скачать книгу бесплатно
Вначале было слово
Борис Берлин
Вначале было слово… но еще до рождения тебя я знал, что ты – есть. И не важно, где ты сейчас – это временно, ведь сила этого чувства все равно соединит нас. И не важно, сколько жизней должно пройти. Ты – есть…
Борис Берлин
Вначале было слово
Сказки для Сонечки
Повесть
Не бывает сказок с несчастливым концом.
Ведь кто ответит, что такое несчастливый конец, если неизвестно, а конец ли это – вообще…
Сказка про Сонечку
Он
Я бы рассказал вам, как я сочиняю свои истории, только вы все равно не поверите. Настолько просто, чтобы быть правдой… Даже когда сочиняешь собственную жизнь. А уж – их-то…
Случись по-другому, наверное, я стал бы писателем. Возможно, я был им в прежней жизни или окажусь – в будущей. И тогда цена у моих историй будет – другая…
Я даже точно знаю, сколько времени мне понадобится, чтобы закончить – эту. Ровно одна ночь, потому, что именно столько мне осталось до встречи с ней – с Мартой. И тогда уже станет не до историй, ведь мы не виделись так долго, а сколько не увидимся – потом…
Какие уж тут истории.
А впрочем…
Соня, Сонечка, Сонюшка, Софья Михайловна…
Уже здесь я узнал, как тебя зовут. Год спустя. Адвокат привез мне фото – мама и ты… Такая крохотная, такая беззащитная. Волосенки темные, короткие, торчат во все стороны – вот ежонок и все – шелковые иголки, глаза – бусины. Я посмотрел на фото и вернул. Нельзя, потому что – слишком велик соблазн. И будет невозможно терпеть и стерпеть. С тех пор я тебя не видел. Вас – не видел.
А во сне я часто с вами разговариваю – очень. С тобой и с мамой. Про все. Про нас троих, про вас. Всю длинную-предлинную ночь. Всегда.
Только про себя – нет…
Зато я придумываю для тебя сказки. Правда, они грустные и на сказки непохожи. Да и не сказки это, а просто разные истории, которые иногда происходят, а иногда – нет… Хотя считается, что случилось уже все, а значит и в историях этих тоже – правда. Это ты решишь сама, когда прочтешь, а прочтешь ты непременно, рано или поздно. А еще я придумал историю про то, как появилась – ты. Это обязательно должно было случиться, ведь именно поэтому мы и встретились – мама и я. А для чего же еще?
Он
Вы слышите про меня почти каждый день. Меня показывают, обо мне рассказывают, даже пытаются взять интервью. Правда, безуспешно, потому что – конвой
В Европе холодно. В Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея,
Осип Эмильевич, дорогой, вот именно с вас, с вашего стихотворения все и началось. И кто бы мог предположить, что старый и зачитанный сборник ваших стихов…
Я не стану оправдываться и не стану обвинять, не буду рассказывать, как я стал тем, кем стал. И почему сейчас я нахожусь там, где нахожусь.
Но просто, чтобы вы – поняли…
Потому что дальше все начнется с самого конца. И если вы захотите бросить посередине, то, по крайней мере, у вас не останется чувства неизвестности. А если нет, то вместе со мной неизбежно окажетесь в самом начале. Ведь там не только все начинается, но и все заканчивается перед тем, как начаться снова…
Собственно, я сказал уже почти все.
А теперь – о любви…
Она
В эту секунду я отчетливо поняла, что мы с тобой уже никогда не окажемся в Италии.
Господи, далась мне эта Италия, сама не знаю – почему. Так много стран, где мы с тобой не окажемся уже никогда, но почему-то именно мысль об Италии приводит меня в бешенство.
Насмешка судьбы. Это я раньше так говорила и думала – до тебя. Потому, что ты говорил по-другому, ты говорил, что судьба не может насмехаться, это противоестественно, она либо улыбается, либо ухмыляется. И я соглашалась, как соглашалась с тобой всегда. А потом – сейчас, я поняла, что и это тоже совсем не так. Она не улыбается и не ухмыляется. Ей – все равно.
