джералд П. Най от штата Северная Дакота, руководивший в середине 30-х годов известным расследованием деятельности фирм – производителей военного снаряжения, прозванных «торговцами смертью». Все они – члены сенатского Комитета по внешним связям, пользовались поддержкой в верхней палате со стороны двухпартийной фракции во главе с Бертоном Уилером, пламенным оратором, который вел и персональную вендетту против президента и Роберта Тафта, избранного в сенат всего два года назад, но уже приобретшего интеллектуальное влияние на холме. В комитете состояли и сторонники администрации: Том Коннэли от штата Техас, Клод Пеппер от Флориды, Теодор Фрэнсис Грин от Род-Айленда, Баркли и Бирнс.
Споры распространились на всю территорию страны. В них принимали участие преподаватели, адвокаты, бизнесмены и министры – они выступали у микрофона, с трибун и на уличных сходках. Комитет «Америка прежде всего» состязался с Комитетом в защиту Америки в выпуске памфлетов, плакатов, радиозаписей, петиций, автоафиш, объявлений, информационных бюллетеней. Две группировки яростно конфликтовали в Чикаго. Комитет «Америка прежде всего» собрал в Иллинойсе свыше 500 тысяч подписей под петициями, в то время как интервенционисты разослали 100 тысяч писем и распространили у проходных заводов 30 тысяч листовок. Это «респектабельные» соперники; к ним примыкали массы экстремистов и группы демагогов, которые сводили дебаты к противоборству «пораженцев» и «фашистов», с одной стороны, и «коммунистов» и «поджигателей войны» – с другой.
Общественная буря ворвалась в Вашингтон и в сам Капитолий. Представители «Стражей Пола Риверы» и Нейтралистской лиги женщин маршировали со своими плакатами перед британским посольством. Один из них гласил: «Бенедикт Арнолд тоже помогал Англии». Они оставили висеть на посольских воротах изображение двуликой фигуры с лицами Рузвельта и Уилки. Особенно активны были матери, подлинные и мнимые. Элизабет Диллинг, автор «Красной сети», возглавила крестовый поход матерей против законопроекта № 1776 к одному из учреждений сената и организовала сидячую забастовку перед офисом откровенного интервенциониста Картера Гласса. Дебаты в палате представителей прервало появление леди в черном плаще и с маской смерти на лице, скандировавшей: «Моя Новена». Полиция остановила большое шествие левых у самых ступеней Капитолия. Воинственные демонстранты скапливались в городе в преддверии очередного раунда слушаний в старом, темном, декорированном зале для совещаний в сенате.
Здесь Халл, Стимсон и другие опять обосновывали законопроект администрации и отвергали вероятность войны. И снова Линдберг и другие критики законопроекта предупреждали об угрозе диктатуры, банкротства, послевоенного хаоса и коммунизма. Однако теперь Белый дом приобрел нового, авторитетного сторонника законопроекта. Уэнделл Уилки вернулся из триумфальной поездки в Англию. Он появился в сенатском комитете 11 февраля, прямо с самолета, таким же взъерошенным, оживленным и красноречивым, как прежде. Тысяча двести слушателей, набившихся в помещение с мраморными стенами, с ликованием и ворчанием встречали его речь в поддержку ленд-лиза. В ответ члены комитета процитировали предвыборные обвинения Уилки в адрес Рузвельта – в изворотливости, секретности и подстрекательстве к войне.
Уилки подался вперед, собираясь оправдываться, но затем выпалил:
– Протестую. Я боролся как мог, чтобы победить на выборах Франклина Рузвельта, и не хотел бы, чтобы кто-то злоупотреблял моими заявлениями того времени. Рузвельта избрали президентом. Теперь он мой президент.
Аудитория бурно аплодировала. Председатель сенатского комитета пригрозил очистить зал. Несколькими минутами позднее выступил сенатор Най. Он процитировал слова Уилки, сказанные во время предвыборной борьбы: «Учитывая прежний опыт обращений Рузвельта к народу, можно ожидать, что, если его изберут президентом, мы окажемся втянутыми в войну в апреле сорок первого года».
– Вы спрашиваете, говорил я это или нет?
– А вы до сих пор считаете, что это могло бы произойти?
– «Могло бы»? Это всего лишь предвыборная риторика.
Зал разразился смехом.
– Рад, что вы прочли мои речи, президент говорил, что не знаком с ними.
Новый взрыв смеха. Най отступил.
