Язык, мышление, действительность

скачать книгу бесплатно

Язык, мышление, действительность
Бенджамин Ли Уорф

Методы антропологии
Теория о взаимосвязи языка и мышления (гипотеза лингвистической относительности, или принцип лингвистического релятивизма) всегда привлекала внимание как широкой публики, так и специалистов – восхищенно аплодировавших, пренебрежительно отмахивавшихся, открыто критиковавших, В какой степени язык опосредует наше миропонимание (восприятие, мышление и упорядочивание информации, все когнитивные процессы); находится ли восприятие в зависимости от языка, формируется ли с его помощью; заставляет ли смотреть на мир определенным образом?

Ни одна из наук пока не смогла дать однозначных ответов на эти вопросы.

Настоящее издание – перевод единственного, вышедшего уже после смерти автора сборника его работ «Язык, мышление, действительность». В него входят статьи как на общелингвистические темы, так и специальные исследования языков хопи, шони, письменности майя, а также долгое время лежавший в архивах «Йельский доклад» – смелая попытка Уорфа наметить универсальную схему языковедческого исследования.

Издание адресовано лингвистам, антропологам, историкам культуры, но также представляет интерес для широкого круга читателей, знакомых с «гипотезой лингвистической относительности Сепира- Уорфа».

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Бенджамин Ли Уорф

Язык, мышление, действительность

Speech is the best show man puts on.

    Benjamin Lee Whorf

Методы антропологии

Наблюдательный совет серии «Методы антропологии» Д.А. Функ (председатель совета), О.Ю. Артемова, К.Л. Банников, Б. Грант, Е.С. Данилко, И.В. Кузнецов, С.В. Соколовский, Д.А. Трынкина, Э. Уигет, Е.И. Филиппова, В.И. Харитонова

LANGUAGE, THOUGHT, AND REALITY

Selected writings of Benjamin Whorf edited and with introduction by Jonh B. Carroll

Перевод выполнен в рамках сотрудничества с Переводческим факультетом Московского государственного лингвистического университета (ФГБОУ ВО МГЛУ)

О переводчике: Валентин Игоревич Фролов, к.ф.н., доцент кафедры переводоведения и практики перевода английского языка ПФ МГЛУ

© Massachusetts Institute of Technology, 1956

© Соколовский С.В., предисловие, 2023

© Фролов В.И., перевод, комментарии, 2024

© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2024

© Издательство «Альма Матер», 2024

Бенджамин Ли Уорф и гипотеза лингвистической относительности

Научная биография Уорфа весьма подробно изложена во вводной статье Джона Кэрролла, составляющей часть этого издания, и потому можно обойтись краткой справкой. Бенджамин Ли Уорф (Уинтроп, Массачусетс, 24.04.1897 – Хартфорд, Коннектикут, 26.07.1941) получил образование в Массачусетском технологическом институте, завершив обучение по специальности «химическая инженерия» в 1918 году, и до конца жизни работал инспектором противопожарной безопасности в хартфордской страховой компании. Интерес к этнолингвистике, становление которой как научной дисциплины связано с именами Франца Боаса и Эдварда Сепира?[1 - См.: Darnell R. Benjamin Lee Whorf and the Boasian Foundations of Contemporary Ethnolinguistics // Jourdan C., Tuite K. (eds.). Language, Culture and Society. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 82–95.], Уорф начал проявлять с середины 1920-х годов, изучая материалы по языкам и фольклору Мезоамерики. Уже в 1928 году он выступил на Международном конгрессе американистов, представив перевод с языка науатль (nahuatl) документа, хранящегося в гарвардском Музее Пибоди. Вскоре после этого Альфред Тоззер – специалист по археологии майя из Гарвардского университета – рекомендовал ему провести исследования в Мексике, и в 1930 году Уорф, получив грант Совета по социальным исследованиям (SSRC), отправился в Мехико, где профессор Роберт Барлоу познакомил его с несколькими носителями одного из диалектов, что позволило Уорфу подготовить краткое описание этого языка, опубликованное лишь посмертно?[2 - Whorf B.L. [1939]. The Milpa Alta dialect of Aztec (with notes on the Classical and the Tepoztlan dialects) // Hoijer H. (ed.). Linguistic Structures of Native America. New York: Viking Fund, 1946. P. 367–397 (Viking Fund Publications in Anthropology. № 6).].

Вернувшись из Мексики, Уорф поступил на читаемый Сепиром в Йельском университете курс по языкам американских индейцев, где познакомился со студентами Сепира, ставшими впоследствии выдающимися лингвистами: известным компаративистом и специалистом по глоттохронологии и лексикостатистике Моррисом Сводешем и исследователями языков североамериканских индейцев Мэри Хаас, Чарльзом Трейгером, Чарльзом Фёгелином и Гарри Хойджером, автором термина «гипотеза Сепира – Уорфа». Хотя значительная часть составляющих данный сборник работ Уорфа посвящена проблемам лингвистики мезо- и североамериканских индейцев, за пределами американистики Уорф стал известен именно благодаря длящейся до сегодняшних дней дискуссии относительно различных интерпретаций этой гипотезы (Уорф называл ее «принципом лингвистической относительности») и методов, используемых для ее обоснования.

Уорф умер от рака в возрасте 44 лет, успев сделать вклад не только в американистскую индеанистику, но и в современные дебаты о соотношении языка и мышления. Для антропологов других специализаций существенен также его вклад в дискуссию о так называемых универсалиях, поскольку исследования культурных и языковых универсалий имеют общую методологию. Представленные в этом сборнике статьи Уорфа, прежде разбросанные по разным изданиям, значительная часть которых стала библиографической редкостью, а также вошедшие в эту книгу отдельные работы из его архива, хорошо отражают весь спектр его исследовательских интересов. Сборник, первоначально подготовленный к изданию давним знакомым Уорфа Джоном Кэрроллом, издавался дважды: первый раз в 1956 году (именно это издание было использовано для перевода на русский); второе дополненное издание (под редакцией Дж. Кэрролла, С. Левинсона и П. Ли) увидело свет в 2012 году?[3 - Первый русский перевод статьи Б.Л. Уорфа «Отношение норм поведения и мышления к языку» из этого сборника (пер. Л.Н. Натана и Е.С. Турковой) появился в книге «Новое в лингвистике». Вып. 1 (М.: Иностранная литература, 1960).]. В качестве приложения в это расширенное издание был включен рукописный отчет Уорфа о лингвистических исследованиях в Йельском университете за период с сентября 1937 по июль 1938 года с описанием методологии полевой этнолингвистики?[4 - Whorf B.L. Report on Linguistic Research in the Department of Anthropology of Yale University for the Term September 1937 – June 1933. Microfilm collection of manuscripts on Middle American cultural anthropology. № 51. Chicago: University of Chicago Library, 1956.]. Перевод этого отчета, взятого напрямую из университетского архива, включен и в это издание по причине его высокой теоретической и методологической значимости (с. 155 и далее настоящего издания). Поскольку содержание Йельского отчета повторяет и развивает положения, содержавшиеся в одной из статей, вошедших в издания 1956 года (глава Language plan and conception of arrangement[5 - Whorf B.L. Language, Thought, and Reality. Selected Writings of Benjamin Lee Whorf. Cambridge (Mass.): MIT press, 1956. P. 125–133.]), эта глава была исключена из перевода. Искючена из него и сохраняющая лишь биографический интерес и морально устаревшая статья о дешифровке иероглифики майя, гипотезы которой не были подтверждены позднейшими исследованиями Ю.В. Кнорозова, Г. Циммермана, Э. Томпсона, С. Мартина, Н. Грубе, Г.Г. Ершовой и др.?[6 - Ср.: Thompson E. Maya Hieroglyphic Writing: Introduction. Washington, D. C.: Carnegie Institution, 1950; Кнорозов Ю.В. Письменность индейцев майя. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963; Martin S., Grube N. Chronicle of the Maya Kings and Queens: Deciphering The Dynasties of the Ancient Maya. L.: Thames & Hudson, 2008; Ершова Г.Г. Майя. Тайны древнего письма. М.: Алетейя, 2004.] Кроме того, настоящий перевод?[7 - Все случаи, где языковые примеры Уорфа иллюстрируют структурные особенности языков (английского, французского, или мезоамериканских языков) оставлены без перевода, поскольку в них важен не семантический смысл, а именно особенности грамматики и морфологии, и перевод на русский только бы осложнил восприятие этих примеров. Следует также отметить, что ссылки на комментарии в отличие от постраничных ссылок в тексте оригинала обозначаются не цифрами, а латинскими буквами (a, b, с и т. д.).] дополнен комментариями, раскрывающими теоретические прозрения Уорфа и актуальность его идей сразу в нескольких областях современного научного поиска, в частности, в философии языка, когнитивистике и лингвистической компаративистике.

