скачать книгу бесплатно
Наташа была девушкой умной и почувствовала перемену в настроении возлюбленного уже через неделю. Но как девушка гордая, ничем это понимание не выдала. Не устраивала ему сцен, не ждала, когда он перестал прибегать к ней в коровник, не выслеживала его и не плакала. Ещё через пару дней просто сказала дома, что свадьбы не будет. Родители погоревали, бойкая бабка Ладиславна хотела было пристыдить Стрекопытова, но Наташа не позволила. А малоподвижная прабабка Станиславна, лёжа ночью на печке и слушая, как Наташа вздыхает, твёрдо сказала сама себе: «Не бывать этому! Он у меня ещё попляшет…»
У Станиславны были к Стрекопытову свои счёты. Мало не семь десятков лет назад, когда она была ещё молоденькой ведьмой, бегал к ней до хаты один такой дьявол, до женского полу больно охочий. Всегда одетый как франт в тёмно-синюю визитку и брюки с полоской, вскружил он ей голову, обещая показать Париж, Венецию и Рим. Ох как они носились с ним то на почтовых, то в собственном экипаже, а то и запросто, на помеле, прижавшись поплотнее друг к другу, по всей Минской губернии, от Мозыря до Новогрудка, разоряя винные погреба и опустошая ювелирные магазины. Как пили шампанское на крыше королевского замка в Варшаве и пугали стоящих на посту гвардейцев демоническим хохотом. Как… Как бросил её пан дьявол, усвистал куда-то в Аргентину, едва заикнулась она о свадьбе. Зареклась Станиславна с той поры дело иметь с нечистью, ведьмино занятие бросила и замуж вышла за самого обычного паренька, из людей. Но, увидев Григория Стрекопытова, вспомнила молодые годы и решила во что бы то ни стало заполучить в семью дьявола, связав его свободу нерушимой клятвой!
Директор Ширко задумчиво жевал прокуренный ус, с трудом разбирая бумагу, написанную по всем правилам дореволюционной орфографии. Уразумев изложенное там, нажал кнопку селектора: «Стрекопытова ко мне быстро!»
– Анонимка на тебя имеется, Григорий. Вот погляди, – Ширко передал Стрекопытову бумагу, – о посягательстве на честь Заруцкой Дануты Станиславовны 1880 года рождения против воли её и согласия. Якобы ты, воспользовавшись печной трубой в доме потерпевшей, на протяжении трёх ночей являлся к ней в образе чёрного кота и…
– Да это же чушь! Вы что, поверите?
– Я-то, может, и не поверю, но милиция… Смотри, в конце приписка – «копия сего письма будет направлена начальнику местного отделения». И вот ещё – «при наступлении обстоятельств, суть которых подлежит обсуждению с потерпевшей (а именно вступление в брачные отношения с потерпевшей), вышеописанные насильственные акты могут быть трактованы как любовные ухаживания».
– Что? Жениться на этой старухе? Да она из ума выжила! Выбросите вы эту гадость!
– Ну выброшу… И что с того? Она новую напишет. И пошлёт уже не мне, а парторгу. Ты, кстати, в партии не состоишь, я запамятовал?
– Ннннет, не состою.
– А почему? Ах да, понимаю-понимаю. Вам же нельзя. В общем, найдёт старуха кому анонимку отправить, уж поверь. Ты лучше как-то полюбовно дело реши. Тебе виднее. Давай, Гриш, не затягивай.
– И решу. Вот сейчас прям решу! Напишу заявление по собственному желанию, а дальше делайте что хотите! Две недели – и нет меня здесь, ясно? Пусть хоть в обком свои анонимки пишет!
– Да ты чего, Гриш? Ну подожди, не кипятись! А как же коттедж? А премию хочешь? Ну хочешь, я тебе премию мотоциклом выдам? Гришенька, не уезжай только! Ведь план погубишь! А, э-эх! – директор скомкал анонимку Станиславны и швырнул её в угол.
