скачать книгу бесплатно
Я шагала вдоль старой железной дороги, одна в зыбкой золотистой дымке.
* * *
Шоссе А-84 я пересекла по грязному тоннелю, а речку Тис – вброд, по толстой, изогнутой трубе нефтепровода, торчащей из воды.
Именно здесь, вблизи шоссе А-84, я впервые совершила исцеление, когда мы с Алланом нашли в поле лису. Каждый раз, проходя мимо этого места, я невольно смотрела под ноги и вспоминала тот жаркий день, запах свежего сена, тельце зверька у меня на руках и вытаращенные от изумления глаза брата.
Позже, когда я, с соломинкой в зубах, вернулась на ферму, меня сразу препроводили к деду. Он устроил мне нагоняй, чтобы неповадно было играть у самой дороги; я разревелась, а он прижал меня к себе и сказал, что, видимо, умение обращаться с животными унаследовано мною от покойного отца и, случись мне оживить кого-нибудь еще, надо тут же сказать дедушке: вдруг у меня открылся Дар?
С тех самых пор я исцеляю нашу скотину от болезней, ушибов и хромоты, помогаю при отелах и опоросах. Все эти годы заплаканная ребятня тащит ко мне хомячков, котят, щенков, ягнят, козлят и птенцов; вроде бы пару-другую я уговорила вернуться к жизни, однако под присягой утверждать не решусь, поскольку на самом деле исцеляет Бог, а не я (тем не менее хотелось бы знать: могу ли я воздействовать на расстоянии?).
Еще более скептически я оцениваю свои способности к исцелению людей, хотя, безусловно, ощущаю нечто при наложении рук. Мне думается, человека исцеляет собственная вера в Создателя, а вовсе не моя энергия, но, полагаю, нельзя полностью отрицать элемент непознанного; надеюсь, моя скромность не равносильна самоуничижению.
* * *
Пробравшись между двумя фермерскими угодьями, я вышла на дорогу, ведущую к долине Карс-оф-Лекропт, пересекла шоссе М-9, потом железнодорожную ветку Стерлинг – Инвернесс, а там показался Бридж-оф-Аллан; в этот час автобусы уже доставляли детей в школы, автомобили мчали жителей пригородов на работу, фургоны развозили грузы. Бридж-оф-Аллан – это милый, некогда курортный городок у подножья лесистых гор. В детстве мой брат хвастался, что город назвали в его честь, а я только уши развешивала.
Поднявшись вверх по восточному берегу реки Аллан-Уотер, я пошла лесом через Киппенросс; дорога превратилась в тенистую, утоптанную тропинку, огибающую поле для гольфа в окрестностях Данблейна, где несколько заядлых игроков уже размахивали клюшками, отправляя мячи в воздух. Вскоре я приблизилась к центру города, и теперь от собора меня отделяла только автомагистраль, а за ней – пара улочек. Туманы рассеялись, утро было теплым, и куртку я теперь перебросила через плечо, а шляпу несла в руке; потом, зажав поля шляпы в зубах, пальцами зачесала влажные волосы на лоб.
В городе можно было немного пошататься по улицам, заглядывая в витрины магазинов и скользя взглядом по заголовкам печатной продукции, выставленной снаружи газетных киосков; эти безвкусные товары и кричащие черные буквы одновременно и притягивали, и отталкивали. Я прекрасно знаю, что в такие моменты напоминаю ребенка, прижавшегося носом к окну кондитерской; от осмысления этого факта надеюсь стать более смиренной. В то же время должна признаться: есть во мне какая-то жажда, неодолимая тяга к этой безвкусице, однако с облегчением вспоминаю, что, поскольку в карманах ни гроша, все эти материальные блага (абсурдный термин, как замечал мой дедушка) остаются мне полностью недоступными. Тут я встрепенулась и зашагала по направлению к длинному зданию собора, выщербленному ветрами и временем.
Мистер Уорристон ждал на хорах.