Чтобы понять степень близости идей Сепира и Уорфа, достаточно сопоставить их высказывания относительно связи языка, мышления и реальности:

Люди живут не только в объективном мире и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать реальность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых специальных проблем общения и мышления. На самом же деле «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на основании языковых норм данной группы… Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения?[8 - Sapir E. Culture, Language and Personality: Selected Essays. Berkeley: University of California Press, 1961. P. 69 (цит. по: Звегинцев В.А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. М.: Госучпедгиз, 1960. Ч. II. С. 198).].

Было обнаружено, что фоновая языковая система (the background linguistic system)… каждого языка является не просто воспроизводящим инструментом для высказывания мыслей, но скорее сама формирует идеи, являясь программой и руководством для мыслительной деятельности индивида, для анализа его впечатлений и синтеза его мыслительных навыков.

Ни один из индивидов не свободен для объективного описания природы, но ограничен определенными модусами интерпретации, даже когда он полагает себя наиболее свободным… Мы, таким образом, узнаем о новом принципе относительности, утверждающем, что одно и то же физическое событие не приводит всех наблюдателей к одинаковой картине вселенной, если только их языковые обстоятельства не оказываются похожими или как-то калиброванными?[9 - Whorf B.L. Language, Thought and Reality: Selected Writings of Benjamin Lee Whorf / Ed. by John B. Carroll. Cambridge, MA: MIT Press, 1956. P. 212, 214.].

У гипотезы Сепира – Уорфа, помимо ее сторонников и противников, существовало немало предшественников, в силу чего ее иногда называют гипотезой Гердера – Гумбольдта – Сепира – Уорфа?[10 - Koerner K. The Sapir – Whorf Hypothesis: A Preliminary History and a Bibliographical Essay // Journal of Linguistic Anthropology. 1992. Vol. 2. № 2. P. 173–198.], Сепира – Уорфа – Коржибского?[11 - Krohn F.B. Improving Business Ethics with the Sapir – Whorf – Korzybski Hypothesis in Business Communication Classes // Journal of Education for Business. 1994. Vol. 69. № 6. P. 354–358.] или даже гипотезой Вико – Гердера – Гумбольдта – Сепира – Уорфа?[12 - Justice D. The Semantics of Form in Arabic in the Mirror of European Languages. Amsterdam: Benjamins, 1987. P. 56.]. В истории этой идеи выделяется влияние Гумбольдта, от рассуждений которого можно провести линию преемственности и ученичества к Боасу, а затем к Сепиру и, наконец, к Уорфу. Идея Гумбольдта о языковой картине мира через посредничество немецкого лингвиста Хаймана Штайнталя была усвоена Боасом, учеником которого был уже Сепир, как известно, передавший свой интерес к данной проблеме своему студенту – Уорфу?[13 - Советский лингвист В.А. Звегинцев ошибочно полагал, что возникновение в американской лингвистике данной гипотезы и соответствующей проблематики произошло «совершенно независимо от гумбольдтианскои? традиции» (Звегинцев В.А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. С. 173).].

В обширной литературе о принципе лингвистической относительности встречается множество разных объяснений ее непреходящей актуальности как предмета обсуждения. Действительно, с тех пор как по итогам симпозиума, в котором принимали участие двадцать американских лингвистов, антропологов, психологов и философов, подвергших всестороннему рассмотрению эту гипотезу, в Чикаго была выпущена книга «Язык в культуре» (1954)?[14 - Hoijer H. (ed.). Language in Culture. Proceedings of a Conference on the Interrelations of Language and Other Aspects of Culture. Chicago: The University of Chicago Press, 1954.], авторы которой заняли в основном критическую позицию, высказавшись, однако, за дальнейшую экспериментальную проверку этой гипотезы. Дискуссии вокруг принципа лингвистической относительности и связанных с ним проблем пережили несколько волн замирания и обострения?[15 - Ср., например: Black M. Some Problems with Whorfianism // Hook S. (ed.). Language and Philosophy. New York: New York University Press, 1969. P. 30–35; Lee P. The Whorf Theory Complex: A Critical Reconstruction. Amsterdam: Benjamins, 1996.]. В числе причин непреходящей актуальности этой проблематики исследователи выделяют так называемый инженерный подход Уорфа к лингвистике?[16 - Chase S. Forward // Carroll J.B. (ed.). Language, Thought, and Reality. Selected Writings of Benjamin Lee Whorf. Cambridge: The MIT press, 1956. P. v [P. v – x].]; возможность различных интерпретаций самой гипотезы влияния языка на мышление (некоторые ее критики насчитывали более сотни возможных здесь вариантов?[17 - Black M. Op. cit. P. 30.]); наконец, отсутствие консенсуса относительно основных категорий, используемых Уорфом в формулировке его принципа, а именно языка и мышления, но в особенности мышления?[18 - Бурас М., Кронгауз М. Жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности // Наука и жизнь. 2011. № 8 // URL: https://elementy.ru/nauchno-populyarnaya_biblioteka/431410]. К этому перечню можно добавить и соображение о справедливости тезиса Дюгема – Куайна применительно к гипотезе Уорфа – невозможности окончательного определения истинности соответствующей концепции из-за недодетерминированности ее положений эмпирическими данными, поскольку сторонники Уорфа (так называемые релятивисты), приводя подтверждающие эту гипотезу наблюдения, обычно сталкиваются с критикой со стороны так называемых универсалистов, опирающихся на иной набор фактов, этой гипотезе противоречащих. Впрочем, и сама гипотеза в интерпретации Сепира?[19 - Русский перевод основного теоретического труда Сепира был осуществлен уже в 1930-е гг. (Сепир Э. Язык: Введение в изучение речи / Пер. с англ., прим. и вводная ст. А.М. Сухотина. М.; Л.: Соцэкгиз, 1934 [Стереотипное издание. М.: URSS, 2016]).], а затем Уорфа была сформулирована в столь общих терминах, что любая попытка ее проверки сталкивается с необходимостью разработки более операциональных и точных понятий, причем у каждого исследователя из-за исходной неопределенности существует такая свобода в выборе интерпретации, способа операционализации и терминологических средств, что их итоговые и уточненные формулировки этой гипотезы оказываются затем с трудом сопоставимыми?[20 - В истории отечественной науки достаточно сравнить подходы к соотношению языка, культуры и мышления у М.?М. Бахтина и Л.?С. Выготского. В дальнейшем эта проблематика активно развивалась советскими философами (см., например: Горский Д.П. (ред.). Мышление и язык. М.: Госполитиздат, 1957).].

К настоящему моменту позиция, обозначаемая как критиками, так и сторонниками принципа языковой относительности, неоуорфианизмом, вновь привлекает внимание специалистов и становится все более популярной?[21 - Ср.: Hickmann M., Robert S. (eds.). Space in Languages: Linguistic Systems and Cognitive Categories. Amsterdam: Benjamins, 2006; Niemeier S., Dirven R. (eds.). Evidence for Linguistic Relativity. Amsterdam: Benjamins, 2012.]. Читатель может сам попробовать уточнить связи между мышлением, языком и реальностью таким образом, чтобы они поддавались экспериментальной или – шире – эмпирической проверке, и убедиться, насколько сложна эта задача и почему ее разнообразные решения продолжают провоцировать жаркие дискуссии среди представителей самых разных дисциплин – от философов, психологов и лингвистов до антропологов.

Все эти обстоятельства объясняют, почему этот сборник с работами середины прошлого века публикуется в серии, посвященной методам антропологии. Ответ заключается не только в том, что изложенные в нем взгляды Уорфа стали частью классического наследия одной из антропологических специализаций – лингвистической антропологии, предметом которой остаются главным образом языки коренных народов, и не в том, что эти взгляды существенно повлияли на развитие так называемой когнитивной антропологии с такими ее проблемами, как категоризация и классификация, картина мира и т. д., но скорее в том, что отдельные положения, идеи и концепции Уорфа стали фокусом рассмотрения широкого мультидисциплинарного исследовательского поля и философских дискуссий о взаимосвязях и отношениях языка, мышления и реальности. Сформулированный Уорфом подход к анализу этих взаимосвязей продолжает влиять на развитие психо- и нейролингвистики, лингвистической типологии и компаративистики, концепции освоения языка, методологию полевой этнолингвистики и на множество других дисциплин и областей научного поиска, включая современные повороты в социальных науках (например, так называемые онтологический поворот и биоповорот, в антропологии чаще именуемый многовидовой этнографией – multispecies ethnography?[22 - В отношении биоповорота см.: Kirksey S.E., Helmreich S. The Emergence of Multispecies Ethnography // Cultural Anthropology. 2010. Vol. 25. № 4. P. 545–576; Ingold T. Anthropology Beyond Humanity // Suomen Antropologi: Journal of the Finnish Anthropological Society 2013. Vol. 38. № 3. P. 5–23. В наиболее популярной в западной антропологии версии онтологического поворота (так называемом перспективизме Э. Вивейруша де Кастру и Ф. Десколя), а точнее, в обсуждаемых ими концепциях множественности индигенных онтологий, также можно усмотреть влияние современных трактовок идеи лингвистической относительности, поскольку эти авторы, как и Уорф, стремятся продемонстрировать, что понимание даже таких фундаментальных категорий мышления, как субстанция, пространство и время, зависит от структурных качеств соответствующих культур и языков (обзор современной литературы по теме см.: Filipovic? L., Jaszczolt K.M. (eds.). Space and Time in Languages and Cultures: Language, culture, and cognition. Amsterdam: Benjamins, 2012).]). Все это дает основание надеяться, что публикация этой работы в серии «Методы антропологии» окажется полезной не только для студентов соответствующих специальностей, но и для исследователей, вовлеченных в изучение сложных проблем взаимовлияний языка, культуры и мышления и разработку методологии эмпирической проверки новых гипотез, постоянно возникающих в этой интереснейшей области междисциплинарного поиска.

