Я был «майором Вихрем». Воспоминания разведчика

скачать книгу бесплатно


– Жиф курилька! Ну что? Будем молчайт, говорит?!

Признание должны вымучить – тогда в него поверят. Кто это сказал? Старый казак Шайтан славному гетману Богдану? А может, Олег?

Что ж, вымучивали долго, старательно. Кажется, пора.

Превозмогая страшную слабость, я стал подниматься.

Гестаповец жестом подозвал жандармов.

Тело ныло. Боль снова возвращалась, колючими иглами пронизывая мозг.

Я поднял руку:

– Не надо. Хватит. Деваться некуда. Я советский разведчик.

– Гут, гут. Отвечайт на вопросы! Где группа?

– Я один.

– Доказательства?

– Мои вещи и документы.

– Вещи и документы?

– Так. Я – марш-агент.

Во всех разведках мира есть такие люди – связники, почтальоны. Их обычно посылают через линию фронта с ограниченной задачей: передать уже действующим группам батареи радиопитания, деньги, взрывчатку и т. д.

Вещи, найденные при мне, как раз и выдавали связника.

Поверит или не поверит? Если поверит, значит Гроза и Груша на воле. Бесконечной кажется минута. Но вот офицер потянулся к телефонной трубке. Наверху  – это видно по его лицу, оно почти улыбается, – довольны.

– Если все правда, – обращается он ко мне, – можешь рассчитывать на доброту фюрера. Но боже сохрани, – он так и сказал – «боже сохрани», – водить гестапо за нос.

Комендант на радостях расщедрился. Мне разрешили помыться. В камеру принесли обильный обед из жандармской кухни. Лапшу со свининой, пиво, даже баночку искусственного меда. Дело было сделано. Завертелась, закружилась карусель тайной полиции рейха. 22 августа меня отвезли в Сосновец. Браслетки с рук не снимали. Вечером – катовицкое гестапо. Снова допрос. На этот раз с большим интересом к деталям. Допрашивал молодой гестаповец в штатском. Переводила девица. Маленькая блондинка, как только раздавалось: «Фрейлейн Вэра!» – вздрагивала, вскидывала голову, словно хорошо натренированный конь при звуке кавалерийской трубы. В ее глазах были и собачья преданность патрону, и неистребимое чувство страха. На меня она поглядывала с нескрываемым любопытством, даже с каким-то сочувствием, хоть и не без злорадства. Дескать, не одна я такая на белом свете. Есть и другие. Офицер вел допрос в стремительном темпе. Но я уже вошел в роль, не сбивался.

– Кто такой?

– Марш-агент, послан для связи.

– Задача?

– Встретиться в Кракове с представителем группы. Передать ему деньги, радиопитание. Получить пакет и к пятому сентября возвратиться к своим.

– Адреса? Явка? Где назначена встреча?

– Никаких адресов у меня нет. Встреча на Краковском рынке Тандета.

– Точнее. Сроки?

– С двадцать четвертого по двадцать седьмое августа.

– Приметы? Пароль?

– Ко мне должен подойти мужчина среднего роста, средних лет. Он знает мои приметы: из английского бостона темно-синий костюм. Такого же цвета кепи. Из верхнего кармана пиджака торчит конец розового платка. Пароль: «Когда вы выехали из Киева?». Отзыв: «В среду».

– Как попал в марш-агенты?

– Это длинная история, господин офицер. Да вы и не поверите.

– Ну?!

Тут я сообщил новые подробности по одной из легенд. Я – Гордиенко. Родом из Кировограда. Украинец. Работал при немцах секретарем в украинской полиции. Не эвакуировался с вермахтом, так как Кировоград внезапно был окружен Советами. Перед приходом красных раздобыл чистые документы. С ними перебрался в соседний район. Сам явился в военкомат. Мобилизован. Вскоре отправили в специальную часть. Меня отвезли в Житомир. Оттуда в Тернополь. Из Тернополя на самолете забросили в тыл. Хотел сразу явиться, да не успел.

– Почему не заявили об этом в самом начале?

– Кто бы поверил?

– И я не верю…

– Как вам угодно. Теперь уже все равно.

Что ни вопрос – ловушка.

– Где приземлился? С кем? Фамилия? Шнель! Живо!

Я свое. Выброшен один. Приземлился в лесу западнее станции Псары.

Ночь просидел я в одиночке катовицкого гестапо. Утром двадцать третьего меня снова завели к знакомому следователю. Тот вскинул на меня свои белесые брови, заговорил отрывисто, сердито. Фрейлейн Вера встрепенулась и пошла выстреливать фразу за фразой. Я узнал, что ее шеф охотно и даже лично расстрелял бы меня, но приказ есть приказ. И, к большому сожалению шефа, меня сейчас отправят в Краков. Впрочем, в краковском гестапо шутить не любят.

