скачать книгу бесплатно
Плоды панды Мии. Рассказы
Сара Бендетская
Удивительный факт: чем труднее становится жизнь, тем сильнее душа требует улыбки. Немногие люди обладают даром в самой печальной ситуации – и даже в пандемии! – увидеть смешную сторону, с подкупающей самоиронией не боясь показать себя в не самой выгодной позиции. Сара Бендетская – из их числа. А трогательная влюблённость автора в нестареющие ценности еврейского народа и предчувствие грядущего счастья самым неожиданным образом передаются и нам, читателям.
Плоды панды Мии
Рассказы
Сара Бендетская
Оформление обложки:
Репродукция картины Елены Ревис "Apple Rain II"
Редактор Ольга Рыбина
Корректор Наталия Карелина
Дизайнер обложки Клавдия Шильденко
© Сара Бендетская, 2023
© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2023
ISBN 978-5-0059-5492-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Знакомьтесь: Сара Бендетская-Чехонте, или В Ожидании Чуда
Как известно, Антон Павлович Чехов начинал писательскую деятельность с юморесок и фельетонов под многочисленными псевдонимами: Брат своего брата, Человек без селезёнки, Антоша Чехонте, печатая их в юмористических журналах типа «Будильника».
Я вспоминала эти талантливые, искромётные тексты совсем молодого Антона Павловича, когда читала крохотные зарисовки и остроумные короткие рассказы Сары Бендетской. Да автор книги и сама чувствует эту близость, когда, искусно стилизуя, предлагает нашему вниманию забавную литературную мистификацию – «Из неопубликованной переписки А. Чехова».
Немногие люди обладают даром увидеть в самой печальной ситуации смешную сторону, с подкупающей самоиронией наблюдать за собой со стороны, не боясь показать себя в не самой сильной и выгодной позиции. Сара Бендетская – из их числа.
И её лёгкое, искрящееся юмором перо рисует образ повествовательницы – родной сестры современной жительницы среднего возраста из Иерусалима, Нью-Йорка, Мельбурна или Москвы, волнующейся о том, о чём беспокоятся миллионы женщин во всём мире: не поправилась ли ты после плотного обеда (см. «Едва присядешь на диету…»), на сколько лет ты выглядишь в свои слегка за тридцать (см. «SOSтояние на все сто»), где задержался вечером двенадцатилетний сын (см. «Выбранные места из дневника матери подростка»).
Я недавно заметила: получая у входа на станцию метрополитена утром газету «Метро», первым делом открываю страницу с анекдотами, к которым раньше была абсолютно равнодушна. Очевидно, существует какой-то закон: чем труднее и печальнее становится окружающая тебя жизнь, тем сильнее душа требует улыбки, умного, добродушного смеха. У Сары Бендетской именно такой, добрый юмор.
А иногда образ автора будто двоится. Нам открывается ещё одно лицо повествователя – искрящаяся подтекстами ирония интеллектуалки и эрудитки, помнящей и чуть заметно опирающейся на традиции смеховой культуры бывшего отечества – пронизанную едкой насмешкой прозу Ильи Ильфа и Евгения Петрова («помада цвета лосося-гимназиста», «васаби с имбирём сделали па», «раскрывающаяся швабра с мохнатой насадкой а-ля Владимир Пресняков в молодости»), социальную сатиру братьев Стругацких (привет от «специалистов-эпидемиологов в пыльных костюмах из недр НИИЧАВО» из рассказа Сары «Динамика позитивная!» героям романа «Понедельник начинается в субботу»), Михаила Зощенко («суровый челябинский мачо Джейсон», «Мельбурнёвка», «пердимонокль с буковками») и Михаила Булгакова, прошедшего путь от фельетонов для газеты «Гудок» до его фантастического реализма «Мастера и Маргариты» («…и, как Коровьев, забудусь сном»).
