скачать книгу бесплатно
– Помнишь стрижку, которая была у тебя в Париже той весной?
Двадцать пять лет назад мама год провела за границей. Так вот, парижская прическа была из той эпохи.
Мама сделала вид, что зевает, и сказала, что тоже пойдет поспит.
Мы с бабушкой остались вдвоем. Я спросила про мамины волосы:
– А разве сейчас ей плохо?
– Раньше было лучше, – отрезала бабушка.
– А представь, – сказала я. – Тебе нравится короткая стрижка, а твоя мама убеждает, что длинные волосы лучше. Вот как бы ты себя чувствовала?
– Если бы могла, носила бы длинные, – ответила бабушка и развернулась ко мне. – Тебе надо следить за головой, Джейн. Если очень постараешься, будешь хорошенькой.
Я даже не стала делать вид, что зеваю, – просто ушла к родителям. Они оба читали в постели, и я пристроилась посередине.
– Ее переклинило на парижской стрижке, – пробурчала я. – Что хоть там было?
– Веришь, не помню, – призналась мама.
– Временами на нее находит. – Мне хотелось поговорить, хотя родители вроде бы читали, а не слушали. – Наша бабушка уверена, что зеркало души – волосы, а вовсе не глаза.
Мама хихикнула. В обществе собственной бескомпромиссной матери она чувствовала себя подростком.
Отец веско произнес:
– Волосы – это крыша.
Перед ужином бабушка читала газету, цокая и жалуясь в пространство, что мир катится в пропасть. Все, все не так. Все иначе, чем прежде.
– Ну и что хорошего было, по-твоему, в этом добром старом времени? – в запале спросила я.
Мне самой не понравилось, как желчно прозвучал мой голос, и я тут же поправилась:
– Вот скажи, чего именно тебе сейчас недостает?
Бабушка подбирала слова, и я ждала очереди высказаться на тему, что сейчас все гораздо лучше, чем было раньше. Сейчас я напомню ей про гражданские права и движение женщин.
– Недостает? Мальчика, который зажигал по вечерам уличные фонари, – сказала она наконец. – Он носил с собой скамеечку.
И вот тут я поняла: это совсем как моя тоска по острову Нантакет, – и накрыла ее руки своими. До меня дошло, что все куда сложнее, чем может показаться.
Джулия и Генри вернулись, когда мы доедали десерт.
Мама сразу отреагировала, будто мы все вместе приготовили для бабушки большой сюрприз. Смотри-ка! Кто это тут у нас? Ой, Генри!
Он, кажется, вообще ничего не заметил. Мама представила Джулию, которая попыталась выдавить из себя вымученную улыбку.
Возможно, из-за разницы в возрасте или просто оттого, что Генри кого-то завел, – но бабушка отреагировала резко. Она горячо расцеловала моего брата – словно маленького – и обратила к Джулии взор Ледяной королевы:
– Как поживаете?
Генри сидел на самом дальнем от Джулии стуле, не глядя в ее сторону, а через несколько минут и вовсе ушел к себе в комнату.
Я немного подождала, что он вернется, а потом выскользнула следом.
– Что ты творишь?
Он не ответил. Взял гитару, сжал струны.
– Джулия осталась бабушке на растерзание, – напомнила я с упреком. – Без поддержки.
– Она в состоянии сама за себя постоять.
– А зачем ей самой за себя стоять?
Я развернулась и пошла обратно на кухню.
Бабушка начала мыть посуду. Я заверила, что потом помою сама, но она отмахнулась. Я полоскала тарелки, отдавала ей, а она расставляла в посудомоечной машине.
И возвращала некоторые назад – переполоскать.
– Надо тщательнее.
– Я просто ополаскиваю. Предполагается, что мыть их будет посудомойка. Она поэтому так и называется.
Папа предостерегающе на меня взглянул.
Мне уже надоело торчать у раковины, но я осталась. Из-за Джулии. Кто-то же должен быть ее щитом и защитником!
Я представила Париж, войну и что мне надо отвлечь домохозяйку-наци от Джулии – от еврейки, которую мы укрываем в кухне, пока не выйдет организовать побег. И что все зависит только от меня.
Первыми сбежали родители. В свою комнату, хотя не было еще десяти часов.
Джулия рассчитывала проскользнуть в комнату Генри, поговорить. Однако я знала, что бабушка не утихомирится, пока все не лягут. И позвала Джулию составить мне компанию на прогулке. Бабушка возражала, но мы все равно ушли.
На улице Джулия призналась:
– Я бы что-нибудь выпила.
Я знала, куда можно пойти. Она вздохнула.
– Как интересно. Ты отправляешься со мной в бар. Родители вряд ли придут в восторг.
– Вот уж да. Хотя это не просто бар.
Я сбегала в дом и попросила у Генри ключи от его машины.
– Нам с твоей девушкой надо выпить и склеить кавалеров.
Он просто указал на полку с ключами.
Дождь прекратился, и мы опустили верх автомобиля. Сразу стало похоже на начало Чудесного приключения Джулии и Джейн. А потом я взглянула на нее и увидела угрюмо сжатый рот. Джулия достала из бардачка шифоновый шарф, накинула на волосы, дважды обмотала вокруг шеи – словно героини кинофильмов. Интересно, как она это делает? Надо обязательно спросить, – когда Джулия не будет так расстроена.