С.В. Соколовский

Москва, июль 2023 г.

Введение

I

Жизненный путь Бенджамина Ли Уорфа, с одной стороны, можно описать как карьеру предпринимателя с особым талантом – одного из тех людей, кто, применяя нестандартную выучку и знания, а также благодаря преданности делу и проницательности, приносит немалую пользу любой коммерческой организации. С другой стороны, он был и необычайно грамотным и добросовестным исследователем сразу в нескольких на тот момент обделенных вниманием ученых областях: расшифровка утраченной письменности майя, изучение языков ацтеков в Мексике и хопи в Аризоне. Ни та ни другая характеристика сами по себе не делают его особенно интересным объектом биографического исследования. Однако когда приходит понимание того, что он оба этих поприща совмещал, добившись признания в коммерческой деятельности и достигнув высот в научной работе (без прохождения обычных предварительных формальных этапов пути ученого, например, получения ученой степени), а также привнес в нынешние дискуссии об изучении человека и его культуры сложный набор гипотез о связи языка с мышлением и познанием, его биография все чаще становится предметом сугубо профессионального интереса.

Он родился в Уинтропе, штат Массачусетс, 24 апреля 1897 года в семье Гарри Черча и Сары Эдны (урожденной Ли) Уорфов. Принадлежал к старинному американскому роду: его предки приехали из Англии и поселились в Провинстауне и других частях колонии Массачусетского залива вскоре после прибытия отцов-пилигримов. В Англии фамилия Уорф чаще всего встречается в Вест-Райдинге, в Йоркшире, и, возможно, с этим связано название реки Уорф в этом районе.

Бенджамин был очень похож на отца, как и двое его младших братьев, каждый по-своему. Бенджамин был интеллектуалом, любил книги и интересовался историей идей. Джон, родившийся в 1903 году, стал известным художником, в первую очередь акварелистом. Ричард, родившийся в 1906-м, проявил себя как актер и режиссер в театре и кино.

Интеллектуал, художник, драматург, отец преуспел во всех трех сферах. После непродолжительной учебы в Массачусетском технологическом институте (говорят, что он не проявлял интереса к изучению инженерного дела) Гарри Черч Уорф занялся прикладным искусством, дизайном, или, как он любил говорить, «замыслами»,?– для этого поприща подходили его талант чертежника и рисовальщика, а также богатое воображение. И в этом деле он преуспел. Среди работ, сохранившихся до наших дней,?– вереница голландских девочек, опоясывающая каждую баночку известной марки чистящего порошка. Он также стал мастером быстро развивающегося в то время искусства фотолитографии. Но Гарри Уорф не собирался замыкаться в рамках одной профессии. Он использовал свои художественные дарования в многочисленных областях, среди которых важнейшее место занимала сценография. Он также писал и ставил пьесы для церковных и благотворительных организаций, написал либретто для музыкальной комедии «Бобби Шафто», которая однажды была поставлена в Бостоне. Он с удовольствием читал лекции на различные темы и, по-видимому, умел нравиться аудитории. Перед смертью в 1934 году он работал над рукописью, посвященной прибрежным областям Массачусетса – его геологии, истории, фауне, флоре.

Еще до рождения первого ребенка Гарри Уорф с супругой поселился в скромном доме в Уинтропе, пригороде, находящемся на полуострове, который закрывает Бостонскую гавань с севера. Дом, в котором хранились коллекции рисунков, книги, рукописи, химические реактивы, фототехника и прочая утварь, накопленная отцом, стал благоприятной средой для трех чрезвычайно любознательных мальчиков, наделенных талантами, которыми они и воспользовались. Подобно своим братьям, Бенджамин рано научился рисовать, но больше всего его интересовали химические реактивы, красители и фотографические аппараты. Он любил проводить различные эксперименты, например, опыт, в ходе которого жидкости разных цветов образуют разные слои в одном сосуде. Возможно, именно ранние опыты с реактивами побудили Бенджамина впоследствии изучать химические технологии в Массачусетском институте.

Он учился в государственных школах Уинтропа до старших классов, где, по нашим сведениям, учился хорошо. Далее нам известно, что уже в это время он развил привычку сильно сосредоточиваться на своих мыслях – вплоть до того, что становился рассеянным. Однажды, когда его послали в подвал за ведерком угля, он принес его, полное, в свою комнату, а не на кухню. Позже друзья иногда жаловались, что он проходил мимо них на улице, не узнавая. Не будучи особенно крепким, он был достаточно уверен в своей физической силе и защищал младших братьев от соседских хулиганов. Он любил играть с ними в интеллектуальные игры, особенно с Джоном, который был младше на шесть лет. Любимой была игра в секретные шифры: Бенджамин почти всегда мог разгадать даже самые сложные шифры, придуманные братом. Оставаясь один, Бенджамин много читал и развлекался сочинением юмористических стихов.

После окончания средней школы Уинтропа в 1914 году он поступил в Массачусетский технологический институт (знаменитый МТИ) на специальность «химические технологии». Судя по всему, успеваемость у него там была средней: в его послужном списке нет ни одной оценки высшей категории, даже по литературе или французскому языку. Разумеется, это хороший пример того, что между оценками в институте и успехами в дальнейшей жизни существует не самая прямая связь. В осеннем семестре выпускного курса из-за неизвестной болезни, которую он подхватил в летнем лагере, Уорф был вынужден отсутствовать на занятиях. Необходимость наверстывать упущенное следующим летом отодвинула получение им степени бакалавра в области химических технологий на октябрь 1918 года.

Мы не знаем, какую профессиональную карьеру планировал Уорф, будучи студентом МТИ. Скорее всего, он надеялся найти работу в должности инженера на каком-нибудь химическом производстве. Его профессиональная карьера оказалась весьма необычной, поскольку он стал специалистом в области, которая, как он однажды пожаловался в письме в организацию выпускников МТИ, в ту пору практически не признавалась как отдельная область даже в его альма-матер. В 1919 году, вскоре после окончания института, он был принят на должность стажера в компанию, занимавшуюся противопожарной техникой. В итоге он проработал в ней двадцать два года, до самой своей смерти. Согласно отчету, подготовленному г-ном Кремером, председателем правления страховой компании Hartford Fire Insurance Company, «он был выбран сотрудником компании г-ном Ф.?К. Муром, который сам был выпускником МТИ и занимался страхованием зданий, оборудованных автоматическими установками пожаротушения». После окончания обучения в компании, которое г-н Мур проводил для инженеров, Уорф был направлен в главный офис компании в Хартфорде для участия в противопожарной инспекции застрахованных компанией объектов в северо-восточной части страны. Компания начинала развивать новую для того времени концепцию бизнеса, а именно проведение противопожарных инспекций в качестве услуги для владельца недвижимости и страховщика. В этой работе, требовавшей постоянных разъездов, Уорф стал чрезвычайно компетентен. «В кратчайшие сроки, – пишет Кремер, – он стал, по моему мнению, таким скрупулезным и оперативным инспектором по противопожарным мероприятиям, какого еще не было… Он был очень практичным и делился своими знаниями с инженерами и опытными работниками различных производственных предприятий». Он все больше и больше специализировался на проверке предприятий, использующих химические процессы в производстве.

Однажды при проверке химического предприятия его не пустили в одно из зданий. Даже руководитель завода, к которому его направили, настаивал на том, что никто посторонний не может это здание осматривать. Уорф спросил: «Вы производите такой-то и такой-то продукт?» Ответ был положительным, и тогда Уорф взял блокнот, быстро записал химическую формулу и передал его руководителю завода со словами: «Я думаю, что вы делаете вот это». Промышленник был изумлен: «Откуда вы знаете, г-н Уорф?» На что Уорф невозмутимо ответил: «Вы не могли сделать этого другим способом». Не стоит и говорить, что он был допущен в здание.