* * *
Я научилась играть на органе в зале собраний нашего особняка, когда еще не дотягивалась до верхних регистров, а нажимая на педали, не раз падала с табурета. Нотная грамота была мне неведома, и кузина Мораг учила меня с азов. Потом мы полюбили музицировать вместе: она на виолончели, а я на органе, причем она играла по нотам, а я импровизировала. Вроде бы получалось вполне приемлемо, хотя древний орган посвистывал, требуя заботы, дорогостоящего ремонта и настройки, с чем не мог справиться даже брат Индра. Я научилась обходиться без некоторых клавиш и регистров.
Думаю, это Бог привел меня в собор пять лет назад, вскоре после того, как там установили орган фирмы «Флентроп»: я по обыкновению отправилась на длительную прогулку, и Бог подвигнул меня восхищенно уставиться на блестящие, сказочно красивые резные верхушки труб органа и жадно впиться взглядом в клавиатуры и регистры как раз в то время, когда поблизости находился человек, не оставшийся равнодушным к моему восторгу, и тот человек – это и был мистер Уорристон, один из хранителей собора и большой поклонник органной музыки, – решил спросить, не играю ли я случайно на органе.
Я заверила его, что играю, и мы немного побеседовали о достоинствах и недостатках известного мне органа (про зал собраний я ничего не сказала и вообще ни разу не упомянула наш Орден, хотя, по всей видимости, мистер У. сразу догадался, откуда я взялась; к моему облегчению, он ни разу не проявил ни чрезмерного любопытства, ни неприязни по отношению к нам самим и к тем домыслам, которые нас окружают). Мистер Уорристон высок ростом и сухощав; у него тонкое, бледное, но приветливое лицо и мягкий голос; выглядит он старше своих пятидесяти. За несколько лет до нашей встречи его уволили из Водоохранного управления по состоянию здоровья. Он как раз собирался проверить орган перед вечерним концертом и разрешил мне сесть на узкую скамью перед тремя ступенчатыми клавиатурами, после чего указал на педали и регистры с их диковинными голландскими названиями: «базуин» и «суббас», «квинтадин» и «октааф», «шерп» и «престант», «салиционаал» и «сексквилтер». А потом – о счастье! – он позволил мне сыграть на этой роскошной, полнозвучно-живой громаде, и я, поначалу нерешительно, шаг за шагом раскрывая малую толику возможностей инструмента, наполнила необъятное пространство набегающими волнами звука, который громыхал и оглушал, устремлялся вниз и вверх по деревянным балкам, каменным стенам и великолепным витражам этой взмывающей ввысь обители Бога.
* * *
– Какую вещь ты сегодня играла, Ай? – спросил мистер Уорристон, ставя передо мной чашку чая.
– Точно не знаю. Это любила играть кузина Мораг, – призналась я, сделав глоток из чашки.
Мы сидели в гостиной одноэтажного домика Уорристонов. Окно выходило на задний двор, где миссис Уорристон развешивала белье; по-весеннему свежая роща скрывала реку и железнодорожные пути, а над кронами деревьев возвышалась башня собора. Я сидела на жестком деревянном стуле, который мистер У. специально принес для меня из кухни (мягкая мебель у нас запрещена); сам он устроился полулежа в кресле. Я была в гостях у этой семьи всего в третий раз за минувшие три месяца, хотя меня не раз приглашали после того случая, когда я впервые сыграла для мистера У.
Мистер Уорристон задумался.
– Мне показалось, что-то в духе… Вивальди.
– Он ведь был священником?
– Да, поначалу, если не ошибаюсь, он принял духовный сан.
– Вот-вот.
– Ты слышала его «Времена года»? – спросил мистер У. – Могу поставить диск.
Я не решалась ответить. Ведь нам не пристало слушать столь одиозную штуку, как CD-плеер; в учении моего деда ясно сказано о неприемлемости электроники. Заводной граммофон – еще куда ни шло, если проигрывать на нем классическую или духовную музыку, но даже радио считается порочным (по крайней мере, в повседневных или развлекательных целях; а так у нас был древний ламповый приемник, чтобы практиковать Радиогностику, и многие годы после переезда из Ласкентайра две ветви нашего Ордена поддерживали связь с помощью коротковолновой радиостанции).
