скачать книгу бесплатно
– Вот те крест! – воскликнул Леонтий, крестясь. – Офицер носит цветы балерине Лещинской, пылкий юноша – один из толпы ухажёров Людочки Пичугиной. Это балет, господа. Ба-лет.
– Ну, допустим. А что же убитая? – вернул сплетника к теме разговора господин Громыкин.
– Шо убитая?! Элеонора Черникина подавала надежды, да, було так. Такая гибкая, как тот прутик во саду. Безукоризненная форма. Пахала над техникой день и ночь, будто лошадь в осеннюю страду.
Хореограф встал в позицию и изобразил то ли лошадь, то ли балерину у станка, но выглядело сие неожиданно изящно. Леонтий вернулся к сыщикам, тяжело дыша.
– Потом, не забывайте, господа, шо Черникина молода, а прима, извиняйте, четвёртый десяток разменяла, – сказал хореограф и развёл руки в стороны. – Умница, красуня, но возраст. Воз-раст!
Господин Четвертак опять понизил голос.
– Мариус Потапов стал продвигать Элечку на главные роли.
– Это главный балетмейстер, – опять уточнил для начальника делопроизводитель.
– Естественно, нашей приме это не понравилось. Естественно!
Леонтий зашептал.
– А нынче був такой скандал. Последняя капля. Прямо самая последняя капелька. Мариус приказал подселить Элечку Черникину в гримёрку к Людочке Пичугиной. Шо там було!
– Что?! – хором спросили господин Громыкин и господин Самолётов.
Хореограф, довольный произведённым эффектом, замолчал.
– Если без ругани, то можно сказать, шо прима была недовольна. Форменный скандал учинила. Ругалась страшно, – сказал Леонтий, отвернулся от сыщиков и махнул на них рукой.
Анхен, молча наблюдавшая за беседой, поняла, что болтливый Четвертак что-то не договаривает. Она подошла к мужчине и невзначай прикоснулась к его руке. И помпезный занавес, и декорации, и сцена качнулись и растворились в воздухе. Анхен попала в воспоминание хореографа. Была у неё такая способность. Передавался сей дар по женской линии старинного рода Ростоцких, ещё со времён Петра Великого, вот и ей перепало немного.
Леонтий зажмурился и прикрыл уши руками. Господи Иисусе! Как же она визжит! Нет, вы полюбуйтесь на неё, люди добрые. Разве можно так визжать?! Как только связок у неё хватает.
– Людочка, лапуля, успокойся, – сказал он, входя в святая святых Мариинского театра – в комнату прима-балерины.
– Почему посторонние в МОЕЙ гримёрке?! – перекинулась прима на вновь прибывшего. – Леонтий, нет, ты мне ответь. Что сие означает? И не надо закрывать уши! Кричала и буду кричать!
Леонтий судорожно сглотнул. Воспалённые глаза балерины извергали лаву, метали громы и молнии.
– Людмила Петровна, я Вам в сотый раз повторяю, что эти вопросы надобно задавать Мариусу Палычу, – спокойно сказала Элеонора Черникина, поправляя у зеркала выбившуюся прядь пегих волос.
– Нет, ты это слышал, Леонтий? Какова нахалка! – возмутилась в очередной раз госпожа Пичугина.
– Нужно уметь уступать место молодым талантам, – всё также спокойно добавила госпожа Черникина.
– Нашлась тоже талантливая. Тебе только крыс играть из повозки Карабосс! Мышь Серая! Кошка дранная! Вешалка позорная! Думаешь, я не знаю, за какие такие таланты Мариус тебя продвигает?
Подружка примы балерина Лещинская, стоявшая подле, при этих словах развязно рассмеялась.
– Списали тебя, Людочка, в утиль. И кто подвинул? Мышь Серая. Вот умора!
Вместо того, чтобы сгладить конфликт, она… масла в огонь подливает. Эх, всё самому надобно разгребать, всё самому.
– Это Мариус распорядился. Она права, – признался господин Четвертак и прикрыл глаза, ожидая новую волну визга, однако его не последовало.
Прима-балерина угрожающе молчала, переводя взгляд с хореографа на новую соседку.
– Я тебя уничтожу, Мышь Серая, – процедила она и вышла из гримёрки с гордо поднятой головой.
– Значит, расправой госпожа Пичугина убитой угрожала. И при свидетелях. Так? – спросила Анхен хореографа.
– Анна Николаевна, рисуйте тела. Допрос оставьте мне, – осадил прыткую художницу господин Громыкин, буравя её карими глазами-пуговками.
Анхен обиженно поджала губы. Господин Четвертак заулыбался. Ему понравилось, как представительный сыщик поставил девчонку на место. Настоящий мужчина! А ещё эта рыжая борода. Ох!
– Что было после? Рассказывайте! Не тяните, – потребовал дознаватель, нахмурившись. – Что было?