Но Стрекопытова было уже не остановить. Он твёрдо решил уехать куда-нибудь подальше. Хоть в Туркмению!
Вечером того же дня директор тайком от широкой общественности пришёл к Наташе. Хозяева предложили ему чаю с пряниками, но Ширко жестом попросил чего-нибудь покрепче. Махнув подряд две стопки и отдышавшись, директор сказал Наташе:
– Не ты одна страдаешь, девка. Судьба всего нашего годового плана… Да что там плана! комбината!.. зависит от Стрекопытова. И мы не вправе сейчас отступать и сдаваться. Надо действовать!
Дальнейшее походило на разработку военной операции. Руководил ею лично Ширко. К операции, помимо Наташи и Наташиных родителей, были привлечены все прогрессивные жители посёлка и некоторые особо доверенные совхозники. Тщательным образом проинструктированные, они ждали своего часа, изображая простых сельских обывателей, но на деле…
В первую очередь, к Стрекопытову в гостиницу въехал сосед. Это был завклубом Аристарх Леонидович Вьюный, славящийся своим умением кого угодно развести на пол-литра, причём исключительно за счёт разводимого. На этот раз Вьюный не стал полагаться на своё красноречие и заранее приготовил несколько различных по крепости алкогольных напитков, включая дефицитнейший Вана Таллин – привет Валентине!
Кольцо вокруг Стрекопытова начало сжиматься…
Придя вечером к себе в хату, он застал там изысканную атмосферу богемной пьянки, в которой принимали участие уже упомянутый Вьюный, заводской художник Семён и директор свинокомплекса Пал Палыч Свирепый. Каждый из собравшихся олицетворял свой культурный пласт и налегал на присущий этому пласту алкогольный напиток, предоставляя дьяволу широкую возможность выбора. Вьюный употреблял эстонский ликёр без закуски. Свирепый пил картофельный самогон, закусывая белоснежным салом с чесноком. Семён глушил Агдам прямо из горла, занюхивая испачканным в краске рукавом. Все трое приветствовали дьявола самым дружественным образом, буквально силой усадили за стол и заставили выпить штрафную. Причём сразу три.
Когда градус вечера приблизился к критической отметке, то есть пить попросту стало нечего, своё решение предложил Свирепый, у которого самогон имелся в изобилии. Друзья встали и, преодолевая гравитационное воздействие Земли, воспарили по направлению к дому директора свинокомплекса.
О том, что объект покинул здание гостиницы, администратор стоящей напротив бани уведомил по телефону заместителя поселкового отделения милиции лейтенанта Трепунова. В течение двух минут после звонка Трепунов завёл служебный мотоцикл Урал, в коляске которого уже сидел, разминая пальцы, недавно освободившийся из мест лишения свободы вор-рецидивист Попроцкий, он же Сява.
В гостиницу Трепунов и Сява вошли стремительно, плечом к плечу, осознавая высокую значимость своей миссии. Сява привычным движением натянул тонкие перчатки и замер над дьявольским чемоданчиком. Несколько едва уловимых движений отмычкой и вуаля – чемодан открыт. Трепунов столь же привычным жестом обернул руку целлофаном и извлёк из чемодана общегражданский паспорт.
В тот момент, когда Стрекопытов с товарищами подходил к заветной двери, за которой водились неисчерпаемые запасы картофельного самогона, лейтенант Трепунов, держа паспорт в вытянутой руке, поднимался на второй этаж поселкового совета. Там его ждала секретарь совета Лидочка, также выполняющая функции паспортистки и делопроизводителя. Перед ней лежал паспорт Наташи, в котором Стрекопытов уже значился как муж. Открыв принесённый лейтенантом паспорт на нужной странице, Лидочка красивым округлым почерком внесла в него Наташины данные и сегодняшнее число. Затем она открыла коробочку с печатью, несколько раз дохнула на штамп и от всей души приложила его к странице. Но обычного фиолетового отпечатка на ней не появилось. Лидочка удивлённо посмотрела на печать и повторила свои действия.