Снова сторонники администрации превзошли числом голосов своих противников. В середине февраля Комитет по внешней политике принял законопроект за основу соотношением голосов пятнадцать к восьми, причем один республиканец высказался за и два демократа – против. Изоляционисты предприняли последнюю попытку выхолостить документ, затягивая его обсуждение в сенате. Один Най выступал в комитете двенадцать часов. Теперь стало ясно, что законопроект пройдет процедуру обсуждения. Вопрос заключался в том, когда это произойдет и какие поправки будут в него внесены. Влияя на обсуждение через своих сторонников, Рузвельту удалось забаллотировать поправку, призванную ограничить использование им флота и сухопутных сил вне Западного полушария. Но президента, надеявшегося на принятие законопроекта к середине февраля, разочаровала наполовину флибустьерская тактика его критиков на Капитолийском холме, к тому же он простудился.
На этой стадии обсуждения два сенатора-демократа, Бирнс и Гарри Берд от Вирджинии, объединились с Тафтом в стремлении обеспечить конгрессу решающий контроль над поставками по ленд-лизу; путь к такому контролю – приобрести прерогативы в финансировании этих поставок. С самого начала настаивая на свободе действий президента в этом вопросе, Рузвельт понимал, что дебаты не должны слишком затягиваться. После энергичных, но тщетных попыток сорвать принятие такой поправки президент с ней согласился. Теперь сопротивление документу в конгрессе ослабло. Исправленный законопроект приняли обе палаты внушительным большинством голосов. Рузвельт воспрянул телом и духом, стал действовать активнее. За несколько часов до подписания 11 марта законопроекта № 1776 он разослал списки наличных вооружений представителям Англии и Греции, запросив у конгресса 7 миллиардов долларов для осуществления поставок в соответствии с новым законом.
Семь миллиардов долларов – теперь никто не сомневался в решимости президента и страны в целом. После удручающих проволочек Соединенные Штаты взяли обязательство в отношении атлантического единства и его защиты – обязательство, которое продержалось десятилетия.
– Да, решения в нашем демократическом обществе, возможно, принимаются медленно, – говорил президент через несколько дней на обеде в Белом доме в честь представителей Ассоциации корреспондентов. – Но принятое решение – это воля отнюдь не одного человека, а 130 миллионов.
«ТЕПЕРЬ БЫСТРЕЕ, ЕЩЕ БЫСТРЕЕ»
Рузвельт не стал использовать все свое политическое влияние в борьбе за принятие законопроекта о ленд-лизе в конгрессе. Он с готовностью пошел на компромисс в принятии ряда существенных поправок к законопроекту и воздерживался от ответа на обвинения в подстрекательстве к войне. Средствами прямого давления пользовался весьма редко; тем не менее один сенатор с запада вошел в рабочий кабинет президента настроенным враждебно к ленд-лизу, а вышел оттуда сторонником закона. Большей честью президент переносил неприятности молча, но когда борьба оставалась позади, больше не сдерживал себя.
Наступил день после того, как Рузвельт подписал законопроект о ленд-лизе. Пообедав с Гопкинсом, Шервудом и Мисси Лехэнд, президент засел в Овальном кабинете обдумывать речь, с которой выступит перед Ассоциацией корреспондентов Белого дома. За обедом его не покидало веселое настроение; теперь, просмотрев газетные вырезки в папке для подготовки речей, лежащей на коленях, он вспомнил все резкие обвинения в свой адрес. Объявив, что «собирается на этот раз быть действительно жестким», президент начал диктовать одну из самых язвительных речей, которые Шервуд когда-либо слышал. «Один сенатор» сказал то, «один республиканец» сказал это, – долго сдерживавшееся негодование Рузвельта против них вылилось наружу. Ошеломленный, Шервуд разыскал Гопкинса, который ушел в свою комнату. Как мог президент предаваться раздражению в час победы? Гопкинс успокаивал Шервуда: босс никогда не воспользуется ни одной из этих тирад, просто освобождается от накопившегося возмущения. Затем Гопкинс заговорил о Рузвельте в манере, удивившей Шервуда:
– Ты и я состоим при Рузвельте, потому что он выдающийся духовный лидер, идеалист, вроде Вильсона, и стремится изо всех сил, вопреки любому сопротивлению, реализовать свои идеалы… Разумеется, в этом городе много людишек, которые постоянно стремятся опустить президента до собственного уровня, и они пользуются порой некоторым влиянием. Но наша с тобой задача, пока мы в Белом доме, – напоминать президенту о его незаурядности и что в этом духе он должен говорить и действовать…
Гопкинс оказался прав, когда говорил о желании Рузвельта «выпустить пар».
– Не позволяйте нам тратить время на экскурсы в прошлое или поиски виновных за него, – говорил Рузвельт корреспондентам Белого дома во время короткой передышки в их беспокойной деятельности. – Самая главная новость этой недели заключается в следующем: мир оповещен о том, что мы, сплотившийся народ, осознаем угрозу, которая нам противостоит, и наша демократия приступила к действиям, чтобы устранить эту угрозу…
Мы твердо убеждены, что, пока производство страны дает максимум продукции, демократии всех стран смогут доказать, что диктатуры не способны победить.