– А шо було? Людочка к Мариусу Палычу разбираться побежала. Шо он там ей наговорил, я не знаю. Если не знаю, разве я буду обманывать? Нет. Не буду. Только на репетиции Пичугина так демонстративно толкала Черникину, задирала девочку при любом случае, шо всем стало понятно – от Мариуса она ничегошеньки не добилась. Если бы она добилась, разве она бы так себя вела?
Господин Громыкин отошёл от господина Четвертака и с облегчением выдохнул – терпкие духи хореографа вызывали дурноту. Однако ему тут же пришлось вернуться к артисту.
– А все ли были на этой репетиции? Все? – уточнил он.
– Кажись, все. Хотя подождите, господин главный сыщик, подождите. Агнешка шибко опоздала. За что и получила от меня выговор. Разве можно опаздывать на финальную репетицию? Нет, я Вас спрашиваю, разве можно себе такое позволять? Это Императорский театр, а не провинциальная сцена!
– Агнешка? – спросил господин Самолётов.
– Балерина Лещинская, – ответил господин Четвертак, с возмущением откидывая назад длинные волосы, и указал на стоящую поодаль барышню. – Вообще за всеми за ними нужен глаз да глаз. И кто этим занимается? Нет, я Вас спрашиваю, кто?
– Кто? – поинтересовался делопроизводитель.
– Леонтий Четвертак! – торжествующе провозгласил хореограф и стукнул себя в хилую грудь.
– Что было дальше? Что? – прервал хвалебные речи артиста господин Громыкин.
Леонтий бросил на дознавателя обиженный взгляд, но, выдержав паузу, всё же ответил.
– После репетиции девочки разошлись. А перед самым выступлением Людочке разом стало погано. Побледнела, позеленела вся. Жуть! Я уж думал замену ей искать, но прима есть прима. Бросила мне "Не надо" и ушла к себе отдохнуть.
– А потом? – спросил господин Самолётов.
– Шо потом?! Потом вы всё видали сами. Вышла на сцену с этой пукалкой в руке и застрелила Элечку. Отдохнула, называется, – сказал господин Четвертак и досадливо махнул.
– А пукалка, как Вы говорите, кому принадлежала? – спросил господин Громыкин. – Кому?
– Людочке. Кому же ещё?! – удивился хореограф непонятливости сыщика.
– Зачем ей был нужен пистолет? – удивился в свою очередь дознаватель. – Зачем?
– Как это зачем?! А поклонники? Вы шо не знаете, какие они бувают? У-у-у. Бувают смирные – цветочки дарят. А бувают такие буйные, лопатой не отобьёшься. Вот и приходится их усмирять. Стрелять не обязательно. Достаточно показать, и всё. Успокаиваются разом.
– Благодарю Вас за беседу, – сказал господин Громыкин, чинно склонив голову.
Дознаватель одёрнул серый в жёлтую клетку пиджак, отошёл от хореографа – теперь уж точно – и направился к лежащим на сцене "девочкам". Господин Самолётов устремился за ним.
– Так, так. Что мы имеем. Госпожа Пичугина застрелила госпожу Черникину при свидетелях. Кто убийца, искать не нужно. Это уже хорошо. Интересно другое – сама она отчего умерла. Что скажете, доктор? Отчего?
Господин Громыкин стоял над телами, сложив руки за спину.
– Вскрытие покажет, но похоже на отравление. Все признаки на лицо, как говорится. Ха-ха! – опять неуместно засмеялся доктор Цинкевич, указывая на остатки пены у рта примы.
– Яд нашли? – не оборачиваясь, спросил дознаватель господина Самолётова.
– Фёдор Осипович, – начал делопроизводитель растеряно. – Ей Богу! Откуда нам было знать про отравление? Яд никто и не искал. Я думал, у неё сердце не выдержало, или припадок какой случился. Мало ли. Да и потом. Где его искать?
– Кого искать? Припадок? Ха-ха! – поддел господин Цинкевич молодого человека.
– Скажете тоже, Яков Тимофеевич, – упрекнул господин Самолётов доктора. – Яд этот. Будь он неладен! Где его искать? Театр-то большой.
Господин Громыкин обернулся, подошёл к помощнику, надел пенсне и внимательно его рассматривал какое-то время.
– Удивляюсь, я Вам, Иван Филаретович. Право слово, диковинное дело. Театр-то большой, только обе пострадавшие в одной гримёрке обитали. Как Вы полагаете, где в первую очередь надобно искать яд?
Анхен кинула беглый взгляд и запомнила для будущего рисунка вспыхнувшее от стыда лицо господина Самолётова. Сцену, декорации, тела балерин – одна, в окровавленной пачке лежала навзничь, уставившись удивлённо-испуганным взором вверх, вторая на боку, изогнувшись дугой – художница уже зарисовала. Поэтому она вместе со всеми пошла в гримёрку убитых.
По узким, замысловатым проходам сыщики в сопровождении хореографа добрались до комнат балерин. Гримёрка примы была просторнее клетушек простых танцовщиц, но вся была заставлена мебелью и скарбом – ширма, столы, зеркала, кресла, вешала с костюмами, полки, ящики, коробки.
