скачать книгу бесплатно
– Солнечные лучи падали через дверь наверху, к ним вела винтовая железная лестница. Я огляделся: с четырёх сторон в нишах стояли гробы. Нет, не так. Меня занесло в какой-то город. Он весь такой симметричный, бесконечный проспект до горизонта. То ли город, то ли библиотека. Дома как огромные тома с золотыми латинскими надписями на фронтоне. Красивые особняки. Были сумерки. По дороге шли три девы, среди них, мне показалось, – нет, теперь я уверен – была ты, хотя твоего лица не видел. Они шли, шли, шли, пока не скрылись в темноте, и вдруг обернулись сиянием трёх звезд в черном небе. Кто-то сказал: «Это три Марии». Ты слышала о таком созвездии?
– Нет, не слышала. А, кажется, это в Южном полушарии – Южный Крест так называют.
– Я решил постучать в дверь одного из особняков. Дверь оказалась открытой. На ощупь я спустился вниз. Я был измотан дальней дорогой, валился с ног, уснул там, где стоял, на каменном полу. И мне снилось, будто я проснулся оттого, что свет падал мне в лицо; открыл глаза и увидел ниши с гробами, большими и маленькими, были совсем маленькие, покрытые белыми узорными салфетками, похожими на твою салфетку, что покрывает комод. На полу – сухие листья. Когда я вышел наружу, то понял, что вчерашние особняки были семейными склепами. На каждом из них была прикреплена табличка с именами и датами, латинские надписи. Там было твоё имя. Я читал, переходя от одного склепа к другому, пока не заблудился среди пустынных улиц. Кто-то напевал песенку про гейшу. Кажется, такие слова: «Arma geisha idu japon…» Потом появились туристы с фотоаппаратами…
– Ну, тебя ждут странствия, будешь общаться с великими… мертвецами.
– Мне приснилась смерть.
– Ты боишься смерти?
– Нет, просто неприятно об этом думать. Я бы предпочёл не рождаться.
Он прижался к ней всем телом, поцеловал, прошептал:
– Вещунья моя, я сейчас буду тебя любить.
Его рука полезла под её ночную рубашку. Марго закрыла глаза, представляя себя ладьёй, а Ореста – парусом в ветреную погоду. Тримунтаны, грэго, ливанты, пунентии, маистры, гарбии, острии…
* * *
…Просто из разбитого окна в коридоре тянуло сквозняком.
«А вдруг чудо, он дома, ведь ключ от квартиры остался у него!» Марго быстро вбежала по лестнице, нажала на кнопку лифта. Она была в перчатках, иначе бы не прикоснулась к черной кнопке из брезгливости. Орест исчезал без предупреждения и снова появлялся. «Пропащий мой, исхудал, все рёбрышки наружу, хоть пересчитывай, щеки впали! Изголодался, мой пёсик?» Целый месяц она проклинала его, копила обиды, но стоило ему появиться, как она принимала его, потасканного и заросшего щетиной, прощала. В ванной она долго и тщательно мыла все его срамные места, приговаривая, мол, некому было, видать, ухаживать за ним. Ставила его во весь рост, чтобы хорошо намылить. В нем сочетались и взрослость и невинность.
Никогда в жизни, никогда бы не купала она своего ребёнка, достигшего возраста Ореста. В его любви было что-то запретное. Он был бедовым, его вечно тянуло на приключения. Однажды он вышел из дома на пляж и пропал на две недели. На нём были белые шорты (обрезанные брюки), синие носки, легкие кожаные туфли бежевого цвета и майка. Он дал о себе знать телеграммой из Москвы, в которой просил срочно выслать денег на билет. Она слушала рассказ Ореста о приключениях и поражалась его авантюрному характеру. Он приехал только для того, чтобы посмотреть на город. В телеграмме до востребования она сообщила адрес своих родственников, которые жили в районе метро «Текстильщики». Конечно, его не пустили на порог. Правда, после её звонка к родственникам, дядя Жора, хромоногий и щуплый, словно сношенный штиблет, бывший сотрудник невидимого фронта и выпивоха, страдающий манией преследования, впустил Ореста в едва приоткрытую дверь:
– Значит, ты что, друг Марго? Как Тамара Ефимовна?