Ещё одна важная составляющая этой прозы – трогательная влюблённость автора в еврейскую культуру и искренняя вера в могущество и справедливость Бога. Древние обычаи, ставшая родной синагога, традиции, соблюдающиеся тысячелетиями, – всё это овеяно какой-то удивительной романтической, почти на грани сентиментальности поэзией, превращающей бытовое волонтёрство в самоотверженное служение вечным, нестареющим ценностям. А ведь именно благодаря им маленький народ выживал в пустыне, во время погромов, в страшных муках концлагерей: «Звуки шофара раздавались со всех сторон. И казалось, что сам Машиах вот-вот зайдёт во двор предзакатного города».
И внимательный читатель чувствует, ещё шаг – и из-под пера Сары Бендетской выйдут психологические новеллы, написанные в иной, уже позднечеховской традиции, когда за спиной писателя, по его собственному признанию, стоял «человек с колокольчиком», напоминающим о чужих бедах.
И этот важный для молодого прозаика процесс уже начался: свидетельство тому – вошедшие в эту книгу рассказы «Изольда», «Иче Кнопка», «Две свечи», «Дядя Фима», «Эта девушка со мной», «Точно я в юности!», «Авоська счастья», где столько авторского сочувствия к незнаменитым, нелепым, но по-своему – что важно для автора – добрым и несчастным героям.
Когда-то Фёдор Михайлович Достоевский посоветовал юному Диме Мережковскому, пришедшему к классику с очень правильными стихами: «Молодой человек! Чтобы хорошо писать, нужно страдать». Думаю, Саре, пережившей за свою не очень длинную жизнь три эмиграции – из Москвы в США, из США в Канаду, из Канады в «солнечную Австралию», – пострадать, осваивая каждый раз новую реальность, пришлось немало. Поэтому её добродушная самоирония и оптимистичный взгляд на мир оплачены совсем по-гоголевски – «видимым миру смехом и невидимыми, неведомыми ему слезами».
И если проза сорокалетнего Чехова после поездки к каторжникам-туберкулёзникам на Сахалин в конце жизни была, как он писал, «просахалинена», то уникальный опыт этих переездов выразительно проступает в лёгкой и исповедальной, лишь на первый, невнимательный взгляд, прозе молодой писательницы из Мельбурна. А романтическая вера в неизбежность грядущего счастья самым неожиданным образом передаётся нам, читателям: просто нужно научиться «чувствовать дыхание земли и утренний воздух надежд. Обнимать могучий эвкалипт, который никогда не обманет. Ловить солнечные лучики и зажмуриваться в ожидании чуда…»
И ещё. В отличие от мастера эффектных деталей Татьяны Толстой, Сара Бендетская, подобно блистательной Дине Рубиной (вспомним роман «Бабий ветер») или неосентименталистке Людмиле Улицкой, искренне любит своих героев, которых литературоведы прошлого называли скучным термином «маленький человек». А значит, их и автора полюбит и читатель этой талантливой книги…
Лола Звонарёва,
доктор исторических наук, секретарь Союза писателей Москвы, главный редактор журнала «Литературные знакомства»
Посвящение
Моему муЗу Ави, Йосе и Ляле (знайте, мама у вас – ого-го! Моим родителям и брату, научившим меня верить, и читателям книг
Часть I
Плоды панды Мии
Принтер-антисемит
Мой принтер – антисемит. Пыжишься-пыжишься, бессмертную строку выводишь до глубокой ночи и уж, грешным делом, думаешь распечатать страничку и пойти на боковую…
Ан нет.
Но обо всём по порядку. Дело в том, что с техникой мы на «вы» и шёпотом. Театральным таким шёпотом, весь район в курсе.
А как может быть иначе, если стоит мне появиться в разрешённом властями радиусе в пять километров, как все девайсы в округе начинают заикаться, уходить в летаргический сон и, как Федорина кочерга, просить об амнистии?
Принтер не исключение. Ему до картриджа, что я печатаю, – рассказ, меню или таблицу Менделеева, – главное икнуть, зависнуть минут на сорок, подавиться бумагой, крякнуть и по-коровьевски забыться сном.
А ты изволь пройти все круги ада – от гнева, отрицания и торга до ползания на коленях и танцев с бубном у мигающего правнука Гутенбергова станка.