После такого напутствия меня побрили, постригли, посадили в уже знакомую черную машину.

…Шуршат шины. С каждым километром все ближе Краков. Разве такой представлялась мне встреча с этим городом? Стиснутый с обеих сторон двумя молчаливыми молодчиками (в машине было их еще двое), я сидел безоружный, со скованными руками. Правда, три-четыре дня выигрывал наверняка. В моем положении и это было немало.

Но в остальном мог надеяться только на случай. А я знал уже, что случай сам по себе срабатывает редко. У случая много союзников. Прежде всего – интуиция.

И конечно, нужна решительность, постоянная готовность идти на риск, вера в удачу. И умение выжидать, терпение, точное знание предмета. Мой предмет – Краков.

Мысленно вновь и вновь обхожу его улицы, площади. В сотый раз заглядываю на Тандету. Город ощущаю почти физически. Сукеницы. Университет. Городская библиотека. Мариацкий костел. Таинственный Вавель – замок первых польских королей, теперь резиденция обер-палача Польши генерал-губернатора Франка. Мне кажется, я мог бы обойти эти места с закрытыми глазами, хоть никогда не бывал в Кракове.

Пишу не вымышленное произведение со строго продуманной композицией, а повесть своей жизни. Любая жизнь  – не укатанная прямая дорога. Ида простит мне читатель возможные отклонения, отступления, нарушающие стройность моего рассказа. Вот и теперь надолго оставляю где-то на полдороге в Краков гестаповскую машину, моих ангелов-хранителей, чтобы рассказать о человеке, которому я больше всего обязан как разведчик.

Настоящее имя моего учителя я узнал сравнительно недавно. А в разведшколе его звали Василием Степановичем. Когда пришло мне время выбирать себе конспиративное имя, я тоже  – так велико было подспудное желание во всем походить на него  – стал Василием Степановичем. Василий Степанович Михайлов. Или просто капитан Михайлов. Под этим именем знали меня бойцы группы «Голос» и наши польские друзья до первой нашей послевоенной встречи в 1964 году, когда уже можно было открыть друг другу свои настоящие имена. Василий Степанович был начальником отделения и преподавателем разведшколы, куда я попал в начале 1944 года. Наш учитель, сдержанный, немногословный, не любил рассказывать о себе и, приводя во время лекций и практических занятий различные случаи, которые он считал полезными и поучительными, никогда не ссылался на свой личный опыт. Уже первые практические занятия привели меня к неутешительному выводу: в разведчики совсем не гожусь. Прошел состав. Изволь подсчитать и запомнить, сколько в нем вагонов, открытых платформ, цистерн. Встретился с нужным человеком  – мгновенно зафиксируй цвет волос, глаз, покрой костюма, узел на галстуке. Еще надо было уметь многое: «читать» город по карте, запоминать (записывать нельзя) десятки, сотни названий незнакомых улиц, сложные адреса, пароли. Тут я растерялся. Потому что не был наделен от природы хорошей памятью.

Дело прошлое, но… что было – было. Несколько дней ходил сам не свой. Как поступить? Имею ли право с такой памятью оставаться в разведшколе? Эта мысль не давала покоя. Сижу на лекции. Слушаю  – не слушаю. А в голове сами собой слагаются строки рапорта на имя начальника школы. Так, мол, и так: «Осознавая свою непригодность, прошу отчислить меня из школы и отправить на фронт или в партизанское соединение».

Не знаю, что именно бросилось в глаза преподавателю: мой отсутствующий вид, неуверенность. Как бы там ни было, после лекции он пригласил меня к себе. Не помню, о чем мы говорили вначале. Но отлично помню тон беседы, искренний, доброжелательный. Настолько, что я возьми да выложи все то, что мучило меня в последние дни. Слушал Василий Степанович внимательно. Ни разу не перебивал мою сбивчивую речь и ничем внешне не выдавал своего отношения к ней.

– Я ждал этого признания, – заговорил он тихо. – Думается, у вас несколько одностороннее, а поэтому неверное представление о нашей работе. Кто вам сказал, что память разведчика  – дар божий? Память, особенно наблюдательность, можно и нужно тренировать, как, скажем, спортсмены тренируют тело.

В этом отношении разведчик чем-то сродни ученому, артисту. Я знаю одного народного артиста, очень известного. Сколько монологов пришлось ему выучить за долгую жизнь на сцене! А в школе больше всего попадало ему за плохую память. Развил. Человек все может, если сильно хочет. Видели, слушали Остужева – Отелло? А ведь он выучил, сыграл свою любимую роль, может быть, самую трудную в мировой драматургии, когда почти полностью потерял слух. А вы говорите – рапорт!