Уорф пользовался таким уважением среди производителей химической продукции, что к нему охотно обращались за советом. Во время инспекции химического завода со сложным производством в штате Коннектикут он предложил руководству отказаться от определенного процесса, пока он не станет более безопасным, и указал, как это можно сделать. Через некоторое время, после того как предложенные усовершенствования были внедрены, руководство отложило запуск процесса на несколько дней до тех пор, пока Уорф не смог вернуться на завод и одобрить его.

Восхищали не только его технические навыки, но и, как это ни странно для тех, кто знаком только с языковедческими работами Уорфа, его способность привлекать клиентов для своей компании. Однажды его попросили провести противопожарную инспекцию нескольких государственных школ, которые представляли лишь незначительный коммерческий интерес для компании. Данные им советы произвели такое впечатление на комитет одной из школ, что они решили назначить компанию Уорфа распорядителем их страхового счета, к вящему удивлению местного агента, который с трудом находил подход к руководству этой конкретной школы.

О том, что работодатель высоко ценил Уорфа, свидетельствует его назначение в 1928 году специальным агентом, а в 1940 году – помощником руководителя. Не исключено, что в компании гордились и его достижениями в области лингвистики и антропологии и, как нам известно, без проблем предоставляли ему периодические отпуска?[23 - Тем не менее даже в этих поездках Уорф совмещал работу с наукой. В ходе поездки в Мексику в 1930 году он проинспектировал мексиканское отделение компании и написал обширный отчет о своих выводах и рекомендациях.], но ценили его прежде всего за его фактические заслуги перед компанией. Поистине удивительно, что он смог добиться выдающихся результатов в двух совершенно разных видах деятельности. В некоторые периоды жизни он вел активную научную деятельность, сравнимую с работой многих профессоров-исследователей, но в то же время уделял компании не менее восьми часов в день. Его друзья нередко высказывали предположения о том, почему он решил остаться в своей профессии. Несмотря на то что в последние годы жизни ему неоднократно поступали предложения занять академические или научные должности, он неизменно отказывался от них, считая, что его дело дает ему возможность жить более комфортно и свободно развивать свои интеллектуальные интересы по собственному усмотрению.

Впрочем, страховой деятельности, языковедческих исследований и чтения оказалось недостаточно, и он нашел время для общественной деятельности, в частности начав работать в комитете по предотвращению пожаров при Торговой палате Хартфорда. Примерно с 1928 года он все чаще читает лекции в мужских клубах, исторических обществах и других подобных местах?[24 - Мое собственное знакомство с Уорфом состоялось на лекции, которую он прочитал в Детском музее Хартфорда 1 декабря 1929 года. Лекция называлась «Ацтеки и майя в Мексике», для наглядности во время рассказа он использовал доску.].

В 1920 году он женился на Селии Инес Пекхэм, от которой у него было трое детей: Раймонд Бен, Роберт Пекхэм и Селия Ли. Как и его отец, Уорф сумел пробудить в детях, словно магнитной индукцией, свое любопытство и смелое воображение.

По его собственному признанию, Уорф заинтересовался лингвистикой только в 1924 году, но можно проследить отчетливую череду интеллектуальных увлечений, которые его к этому привели. Даже в детстве, наряду с увлечением химическими экспериментами, он много читал. Он заинтересовался доисторической историей Центральной Америки, прочитав (как известно, не один раз) «Завоевание Мексики» Прескотта. Однажды его отец был занят оформлением сцены для пьесы собственного сочинения о принцессе народа майя и для этого собрал всевозможные книги по археологии майя. Юный Бен был впечатлен получившимися в результате декорациями, богато украшенными фасадами храмов майя, и, возможно, он начал задумываться о значении иероглифов. Интерес к секретным шифрам, упомянутый ранее, вероятно, усилил это любопытство, но если это и так, то данное увлечение пока таилось где-то в глубине его души. Уорф с головой погрузился в разные научные вопросы. Он заинтересовался ботаникой и выучил английские и латинские названия тысяч растений. Во время своей поездки в Мексику в 1930 году он сделал множество заметок о мексиканской флоре, а в 1936 году исписал несколько страниц одного из своих лингвистических блокнотов «тестом» по ботаническим терминам и диковинкам. Словно в противовес этому, он какое-то время сильно интересовался астрологией и развлекался составлением гороскопов для друзей. В какой-то момент у него начало проявляться нечто похожее на патологическую графоманию: в 17 лет он начал вести дневник и продолжал его вести на протяжении всей жизни. Он изобрел своего рода тайнопись, которую иногда использовал, чтобы скрыть часть содержания своих дневников, и которую он также использовал для записи своих сновидений.

Поселившись в Хартфорде, Уорф вскоре стал все больше увлекаться проблемой взаимоотношения науки и религии. Похоже, на его миропонимании оставило глубокий след воспитание в духе методистско-епископальной церкви, принципы которой зачастую противоречили современным научным идеям. Он был настолько глубоко поглощен этим вопросом, что написал работу объемом 130 тыс. слов в жанре религиозно-философского романа. Рукопись была закончена в 1925 году; он предлагал ее нескольким издателям, но никто не согласился ее напечатать. Более краткий вариант, подготовленный примерно в это же время, был озаглавлен «Почему я отказался от эволюции». Выдающийся генетик, которому она была представлена для комментария, дал хороший отзыв, заметив, что, хотя рукопись на первый взгляд кажется творением чудака, ее глубина и проницательность замечательны. Впрочем, далее ученый последовательно опроверг все аргументы Уорфа.

Тем временем, продолжая много читать самой разной литературы, Уорф пришел к убеждению, что ключ к очевидному расхождению между библейской и научной космогониями может лежать в глубоком лингвистическом толковании Ветхого Завета. По этой причине в 1924 году он обратился к изучению древнееврейского языка.

Кого-то может удивить тот факт, что интерес Уорфа к лингвистике проистекал из интереса к религии. Читателю, возможно, попутно следует напомнить о крепкой связи, которая издавна существовала между языковедческими и религиозными начинаниями: вспомним филологический подвиг авторов Септуагинты, создание Вульфилой готского алфавита, с помощью которого он смог перевести Библию, изучение сотен неевропейских языков миссионерами в XVII и XVIII веках, а также тщательные научные исследования, проводимые современными лингвистами и этнографами. Уорф, впрочем, не интересовался никаким конкретным переводом Библии, по крайней мере, в обычном смысле: он всерьез верил, что фундаментальные человеческие и философские проблемы могут быть решены путем нового осмысления самого содержания Библии. Было ли это убеждение сформировано самостоятельно, нам неведомо. Но мы точно знаем, что где-то в 1924 году его внимание привлекла книга, которая могла бы подкрепить его убеждения и которая, во всяком случае, приблизила его к лингвистике. Он сам пишет об этом в не издававшейся до сих пор статье, которая публикуется в настоящем сборнике (см. «Языковая подоплека мышления в первобытных обществах»). Эта книга, плохо известная современным ученым, была написана французским драматургом, филологом и философом-мистиком начала XIX века Антуаном Фабром д’Оливе (1768–1825). Она называлась La langue hеbra?que restituеe («Воссоздание еврейского языка») и была издана в двух томах в Париже в 1815–1816 годах. Уорф, скорее всего, читал английский перевод этой редкой работы, опубликованный в 1921 году, поскольку в его примечаниях фигурирует имя переводчицы Наян Луизы Редфилд?[25 - Мисс Редфилд, в течение нескольких лет жившая в Хартфорде, также перевела несколько других произведений Фабра д’Оливе.].

Согласно французскому Большому всеобщему словарю XIX века, Фабр д’Оливе умер avec le reputation d’un fou ou d’un visionnaire?[26 - Прослыв безумцем и провидцем (фр.).]. Будучи довольно заурядным драматургом, он в конце жизни предался масштабным филологическим изысканиям. В вышеупомянутой работе, посвященной древнееврейскому языку, он попытался показать, что скрытые смыслы Книги Бытия могут быть прояснены путем анализа структуры трехбуквенных корней. Каждая буква древнееврейского алфавита, по его мнению, содержала в себе внутреннее значение, например, буква Алеф была «знаком силы и устойчивости идей, единства и определяющего его принципа». Буква Йод была знаком «проявленности». Таким образом, неполный корень Алеф-Йод «обозначает, – писал Фабр д’Оливе,?– центр, к которому стремится воля, место, где она закрепляется, область деятельности, в которой она действует». Придя к выводу, что буква Цаде обозначает «завершение», он заключил, что трехбуквенный корень Алеф – Йод[или Вав] – Цаде означает «всякое желание, стремящееся к свершению». Принцип корня-знака был применен ко всем разделам еврейской грамматики и к толкованию нескольких сотен еврейских корней. Все это предлагалось отчасти как языковедческое исследование, призванное осветить принципы языка (он утверждал, что был в затруднении, какой язык выбрать в качестве основы для своего проекта – китайский, санскрит или иврит), а отчасти как осуществление его чаяния раскрыть тайный смысл космогонии Моисея. Сделав таким образом перевод Книги Бытия, он утверждал, что получил «сам язык Моисея, истолкованный мною в согласии с его структурными принципами, которые я постарался развить до удовлетворительной степени».