НЕ ПО-МО-ЖЕТ. Максимум, выплюнет листок с техническими характеристиками модели, ехидно фыркнет и уйдёт в астрал. А я эти настройки уже наизусть знаю, хоть ночью разбуди, включая китайский и монгольский перевод. Но от этого, увы, не легче.
На улице ни души. Я пишу от руки, «пока горит свеча», кривым, загогулистым почерком. И пусть принтеру будет стыдно.
А посему я вопрошаю мироздание, в какую инстанцию стоит заявить о вопиющей бесчувственности машин по отношению к человеку в век высоких технологий и дерзких инноваций?
Ага! Испугался принтер. Загорелся, задрожал… и напечатал мою страничку… целых сорок пять раз.
?
Если живёшь друг другом…
?
В дорассветном супермаркете было тихо. Сутулый кассир в песочной униформе с гулким пиканьем отсканировал штрихкод на пакете молока, а затем внимательно посмотрел на меня.
– Вот скажите, вы зажигаете свечи на батарейках?
Поборов зевоту, я ответила:
– Да нет, к чему? Настоящие ведь живее…
Кассир опустил глаза.
– Но порой живых нет… Точнее, их нет рядом. Были, ох как были, а теперь – всё! Ушли. И знака не оставили… А помнить надо. Верно ведь?
Я запуталась. Кого помнить? Свечи? А зачем? И куда они ушли?.. Но решила не спорить. Мало ли что в голове у этого мужчины в шесть утра? И угораздило же меня в такую рань не спать в тёплой кровати, а болтаться по супермаркету и слушать всякие бредни… А может, я действительно сплю?
– Вы понимаете, сегодня йорцайт[1 - Йорцайт (идиш) – годовщина смерти. В йорцайт принято зажигать поминальную свечу за умершего родственника.] моего папы. Я хотел зажечь поминальную свечу, ну такую, обычную, как вы предлагали. А потом подумал, что зажгу и за маму. Они с папой всегда всё вместе делали: на одном корабле приехали из разбитой послевоенной Европы; вместе открыли бакалейную лавку в двух кварталах отсюда; убирали двор по воскресеньям; готовили венгерский гуляш к Шабесу[2 - Шабес (ивр., также Шабат) ? – в иудаизме седьмой день недели, начинающийся с зажигания свечей при заходе солнца в пятницу и заканчивающийся с восходом трёх звёзд в субботу вечером. В этот день Тора предписывает евреям воздерживаться от работы в память о сотворении мира за шесть дней и сопутствующим отдыхом Всевышнего (Исход. 16:23). В Шабес устраивают праздничные трапезы, посещают синагогу, отдыхают и проводят время с родными и друзьями.]… Вы когда-нибудь пробовали их гуляш? Хотя что это я… Где вы могли попробовать такое объедение… Папа и мама ушли в один год, но иначе и не может быть, если живёшь друг другом. А потом я вспомнил младшего брата, хулиганистого Боба, любителя стянуть у меня сигаретку и убежать на чердак, и тётю Двору, с её вздёрнутой, вечно удивлённой бровкой, и друга Сэма. Вы, наверное, и с ним не знакомы. Я так и понял. Мы с Сэмом сидели за одной партой. Ругались страшно, колотили друг друга, любили одну девчонку Лиззи; за неё я тоже решил поставить свечку. Первая любовь – это почти семья. И так я ставил… ставил… пока не зашла моя Эстер. Она нахмурилась и строго сказала, что не будет следить за свечами, пока я работаю в ночную смену. И если случится пожар, то мне несдобровать.
– А вы? – только и смогла спросить я.