Отпечатка не было. Лидочка попробовала поставить штамп на черновике. Отпечаток появился – яркий, сочный и четкий. Тогда девушка самым внимательным образом осмотрела паспорт. Документ как документ, ничего особенного.
«Шпион, – мелькнуло у неё в голове. – И паспорт у него поддельный! А вдруг он сейчас кинется его искать и найдёт меня? Ой, мамочки!»
От страха за свою юную жизнь комсомолка Лидочка впервые в жизни совершила абсолютно не комсомольский поступок. Она перекрестилась, потом перекрестила дьявольский паспорт и, зажмурившись, зачем-то ещё раз приложила к нему печать. Отпечаток на мгновение вспыхнул синим пламенем и утвердился на своём месте.
В тот же миг Стрекопытов, первым из друзей приложившийся к бутылке с самогоном, зашатался и рухнул наземь.
– Отравился! – испуганно прошептал Вьюный.
Семён прислонил ухо к груди упавшего.
– Точно. И сердце не бьётся, – авторитетно подтвердил он, не зная, что сердце у дьяволов находится справа.
Свирепый жадно припал к бутылке и, набрав полный рот, опрыскал Стрекопытова как из пульверизатора. Тот поморщился, резко сел и потёр полученную при падении шишку на затылке.
– Чтоб с моего самогона помирали? Да никогда! – Свирепый протянул дьяволу бутылку. – А это до свадьбы заживёт. Не боись!
И действительно зажило. Перед самой свадьбой фельдшерица Стася, уже нечувствительная к стрекопытовским чарам, разрешила снять с головы повязку. И за столом жених сидел при полном параде, счастливый и довольный. Так и живёт до сих пор, детишек уже двое. На отца очень похожи, но дьявольских рожек, правда, нет. А может, и не выросли ещё – старшему-то всего три.
Дети леса
Сыро в хате, нетоплено. Будто боится мать дымом печной трубы чужой, недобрый взгляд привлечь. Низенькие окна тряпкой занавешены – случись что на улице, и не узнаешь. Слышно только, как собаки лают да как из автомата изредка тарахтят… Ну и крики. Этого мальчик больше всего боится – криков бабьих. Поэтому и нечего в окно глядеть. «Чего там хорошего углядишь?» – говорит мамка.
Когда фрицы пришли, она заранее уж всё знала. Дверь открыла сама – зачем ломать-то? Хорошая дверь, может, и пригодится ещё. Не ей, так детям. У неё спрашивали что-то, но она всё плечами пожимала – не ведаю, мол. И ушла с ними, не повернулась к детям даже.
Ну а в последний раз, там, у бывшего сельсовета, мальчик её и не видел, считай. Сестра ему глаза рукой закрыла. Вскрикнула, сама лицом ему в макушку зарываясь, и потащила домой – пошли, братик, не смотри, братик!
Мальчик упирается, он мать увидеть хочет. Головой вертит – где мамка-то? Где? Вдруг платок её – васильковый, приметный – мелькнул вроде… Мамка!!!
– Тшшш! – девочка постарше. Она всё помнит, знает, от чего малый во сне вскрикивает. – Цiшэй, цiшэй…
Среди ночи костёр ведь не разведёшь – ярок больно, в лесу издали заметен. Подтаскивает девочка постелю свою к углям поближе, обнимает брата, чтобы теплее было. Не спит мальчик, возится. Сказку ему рассказать, что ли?
– Ён высокi, нават вышэй за дрэвы. I ходзiць як нелюдзь задам на адной назе. Чуеш, як вярхушкi дрэваy шумяць? Дык гэта ён, лешы, iх трасе!
– Навошта?