Пока я мучительно терзалась раздумьями, мистер Уорристон встал, сказав: «Давай-ка включим…» – и направился к скоплению черной аудиоаппаратуры, которая компактно и замысловато располагалась на комоде в углу комнаты. Мистер У. открыл ящик под темным агрегатом и вынул пластмассовую коробку. Я завороженно наблюдала, но при этом невольно стискивала зубы, ощущая себя не в своей тарелке рядом с такой техникой.
От пронзительного звонка, донесшегося из прихожей, я вздрогнула и едва не опрокинула чашку.
Мистер Уорристон, обернувшись ко мне, заулыбался.
– Это всего лишь телефон, Ай, – добродушно сказал он.
– Сама знаю! – насупилась я.
– Одну минуту. – Мистер У. вышел в прихожую, оставив пластмассовую коробочку на проигрывателе.
Я разозлилась на себя, что покраснела. Всем своим существом осознаю звание Богоизбранницы, но перед лицом даже самых простых изобретений современного мира подчас веду себя, как боязливый ребенок. Ну и ладно, такие случаи укрепляют смирение, повторила я про себя. Откусив кусочек диетического печенья, лежавшего у меня на блюдце, я оглядела комнату.
Нам, Спасенным, видится какая-то неодолимая притягательность в убранстве, которым окружают себя те, кого мы зовем Неверными или еще того хлестче (разумеется, не в глаза). Эта комната с безукоризненными светлыми обоями была обставлена массивной мягкой мебелью, в которой, казалось, недолго утонуть; ковер без видимых швов, будто разлитый по всему дому, включая прихожую и ванную, простирался до самого порога выложенной кафелем, идеально чистой кухни; единственное высокое двустворчатое окно приглушало до отдаленного шепота даже грохот проносящихся мимо поездов, от которого на улице можно оглохнуть. В доме пахло чистотой, медикаментами и химией. Мне, если не ошибаюсь, удалось различить ароматы дезодоранта, лосьона, духов, а может, просто стирального порошка.
(По нашему мнению, от большинства Неверных исходит лекарственный или цветочный запах; в силу возраста и неоспоримого главенства Сальвадора никто не может запретить ему пользоваться ванной, но всем остальным просто не хватает воды, холодной и горячей, чтобы принимать ванну чаще раза в неделю. Когда же наконец подходит наша очередь, мы зачастую только ополаскиваемся, тем более что использование ароматической пены и туалетного мыла все равно не приветствуется. В результате всех ограничений, а также из-за того, что многие из нас занимаются тяжелой физической работой в одежде, которую нет возможности менять или стирать каждый день, от нас частенько больше пахнет нашим телом, нежели чем-то другим, а Неверные, зная об этом, не перестают нас подкалывать. Понятно, что мне самой нечасто приходится выполнять черную работу, но все же по воскресеньям, перед тем как идти в Данблейн на встречу с мистером Уорристоном, я обычно устраиваю помывку.)
Но самое главное – у них в доме есть электричество.
Покосившись в сторону прихожей, я наклонилась к столику подле кресла миссис Уорристон, где под настольной лампой лежала стопка толстых книг. Моя рука нащупала выключатель: щелк – и лампа зажглась, вот так, без малейшего усилия. Щелк – погасла.
Я содрогнулась от стыда за такое ребячество. Но это был урок, пример того, как простейшее техническое приспособление может сбить с толку, обмануть, поманить мишурой, ввергнуть мысли в хаос и породить одержимость, заглушая слабый, тихий голос, которым единственно и напоминает о себе Бог. Я снова украдкой взглянула в сторону прихожей. Мистер Уорристон все еще разговаривал по телефону. Поставив чашку на столик, я пошла рассматривать CD.
Коробочка не представляла никакого интереса, а вот радужно-серебристый диск завладел моим вниманием.
– Поразительная штука, верно? – сказал Уорристон, возвращаясь в комнату.