Его жена была на даче под Рязанью. Через два часа, после нескольких стопок водки сын сталинского замминистра финансов уже тащил Ореста на кладбище, оплакать могилу своего отца. Орест вошёл в доверие.
– Как тебе это удалось? – удивлялась Марго. – Он даже своей жене не доверяет приготовить еду, боится, что отравят…
На следующий день, в тот момент, когда Орест принимал холодный душ, дяде Жоре приспичило срочно объяснить, как закрывается ключом дверь. Мокрый, кое-как натянув трусы, Орест поплёлся за ним, оставляя на грязном полу потоки воды. Хозяин показывал, куда втыкать ключ и куда поворачивать, объяснял долго и нудно. Как он надоел! Что тут сложного? «Нет, ты не понимаешь, вот гляди!» Он вышел на лестничную площадку и потащил за собой Ореста. Вот так дверь захлопывается, а вот так открывается. Дверь не открывалась. Ключ был изнутри. Ну вот! Теперь не войти.
Классический случай комедии положений. В ванной хлещет вода, а два идиота – один малый, другой старый – на лестничной площадке. Как открыть дверь? Орест в одних трусах бродит по московскому двору в поисках топора, или лома, или гвоздодёра, чтобы взломать дверь, приставая к прохожим, которые шарахаются от него, как от чумного. Пока он ходил, вода залила всю квартиру, побежала наружу, на лестничную площадку. Орест вернулся с пустыми руками, дядя Жора психовал, ругая незваного гостя матерными словами:
– Е…тить, выбивай! Сильней!
Орест, боясь сломать дверь, выбил её двумя ударами ноги. Вода хлынула, как из прорвавшей плотины.
– Ну, вот, заодно и полы помыли!
В другой раз Орест вернулся с Камчатки, из посёлка Корф… (Читатель, не поленись, найди на карте!)
Марго вспомнила эту историю с поездкой и улыбнулась.
Вскоре подошёл лифт. Она редко пользовалась им, потому что, во-первых, боялась застрять; во-вторых, днём предпочитала подниматься пешком – для здоровья. Однако и здесь её подстерегали опасности. Вечерами в мусоропроводе рыскали крысы. При мысли о них Марго поморщилась. Это пугало еще больше. Марго старалась не смотреть на неприличные граффити в кабине лифта. Орест хотел пересказать содержание одной поэтической исповеди четырнадцатилетнего подростка, но Марго запротестовала:
– Нет, нет, нет, не рассказывай мне гадостей! Не смей! Тебя так и тянет в какую-нибудь грязь. Фу, фу! – замахала она руками.
– А как же про стихи, что растут из сора?
* * *
Берег на бухте Фёдорова был неухоженным, зато народу поменьше. Чаще всего Марго предпочитала созерцать море из своего окна, любуясь туманами, закатами, волнами, парусниками, – всё это она тщательно зарисовывала акварельными красками в своём альбоме.
Иногда Марго открывала какую-нибудь книгу, перелистывала её, а оттуда выпадала записка. Она поднимала её с пола: «Любимая, целую дыхание твоё и губы, и глаза! Ждал тебя у порога. Вечно твой, Щень». Эта была воткнута в дверь. После этой записки она дала ему второй ключ, когда он уходил от неё. «Чтобы не томился у меня на пороге».
Марго возвращалась из Свято-Николаевской церкви, по дороге навестила мамочку – с визитом примирения. Погода была тёплая, конец марта. Город натягивал на себя юго-восточные туманы. На четвёртом номере трамвая она доехала до «Авангарда», потом пешком вверх в сопку, где на склоне, в распадке между двух сопок, приютился храм, чудом сохранившийся за годы советской власти. Его золотые купола потускнели. Солнечный луч скользнул по куполу, ослепил Марго. На мгновение в глазах потемнело. Тяжёлые низкие облака снова затянули прогалины. Перед воротами церкви толпился какой-то народ с кинокамерой на рельсах. «Киношники», – догадалась Марго.
Кажется, они уже сворачивали свою работу. Пылил снежок. Вдруг с неба стали слетать крупные снежные хлопья. Они были в размах крыльев приморского махаона. Из арки в черной рясе шёл священник с огромным золотым крестом на груди, держа в одной руке Библию, а в другой икону. Словно шлейф, за ним вьюжил снег. Священник был молод, большие тёмные глаза, тонкие брови. Снежинки оседали на его бороде росными капельками, словно черные волнистые волосы были унизаны бисером. Киногруппа переполошилась.