– А я пачым ведаю? Гляздiць, мо, хто тут ня сьпiць… А як убачыць, дык хапае! Вось i сьпi. Ды цiха! Зранку мужыкi вернуцца, паесьцi прынясуць. Сьпi![1 - – Он высокий, даже выше деревьев. И ходит не как люди, а задом и на одной ноге. Слышишь, верхушки деревьев шумят? Так это он, леший, их трясёт!– Зачем?– А я откуда знаю? Смотрит, может, кто тут не спит… А как увидит, так и хватает! Вот и спи. И тихо! Утром мужики вернутся, поесть принесут. Спи! (Белорус.)]
Мальчику спать не хочется. Хочется есть. Кипятком надолго живот не обманешь – вон он как урчит, хлеба просит! Эх, скорее бы утро… Но глаза всё равно закрыл, притворился спящим. Вдруг и правда леший высматривает сверху, кто не спит?
Мальчик прижался к старшей сестре, спрятал нос от холода в ворот телогрейки и старательно засопел.
Костёр потух. Девочка ругала себя, что не уследила ночью, не уберегла его. Скоро отряд с вёски вернётся, а огня-то и нет! Растяпа, скажут. Мы тебя за старшую оставили, а ты…
Пришлось расковырять торбу, на которой они с братишкой спали, и достать оттуда сухой соломы. Окоченевшими пальцами долго чиркала кресалом, потом раздувала огонь, а солома всё не занималась, только горько дымила и тлела, пока наконец не показался первый язычок пламени, почти сразу и исчезнувший. Но за ним потянулись и другие, и вот уже греются ладошки у небольшого костерка, ждут дети…
Ближе к полудню девочка начала волноваться. Долго они что-то… Как бы не случилось чего с отрядом!.. Да не! Не могли они попасться! Может, просто провианта больше взяли, вот и идут медленно. Зато уж теперь до зимы еда будет! А зимой придут солдаты и помогут партизанам… И всех фрицев выгонят.
Она и брату так сказала. Мол, долго идут – значит, много на себе несут. И сало будет, и сахар, и сухари! Мальчик кивнул и разулыбался.
Солнце, так и не выйдя из белой мглы, повернуло к вечеру. А верхушки деревьев опять качались, как прошлой ночью, гудели, стонали от натуги, словно ломал их кто. Птицы метались меж беспокойных стволов и зло перекликивались. И вдруг в один миг всё прекратилось… Стало тихо так внезапно, что дети сжались, будто от автоматной очереди, и оглянулись. К партизанской поляне из леса вышел старик. И хоть и не вровень он был с самыми высокими соснами – а так, просто высокий старик – но мальчик сразу догадался, что это и есть леший.
Леший, не глядя на детей, присел у костра. Помолчал. Потом, как бы примеряя древесные свои губы к человечьей речи, проскрипел:
– Цiкать вам трэба.
– Дзядуля, куды ж мы пойдзём? Мы з брацiкам партызан чакаем!
– Не прыйдуць яны.
– Як жа гэта? Дзеда, ты праyду кажаш?[2 - – Бежать вам надо.– Дедушка, куда же мы пойдём? Мы с братишкой партизанов ждём!– Не придут они.– Да как же?.. Дедушка, ты правду говоришь? (Белорус.)]
Не ответив, леший встал и направился в гущу дерев. Мальчик бросился за ним.
– Дзядуля-лешы, дзядуля-лешы, пастой![3 - – Дедушка-леший, дедушка-леший, постой! (Белорус.)]
Догнав, мальчик обхватил его за ногу и зашептал:
– Дзядуля-лешы, я цябе пазнаy! Ты yсё можаш, схавай нас з сястрой ад фрыцаy! Не кiдай нас тута, дзядуля-лешы![4 - – Дедушка-леший, я узнал тебя! Ты всё можешь, спрячь нас с сестрой от фрицев! Не бросай нас тут, дедушка-леший! (Белорус.)]