– Батюшкины святы! Сколько же здесь добра, – сказал господин Громыкин, протискиваясь. – И никаких признаков еды.
– Им ведь за фигурой надобно следить. Кушать им, как обычным смертным, не положено, – сказал господин Четвертак с ехидцей.
Господин Громыкин инстинктивно втянул выступающий живот.
– Фёдор Осипович! – окликнул его господин Самолётов.
Дознаватель подошёл к молодому человеку, склонившемуся у одного из туалетного столиков.
– Позвольте, – сказал господин Громыкин, отодвигая делопроизводителя в сторону, и вытащил из ящика стола серый кулёк с белым порошком.
– Нет, это Вы позвольте, – сказал господин Цинкевич, решительно забирая кулёк из рук сыщика. – Так, так. Запах отсутствует. Вкус в полевых условиях определять не рекомендуется. Скорее всего, это стрихнин.
Доктор покрутил находку в руках.
– Я забираю сие на анализ, – сказал он после раздумий. – Да.
– Чей это стол? – спросил господин Громыкин господина Четвертака.
– Это Элечкин стол, – сказал хореограф, испугано округляя соловые глаза. – Черникиной.
– Да. Это её стол, – согласно закивала балерина Лещинская.
Анхен, сидящая на диванчике, зарисовывала обстановку гримёрной. Для пущего эффекта пуанты на столе прима-балерины надобно было поправить, что собственно художница и проделала. И что же она там обнаружила? Внутри одной туфли захрустело.
– Стекло, – обыденно сказала госпожа Ростоцкая, как будто нашла расколовшуюся чашку на кухне. – Разбитое стекло.
Художница высыпала из пуанты на стол мелкие осколки.
– Я знаю, кто это сделал и зачем, – заявила госпожа Лещинская, гордо задрав точёный подбородок.
– И кто же? – заинтересованно спросил господин Самолётов.
Анхен нахмурилась. Ей совершенно не понравилось, как он смотрел на балерину – будто мёда вкусил. Агнешка Лещинская, костлявая фифа с огромными свинцовыми глазами, притягивала к себе внимание мужчин. Было в ней что-то манящее.
– Это Элька Черникина подбросила стекло в пуанты Людочки, – сказала балерина, грациозно поправляя чёрную заколку в белоснежных волосах.
– Зачем? – спросил господин Самолётов, улыбаясь.
Анхен поморщилась и отвернулась, чтобы не видеть этого безобразия. Делопроизводитель хорош, ничего не скажешь. Вот-вот облизываться станет. Тьфу!
– Завидовала ей и хотела пакость сделать. Зачем же ещё? – фыркнула госпожа Лещинская. – Людочка не заметила бы стекла, надела бы пуанты и ноги покалечила. Вот зачем.
Она подошла к столу и взяла в руки балетную туфлю.
– И вообще, говорят, Элька в примы метила через постель главного балетмейстера. Впрочем, это дело житейское. Людочка Пичугина тоже с ним… того, – замялась балерина-сплетница.
– Погодите, погодите. А как же её муж? – возмутился господин Громыкин нарушению традиционных ценностей. – И этот… как его там? Весьма влиятельный человек. Как же так?
– Хоть Людочка и была моей подругой, но скажу прямо. Охочая она была до мужеского пола. Её на всех хватало, – сказала госпожа Лещинская и бесстыдно ухмыльнулась.
– Тогда должно быть, они мужчину не поделили. Это главный мотив, – предположил господин Самолётов, не сводя глаз с костлявой фифы.
Дознаватель же уселся в кресло примы, положил шляпу на её стол, покрутил лысеющей головой туда-сюда.
– Всё ясно, как Божий день, господа, – сказал он, оглаживая рыжую бороду. – Госпожа Пичугина узнала, что госпожа Черникина её отравила и стекла в пуанты подложила – из зависти или из ревности всё одно, и перед смертью застрелила свою убийцу прямо на сцене.
Сыщик вскочил с кресла с неожиданной лёгкостью и грацией.
– Вот и всё, господа! Двойное убийство раскрыто без лишних движений, – воскликнул он и даже позволил себе фривольный взмах ногой в предвкушении похвалы от начальства.
Господин Самолётов не сдержался и фыркнул.
* * *
Всю дорогу домой Мари причитала – натерпелась страху от выстрела и убийства, произошедшего на её глазах, а ещё получила оскорблений от циничного доктора Цинкевича. И столько крови! И столько ужаса! Вечер был безнадежно испорчен.
– Иван Филаретович, как Вы думаете, а балет перенесут на другой день? Я бы всё же хотела досмотреть его, – спросила она уже в карете, трагично вздохнув.
– Обязательно дам Вам знать, Мария Николаевна. Простите меня. Хотел вас развеселить, развлечь, а получилось как всегда, – сказал господин Самолётов, повинно склонив голову.
– Ну, что Вы! Не извиняйтесь. Не Вы же стреляли в артисток, – замахала на него Мари. – Откуда Вам было знать?