Несмотря на сомнительность невероятных результатов Фабра д’Оливе, его книга, по-видимому, произвела сильное впечатление на Уорфа, который впоследствии охарактеризовал его как «одного из самых мощных языковедов-интеллектуалов в истории». Уорф утверждал, что, хотя толкование библейского текста, которое пытался осуществить Фабр д’Оливе, нельзя воспринимать всерьез, его корень-знак на самом деле был предвестием того, что сегодня называется фонемой. Уорфа интересовал сам метод Фабра д’Оливе. Например, приходя к своим «значениям» букв древнееврейского алфавита, Фабр д’Оливе систематически сравнивал и сопоставлял самые разные корни, в которых они встречались, подобно тому, как можно попытаться найти «значение» буквы m в английском языке, выявив общее значение во всех наших словах, начинающихся на M. Мы можем допустить, что Фабр д’Оливе мог найти общий элемент даже в таких противоположных словах, как «мать» и «мерзавец»! Есть пределы, до которых можно дойти, и Фабр д’Оливе их переступил; тем не менее такая методика выделения изолятов по своей сути аналогична процедурам современной лингвистики по выделению фонем и морфем. Впрочем, как мы убедимся, методы Уорфа в некоторых областях его работы окажутся тесно связаны с подходами Фабра д’Оливе. Об этом свидетельствуют его ранние попытки прочесть иероглифы майя, а также некоторые из его неопубликованных работ по структуре ацтекского языка. Другой и, возможно, более глубокий способ, которым его методы напоминали методы Фабра д’Оливе, представлен в его смелом и проницательном поиске внутренних смыслов. Как Фабр д’Оливе доводил воображение до предела в поисках глубинного смысла древнееврейского корня, так и Уорф упорно боролся за то, чтобы извлечь из голого лингвистического факта его предельный смысл.

Открытие работы Фабра д’Оливе стимулировало Уорфа к более глубокому и подробному изучению вопросов языка. Он пользовался богатыми фондами Научно-исследовательской библиотеки Уоткинсона в Хартфорде, основанной в 1857 году по завещанию богатого хартфордского коммерсанта английского происхождения, который хотел, чтобы в городе была общая справочная библиотека. Она размещалась в верхней части мощного здания, известного как «Уодсворт Атенеум», в котором также находились Хартфордская публичная библиотека и фонды Исторического общества штата Коннектикут?[27 - В 1952 году библиотека Уоткинсона переехала в просторные и современные помещения Тринити-колледжа в Хартфорде.]. Уорф имел привычку бывать в библиотеке после окончания рабочего дня: исключительная тишина и запах книг располагали к глубокой сосредоточенности. Первым директором библиотеки Уоткинсона был Джеймс Хаммонд Трамбулл, занимавшийся, помимо прочего, изучением истории американских индейцев. За время работы в библиотеке с 1863 по 1893 год Трамбулл собрал такие коллекции по этнологии, фольклору и языку американских индейцев, которая могла бы посоревноваться с крупной университетской библиотекой. Именно это собрание пробудило интерес Уорфа к мексиканским древностям и преданиям, особенно к языку ацтеков (науатль) и позднее к иероглифам майя. Возможно, однажды он случайно наткнулся на описание языка науатль, и оно напомнило ему о тех идеях, которые он нашел в книге Фабра д’Оливе. Как бы то ни было, Уорф начал изучать ацтекский язык в 1926 году, а серьезно работать над языком майя он начал, вероятно, только в 1928 году. Он работал не только в Библиотеке Уоткинсона, но и во всех библиотеках, которые мог посетить во время своих многочисленных командировок за пределы Хартфорда. Он быстро продвигался вперед в своих начинаниях и вступил в переписку с различными учеными в области мексиканской археологии и лингвистики, включая Герберта Дж. Спиндена из Бруклинского музея и Альфреда М. Тоззера из Гарвардского университета. По предложению д-ра Спиндена он предпринял попытку сделать перевод одной из страниц старинного мексиканского манускрипта, фоторепродукция которого хранилась в Музее Пибоди Гарвардского университета. Результатом стал доклад, прочитанный на XXIII Международном конгрессе американистов в сентябре 1928 года, и первая научная публикация «Ацтекский рассказ о периоде упадка тольтеков» (1928). В них виден интерес Уорфа к истории и хронологии тольтеков, а также гордость лингвиста, сумевшего заставить капризное ацтекское слово «выдать свой секрет», как выразился сам Уорф. Доклад, прочитанный на конгрессе, привлек большое внимание к молодому страховому агенту, которого в газетных репортажах чествовали за то, что он «раскрыл тайны», которые «ставили в тупик» других ученых. Примерно в это же время был завершен еще один перевод с ацтекского языка, опубликованный в 1929 году под заглавием «Правление Уэмака».

Однако эти работы стали лишь первыми и легкими плодами того периода обучения, когда Уорф также углублялся и в сравнительное языкознание, предположительно без какого-либо наставничества. Исключением были беседы с такими людьми, как Спинден и Тоззер, и, кроме того, с Д. Олденом Мейсоном из Пенсильванского университета, с которым он познакомился во время посещения первого Лингвистического института, организованного летом 1928 года. На Международном конгрессе американистов Уорф кроме доклада по истории тольтеков прочитал еще один. Он привлек гораздо меньше внимания, но был ближе к его подлинным интересам. Озаглавленный просто «Изучение языка ацтеков», он содержал утверждение о том, что ацтекский является так называемым олигосинтетическим языком (термин, введенный Уорфом), т. е. все его слова построены из относительно небольшого числа элементов, возможно, до пятидесяти, основных монослоговых корней, «каждый из которых передает общее понятие, допускающее самые разные модуляции без потери основного смысла» (так записано в опубликованном реферате доклада). Когда он проверил, проявятся ли те же корни, которые он обнаружил в ацтекском языке, в языках, родственных ацтекскому, результаты были замечательны. В конце 1928 года работа по изучению родственных связей между тепекано, пиманскими и ацтекскими языками показалась Тоззеру и Спиндену настолько многообещающей, что они посоветовали ему обратиться за научной стипендией в Совет по исследованиям в области социальных наук, чтобы иметь возможность получать необходимые материалы и работать более углубленно. В ответ на это Уорф предложил использовать стипендию для поездки в Мексику с целью поиска старых ацтекских рукописей для Библиотеки Уоткинсона, один из попечителей которой выразил желание пополнить свою коллекцию ацтекских материалов. Однако Тоззер высказал мнение, что если он хочет поехать в Мексику, то ему лучше изучить современный язык науатль, и Уорф с готовностью согласился. В письме Мейсону от 6 декабря 1928 года Уорф писал о стипендии, на которую претендовал: «Вопрос в том, получу ли я ее, поскольку эти стипендии предназначены для людей со степенью доктора философии, и хотя иногда делаются исключения, они редки, ибо требуются очень хорошие рекомендации». К заявке в Совет по исследованиям в области социальных наук прилагалось, во?первых, общее изложение его научных планов, а во?вторых, почти готовая статья «Заметки об олигосинтетическом сравнении науатля и пиманского в связи с тепекано». В первом из этих документов Уорф проявил себя как явный визионер, но, возможно, он счел его содержание необходимым для того, чтобы заинтересовать комиссию, рассматривавшую его заявление на получение стипендии:

С помощью данной стипендии я планирую, по возможности, выполнить и опубликовать достаточное количество работ по мексиканской лингвистике, чтобы сделать принцип олигосинтеза актуальной темой и заинтересовать других исследователей базовым субстратом языка, к которому он относится.

Затем, получив таким образом известность в ученых кругах, я буду стремиться вызвать интерес к явлению, которое я называю бинарной группировкой в древнееврейском и семитских языках. Я, конечно, продолжаю работать над этим и буду продолжать привлекать внимание исследователей семитских языков.

После того как бинарная группировка также станет актуальной темой, я начну объединять этот принцип с принципом олигосинтеза и, тем самым, выйду на еще более глубокий уровень.