Я кивнула, робко передавая ему диск. Меня так и подмывало спросить мистера Уорристона, нет ли у него записей моей кузины Мораг, всемирно известной баритонистки, но это могло бы выглядеть как хвастовство достижениями другого человека, так что я сдержалась.
– Трудно поверить, что сюда втиснуто семьдесят минут музыки, – продолжал он, наклоняясь к устройству.
На панелях вспыхнуло множество ярко-красных, зеленых и желтых огоньков; мягко высветились янтарные окошки с отчетливыми черными надписями. Мистер Уорристон нажал какую-то кнопку, и из щели выскользнула небольшая подставка. Уорристон положил на нее диск, снова надавил на кнопку, и лоток уехал внутрь.
– Кто-то, наверное, скажет, что звук якобы не живой, но по мне…
– Их нужно переворачивать, как пластинки? – спросила я.
– Что? Нет. – Мистер Уорристон выпрямился, нажал другую кнопку, и нас окружила музыка. – Нет, проигрывается только одна сторона.
– А почему? – спросила я.
Это поставило его в тупик.
– Веришь ли, понятия не имею, – озадаченно сказал мистер Уорристон. – Действительно, почему бы не делать записи с обеих сторон, чтобы увеличить объем… – Он уставился на плеер. – Можно использовать два лазера или просто переворачивать вручную… хм. – Он улыбнулся мне. – Надо написать в рубрику «Спрашивайте – отвечаем». В самом деле хороший вопрос, – Он кивнул в сторону моего деревянного стула. – Давай-ка тебя немножко развернем, для лучшего стереоэффекта, не возражаешь?
Я улыбалась, довольная, что мой технический вопрос даже мистеру Уорристону оказался не по зубам.
* * *
Прослушав диск, я поблагодарила Уорристонов за гостеприимство, отказалась, когда они предложили накормить меня обедом или хотя бы подвезти до дома, и отправилась назад тем же путем. День был теплый, высоко в прозрачном голубом небе виднелись легкие облака. Дойдя до небольшого лужка, я уселась на залитый солнцем пологий берег реки Аллан-Уотер, пятнистый от теней, отбрасываемых листвой, и там съела яблоко и пакору с хаггисом, которыми снабдила меня в дорогу сестра Анна.
Широкая река бурлила и сверкала над гладкими валунами; на другом берегу, прячась за деревьями, громыхал поезд. Я свернула и засунула в карман вощеную обертку от пакоры, спустилась к реке и, сложив ладони чашечкой, напилась воды, чистой и прохладной.
Стряхивая с рук капли и оглядываясь вокруг с ликующим сердцем, я размышляла о том, каким прекрасным Бог создал этот мир, но вдруг вспомнила, что на этом самом месте два года назад, когда я точно так же шла по тропинке, какой-то мерзавец-неверный затащил меня в кусты.
Рука, зажавшая мне рот, пахла прогорклым жиром, а из ненавистного рта воняло табаком.
Прошло несколько секунд, прежде чем мой жалкий, неповоротливый умишко осознал, что это, как выражается бабушка Иоланда, не учебная, а боевая тревога.
Само собой разумеется, именно бабушка Иоланда организовала те уроки самозащиты, благодаря которым мне удалось вырубить (опять же, словечко Иоланды) этого подонка.
Я дождалась, пока он перестанет тащить меня задом наперед, встала на ноги (кажется, он пытался меня повалить, но я вцепилась ему в руку), потом резко двинула по голени – благо хожу в грубых фермерских башмаках – и всей тяжестью навалилась на подъем его ступни; хруст оказался на удивление громким.
Разжав руки, негодяй завопил; мне даже не пришлось доставать шестидюймовую булавку (Иоланда вручила мне ее самолично), вставленную в лацкан дорожной куртки по самую головку из черного янтаря.
Насильник корчился на бурой земле; как оказалось, это был тощий парень с давно не стриженными черными патлами, одетый в дешевую черную куртку с двумя белыми полосами, линялые синие джинсы и грязные черные кроссовки. Ухватившись за ногу, он всхлипывал и непристойно ругался.