– А что я… – вздохнул кассир. – Я опять промолчал. Эстер принесла пыльную коробку электрических свечей, ту, что мне отдал хозяин после прошлогодней распродажи, и пошла спать. Тогда я нашёл упаковку новых батареек, включил свечи, посмотрел на них… Не поверите, но они горели как настоящие, тёплым, персиковым светом. Огоньки мерцали на столе, отражаясь в большом зеркале и в окне. Я посчитал отражения и вспомнил всех, за кого ещё не успел зажечь свечи. На часах была полночь. Я накинул дождевик и побежал на работу. Разве у меня был выбор? Но теперь, когда моя смена почти закончена и через двенадцать минут я, скорее всего, буду дома… как думаете, они будут меня ждать?
– Конечно, будут, – тихо ответила я. – Пока вы помните, они живы.
Прощаю…
Всего за месяц пандемии синагогу было не узнать. В тёмном зале затаился запах сырости. Ни души.
Я вздрогнула от гулкого эха собственных шагов и нажала на выключатель.
Недавно сверкавшая хрустальными дождинками люстра нехотя проморгалась и тускло осветила помещение. Наскоро сдвинутые вбок стулья и стопки молитвенников покрылись пылью. На полу валялась груда объявлений об отменённых праздниках.
Каждую неделю мы встречались в новом месте за неимением своего угла и надеясь вот-вот проснуться. Под открытым небом в парке, в чьём-то гараже, на заброшенном складе, а сегодня – в опустевшей синагоге. Где недавние массовики-затейники раз за разом превращались в роботов, собирающих продукты для сотен людей, запертых по домам и потерявших работу, надежду, а порой и рассудок.
Локдаун не побрезговал никем, и из окон синагоги виднелся хвост очереди за пособием по безработице – студенты, предприниматели и матери-одиночки стояли вплотную… Какие уж там два метра дистанции…
В дверь постучали. Волонтёры!
Отлично, сейчас быстренько расставим столы для упаковки, ведь с минуты на минуту подъедет грузовичок, под завязку забитый консервами, овощами и белым золотом двадцатого года – в одночасье пропавшей с полок туалетной бумагой. Я хмыкнула, на ходу натянула маску и распахнула массивную дверь.
На пороге стояли мальчик и девочка лет тринадцати – долговязые, поникшие и какие-то озябшие. И правда, погода портилась, небо налилось свинцом и было готово в любую минуту окатить прохожих ледяным дождём.
– Вы кого-то ищете? – спросила я. Их пронизывающие глаза и россыпь веснушек мне явно кого-то напоминали, но разве разберёшься сквозь запотевшие очки?
Мальчик кивнул, переминаясь с ноги на ногу.
– Мы на благотворительную кухню. Увидели пост на ватсапе, что вам нужны помощники… Мы живём за углом. Вот и решили прийти, всё равно школы нет уже месяц… А от Zoom-а мы маленько обеzoomили[3 - Zoom – программа для организации видеоконференций, разработанная компанией Zoom Video Communications. Эту программу широко использовали школы и институты и во время пандемии для удалённой учёбы и работы.]…
– Это ведь поможет нашей маме? – хрипло спросила девочка, машинально сдирая розовый лак с кончика ногтя. – Ей совсем плохо. У неё… рак мозга. И врачи говорят, что это не лечится. – Худенькие плечи девочки задрожали.
– Заткнись, Келли! Без тебя тошно, – сквозь зубы процедил мальчишка.
– Тебя забыла спросить, Билл! – одёрнула брата сестра и повернулась ко мне. – Понимаете, нам срочно нужно чудо.
– Заходите! – засуетилась я. – Садитесь-ка на диван. Вот тут у нас чипсы и вода. Берите, не стесняйтесь!
Девочка кивнула и зашуршала пакетиком. Мальчик с силой сжал пластмассовую бутылку и залпом осушил.
– Как зовут вашу маму? Давайте соберём для неё что-нибудь вкусненькое, а это уже кое-что. Тем более вы живете совсем рядом…
– Спасибо, конечно. Маму зовут Джина. Джина Коллинс. Но дома её нет. Она уже две недели в больнице не приходит в сознание, – снова нахмурившись, сказал мальчик.
Я тяжело выдохнула, сжала губы и отвернулась. В висках застучало. Горло сжало тугим ошейником.