Следующим шагом будет использование этих принципов для разработки примитивной основы всего речевого поведения. Это будет равносильно закладке фундамента новой науки, и, хотя оно находится в некотором отдаленном будущем, я чувствую, что просматривается вполне отчетливо. Еще дальше – возможные приложения такой науки для восстановления возможного первоначального общечеловеческого языка или для совершенствования естественного языка, созданного на основе первоначального психологического значения звуков, возможно, будущей общей речи, в которую могут быть ассимилированы все наши разнообразные языки, или, говоря иначе, к понятиям которой они все могут быть сведены. В настоящее время это может показаться визионерством, но это не более замечательно, чем то, что уже было сделано наукой в других областях, когда она овладела надежными путеводными принципами, и я считаю, что моя работа направлена на раскрытие таких принципов. А с окончательным развитием этих исследований придет и проявление более глубокого психологического, символического и философского смысла, заложенного в космологии Библии – отправной точке и источнике этих исследований.

Более подробно понятие олигосинтеза раскрывается в первых абзацах второго документа, сопровождавшего стипендиальное заявление Уорфа:

Олигосинтезом мы предлагаем называть такой тип языковой структуры, при которой весь или почти весь словарный запас может быть сведен к очень небольшому числу корней или значимых элементов, независимо от того, следует ли рассматривать эти корни или элементы как изначальные, возникшие до появления языка в том виде, в каком мы его знаем, или как никогда не имевшие самостоятельного существования, а лишь подразумевающиеся в качестве частей в словах, которые всегда были нерасчлененными целыми.

Подобная структура была распознана автором в мексиканском языке науатль, после чего им был предложен термин олигосинтез. <…> Вкратце выводы сводятся к тому, что почти вся, а возможно, и вполне вся известная в настоящее время исконная лексика языка науатль образовалась в результате разнообразного сочетания и разнообразного семантического развития не более чем тридцати пяти корней, которые автор предпочитает называть «элементами», причем каждый из этих элементов обозначает некую общую идею, включая нечто из окружающего поля смежных идей, в которое эта центральная идея незаметно перетекает. Эти тридцать пять элементов (теперь уже начинает казаться маловероятным, что их число увеличится) были получены путем обширного анализа основ и перечислены… в приложении к настоящей статье. Они объясняют значение тысяч слов на языке науатль, в том числе большого количества слов, описанных недавно, которые имели то значение, которое следовало бы ожидать от их элементов. Более того, для меня становится все более очевидным, что эти элементы следует рассматривать как оригинальные корни, исконные для современного языка, и мое прежнее мнение о том, что они могут быть результатом ассимилятивной обратной трансформации, становится все менее и менее убедительным. Очевидно, что здесь мы имеем структуру, точечное соответствие между путем мысли и последовательностью действий губ, языка и гортани (т. е. произнесения согласных и гласных), которое может иметь большое лингвистическое, глоттогоническое и психологическое значение.

Бинарная группировка относится к принципу, который, по мнению Уорфа, заложен в структуре корней древнееврейского языка, о чем можно судить по следующей цитате из неопубликованной рукописи: «Бинарная группа – это группа семитских корней, имеющих общую последовательность из двух согласных, содержащая все корни с такой последовательностью в одном языке и относящая эти корни, за редким исключением, к нескольким определенным видам значений».

Приведенные цитаты представляют особый интерес, если рассматривать их в свете раннего увлечения Уорфа Фабром д’Оливе. К этому следует добавить, что Уорф начал распространять применение олигосинтетического принципа на свою первую работу с языком майя, по поводу которой он в декабре 1929 году прочитал доклад в Лингвистическом обществе Америки (членом которого он только что стал) «Ряды основ в языке майя». В аннотации к этому докладу, представленной программному комитету Лингвистического общества, Уорф указывает, что большинство основ майя, начинающихся с QE-, имеют значение «поворот». Далее он пишет следующее: «Так и другие серии, например QI-, излучать, светиться, гореть, рассеиваться; QO-, QU-, внутрь; BI-, двигаться; TA-, соединять; TZA-, сходиться или сводить воедино; MA-, проходить». Иными словами, «идеи следуют за фонетикой».

Дождавшись положительного ответа от Совета по исследованиям в области социальных наук, Уорф приступил к подготовке поездки в Мексику. Он получил несколько недель отпуска и в январе 1930 года вместе с супругой и тещей отправился в Мехико. По пути он провел несколько дней, занимаясь исследованиями в библиотеке кафедры среднеамериканских исследований Тулейнского университета в Луизиане. По прибытии в Мехико он обратился за помощью к нескольким мексиканским специалистам по ацтекам, в частности к профессору Мариано Рохасу из Национального музея Мексики. Отчасти с их помощью он получил нескольких прекрасных информантов, говорящих на ацтекском языке, который, как считалось, настолько близко, насколько можно было ожидать за прошедшие века, был близок к классическому диалекту ацтекского языка, на котором говорили в Теночтитлане (ныне Мехико) во времена Монтесумы. Эти люди жили в пригороде Мехико, известном как Мильпа-Альта, и именно их диалект стал предметом подробного лингвистического анализа, опубликованного посмертно в 1946 году в книге Хойджера «Лингвистические структуры коренной Америки». Тем временем Уорф исследовал мексиканскую сельскую местность в поисках археологических материалов. В разрушенном храме в предгорьях над деревней Тепоцтлан, где он проводил лингвистические исследования, он, видимо совершенно случайно, наткнулся на группу скульптурных фигур, которые ранее не привлекали внимания ученых. Его острая наблюдательность и близкое знакомство с графикой ацтеков и майя позволили ему практически сразу понять, что эти фигуры отклоняются от обычных форм дневных знаков ацтекского календаря и имеют определенное сходство с иероглифами майя. Это открытие «определенного, ясно выраженного соответствия между иероглифами науатля и ранних майя», как считал Уорф, легло в основу одной из статей, перепечатанных в настоящем сборнике, «Надпись, сочетающая дневные знаки мексиканцев и майя». Она является прекрасным примером методов работы Уорфа, а также его самой ранней публикацией в этой области.

В течение нескольких лет после возвращения из Мексики Уорф занимался обработкой данных, накопленных за время пребывания там. Необходимо было не только сделать наброски лингвистического анализа языка науатль Мильпа-Альта, но и проследить за судьбой открытий дневных знаков мексиканцев и майя, которые подтвердили или изменили некоторые из его ранних догадок. В это время выходят статьи, посвященные иероглифам майя: сначала монография «Фонетическое значение некоторых знаков в письме майя» (1933), изданная гарвардским Музеем Пибоди, а затем статья «Письмо майя и его расшифровка» (1935). В более ранней публикации, к подготовке которой его побудил профессор Гарварда Тоззер, Уорф подробно и доказательно излагает тезис о том, что письмо майя хотя бы отчасти является фонетическим, и предлагает образец перевода простого текста майя из одного из кодексов. Поскольку гипотеза о фонетическом характере письма майя была практически отвергнута исследователями майя как минимум за полвека до этого, материалы Уорфа должны были произвести сильное впечатление. Более поздняя публикация «Письменность майя и ее расшифровка» стала ответом на критику, опубликованную Ричардом К.Э. Лонгом в журнале «Исследования майя». Помимо того, что Уорф не согласился со многими нюансами, высказанными г-ном Лонгом, он попытался объяснить, почему считает подход Лонга в корне ошибочным, а также предложил еще один образец перевода текста майя. Кроме того, в этой статье он упомянул, что работает над рукописью «Первые шаги в дешифровке письменности майя», которую надеется в скором времени опубликовать. Эта рукопись, найденная среди бумаг Уорфа, так и осталась незаконченной и неопубликованной.