В ресторане я достала из рюкзака сигареты, и она попросила закурить. Вид у нее при этом был виноватый – словно взрослый подбил ребенка на нечто неподобающее.
Она заказала себе бокал вина; и пока пила мелкими глотками, я спросила, что случилось.
– Сама не понимаю. Был огромный прием. – Там были все, вся ее родня, все друзья дома. – Хэнку, похоже, никто не пришелся по вкусу.
Возможно, ему было некомфортно знакомиться с ее семьей.
– Они другие, на ваших совсем не похожи. Каждый разведен не по разу; полно всяких сводных и единокровных родственников, вообще непонятно кого.
Ее родители разошлись, а потом заново поженились. Напоминает отношения Генри с университетом Брауна.
– Они вечно на грани то развода, то воссоединения.
– Вечно?
– Первый раз, когда мама ушла, мне было меньше, чем тебе сейчас. Мы только что переехали в Коннектикут, в этот замечательный дом. Там бассейн выкрашен в черный цвет, а фонарики развешаны так, что в воде отражаются деревья. Когда родители устраивали вечеринки, я подглядывала из окна своей спальни. Было ощущение, что гости скользят над подводным лесом.
– Здорово, – сказала я.
– Волшебство. – Джулия покосилась на мои сигареты, взглядом спрашивая разрешения. Я кивнула: жми. – Мама ушла в сентябре. По вечерам папа спускался к бассейну, даже если было холодно. В бассейн падали листья, но он плыл прямо сквозь них. Я стояла на бортике и пыталась до него докричаться, уговаривала пойти домой. К тому моменту, когда он все-таки выбирался на берег, на поверхности воды оставалась пробитая его телом полоса чистой, без листьев, воды, и в ней отражались голые ветки деревьев.
Джулия не плакала, она только закрыла глаза рукой.
Мало ей истории с родителями, подумала я, теперь вот Генри. И я пересказала ей все хорошее, что брат говорил о ней, все комплименты, которые только могла вспомнить; все реплики, которые хоть как-то можно было принять за комплимент. Потом перечислила все ее достоинства, все, что у нее хорошо выходит.
– Без толку, – вздохнула она.
И я понадеялась: сейчас Джулия объяснит мне, от чего есть толк.
Возможно, она тоже это поняла – и продолжила:
– Иногда тебя любят за твои слабости. То, что ты чего-то не можешь, иногда действует сильнее, чем когда можешь.
На минуту я обрадовалась. Это мне подходит! Только любить за слабости – это ведь тоже слабость?
– Думаю, Генри тебя действительно любит, – сказала я и тут поняла, что и сама не знаю. – Разве может быть иначе?
Она казалась опустошенной.
Я нисколько не соврала: с ней он вел себя совсем иначе, чем с другими девушками, которых прежде приводил домой. С ними он держался так, словно они попали к нам домой случайно. И тут я вспомнила, как за десертом он ушел из-за стола, а не остался с ней рядом. Точно так же, как раньше, с теми.
Джулия взглянула мне прямо в глаза:
– Генри ничего не говорит про любовь.
Она словно спрашивала: а тебе, тебе он говорил, что любит меня? И мне стало ее жаль.
– А ты сама когда-нибудь ему говорила?
Я даже удивилась, как рассудительно прозвучал вопрос. Словно я что-то такое знала; словно и впрямь могла что-нибудь посоветовать.
Однако у Джулии разгладилось лицо.
Я хотела снова свести разговор к знакомым вещам. Поведала о девушке, которую брат привозил из Корнельского университета. Я тогда спросила: «Это твоя подружка?» – а он ответил: «Определения ограничивают».
Джулия улыбнулась, словно бы жалея ту, другую девушку.
Казалось бы, все сказанное мной должно убедить ее в несерьезности проблемы. Однако я все-таки беспокоилась. И поэтому добавила:
– Если не получится с Генри, всегда есть Уголек.
Она засмеялась моей горячности и ответила, что Уголек давно умер.
– Ну, – утешила я, – есть куча других лошадей.
Когда мы вернулись, горел только свет в холле. Джулия сказала:
– Я ненадолго. Поговорю с Генри – и все.
– Удачи, – пожелала я.
В этот момент в холл вышла бабушка, и Джулии ничего не оставалось, как отправиться к нам на нары.
Я проснулась поздно. Бабушка уже уехала.
– Она не захотела тебя будить, – объяснила мама. – Ей надо в Филадельфию. На вечеринку.
– Бабушка – звезда вечеринок, – хмыкнула я.
Мама улыбнулась:
– Жаль, ты не посмотрела, какую красоту она навела. Просто королева!
Я вспомнила бабушкину фразу о том, что я, может, стану не такой страшной, если сильно постараюсь. Эта мамина готовность всех прощать, незлопамятность…
– А разве красота – не врожденное, не вопрос везения?
– В ее случае – вопрос тщательной сборки. – И мама начала расписывать плиссированную юбку, высокие каблуки и белые перчатки собравшейся на выход бабушки.
Я ее не перебивала. А потом спросила, где Генри и Джулия.
Только что ушли играть в теннис, сказала мама.