К стыду своему, я не осталась рядом и не попыталась его урезонить; не объяснила, что, несмотря на его слабость и греховность, Бог все равно к нему благосклонен, и если только он решится искать, то найдет глубокую, обогащающую и бесконечную любовь в поклонении Господу, а это, несомненно, принесет гораздо больше радости, нежели какой-то краткий спазм удовлетворения, тем более достигнутый путем насилия и принуждения такого же человеческого существа, да к тому же начисто лишенный таинства Любви. Более того, пока он беспомощно катался по земле, меня так и подмывало пару раз пнуть его по башке все теми же тяжелыми, прочными ботинками. Но вместо этого я просто отыскала и отряхнула свою шляпу (а сама краем глаза наблюдала, как этот гад, скуля, отползает подальше в кусты), спустилась вниз, к сверкающей на солнце реке, и умылась, чтобы избавиться от запаха жареной картошки и застарелого табачного дыма.
– Сейчас в полицию заявлю! – крикнула я с тропинки в сторону шумевших на ветру деревьев.
Однако не заявила и оттого терзалась ноющим чувством вины – по разным причинам.
С той поры, как говорится, много воды утекло; хочу верить, этот страдалец больше никому не причинил зла и нашел для своей любви чистую отдушину в поклонении Создателю.
Насухо вытерев руки о куртку, я пошла своей дорогой.
* * *
В Верхне-Пасхальном Закланье царила суматоха, в воздухе пахло бедой; я как раз успела на военный совет.
Глава 3
На другое утро, когда серый рассвет лишь смутно брезжил в неподвижном тумане, я с плеском окунулась в воду чуть ниже по течению от железного моста, чувствуя, как под ногами, на дне мутноватой реки, хлюпает холодный ил. Наверху, на крутом берегу, под мрачным пологом из нависших деревьев, безмолвно стояло почти все взрослое население нашей Общины.
Подтянувшись, я забралась в резиновое суденышко, которое удерживала в равновесии сестра Анджела. Брат Роберт передал ей с берега старый вещевой мешок, а она вручила его мне. Я положила мешок на колени. Ботинки, связанные шнурками, болтались у меня на груди, а шляпа была закинута за спину.
Брат Роберт тоже скользнул в воду. Он перехватил мое необычное плавательное средство и передал сестре Анджеле саперную лопатку, которая из ее рук перешла ко мне. Я вынула инструмент из чехла и закрепила лезвие, пока сестра Анджела студеной речной водой омывала мне ноги – они свешивались за борт, – а потом медленно и почтительно отирала ступни полотенцем.
Я взглянула на тех, кто наблюдал с берега: их дыхание, слившись в единое целое, повисло облачком у них над головами. Среди прочих стоял сам дед Сальвадор, выделяясь белым облачением на фоне сдержанных, неброских полутонов.
Сестре Анджеле передали пару носков, которые она аккуратно натянула мне на ступни. Я вручила ей свои ботинки, и она зашнуровала их у меня на ногах.
– Готова, дитя мое? – негромко спросил с берега наш Основатель.
– Готова, – ответила я.
Сестра Анджела и брат Роберт ждали сигнала. Дед кивнул, и они уверенным движением оттолкнули лодку от берега, по направлению к середине реки. «Плыви с Богом!» – прошептала сестра Анджела. Брат Роберт склонил голову. Течение подхватило мое странное суденышко и закружило его, унося вниз по течению. Я окунула лопатку в шелковисто-серую воду, стараясь как можно дольше не терять из виду братьев и сестер.
– Плыви с Богом – с Богом – плыви – с Богом – плыви с – Богом – с Богом – Богом – с – плыви… – шептали остальные, и голоса смешивались, заглушаемые журчанием реки и отдаленным мычанием просыпающихся коров.
Наконец, перед самыми порогами, я успела заметить, как дед Сальвадор поднял руку, и различила его рокочущий голос, перекрывающий все остальные крики: «Плыви с Богом, Исида».