Но сейчас, именно в данный момент, фактор времени имеет колоссальное значение. Важен каждый самолет, каждый вид оружия, без которого мы можем обойтись, но посылаем его за рубеж, потому что это правильная стратегия…
В этот момент репортеры, до сих пор апатично внимавшие речи Рузвельта, встрепенулись.
– Здесь, в Вашингтоне, мы поняли сейчас необходимость максимального ускорения. Надеюсь, что лозунг «Быстрее, еще быстрее» будет осознан в каждом доме страны…
Это одна из наиболее эмоциональных речей Рузвельта, но пафос ее шел дальше того, чтобы разъяснить важность наращивания военного потенциала зимой 1941 года. Многие политики сомневались, что президентский оборонный штаб способен выполнить гигантские задачи мобилизации все еще дезорганизованной и объятой забастовками экономики. Производство росло неровно. Местами производители показывали чудеса, но в целом объем выпуска продукции рос медленно, а спрос – внутри страны, в Англии, Греции, на Ближнем и Дальнем Востоке – далеко превосходил прежние наметки и даже прогнозы.
В конце минувшего года Рузвельта яростно критиковали, особенно Уилки, за приверженность устаревшей модели организации обороны. Вслед за нацистским блицкригом во Франции президент учредил Комиссию советников при Национальном совете обороны (КСНО). Аналог учреждения времен Первой мировой войны, совет был лишен законодательной власти, соответствующих полномочий, делегированных от президента, и единоначалия. Комиссия производила впечатление не столько органа государственной власти, сколько клуба именитых «советников»: Уильям С. Кнудсен, сын эмигранта, который приобрел известность как крупный организатор производства, создав на заводах компании «Дженерал моторс» поточные линии, консультировал по проблемам промышленного производства; Эдвард Д. Стеттиниус, сын одного из партнеров корпорации Моргана, симпатизировавший «новому курсу», был экспертом по промышленному сырью; Сидни Хиллмэн, сын другого эмигранта (любопытная помесь энергичного профсоюзного лидера и дипломатичного менеджера; старый приятель и сторонник президента), взял на себя вопросы занятости рабочей силы; Леон Гендерсон, энергичный и прямолинейный сторонник «нового курса», ведал ценами на сырье и продовольственные продукты. К концу 1940 года советники все еще не имели ни определенного руководителя, ни власти; они сами просили Рузвельта создать из комиссии влиятельный дееспособный орган.
В начале нового года президент учредил Управление по промышленному производству (УПП), в руководство которого вошли Кнудсен, Хиллмэн, Стимсон и Нокс. Управление было укомплектовано большей частью прежними экспертами и пользовалось на бумаге гораздо более широкими и четкими полномочиями, чем КСНО. Президент разъяснил журналистам функции нового учреждения. «Большая четверка» определяет политику, а Кнудсен и Хиллмэн претворяют ее в жизнь, «точно так же, как это делает юридическая фирма». Репортеры стремились понять, кто станет управлять этим учреждением, руководство которого напоминает многоголовую гидру. Будут ли Кнудсен и Хиллмэн располагать равной ответственностью?
Рузвельт. Не в этом суть. Оба они составляют фирму. Существует ли в фирме равенство? Не знаю…
Репортер. Почему вы не хотите единоначалия?
Рузвельт. У меня есть единоначалие. Оно называется Кнудсен и Хиллмэн.
Репортер. Это два начальника.
Рузвельт. Нет, один. Другими словами, когда вам грозит беда, лучше иметь одну фирму или две?
Репортер. По-моему, сравнение неуместно.
Рузвельт. В этом как раз дело. Вы убедитесь сами, когда попадете в беду.
Репортер. Предпочитаю обойтись без беды.
Рузвельт. Думаю, им повезет тоже. Они уверены, что повезет, и это интереснее всего…
«…Убедитесь сами, когда попадете в беду». Эта фраза могла быть девизом соратников Рузвельта в усилиях по мобилизации военного производства в течение всего 1941 года. В начале весны они столкнулись с острым дефицитом сырья. Сделав предварительно оптимистические заявления, руководство УПП было вынуждено затем решать проблему нехватки алюминия, чрезвычайно важную для производства самолетов, а также проблемы, связанные с монополией на производство алюминия, которое почти целиком сосредоточилось под контролем «Алюминиум компани оф Америка». Когда встал вопрос о быстром расширении поставок алюминия промышленным предприятиям посредством «Алькоа» или более медленных поставках посредством новой потенциально конкурентоспособной компании, деятели «нового курса» возражали против создания алюминиевого «треста», однако Стимсон заметил:
