скачать книгу бесплатно
Сенлин говорил мало, хотя никто, казалось, не обращал на это внимания. Придворный Круг продолжал заполняться, и, соответственно, все больше знати тянулось к герцогу и герцогине. Знаменитая пара распоряжалась чужим вниманием с отработанным изяществом. Они знали каждого графа и барона по имени. Вил шутил с лордами по поводу их раздавшейся талии, седеющих висков или истощающегося состояния. Он превращал то, что могло быть оскорблением в устах человека попроще, в насмешку – столь нежную, что она казалась комплиментом. А Мария тем временем слушала дам, и каждая стремилась поразить ее своими победами над ленивой служанкой, сплетницей-лавочницей или расточительным мужем. Сенлин наблюдал за этими банальностями со стороны, почти забытый, за исключением тех моментов, когда герцог произносил тост.
Стараясь не таращиться на Марию, Сенлин придумал своеобразный внутренний таймер: он декламировал в уме балладу, которую она очень любила, и на это уходило около минуты, а потом он позволял себе медленно, мимоходом взглянуть на нее. Казалось вполне вероятным, что она не увидит его глаза сквозь линзы маски, но не от страха быть замеченным он сдерживал взгляды. Когда он смотрел на нее, у него возникало желание сорвать маску с лица и заявить о себе – пусть бы она увидела его, пусть бы они разделили это неловкое волнующее воссоединение, даже если это означало его немедленную казнь. Он чувствовал себя импульсивным, безрассудным. Спиртное делу не помогало. Как глупо было с его стороны предполагать, что ему представится возможность побыть наедине с Сиреной! Он чувствовал себя человеком, который просыпается глубокой ночью, чтобы записать в темноте гениальную мысль, а на следующее утро обнаруживает лишь неразборчивые каракули. У него не было никакого плана! Никакого откровения не случится! Он вернется в гостиничный номер, лишь измучив себя зримым супружеским блаженством герцога и герцогини.
– Сирил, я слышал, ты недавно попал в неприятности.
– Что? – встрепенулся Сенлин, отрываясь от своих мыслей. Он оглянулся и увидел улыбающегося Вила. – Неприятности? Вы имеете в виду дырку в моих носках?
Смех Вила был подобен боевому кличу, отчего соседствующие аристократы сплотились вокруг него.
– Нет, я про хода в переулке и тех двух идиотов… как их звали?
– Браун и… тот, долговязый. Э-э, Кавендиш, – сказал граф с рыжей бородой и желтыми, как кукуруза, зубами.
– Да, эти два идиота. Убиты ходом. И по-видимому, коротышкой. Я рад, что мне не придется произносить надгробную речь. – Круг мужчин фыркнул в знак согласия. По тону герцога Сенлин понял, что убитые не были членами «Клуба талантов». Он оглянулся и увидел, что большинство дворян на орбите вокруг герцога и герцогини носят знакомую эмблему. – Эйгенграу сказал, что они уже лежали, когда ты появился и спугнул грязючника.
– Да, – сказал Сенлин, хотя и без особой уверенности. Интересно, почему Эйгенграу изменил детали его рассказа? Чтобы облегчить ход расследования? В качестве личного одолжения? Сейчас, похоже, не было времени вникать в это дело. – Я слышал, что этого человека поймали.
– Да, мы же не можем допустить, чтобы безумные ходы бегали вокруг и убивали людей, не так ли? – Герцог отпил шампанского, и Мария, которая только что поддерживала беседу с женой рыжебородого графа, кивая ей, теперь потянула герцога за руку и сказала нечто, предназначенное только ему. Герцог нахмурился, слушая ее, возможно раздраженный тем, что его прервали, но по мере того, как она говорила, его лицо просветлело и наконец расплылось в улыбке, адресованной Сенлину. – О, вот это мысль! Сирил, а ты не подвержен морской болезни?
– Нет, – ответил он и, почувствовав разочарование герцога, быстро добавил: – Ну разве что на воздушных кораблях. По пути сюда мне приходилось постоянно свешиваться через перила. И еще на лошадях… Меня всегда тошнит верхом. И мне не нравятся кресла-качалки. У кресел не должно быть жажды странствий. У нас нет столов-качалок. А зачем кресла-качалки? Это же непристойно! В остальном же у меня крепкая конституция.
– Да, Сирил, тебя послушать, ты просто кремень. За кремень! – объявил герцог, снова поднимая бокал. Сенлин отважно стукнул собственным по гипсовому носу маски и пролил шампанское на сюртук. – Я спросил, потому что у моей жены появилась мысль. Она хотела бы услышать больше по поводу того, как ты себе представляешь турне по всей Башне, но еще – показать наше новейшее развлечение. Мы его называем «веселой петлей». Это что-то вроде поездки на санях, но под землей. Ты сможешь рассказать ей все о своей грандиозной идее и…
– И этом безумии с разделением моего имени на буквы и их продажей, – вставила Мария. – О, вот М для вас, и А для вас, а для вас – Р… – Она изобразила, будто раздает буквы благородным дамам из компании. – А вам полагается Я, мистер Пинфилд.
Она сделала вид, что хочет бросить в него букву. Он вздрогнул, и дамы захихикали. Но Сенлин не испугался пантомимы; он съежился от страстного презрения, от которого она вся дрожала, сердито глядя на него.
– Как вам вообще взбрело в голову, что я доверюсь незнакомцу? Вы, кажется, проделали очень хорошую работу, набив голову моего мужа воображаемыми богатствами, но я обещаю: меня надуть с такой легкостью не удастся. Поэтому… – Она стянула перчатки, пока говорила. – Сделаем круг по веселой петле: убедите меня, что вы не подлец. И если извергнете свой ужин, не доехав до конца, сделка отменяется.
Герцог рассмеялся:
– Я же предупреждал тебя, Сирил: она очень вспыльчивая женщина!
Сенлин позволил компании утащить себя к короткому, огороженному веревками железнодорожному пути. Веселый отряд герцога обошел строй дворян, ожидавших очереди, хотя Вил пожал руку половине джентльменов, раздавая приветствия, комплименты и обещания, как будто они стояли в его собственной приемной. Двое пожилых швейцаров в синем приветствовали герцога салютом и быстро отвязали веревку, чтобы его сопровождающие смогли приблизиться к путям, где ждал своего часа вагончик. Вил щедро одарил обоих чаевыми.
Некий аристократ схватил Сенлина за плечи и встряхнул, хотя Сенлин и не знал, хотел ли тот поиграть ему на нервах или разжечь в нем энтузиазм. Кто-то забрал его бокал с вином. Швейцар спросил, есть ли у него свеча, и он пробормотал, что есть. Собравшиеся зааплодировали, и его толкнули на жесткую скамью вагончика. Впереди рельсы ныряли в туннель, во тьму. Он почувствовал, как кто-то занял место рядом. Им на колени опустили металлическую раму. Он увидел, как руки Марии сжимают переднюю кромку вагончика. Отметил золотой блеск ее обручального кольца.
Затем повозка, покачиваясь, двинулась в темноту. Механический резонанс пронесся волной по сиденью и дрожью пробежал по хребту Сенлина, радостные возгласы гостей сменились переходящим в завывание смехом, предназначавшимся ему: оцепенелому от ужаса боскопу, которого вот-вот стошнит на крутом повороте. Когда пол, казалось, ушел из-под ног и повозка рухнула в темноту, Сенлин закричал – но не от ужаса, а от муки.
Через мгновение рельсы выровнялись, и мрак слегка рассеялся от мягкого света электрических ламп на потолке, расположенном на расстоянии вытянутой руки. Камень вокруг них был так грубо обработан, что туннель казался естественной пещерой, словно проторенное водой русло подземного потока. Музыка и болтовня сменились мечтательно-размеренным стуком колес.
– Можешь снять эту нелепую штуку, – сказала Мария. – Что ты здесь делаешь, Том?
Глава одиннадцатая
В конечном итоге уверенность, которую дарует виселица, предпочтительнее апелляционной агонии.
Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»
Маска Сфинкса лежала у Сенлина на коленях. Казалось, она глядела на него снизу вверх проницательными кошачьими глазами.
Мужчина и женщина в повозке смотрели прямо перед собой, тяжело дышали и ничего не говорили. Стены туннеля изменились. Лишь через мгновение Сенлин понял, что? видит – воссоздание строительства Башни в миниатюре. Оно начиналось с прямоугольных блоков, выступающих из грубо обтесанной скалы, словно из горного склона. Блоки окружали сотни фигурок, каждая размером с наперсток, с молотками, шкивами и веревками в руках. Рабочие застыли на месте, разрезая камни и вытаскивая их из тела горы.
Туннель разверзся вокруг них, и сцена, начавшаяся на стенах, продолжалась на проходящем мимо уступе, которому скульптор придал сходство с пустыней. Потолок был выкрашен в небесно-голубой цвет, испещренный белыми облаками. Команды человечков волочили блоки по дорожке из бревен к игрушечному поезду. Черный локомотив тащил за собой ряд плоских вагонов, и каждый был нагружен одним блоком.
Впереди дребезжащей повозки туннель сужался, превращаясь в арку. Коридор за ней был погружен в чернильную тьму. Сцена на карнизе туннеля бежала вверх и вокруг арки, сосредотачиваясь на краях неосвещенного отверстия, как будто гравитация сделала поворот под прямым углом. Фигурки работали ковшовыми кранами, словно раскапывая тьму. Сенлин вздрогнул, когда понял, что? воссоздавала эта сцена: рытье колодца под Башней. На секунду у него возникло тошнотворное ощущение, что они упадут в этот колодец, едва повозка канет во тьму.
И это ощущение усилилось, когда их транспорт ринулся вниз.
Маска слетела с колен и исчезла во мраке. Казалось, она стремилась обогнать его желудок. Ощущение свободного падения в ничто разорвало неловкую тишину, которая охватила их за мгновение до этого. Мария обвила руками его шею, он обнял ее. Ее пухлая щека прижалась к впадине его шеи так же плотно, как «ласточкин хвост»[2 - «Ласточкин хвост» – тип разъемного соединения деталей в механике.]. Несмотря на весь ужас, на Сенлина нахлынула мощная волна чувств. Тележка грохотала так сильно, что он был уверен: она слетит с рельсов. В смертельной темноте он приблизил свои губы к ее губам, и они поцеловались так, словно это был конец всего.
Затем рельсы выровнялись, и мучительное чувство обреченности исчезло.
Когда сила тяжести вновь обрела над ними власть, объятия ослабли. Впереди возникло сияние, которое озарило обоих достаточно хорошо, чтобы они снова могли видеть друг друга. Они отпрянули, словно ошеломленные тем, что натворили. Вагончик замедлил ход и остановился. Впереди рельсы уходили вверх под углом, поддерживаемые эстакадой, отчего казалось, что они свободно висят в воздухе. Путь шел вверх, вокруг центральной колонны, спиралью уходя из поля зрения.
Колонну украшал фриз, изображавший постройку Башни, уровень за уровнем: подгонку блоков, закладку фундаментов, резьбу. Тусклые электрические лампочки заливали все вокруг оранжевым светом. Основание повозки зацепилось за невидимые механизмы в рельсах, и они двинулись по изгибающимся спиралью путям со скоростью пешехода.
Мария пристально смотрела на него. Он не мог понять ее взгляда, и она не дала ему много времени на раздумья. Это уязвимое, неуверенное выражение было таким же недолгим, как и подмигивание. Ее губы сжались в строгую линию. Их поцелуй вдруг показался чем-то очень давним.
– Я думала, ты уже вернулся домой.
Он повернулся к ней, одной рукой держась за поручень впереди, а другой – за спинку сиденья. Он как будто широко раскинул руки, умоляя о помощи.
– Нет, я не мог… конечно, не мог… я весь прошлый год искал тебя.
Мария изучала его лицо, возможно сначала пытаясь найти в нем искренность, но потом стало ясно, что она обнаруживает каждую новую морщину, шрам, похожий на розовую нить, который рассекал его подбородок, покрывшие кожу пятна от солнца. Пудра и румяна подчеркивали контуры ее лица, хотя это казалось совершенно излишним: красота Марии просвечивала сквозь макияж.
– Ты выглядишь очень… хорошо. Как твои дела? – спросил он.
Сердце требовало сказать еще что-нибудь, но он боялся, что комплименты только разрушат ее счастье. Если она счастлива.
– Со мной все в порядке. Я была очень занята. Я… готовлюсь к новому концертному сезону.
Она никогда раньше не разговаривала с ним так официально, даже в классе. От холодного тона он прижал руки к телу и отвернулся. Колонна, вокруг которой ехала тележка, была инкрустирована светящимися стержнями, расположенными через равные промежутки.
– Почему ты здесь, Том? – спросила она. – Почему ты пришел именно сейчас, когда прошло столько времени?
Сам факт, что она задала этот вопрос, казалось, был единственным ответом, в котором он нуждался. И все же он зашел так далеко, что должен был говорить от чистого сердца.
– Я пришел, чтобы спасти тебя. Если ты нуждаешься в спасении.
Смех Марии, казалось, удивил ее саму. Она прикрыла рот ладонью и виновато покачала головой. Когда она заговорила, то стала чуть более похожа на себя прежнюю.
– Где же ты пропадал? Как ты выжил? Откуда ты здесь взялся, одетый вот так, почему убеждаешь всех, что ты боскоп? Ходишь на вечеринки, носишь смокинг и эту нелепую маску!
Ее слова повергли его в смятение. У него не было достаточно времени, чтобы объяснить все, что случилось за год. Шестерни, которые несли их вагончик вверх, заскрежетали, и тележка закачалась, как волчок, теряющий инерцию.
– Я совершил много ошибок, – сказал Сенлин.
– Что? – закричала она, перекрывая шум.
– Ошибки! Я наделал много ошибок! Я грабил. Я пиратствовал. Я убивал людей. И не случайно. Я был зависим от крошки, хотя теперь от этого избавился. Я совершенно потерял рассудок. У меня до сих пор такое чувство, что я вернул его лишь частично, – крикнул он. Внезапно повозка проехала через особо шумный участок, и он не успел подумать, насколько громко вопит, прежде чем закричал: – Я поцеловал другую женщину!
Ее лоб сморщился от разочарования. Если бы он мог выбрать между выстрелом и вспышкой боли на ее лице, то выбрал бы пистолет.
Она вздохнула:
– Ну я-то снова вышла замуж, так что, полагаю… если учесть общую картину… – Она не смогла закончить мысль.
– Скажи мне, ты счастлива? – Она задумалась, и он быстро добавил: – Если так, то все в порядке. Я лишь порадуюсь за тебя. Но если ты несчастна, пожалуйста, скажи мне.
Мария вжалась бедром в угол сиденья, отстраняясь от Сенлина так далеко, как только могла. Вздернула подбородок, изучая подъем по рельсам, возможно прикидывая, сколько времени у них осталось.
Но в итоге так и не ответила, и он ринулся дальше:
– Знаю, в это трудно поверить после моего верещания про неудачи, но у меня есть кое-какие ресурсы и влиятельные друзья. Если хочешь уйти отсюда, я могу помочь. Но если тебе здесь нравится или ты достаточно счастлива, я уйду и больше не стану тебя беспокоить.
Она тихо хмыкнула, словно жалуясь во сне.
– А при чем тут счастье? Я не позволяю счастью влиять на мои решения с тех пор, как… Я смирилась, Том. Вот что произошло. Я нашла свой путь. – В ее голосе снова появились холодные нотки. – Когда решаешь принять свою судьбу, от этого не всегда становишься счастливым, но зато появляется… уверенность. Она меня успокаивает. Или, по крайней мере, не испытывает на прочность.
Он дернулся от желания спорить. Одно дело – предоставить ей возможность жить счастливо, и совсем другое – наслаждаться скудными радостями уверенности.
– Я знаю, что не имею права судить, но мне кажется, этого недостаточно. Только не для тебя. Я не могу предложить тебе жизнь, подобную твоей сегодняшней – славу, богатство, уверенность, – но я постараюсь, я буду стараться изо всех сил, чтобы сделать тебя счастливой.
– В этой жизни есть много прекрасных вещей, – сказала она, словно читая сценарий. – Я играю на пианино и пою от всего сердца, и всегда есть какое-нибудь событие, которое нужно посетить. Скучать некогда. Это не разрешено. И я, наверное, уже привыкла к тому, что кто-то стирает, готовит еду, застилает постели и…
Повозка остановилась, и они ударились о страховочную перекладину. Сенлин посмотрел вниз и увидел, как высоко они забрались. Почему-то остановка делала высоту невыносимой, и, несмотря на месяцы, проведенные на борту воздушного корабля, у него закружилась голова.
– У тебя есть свеча? – спросила Мария. Сенлин посмотрел на нее с замешательством. – Стеклянная трубка, которую дали у двери. Она при тебе?
Наконец-то вспомнив об этом, он ощупал карман и вытащил цилиндр. Сделав это, он увидел, что их повозка остановилась на темном участке дороги. Он огляделся и нашел причину: один огонь в смоделированной башне перегорел. Сенлин поднял стеклянную пластину над устройством. Потемневший цилиндр, очень похожий на тот, что он держал в руке, лежал в гнезде между двумя медными контактами. Он вытащил отработавшую свечу и заменил новой. Проволочный ус в центре стеклянной трубки тотчас засветился. Как только Сенлин закрыл стеклянный лючок, их повозка вновь покатилась вверх.
Он сунул потухшую свечу в карман, решив, что это и есть настоящая цель поездки: заменить мертвые звенья в какой-нибудь более крупной цепи. Зодчий или Сфинкс снова попытались спрятать необходимую деятельность под завесой развлечения.
– А ты ее любишь? – спросила Мария, и потрясенный Сенлин отвлекся от раздумий.
Он посмотрел на нее, свою незнакомку-жену, и пожалел, что у него нет полного ответа, который уместился бы в слова «да» или «нет».
– Она была хорошим другом и терпела все мои глупости.
Она рассмеялась в ответ:
– Основа любых хороших отношений!
– Но я не могу отдать ей сердце, Мария, потому что оно все еще принадлежит тебе. Мне очень, очень жаль, что…
– О Том, так нельзя. У нас нет времени. Если бы у нас были дни, недели – еще ладно. Однако поездка почти закончилась.
И действительно, когда он поднял взгляд, то увидел, что их спиральный путь вверх подходит к концу. Крошечные фигурки, возводящие Башню, исчезали, их очертания не были вырезаны так глубоко, края расплывались, как будто их стерли или прикрыли облаком. На вершине буйные узоры на фасаде Башни перешли в безликую гладь, но Сенлин не мог сказать, осталась ли она незаконченной или такова настоящая вершина этого мира – ластик на конце карандаша.
– Уверена, что хочешь остаться? Если хочешь уйти, это не значит, что ты должна вернуться ко мне или в Исо. Можешь выбрать другую жизнь. Любую жизнь, какую пожелаешь. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Просто скажи.
Она коснулась его щеки. То, что могло бы показаться интимным жестом в другом месте и другое время, здесь походило на прощание.
– Иди домой, Том. Или иди к ней, кем бы она ни была – к той, которая терпит твои глупости. Я возвращаю тебе твое сердце. Сделай ее счастливой. Построй себе дом. Если ты пришел за отпущением грехов, ты прощен.
Рельсы вывели их в ничем не приукрашенный туннель. Свет в конце пути становился все ярче. Она, казалось, успокоилась, хотя в душе Сенлина все клонилось к войне. Неужели он упустил единственную возможность? Может быть, он говорил слишком много или слишком мало? Будет ли он через двадцать лет вспоминать этот момент как решающий промах всей жизни?
– Я люблю тебя, – сказал он.
– Я знаю, что это так. Ты бы не пришел сюда, не рисковал бы так сильно, если бы не любил. От всего сердца. Но дело не в нас, Том. Речь идет о жизни и сердцах других людей. Ради них – и ради меня тоже – я хочу, чтобы ты убрался отсюда как можно дальше. Пожалуйста.
Отдаленное урчание Придворного Круга превратилось в рев, когда повозка выехала из туннеля. Герцог и его спутники увидели их и подняли радостный крик. Вагончик остановился, и Вил протянул Марии руку. Она вышла легко, с совершенно бесстрастным лицом, в то время как Сенлина грубовато вытащили друзья герцога и принялись пожимать ему руку, трясти за плечи и пихать локтями. Они заметили, как он побледнел. Они заявили, что он весь мокрый и дрожит, словно новорожденный, что привело компанию в восторг. Когда его отпустили, Сенлин покачнулся.
– Ну и что же? – спросил Вильгельм Марию, притягивая ее к себе. – Что скажешь, дорогая? Сирил привел убедительные доводы?
Мария взглянула на лишенного маски, шатающегося «боскопа», которого, казалось, вот-вот стошнит.
– Я бы не поручила этому человеку управлять тележкой с носками, – сказала она, и все завыли от восторга.
Вскоре Сенлин извинился и снова сослался на свою хрупкую конституцию, которую веселая петля вывела из равновесия. Он сообщил несколько неприятных подробностей, которые никто не пожелал слышать, и герцог проводил его к выходу под аккомпанемент ехидных возгласов «ура».
Прежде чем оставить его за воротами, герцог предложил Сенлину некоторое, по-видимому искреннее, но неуместное утешение:
– О, не беспокойся, Сирил. Мы еще не слышали ее последнего слова. Она еще передумает. Приходи завтра в Клуб. У меня будут новости получше.
Сенлин вернулся в «Бон Ройял». Отперев дверь, он на мгновение решил, что ошибся комнатой: все следы его истерики и стопки газет исчезли. Но тут он увидел два испорченных сюртука, висевших на стене, и нашел на комоде счет за уничтоженные архивные экземпляры «Ежедневной грезы», который составил тринадцать мин.
Тринадцать мин. Ему вновь стало стыдно. Он пришел в Башню с меньшим количеством денег в кармане. Такая сумма могла бы кормить его команду в течение многих месяцев, причем кормить хорошо. И он разорвал ее на части в порыве потакания слабостям.
Ослабив галстук, он плюхнулся на кровать. Прощальные слова Марии эхом отдавались в ушах: «Речь идет о жизни и сердцах других людей». Он снова увидел, как она взяла Вила за руку, когда он помогал ей выбраться из повозки. Он видел, как рука красивого герцога обвилась вокруг ее талии, видел улыбки, которыми они обменялись у всех на глазах, как это случается с парами, чьи узы крепки.
Сенлин вздрогнул. Он не спаситель. Он вуайерист или кое-кто похуже. Он вор.
Вскочив, он с треском открыл крышку коробки из-под сигар и развернул посыльных Сфинкса. Повернул голову мотылька.
– Ну ладно, Байрон. Надеюсь, ты помнишь мою просьбу. Обещаю, что это единственный раз, когда я злоупотреблю твоим расположением, но прошу, пожалуйста: я хотел бы сказать несколько слов Эдит, и только ей. Спасибо, Байрон. Ты хороший друг.
Сенлин сделал паузу и прижал записывающее устройство к груди.
Раздвинув занавески на балконных дверях, он посмотрел сквозь светящееся стекло на ряд балконов напротив собственного. Каждый казался отдельной маленькой сценой с актерами, сюжетом, драмой и кризисом. Независимо от того, смотрел кто-нибудь или нет, значило это что-то или нет, игроки изливали свои сердца, чтобы те не разорвались в груди.
Сенлин закрыл глаза, глубоко вздохнул и заговорил:
– Дорогая Эдит…
Глава двенадцатая