Джина Коллинс… Так вот кого мне напомнили эти дети… Та самая ехидна Джина, которая измывалась над моим Сашкой все три года начальной школы. То английский у него – хуже некуда, то «вы сами знаете, что из вашего ребёнка ничего не выйдет», то поведение – «оторви да выбрось… Так что проваливайте из нашей школы, пока хуже не стало»…
Но куда было идти вчерашним эмигрантам, оказавшимся в Австралии на птичьих правах? Без гроша в кармане, да ещё и в глубокой провинции… И откуда было взяться байроновскому английскому у матери-одиночки из Харькова и у пятилетнего мальчишки, впервые услышавшего английскую речь на твоих занятиях, Джина?!
В голове помутнело. Я плюхнулась на табуретку и закрыла глаза.
Передо мной стоял Сашка, сонный, лохматый, заплаканный и в застиранных зелёных колготках:
– Мама, мамочка! Не хочу в школу! Пожалуйста, не заставляй меня! Я буду хорошим мальчиком, я буду тихо себя вести… Я уберу все-все игрушки! Только. Не отводи. Меня. К ней!
Последней каплей стали побои на дополнительных занятиях. Я бы ещё долго ни о чём не подозревала, ведь Сашка молчал как партизан. Только однажды во сне, всхлипывая, признался плюшевому кенгурёнку, что учительница лупит его линейкой. Что это нечестно, но он никому не скажет, потому что он сильный. И взрослые мальчики не должны жаловаться маме по пустякам. А папе всё равно, иначе бы он их не бросил.
А я, представляешь, Джина, взяла и услышала, проходя мимо с охапкой стирки. Я вечно стирала по ночам после двух смен в супермаркете. Бельё разлетелось по комнате, а сама я сползла на холодный пол, зажав рот руками.
Не стерпев внезапной «потери памяти» свидетелей и неверия директора в травлю, мы ушли сами, не дожидаясь приглашения. Со временем удалось перебраться в другой район. Новая школа Сашки. Одна, вторая, третья…
Моя «карьера» в русском магазине и уборка частных домов по выходным. Редкие звонки друзьям из прошлой жизни и болтовня об учёбе в медицинском… Я всегда умела сочинять байки. Не суть… Лишь бы хватало денег на психологов и репетиторов для Саши, а мечты мы давно оставили счастливчикам и идиотам.
Увы. Пустое. Сашка замкнулся и до сих пор в себя не верит… Сначала бросил школу, затем училище. Одним «Убером» перебивается. Ни семьи, ни друзей… Ну а у меня одна отдушина – волонтёрство на благотворительной кухне, где помогаешь тем, кому ещё хуже…
Скажи, Джина, за этим «будущим» мы так рвались в Австралию?! За этим?
Джина не вымолвила ни слова.
– Я тебя прощаю, слышишь? Прощаю! Потому что ты нужна им… как когда-то я была нужна моему Сашке…
– Вам плохо? Воды, выпейте скорее воды! Билл, звони в скорую!
Я с трудом разлепила глаза и не сразу поняла, где нахожусь и кто меня тормошит за плечи. Руки дрожали. Лоб покрылся испариной.
Надо мной склонились испуганные подростки. У Келли растрепались волосы, у виска билась голубая венка. У Билли – первый пушок над губой. И родинка на щеке, точь-в-точь как у моего Саши.
За дверью послышались знакомые голоса и звук приближающегося грузовика.
– Простите, ребята… Я вас перепугала. Не надо никуда звонить. Мне уже лучше. Видимо, мне не хватало воздуха в маске. Давайте-ка проветрим зал. Билл, будь другом, открой форточку и пойдём разгружать грузовик. Келли, ты сможешь разложить пакеты? У нас сегодня сто-о-о-лько работы, и вы пришли очень вовремя.
Выход есть!
Покраска очков – занятие не для слабонервных.
Да-да, вы не ослышались. Именно покраска. Негоже сверкать облезлой оправой, смущая приличных людей, подумала я и полезла за чёрным маникюрным лаком, коим в последний раз пользовалась ещё до глобальной пандемии…