До поездки в Мексику Уорф, по-видимому, практически не общался ни лично, ни письменно ни с кем из тех, кто впоследствии станет его близкими коллегами в сфере лингвистики. Он общался в основном с группой специалистов по мексиканской археологии, ни один из которых не был достаточно квалифицирован в области общего языкознания и не занимался им. В связи с этим компетентность, которой Уорф достиг в области общего языкознания и лингвистических полевых методов, основываясь исключительно на собственных изысканиях, была поразительной. Тем не менее его талант мог бы так и не раскрыться, если бы не знакомство с Эдвардом Сепиром (1884–1939), выдающимся специалистом не только по языкам американских индейцев, но и по общей науке о языке. Уорф, разумеется, был знаком с работами Сепира и, несомненно, с большим интересом прочитал его книгу «Язык» (Нью-Йорк, 1921)?[28 - См. русский перевод: Сепир Э. Язык: Введение в изучение речи. М.; Л.: Соцэкгиз, 1934. – Прим. пер.]. Впервые он встретился с Сепиром на Международном конгрессе американистов в сентябре 1928 года, а затем беседовал с ним на последующих заседаниях научных обществ в 1929 и 1930 годах. Однако ему не удавалось установить тесный контакт до осени 1931 года, когда Сепир приехал из Чикагского университета, получив место профессора антропологии в Йельском университете и начав также преподавать лингвистику. Уорф не терял времени и записался на первый курс Сепира в Йеле по лингвистике американских индейцев. Среди бумаг Уорфа можно найти рукопись «Структура языков атабасков» – курсовую работу, которую Сепир оценил на отлично и очень хвалил. Хотя Уорф номинально был зачислен на программу, ведущую к получению докторской степени, он никогда не стремился получить какую-либо ученую степень: обучение он продолжал ради чисто интеллектуальных устремлений. Результаты первых формальных исследований в области лингвистики были очевидны и наглядны. Его ранний интерес к олигосинтезу, бинарной группировке и другим необычным лингвистическим теориям стал более умеренным, по крайней мере, в той мере, в какой он был вынужден рассматривать их в свете опыта таких людей, как Сепир (я не смог найти упоминания об идее олигосинтеза как таковой ни в одной из работ Уорфа после 1931 года). Что еще более важно, Уорф оказался в тесном контакте с наиболее передовыми на тот момент лингвистическими теориями и методиками, а также с теми проблемами, решение которых в настоящее время считалось наиболее важным. Наконец, обучение в Йельском университете позволило ему вступить в контакт с небольшой, но увлеченной группой учеников Сепира, среди которых были Моррис Сводеш, Стэнли Ньюман, Джордж Трейгер, Чарльз Вёгелин, Мэри Хаас и Уолтер Дайк, внесшие впоследствии значительный вклад в лингвистику и антропологию. В 1937–1938 годах Уорф сам начинает читать лекции по антропологии в Йельском университете.

Таким образом, общение Уорфа с Сепиром укрепило стремление первого к дальнейшему изучению языков американских индейцев. В монографии об иероглифах майя, опубликованной в 1933 году, мы видим, что Уорф приписывает Сепиру некоторые предположения об интерпретации нулевого знака. Однако Сепир, вероятно, оказал большее влияние на Уорфа, побудив его углубиться в изучение юто-ацтекских языков (большой группы языков, родство которых было установлено Сепиром), в частности, заняться языком хопи, дальним родственником ацтекского. В декабре 1932 года Уорф прочитал доклад «Особенности юто-ацтекских языков» на заседании Лингвистического общества Америки в Нью-Хейвене. Его дальнейшая работа по юто-ацтекским языкам (если не считать работ по хопи) представлена рецензией 1935 года на книгу Крёбера «Юто-ацтекские языки Мексики» и несколькими статьями: «Сравнительное изучение юто-ацтекских языков» (1935), «Происхождение ацтекского TL» (1937) и (совместно с Трейгером) «Взаимоотношения юто-ацтекских и таноанских языков» (1937). В этих статьях Уорф выделил надсемейство, которое он предложил назвать макропенутийским и включить в него следующие языки: пенутийские, юто-ацтекские, майя и михе-соке-уаве. Позже он использовал эту схему при подготовке пересмотра классификации языков американских индейцев, предложенной Сепиром.

В области лингвистики как таковой Уорф наиболее известен своими исследованиями языка хопи. Возможно, благодаря содействию Сепира он установил контакт с носителем языка хопи, который в то время жил в Нью-Йорке. Начиная с весны 1932 года при поддержке небольшой субсидии на исследования, полученной от Сепира, Уорф интенсивно работал над созданием лингвистической методологии изучения языка хопи. Он использовал методы полевых исследований, которым его обучил Сепир. Уорф и его информант встречались в Нью-Йорке и Уэдерсфилде (где жил Уорф); в 1938 году он смог провести некоторое время в резервации хопи в Аризоне. К 1935 году он подготовил предварительную грамматику и словарь языка хопи. За исключением краткого наброска грамматики хопи в книге Хойджера «Лингвистические структуры коренной Америки» (1946) – наброска, подготовленного Уорфом в конце 1939 года, основные результаты этих исследований остались неопубликованными. Тем не менее можно отдать должное двум коротким, но очень важным статьям о языке хопи, которые Уорф опубликовал при жизни: «Точечный и сегментативный виды глаголов в языке хопи» (опубликована в 1936 году, впервые прочитана как доклад в Лингвистическом обществе Америки в декабре 1935 года) и «Некоторые категории глагола в языке хопи» (1938). В этих работах можно увидеть, как автор начал загораться идеей, получившей более широкое развитие в поздних популярных работах, о том, что необычная грамматика языка хопи может свидетельствовать о другом способе восприятия и понимания вещей носителем этого языка. В первой статье он утверждал, что «вообще говоря, язык хопи лучше приспособлен для описания колебательных, вибрирующих процессов, чем наша новейшая научная терминология». Затем последовала работа «Модель вселенной у американских индейцев» (написанная, вероятно, в 1936 году, но не публиковавшаяся до 1950-го), в которой упоминаются особенности глагольной системы языка хопи в связи с представлениями хопи о пространстве и времени. Работа с хопи, видимо, повлияла и на написание примерно в это же время статьи «Языковая подоплека мышления в первобытных обществах» (впервые публикуется в настоящем сборнике). В работе «Некоторые категории глагола в языке хопи» (1938) приводится ряд интересных различий, которые хопи проводят между видами и способами действия, в английском языке рассматриваемыми как одно и то же. В работе «Языковые факторы в архитектурных терминах хопи» (написанной в начале 1940 года и опубликованной только в 1953 году) содержится тезис о том, что сознание хопи автоматически отделяет жилище или участок земли, на котором находится место жительства, от назначения, в то время как носитель английского языка склонен объединять их, например, когда школа рассматривается и как учреждение, и как здание (в самом деле, разве мы не чувствуем подсознательно, что учебное заведение должно обязательно располагаться в каком-то здании?). Наиболее известна статья Уорфа «Отношение норм поведения и мышления к языку», написанная в 1939 году, а также три статьи, опубликованные в 1940 и 1941 годах в журнале «Текнолоджи ревью», – все они в значительной созданы благодаря его исследованиям хопи. Важно отметить, что, во?первых, эти статьи были основаны на прочном фундаменте лингвистического анализа, проведенного гораздо раньше, и, во?вторых, идеи лингвистической относительности, высказанные в них, отнюдь не были новыми для Уорфа; напротив, зачатки этих идей были видны в материалах, подготовленных еще в 1935 году, если не раньше.

Три статьи, написанные для журнала «Текнолоджи ревью», а также статья «Язык, сознание и действительность», опубликованная в индийском теософском журнале, были адресованы неспециалистам. Несомненно, Уорф предпринял уникальную попытку представить языковедческие изыскания широкой публике. Его можно наградить титулом первого популяризатора современной лингвистики. Однако он понимал, что популяризация лингвистики невозможна, да и не имеет смысла, если наука о языке не будет чем-то широкую публику привлекать. И он такую идею нашел – это непосредственная связь языка с мышлением и миросозерцанием.

Возможно, читателю будет интересно узнать, что привело к написанию статей для журнала «Текнолоджи ревью». Уже в 1932 году завязалась переписка между Уорфом и редактором этого журнала Дж.?Р. Киллианом-младшим, в поле зрения которого попала статья Уорфа о мексиканских дневных знаках. Киллиан предложил Уорфу написать отчет о своей поездке в Мексику и спросил, не нашел ли он каких-либо материалов, относящихся к истории инженерного дела, архитектуры и прикладных наук. Уорф почти пренебрежительно ответил, что эта поездка «не имела никакого отношения ни к инженерному делу, ни к архитектуре, ни к прикладным наукам» и что «исследование было проведено в духе научного поиска, но в области наук гуманитарных, а не естественных». Тем не менее в конце концов он согласился подготовить статью о своей поездке, но по каким-то причинам она, похоже, так и не была написана. Следующим корреспондентом Уорфа в конце 1939 года стал тогдашний ректор МТИ Карл Т. Комптон. Причиной переписки послужила «небольшая трудность», с которой столкнулся Уорф при заполнении анкеты, присланной ему Реестром бывших студентов, а именно: в анкете не было возможности выбрать страхование и противопожарную защиту как сферу профессиональной деятельности. Уорф хотел обратить внимание Комптона на это очевидное упущение и подробно описал характер своей работы. В этом же письме он упомянул и о других своих занятиях, которые не совсем вписывались в перечень рубрик анкеты, а именно об исследованиях языков американских индейцев. Комптон в ответном письме объяснил отсутствие некоторых сфер деятельности в анкете соображениями экономии, а также выразил интерес к любительской работе Уорфа и попросил разрешить публикацию его письма в журнале «Текнолоджи ревью». Разрешение было получено, и письмо (в значительно сокращенном виде) было издано в январском номере журнала за 1940 год. 14 ноября 1939 года Уорфу написал тогдашний редактор журнала Ф. Фэссет-младший: «Ваши языковедческие исследования поднимают чрезвычайно интересную и захватывающую тему. “Поскольку анализ действительности – это вопрос языковой, а относительность такого анализа может быть оценена только путем исследований, показывающих огромный диапазон возможного разнообразия языковых выражений, то можно увидеть, что здесь есть связь с попытками науки понять вселенную и человека” – Я уверен, что читателям журнала и широкой публике было бы очень интересно познакомиться с этими вашими мыслями, развернутыми в статье. Вам это было бы интересно?» Разумеется, Уорфу это было интересно, и 30 января 1940 года от отправил в журнал статью «Наука и языкознание», которая была вскоре опубликована. Работа была принята тепло и с интересом, а значит, в этом направлении двигаться стоило. Следующая статья «Лингвистика как точная наука» была подана 16 сентября 1940 года, а еще одна – «Лингвистика и логика» – 14 февраля 1941-го. К тому времени у Уорфа уже начались проблемы со здоровьем, что отражалось помимо прочего и на почерке.