Лесовик ох как не любил вмешиваться в людские дела. Не слишком-то он и различал пришлых и местных – тех, которых утром эти пришлые и добивали у самого леса. Глянул только, не задела ли случайная пуля какое дерево, и полез к себе в дупло спать. Но потом устыдился. А что если пришлые и до этих, маленьких, доберутся? Нет, такого он у себя в лесу не допустит! Надо предупредить. А потом спать, конечно. Зима скоро…
Теперь леший угрюмо смотрел на маленького, повисшего на ноге. Вот ведь пристал, репей! Сказано же им – уцякать отсюда надо, что ещё?! Уже и вторую ногу теперь схватили – ещё одна маленькая!
– Дзядуля, не yхадзi! – во всё горло вопила девочка. – Вазьмi нас з сабой! Нам няма куды iсьцi – у нас мамку забiлi! Дзядуля, забяры нас![5 - – Дедушка, не уходи! Возьми нас с собой! Нам некуда идти – у нас мамку убили! Дедушка, забери нас! (Белорус.)]
– Дзядуля, забяры нас! – шёпотом повторял мальчик.
«Куда я их дену? – думал лесовик, так же, молчком, шагая в глубь леса. Дети брели за ним, всё чаще спотыкаясь о высокие корни. – Ладно б, лето… Спрятал бы, прокормил. Зима почти… Усну…»
Сзади послышались всхлипы. Крепились-крепились маленькие, да и умаялись. Леший остановился, вытащил из бороды поздние яблоки и горсть орехов – ешьте! Там, кстати, ещё и несколько волчьих ягод нашлось. Дать? Им всё одно – помирать, так уж лучше сейчас от одной ягодки, а не от холода и голода… Повертел в руке чёрные катышки и убрал пока. Может, пригодятся ещё.
Поев, дети стали идти ещё медленнее. А в темноте и вовсе заканючили – постой да постой. Пришлось искать дупло повместительнее. Сам залез и маленьких сграбастал. Только лёг, а эти уже и устроились на нём – девчонка на левом плече, мальчишка на груди калачиком свернулся. И спят.
«Нет, надо их из леса выводить. Не везде же эти пришлые? Ну, мой лес они со всех сторон обложили, ну а дальше-то – на восход – может, и нет их? Дня за два дойдём до края, а там перелеском-перелеском и дальше…»
А вот что дальше, леший себе слабо представлял, потому как не положено лешим в чужой лес соваться. По молодости глупой заходил он, бывало, вызывал соседей силой померяться, но всякий раз был жестоко бит, ибо в каждом лесу свой хозяин, и сила там хозяйская. В чужом бору леший не выше человека будет, беззащитен он там перед любым волком или медведем. Так-то оно так, но дети вдвойне беззащитнее. А значит, придётся идти. С этими мыслями леший и захрапел.
Утро выдалось славное – потеплело, и густой туман окружил дупло, словно облаком. Лясун любил туман – плыть по нему одно удовольствие, будто и не идёшь вовсе, а белая мгла тебя сама тянет. Маленьких, чтобы в пути не хныкали, накормил основательно – мёдом и сухой малиной. Покряхтел немного, приматывая их к себе ветвями – сестру сзади, братика спереди – и прытко побежал на восход, скользя босыми лапами по молочным тропам.
Мальчика плавный ход вскоре совсем убаюкал. Борода у лешего из сухого мха – вроде и не тёплая, но угреться в ней можно. И хорошо так – лежи себе в плетёной корзине, слушай, как редкие птицы стрекочут. Смотреть по сторонам особо не на что – мелькают в тумане деревья, собираясь в серую сплошную пелену, глаза от которой устают и слипаются. И только слышит мальчик сквозь сон изредка: «Брацiк, ты тут? Ну сьпi, сьпi…»
А потом показалось солнце, и воздух вмиг стал колючим. Растаяла дымка, унесла сон и тепло, и в алом осеннем свете засверкали ряды сосен. Стояли они, ясные, гордо устремив к небу островерхие шапки, свысока смотрели на залетевших в их бор со случайным ветром гостей – обнажённую берёзку, осину-карлицу да всякую мелочь вроде лещины.