– Быстро, быстро снимаем! – закричал режиссёр.
– Плёнка кончилась! – ответил оператор.
– Вот так всегда! Самые важные мгновения остаются за кадром, – сказал режиссёр с досадой.
Все молча уставились на священника.
Священник медленно удалялся и наконец исчез в воротах. Марго вспомнила брачные, божественные танцы махаонов на лесных дорогах в августе. Ей представилось, будто это выпорхнул черный махаон – хвостоносец алкиной, – разбрызгал фонтанчики спермы по сырой земле и скрылся из виду. Снежные хлопья тоже совершали свой ритуальный танец. Марго подошла к девушке, стоящей поблизости.
– Извините, какой фильм снимаете?
– Уже не снимаем. «Офицерская слободка», – ответила она, повернув голову.
Девушка была в платке, поверх него – черный берет.
– А вы откуда?
– Дальтелефильм. Красивое мгновение пропустили…
– Да, красоту не выдумаешь, – сказала Марго.
– Красота не подвластна никакому режиссёру, даже нашему.
– А как зовут его?
Девушку позвали, и она ушла. «У красоты нет режиссёра», – подумала Марго, глядя вслед девушке с необъяснимым волнением. Ей было чуть завидно.
Она вошла в церковь, чтобы поставить свечи кому за упокой, а кому за здравие. На душе отлегло. Дышать стало легче.
Выходя из лифта, она подумала: иначе сложилась бы её судьба, стань она режиссёром, о чем мечталось в детстве. Да, видимо, судьба именно в том, что другого выбора у неё не было. Разве не было?..
И конечно, дома никто не ждёт её в этот вечер. Марго вошла и сказала:
– Ну, вот и дома.
Снег превратился в капельки росы на рукаве пальто. Сегодня она вдоволь нагулялась, впечатления переполняли её сердце настолько, что вытеснили из него все печали. Из окна трамвая она любовалась заснеженными деревьями, похожими на морские кораллы. Оранжевые кришнаиты, ударяя в бубны, тесной стайкой плыли за предводителем, словно экваториальные рыбки, бог знает каким течением занесённые в северное полушарие. Марго словно бы видела себя на вершине, откуда была отчетливо видна граница её жизненного круга, сужающегося с каждым годом. Как странно, но её мысли никогда не стремились выйти за пределы этого круга, очерченного неведомо кем, неведомо зачем. Когда-то она стремилась к общественной деятельности, которая перевернула бы весь мир. «Разве можно перевернуть мир, он же круглый?» – резонно спрашивал Орест…
Она сняла сапожки, прошла в комнату. Щёлкнула выключателем. На этажерке у дивана стоял аквариум, где плавала в одиночестве золотая рыбка. Увидев Марго, она как бы удивилась. Её округлые бока переливались на свету, будто купола на Свято-Никольской церкви. Марго бросила щепотку корма. Рыбка лениво подплыла к поверхности и, жеманно открывая большой рот, начала пускать пузыри, словно новорождённые вселенные.
– Красавишна моя! Ты совсем не голодна.
Слегка перекусив и выпив чашечку кофе, Марго разложила на столе рукописи, словари и присланные её токийским поклонником фолианты. Быть переводчиком – это значит жить в отраженном свете. Марго считала, что её жизнь является отражением мысли (или безумия?) единственного очевидца – Господа Бога.
Глядя, как прибрежные волны купаются на закатном солнце, отливая пунцовыми спинами, Марго не раз ловила себя на неприятной мысли, что она просто-напросто бледный отсвет, один из мириад солнечных бликов, которые через минуту-другую угаснут.
«Итак, вернёмся к рукописям», – мысленно понукала себя Марго. Для дипломной работы Орест выбрал нашумевший в своё время роман современного японского писателя Хидэо Тагаки «Моя русская жена» – автобиографическое повествование морского офицера о страстной любви, изобилующее натуралистическими описаниями. События в романе начинаются во Владивостоке в начале двадцатых годов. Марго включала этого автора в список дипломных работ, но несколько семестров подряд никто из студентов не проявлял к нему интереса. Орест был первым. После очередной лекции он подошёл к Марго и сказал, что хотел бы заниматься под её руководством научными изысканиями.