Даже в тот год, когда он работал над этими блестящими статьями и одновременно боролся с недугом, Уорф увлекся еще одной темой. Его старший сын посетил лекцию писателя Фрица Кунца. Он рассказал об этом отцу, и в итоге Фриц и Уорф познакомились. У них было много общих интересов, особенно (как писал мне сам г-н Кунц) в области философии и метафизики Индии, и именно благодаря этому они стали довольно тесно сотрудничать. Одним из результатов этой дружбы стало предложение Кунца написать статью о лингвистике для теософского журнала, издаваемого в Мадрасе (Индия), в результате появилась статья под названием «Язык, сознание и действительность». Кунц как раз собирался основать новый журнал «Основные течения современной мысли», и Уорф оказывал ему посильную помощь в выпуске первых номеров в конце 1940 – начале 1941 года. Журнал задумывался как центр обработки идей и информации по самым разным направлениям естественных и гуманитарных наук: математике, логике и философии; его авторами должны были стать в основном подписчики. Для печати цветных страниц тогда использовался мимеограф. В первом выпуске журнала Уорфу принадлежат десятки страниц, включая обзоры книг и небольшие рефераты на такие разные темы, как «Илуррийцы древней Халдеи», «Уменьшающее стекло» и «Заметки о демонстрации “более мокрой” воды». Одна из его рецензий касается двух книг по экономике первобытных обществ и носит провокационный заголовок «Мы можем положить конец войне, которая заключена во всех войнах, ведущихся для того, чтобы положить конец всем войнам». «Эти книги, – пишет Уорф, – являются выдающимися примерами того типа исследований, которые постепенно расшатывают материалистическую теорию экономики старого образца. А поскольку и коммунизм марксистского толка, и капитализм основаны на стереотипной материалистической трактовке экономики, то неопровержимые научные доказательства того, что экономическое поведение обусловлено культурой, а не механистическими реакциями, могут стать предвестниками новой эпохи». Приведенная цитата лишь одно из множества свидетельств гуманизма Уорфа и его искренней заботы о благе общества. Разумеется, Уорф знакомил читателей журнала и с языковедческой проблематикой. В статье «Братство мысли» он приводит несколько интересных фактов, заинтересовавших его на одном из научных собраний, а затем пишет:

В китайском языке нет слова, обозначающего «слово». Ближайшим является tsz, который переводится как «слово», но означает скорее слог. Многие такие элементы никогда не встречаются в свободном виде, а только в сочетаниях, например, пир- в слове «пирометр». Слова в смысле словарных единиц состоят либо из одного, либо из двух слогов, и этот факт замалчивается традиционной китайской системой письма, в которой каждый слог пишется отдельно. На это обратил внимание д-р Ю.?Р. Чжоу из Йельского университета в докладе «Понятие слова в китайском языке» на заседании Лингвистического общества в Провиденсе, штат Иллинойс, 30.12.40. Природа китайской грамматики только начинает нами пониматься; д-р Чжоу и другие исследователи разрушили представление о том, что китайский язык является монослоговым. На этой же встрече д-р Дж.?А. Кеннеди из Йельского университета, анализируя тему «Сложные атрибутивные выражения в китайском языке», показал, что в китайском языке нет относительных придаточных и что логикой таких отношений управляет система порядка иного рода. Если элемент te, используемый в этой логике, условно передать суффиксом принадлежности, то «Дом, который построил Джек» будет звучать по-китайски так: «Это джеков строительный дом».

Мало сознают, что идеал всемирного братства и сотрудничества не работает, если он не включает в себя способность интеллектуально и эмоционально адаптироваться к нашим собратьям из других стран. Запад достиг некоторого эмоционального понимания Востока через культуру и литературу, но это не устранило интеллектуальную пропасть; мы не приблизились к пониманию типов логического мышления, которые отражены в истинно восточных формах научной мысли или анализа природы. Для этого необходимо лингвистическое исследование логики родственных языков и осознание того, что она равноценна нашим структурам мышления.

Уорф скончался 26 июля 1941 года в возрасте 44 лет после долгой и продолжительной болезни, вопреки которой до последних дней он мужественно продолжал заниматься наукой и писать. Он успел сделать больше, чем предполагал, но лишь малую часть того, что мог бы. Некрологами отозвались не только местные газеты, но и такие издания, как «Нью-Йорк таймс», а затем, разумеется, и ряд научных журналов.

Этот биографический очерк я не могу закончить, не сказав несколько слов о личности Уорфа и его привычках в работе. Прежде всего, он был способен на чрезвычайно глубокое и устойчивое сосредоточение. Ни к чему не относился легковесно или небрежно. Свидетельством его скрупулезности являются его рукописи, написанные карандашом, аккуратным и всегда разборчивым почерком; в машинописных текстах ошибки встречаются крайне редко (он почти всегда сам набирал научные труды и письма). Он был готов работать практически бесконечно: опубликованные им работы составляют лишь малую часть рукописного материала, а его записные книжки поистине необъятны. Не задумываясь, он при необходимости переписывал – от руки или на машинке – страницу за страницей развернутые языковедческие тексты. В письменных работах он умел излагать свои мысли творчески, убедительно и непринужденно; зачастую первый черновик с минимальными правками становился финальным вариантом. Тем не менее он почти всегда делал карандашный черновик перед набором текста, даже для переписки. Такая неутомимая преданность науке, несомненно, отнимала у Уорфа силы и здоровье, хотя утомленным он никогда не выглядел. Он обычно работал до поздней ночи, отдыхал, лишь ненадолго засыпая или проигрывая что-нибудь из классики на своей пианоле. Строго расписания не придерживался, и мог как опаздывать, так и задерживаться допоздна на работе, но всегда успевал сделать многое. В качестве физической нагрузки он любил пешие прогулки, часто проходя 7–8 километров от работы до дома в Уэдерсфилде, с возможной остановкой по пути в Библиотеке Уоткинсона.

Светская жизнь не играла в его жизни существенной роли, за исключением общения с коллегами-лингвистами. Он поддерживал атмосферу жизнерадостного любопытства, и ему всегда было что сказать интересного и нового. Как я уже писал в другом месте, Уорф был спокойным, вдумчивым преподавателем; он не боялся подолгу молчать, если пытался вспомнить что-то или обдумать какую-то проблему. Однако когда он начинал рассказывать мне о каком-то своем новом озарении, плавность и ясность его речи была просто потрясающей. Поведением он не походил ни на ученого, ни на предпринимателя, а производил впечатление спокойного, неторопливого, непринужденного творца. Ему была совершенно чужда корысть, и все мы будем помнить его за то, как щедро он делился своими замечательными мыслями.

II

Название этого сборника «Язык, мышление, действительность» – это название книги, которую Уорф надеялся написать и краткий набросок которой можно найти среди бумаг, оставшихся после его смерти. Книга должна была быть посвящена памяти Эдварда Сепира и Антуана Фабра д’Оливе, и в ней предполагалось изложить значение языка и науки о нем для прояснения наших представлений о внешнем мире. В примечаниях указано, что книга, задуманная как учебник для колледжей и снабженная соответствующими тестами в конце глав, должна была содержать в приложении языковые очерки латинского, греческого, иврита, языков кота, ацтеков, хопи, шони, русского, китайского и японского. Эта книга, разумеется, так и не была написана, но я считаю, что ее название вполне подходит для настоящего издания, в которое вошли почти все работы Уорфа, относящиеся к тому, что он называл принципом лингвистической относительности. Принцип этот на правах гипотезы гласит, что структура языка влияет на то, как человек понимает действительность и как в соответствии с этим пониманием себя ведет. В настоящее издание также включены наиболее интересные и полезные, на наш взгляд, работы Уорфа по общему языкознанию и вопросам изучения языков Центральной и Северной Америки.