А я и хотела бы улыбнуться, но…
Лысая голова, умные и такие грустные глаза, трехдневная щетина. Будто со страницы модного журнала. И – конвой.
«Признать виновным», фраза, добавляющая к слову «счастье» приставку «не», после чего все уже…
Вот только ни одна Италия не вместит такого количества тебя, которое во мне. Это просто еще никому неизвестно, даже тебе. Поэтому, решать буду я сама. И за тебя, и за себя, и – за нее. Ведь ты так хотел девочку, правда?
…Фуражки смыкаются за тобой, как двери в метро.
Он
Ее зовут Марта. А имя определяет судьбу. Ее имя – мою судьбу. Март, это мое вечное томление ею, ожидание ее, даже когда она рядом, вот – протянуть руку и… Движение, растянувшиеся на, без одной ночи, полтора года. Но и это пока не счастье, а лишь ожидание, лишь возможность, лишь – почти. Хотя здесь, за это время, которое совсем непохоже на ваше, я много раз успел понять, что и ожидание счастья – тоже счастье, только зовется по-другому – надежда. И если теряешь ее…
…За мою не такую уж и долгую жизнь меня называли по-разному – Мишка, Мишенька, Михаил, Михаил Романович. Я успел побывать пацаном, студентом, инженером, президентом компаний, даже – олигархом. Так меня называли за глаза и в газетах. Сейчас я – зек. Один из… Я понимаю свое настоящее и с очень большой долей вероятности знаю свое будущее. Вернее, то, что его – нет. Я, вообще, много чего понимаю и много чего помню. И много чего – мог, слишком много.
Меня снова подвела любовь к чтению, смешно – правда? Знаменитый Кармадонов девиз – «ничто не слишком». Господи, да если представить, какие невероятные и непредсказуемые мелочи делают нашу жизнь… Сделали мою жизнь… А вместе с ней – и твою, и…
…Ты не забудешь меня никогда, просто – не сможешь, потому, что это молодость, а она не повторяется. И все происходит в первый раз. Потом, после – повторяется многое, а вот то, что впервые, когда еще…
Мы познакомились на собачьей выставке. Я привез туда своего приятеля Валерку с его спаниелем, и пока они были в ринге, просто ходил и смотрел вокруг. И увидел трех щенков таксы на продажу. А рядом стояла она – Марта.
Я спросил:
– Девушка, а всех сразу – отдадите?
– Только в хорошие руки.
– Руки очень хорошие, я обещаю. Точно…
Она подняла на меня глаза, и декабрь – кончился. Обратно я вез ее, а не Валерку. Со щенками вместе.
Она
Соня, Сонечка, Сонюшка…
Ты ведь сказал: «Реши сама». И я решила, пусть будет Соня.
Она – мой колокольчик, мое спасение. В ней – ты и вся моя жизнь, и все счастье. Сначала его было так много, казалось – из него состоит мир. Потом стали отваливаться кусочки, куски, глыбы. Остались крупицы. Горстка. Только не рассыпать случайно, не забыть, не растерять. А вот – зажать в кулаке…
Рожать – легко.
…Я лежала в палате – обессиленная и совершенно нездешняя – просто еще не успела вернуться оттуда, где выдаются дети. И вдруг ощутила именно его – счастье. Как будто в меня вошел бог, и я – вся свинцовая, измученная, тяжесть во всем теле – могу летать. На самом деле и несмотря ни на что. У нас с тобой родилась – Соня…
Он
Почему мне все-время хочется сказать про нее – была?
Она ведь есть, жива, здорова, это я знаю точно. Я и еще кое-что знаю, даже здесь, даже – отсюда. Потому, что… ну, в общем, олигарх, он и есть олигарх, пусть даже – бывший. Но вот думается мне о ней именно так – была – в прошедшем времени. Синдром – почти. Лагерный синдром…
…Она была солнечной с голубыми глазами. От страсти глаза темнели и делались синими, а в последнее время, когда она уже научилась ненавидеть, светло-светло-серыми, ледяными. А все остальное было просто – мое. Вот… ее цвет, вкус, запах, ее ужимки и жест, которым она закалывала волосы после… Ее голос. Ее ногти…
Мы решили пожениться…
Тому, кто никогда не лишался свободы, мой рассказ может показаться скучным и однообразным. Вот как «Песнь песней».