Тут мое суденышко попало в водоворот, и весь мир завертелся. Я стала грести с другого борта и оглянулась назад, но река уже мчала меня прочь от наших мест, так что я увидела лишь камыши, кустарник и чудовищные щупальца черных деревьев, свисавшие с туманных берегов.
Сжав губы, я сплавлялась вниз по течению, в сторону моря и Эдинбурга, где, согласно возложенной на меня миссии, мне предстояло перво-наперво посетить дом Герти Поссил.
* * *
– Что? – Я не верила своим ушам.
– Твоя кузина Мораг, – говорил дед Сальвадор, – сообщает в письме из Англии, что не собирается возвращаться в конце месяца, чтобы присутствовать на Празднике, потому как наконец-то обрела – так она выражается – истинный путь к Богу. Мораг вернула последнее ежемесячное пособие, которое мы ей отправили.
– Ужас! – вскричала я. – Какая ложная вера могла развратить ее разум?
– Этого мы не знаем, – поставил точку Сальвадор.
Разговор происходил в общинной конторе; напротив, на той же лестничной площадке, располагались апартаменты Сальвадора. В беседе участвовали мой дед, сводная тетка Астар, Аллан, сестра Эрин, сестра Джесс и я. Только что вернувшись из Данблейна, я все еще держала в руках дорожную шляпу. На границе наших владений ко мне по старым железнодорожным путям подбежал брат Витт и, задыхаясь, сообщил, что меня срочно требуют домой; дальше мы бежали вместе.
– Надо ей написать, – сказала я. – Разъяснить ошибочность такой позиции. Не проливают ли свет предыдущие письма на точную природу ее заблуждений? Она сейчас живет в Лондоне? По-моему, брат Зебедий все еще там; что ему мешает с ней поговорить? Может, нам следует провести общую молитву? Наверное, Мораг потеряла свой экземпляр «Правописания» – не выслать ли ей новый?
Аллан, покосившись в сторону деда, досадливо бросил:
– Не догоняешь, Ай.
– Что конкретно? – Я положила шляпу и сняла куртку.
– Сестра Мораг важна для нас во многих отношениях, – высказалась Астар.
Ей сорок три, она на год младше своей сестры Калли. Только лицо у Калли смуглое, а у Астар – бледное, европейское. Высокая, чувственная Астар, с длинными, блестящими черными волосами, заплетенными в косу до пояса, и с большими глазами под тяжелыми темными веками, приходится матерью Индре и Гимену. Она одевается еще более непритязательно, чем все мы, но даже в длинных, бесформенных балахонах ей удается излучать элегантность и уверенность.
– Всем нам она чрезвычайно дорога, – продолжала Астар.
– Дело вот в чем, – вмешался Сальвадор, и Астар, почтительно склонив голову, прикрыла глаза. – По моему глубокому убеждению, мы печемся о душе сестры Мораг ничуть не меньше, чем о душах остальных членов нашей Общины, и потому, весьма остро переживая измену, готовы в любом случае приложить все усилия для безотлагательного возвращения отступницы в лоно нашей Церкви; вместе с тем уход Мораг не замедлит сказаться на наших ближайших планах – я имею в виду Праздник: как нам теперь его проводить?
Я повесила куртку на спинку стула. Сальвадор мерил шагами контору, прохаживаясь меж двух высоких окон. Сестра Эрин заняла позицию у дверей, возле секретарского столика с пишущей машинкой «ремингтон». У противоположной стены, сложив руки на груди, бледный и понурый, стоял Аллан, не отходивший от своего письменного стола, который перегораживал значительную часть пространства перед камином.
– Светлейший дедушка, могу ли я?.. – спросил Аллан. Сальвадор жестом позволил ему продолжать.
– Исида, – сказал Аллан, простирая ко мне руки, – беда в том, что мы делали ставку на Мораг как на почетную гостью нынешнего Праздника. Мы рассылали приглашения нашим единомышленникам в разных частях света, подчеркивая известность Мораг и ее непоколебимую веру…
Я была потрясена.
– Впервые слышу!