Нет дерева лучше сосны – это всем известно. Сосновый лес хворь прогоняет, душу веселит, глаз радует. Только вот светел он больно и прозрачен. Зверя гнать по нему легко, ну а если тебе самому убегать приходится? То-то… Лесовик лес знает, как человек свои пять пальцев. Бежит он теми тропами, что далее всего от людских дорог пролегают, да и то пару раз замечали патрули. Ну леший им, конечно, глаза отводил, а всё-таки неприятно – речь чужая, лающий хохоток, крепкий запах пороха… Маленькие при виде немцев цепенели от страха, а девчонка и вовсе закрывала уши руками и зажмуривалась, силясь чернотой прогнать из глаз и из памяти образ бьющейся в петле матери. Леший, чуя, как дрожит за его спиной маленькая, неуклюже гладил её по голове сучковатой лапой. А солдаты в это время проходили мимо, принимая его с детьми за мшистую корягу, поросшую трутовиками.
К вечеру все устали. Похолодало так, что леший вопреки собственному обыкновению попёр из берлоги какого-то мишку, и тот всю ночь шатался поблизости, пугая рычанием всю окрестную живность. В берлоге было тепло и тесно, но уж очень воняло – медведь успел пропитать здесь всё своим духом, пока укатывался перед сном. Ну да это людям запах не нравится, а лешим мишкин запах родным кажется, любят они его за уют и за сон крепкий. О-ох, утомился!
Неизвестно, снится ли что-нибудь лешим, но вот дети точно каждую ночь видят сны. Мальчику снились стальные птицы с чёрными человечьими глазами. Они пролетали так низко, что порой касались острым крылом деревьев. Птицы хищно вглядывались в притихший лес, будто знали про укрывшихся в берлоге детей и искали их. Покружив, птицы улетели, и остаток ночи мальчик спал почти спокойно.
Поутру маленькие проснулись, сидят тихо, как мыши, и переговариваются шёпотом:
– Вунь дзядуля-лешы якi моцны! А чаму ён усiх фрыцаy не заб’е адразу?
– Дурны ты, браце! Не забiвае, значыць, таварыш Сталiн не даваy такога прыказу. А калi сюды прывязуць тэлеграму ад Сталiна, дык усiм фрыцам капут!
– Сама ты дурная! Як яе сюды прывязуць? Дзе яго знойдуць у лесе?
– А хiба ты ня ведаеш, што лешаку падарунак можна у любым дупле пакiнуць? Ды лешы сам яго знойдзе…
– А калi ён чытаць ня yмеець? Тады што?
– Вялiкi Божа! I праyда, ён жа няграматны напэyна![6 - – Вон дедуля-леший какой сильный! А почему он всех фрицев не убьёт сразу?– Глупый ты, братец! Не убивает, значит, товарищ Сталин не давал такого приказа. А если сюда привезут телеграмму от Сталина, так всем фрицам капут!– Сама ты глупая! А как её сюда привезут? Где его найдут в лесу?– А ты разве не знаешь, что лешему подарок можно в любом дупле оставить? И леший его сам найдёт…– А если он читать не умеет? Тогда что?– Великий Боже! Ой, правда – он же неграмотный, наверное! (Белорус.)]
И это была правда. Лясун читать не умел, как и его соседи. Может быть, и летели из Кремля в тот год телеграммы ко всем лесным хозяевам на западных рубежах. Может быть, почтальоны, рискуя жизнью, и пробирались мимо немецких патрулей, чтобы их передать… Кто знает? Лесная нечисть была почти поголовно безграмотной.
И всё-таки не надо было в берлоге ночевать. Знал ведь леший, что пора ему на зиму под землю залечь, сховаться. Знал, но ради маленьких решил перетерпеть, боролся с дремотой, как мог. А тут в тёплой берлоге разморило его…
Вот и солнце уже сквозь валежник замерцало, день поднялся, а дедуля-леший всё лежит, ровно колода какая, и не ворушится, и не дыхает… Что теперь делать-то?