Что же это такое, – скажет он – Есть ведь и другая жизнь вокруг, нельзя же зацикливаться на одной, пусть любимой, женщине.
Можно.
А другая жизнь… Она существует только – за. Здесь – ее нет.
В тюрьме, в лагере есть только – здесь и сейчас. Мой холод и мой голод. Отсутствие свободы – это не больно, просто начинаешь мыслить, как животное. И чтобы не превратиться в него – и быстро, гораздо быстрее, чем вам кажется – бросаешь сам себе спасательный круг – мысли о ней…
Тот, кто не смог, не нашел, просто ест, спит и выживает. Это не плохо и не хорошо – так вышло. Как в жизни… Потом, на свободе, им гораздо легче, чем нам. Зато, нам гораздо светлее – здесь.
Но всем – одинаково тошно…
Так вот, про – пожениться…
Примерно через неделю после знакомства, мы шли по набережной, и я вдруг сказал:
– Знаешь, чем я вчера занимался?
– Нет. А – чем?
– Составлял список приглашенных…
– Куда?
– На нашу свадьбу…
– Ну и как?
– Много народу получается…
– Это славно, – ответила она, и я понял, что жизнь удалась. И неважно, что будет потом…
И когда наступили кирзовым сапогом – на горло, я не умер и почти, почти дожил.
Этот чертов лагерный синдром. Синдром – почти…
Он
Свидания нам разрешили не с первого раза, не со второго и даже не с третьего.
За это время я успел понять, что время это череда бесконечностей, которые тоже, рано или поздно, заканчиваются. С тобой или без тебя, но – всегда. Моя нынешняя бесконечность должна закончиться завтра. Я не говорю и даже не думаю – «закончится», а именно – «должна закончиться». И это правильно, потому, что «закончится» – это категория определенности, которая здесь неприменима. Ее просто – нет. Впрочем, и многого другого – нет тоже. Зона.
Полтора года назад, за минуту до того, как лязгнула между нами первая из множества тюремных дверей, Марта спросила – одними губами:
– Как ее назвать?
– Реши сама. Я прошу только об одном, постарайся ее уберечь от всего, от чего я не смог уберечь тебя. Больше – ничего.
Она кивнула. Дверь захлопнулась.
Она
Я ехала к нему и видела – его руки…
Не лицо, не глаза, не губы, которые… Руки. Через них я помню – его. Помнит мое тело и мой мозг, и мое сердце, все то, что – я… Я так и скажу: «Я соскучилась по твоим рукам…» И – произнесу его имя. Не про себя, не в мыслях, не во сне, а – просто, возьму и скажу, прямо в его ладони… Ему…
…Меня пропустили, привели, усадили, дали стакан воды и сказали, что ты – умер. И показали какую-то бумагу. И – прочли. «Около четырех часов утра… от острой сердечной недостаточности… врач… дежурный офицер охраны… подписи…»
…«Запомни, ты – это мое сердце…» – твои слова.
И значит, тебе так остро не хватало меня, что ты – умер. Нет, не умер, просто не смог жить дальше. Это ведь совсем не одно и то же…
…Как это чудовищно и глупо звучит: «Ваш муж – умер…»
До сих пор не понимаю, как они смогли это произнести, а я – понять. Но упала я не сразу, а через минуту, когда сказала, что хочу увидеть тебя, хотя бы – твое тело. И услышала: «Не положено»…
Тогда я – упала. Наверное, даже – умерла, потому что это был единственный способ остаться с тобой еще хотя бы… Восемь часов между твоей и моей смертью.
Ведь представить себе твое холодное, брошенное неизвестно кем и неизвестно куда, никому кроме меня не нужное – тело…
…Потом я ожила. Не думать ни о чем – вот единственное, что мне оставалось. А если не получится, придется сойти с ума, чтобы раз за разом не слышать одни и те же слова:
«Ваш муж умер – не положено…»
«Не положено…»