– Ды ня мог ён памерцi. Лешыя сто гадоy жывуць![7 - Да не мог он умереть! Лешие сто лет живут! (Белорус.)]
– А ты хiба ведаеш, колькi яму гадоy было? На выгляд стары зусiм… Эй, дзядуля! Дзядуля!.. Не чуе…[8 - А ты разве знаешь, сколько ему лет было? На вид он старый совсем… Эй, дедушка! Дедушка! Не слышит… (Белорус.)]
– Дзядуля-лешы! Прачнiся![9 - Дедушка-леший! Проснись! (Белорус.)] – мальчик что есть мочи тормошил задеревеневшего лесовика, да только все ногти себе содрал, а добудиться не смог.
– И што цяпер рабiць будзем?[10 - Что теперь делать будем? (Белорус.)]
– Да людзей пойдзём[11 - К людям пойдём. (Белорус.)], – девочка, хоть и была всего на два года старше, почувствовала себя вдруг взрослой, почти как мама. Ой мама… Встряхнула головой, зажмурившись. – Паглядзiм, што y дзядулi засталося. Учора яблыкi былi ды арэхi… А цяпер пуста. Ну i добра. Пайшлi![12 - Посмотрим, что у дедушки осталось. Вчера и яблоки были, и орехи… А теперь пусто. Ну да ладно. Пойдём! (Белорус.)]
– А там мядзведзь! Ён бяз дзеда-лешага нас з’ясi адразу![13 - А там медведь. Он без дедушки-лешего нас сразу съест! (Белорус.)]
– А мы агонь распалiм! Тады не з’ясi, спужаецца! Вось i трут i крэсiва y мяне ёсьць. Пачакай, брацiк[14 - А мы огонь разожжём! Тогда не съест, испугается! Вот и трут, и кресало у меня есть… Подожди, братик… (Белорус.)], – и девочка, подсобрав сухих листьев, принялась за работу.
То ли воздуха в берлоге было мало, то ли трут и листья совсем отсырели, но огня всё не было. Зато повалил дым, да так, что скоро заполнил всю берлогу. Девочка изо всех сил дула на трут в надежде увидеть хоть одну искорку, пока не начала задыхаться.
– Бяжым! – дети выскочили на свет, по пути уронив тяжёлую ветку и почти обрушив берлогу.
– Дзядуля-лешы! – мальчик в слезах бросился было обратно, но сестра крепко схватила его за руку.
– Ён ужо мёртвы, яму не балюча[15 - Он уже мёртвый, ему не больно. (Белорус.)], – а сама тоже плачет стоит.
– А-а-а-апчхи! – содрогнулась чаща.
– А-а-а-а! – заорали в голос мальчик и девочка, увидев, как зашевелилась земля.
Проснулся лесовик, прочихался от едкого дыма и только тогда вспомнил всё, что приключилось с ним вчера. Верещащих от ужаса маленьких нагнал в два прыжка, успокоил как мог, достал им орехов и сухой черёмухи из потаённой глубины леса – конечно, не в бороде же припасы хранить! А потом, привычно уже примотав к себе обоих, помчался по ночному лесу на восход. А в полуразрушенную берлогу тут же вернулся мишка, поворчал малость, посетовал на смрадный дух да и захрапел… Хорошо ему!
«Только б не заснуть, – думал лясун. – Это хорошо, что зима скоро – остальные-то лешаки уже под землю давно провалились! Значит, не остановит никто… Только бы не заснуть».
Лес заканчивается, редеют сосны… Месяц на небе виднеется, но восход уже близко, ещё немного и рассветёт. И вот в предрассветной мгле показалась, наконец, продуваемая всеми ветрами узкая полоска незасеянного поля, разделявшего два леса. Там, в родном лесу, остались силы лясуна и его власть. Выходил из леса своего великаном могучим, под которым земля прогибалась. Шёл по полю волом тягловым, круто рогами вниз склоняясь. А в чужой лес маленькие его стариком дряхлым завели, под обе руки поддерживая.