– Да? И чем же? – недоверчиво спросила она.
Он сказал…
Орест держал в руках старый, потрёпанный том, переворачивал жёлтые листы, без вожделения вглядывался в подслеповатые старописьменные («Кто их только выдумал?») иероглифы. Они напоминали ему дохлых мух. Обычно мама влажной тряпкой сметала их наружу, когда весной открывала окна. Он даже невольно махнул тыльной стороной ладони по странице.
– Осторожно, книга раритетная! – взволнованно сказала Марго.
Между страницами, среди иероглифических залежей, он обнаружил какое-то насекомое. Сначала оттуда посыпались лапки. Страницы слиплись, ни за что не хотели раскрываться. На помощь пришла линейка, вышвырнувшая насекомое.
– Mistkafer Samsa, – щегольнул своими познаниями Орест. Марго не поняла его литературной шутки, а переспрашивать она не любила: против её правил.
В обращении к Оресту её интонация потеплела. Марго брала его за руку, прогуливалась с ним по коридорам или говорила ему:
– Дорогой, отнеси мои книги на кафедру, будь добр.
С этого всё и началось…
…Роман не понравился Марго.
– Фу, порнография! – сказала она, поморщив свой носик.
Но не пропадать же трудам. Она выправила его корявый перевод, тщательно избегая откровенных описаний, собственноручно перепечатала текст. Марго готовила его к публикации в одном местном издательстве. Сначала она даже стеснялась поставить своё имя, но после недолгих колебаний подписала договор.
Издатель торопил. Марго перелистала машинописные страницы и отложила рукопись. Вместо творческого труда Марго занялась рыбой, купленной по дороге у торговца, улыбчивого паренька. В каждом парне она видела Ореста. За четыре краснопёрки она отдала семь рублей, выторговав трёшку. Выгодная сделка, дешевле, чем в магазине. Она помыла рыбу под краном, почистила, вспорола её, вынула внутренности, обрезала головы, еще раз промыла под краном. На белой плоской тарелке лежали аккуратные рыбьи трупики, выпотрошенные, без хвостов, без голов. Из голов она собиралась сварить уху. Ах, как она любила погрызть рыбьи головы! Требуху завернула в газету для дворовой собачки, живущей беспризорно в подвале. Когда она перемывала посуду, никто не подошёл сзади, не обнял за талию, сложив руки на её животе, не укусил за мочку уха, не поцеловал в затылок, не сказал: «Золушка моя, скоро поедем на бал примерять хрустальный башмачок!»
Красные резиновые перчатки Марго повесила сушиться над раковиной. В постели она слышала, как с них капала вода, словно отсчитывая умирающие мгновения очередного дня, наполненного множеством невеликих происшествий. Позолоченный маятник на настенных часах мерцал в темноте, будто плавники золотой рыбки. Марго глубоко зевнула. Она засыпала. Тёплая волна понесла её в безбрежную даль, убаюкивая мерными покачиваниями… Когда-то Марго мечтала, чтобы у неё была просторная кровать, однако в её комнатёнке она заняла бы треть площади. Впрочем, и диван она редко раскладывала, ведь в широкой постели еще сильнее чувствуется одиночество.
– Вдвоём спать веселей, – говаривал Орест, обнимая её.
Комната погрузилась в смутные сновидения Марго. На перроне стояла женщина, на неё шёл поток людей. Потом перрон опустел, мокрый, залитый дождём поезд тронулся и стал медленно исчезать в тёмном тоннеле. Марго признала в этой женщине себя и догадалась, что это были проводы её собственной жизни. Вслед за тем беззвучно подошёл другой поезд, открылись двери, но никто не вышел…
* * *
Марго возвращалась с работы. Она признавалась (когда речь заходила о зарплате) не без иронии, что ходит на службу в университет как на паперть. Её корпус находился в старинном, выкрашенном в серую краску здании, где раньше, до советской власти, размещались номера борделя. Их «преемником» стал самый идеологический факультет в городе, активно контролируемый и патронируемый спецслужбами. Иногда её лекции посещал некто в штатском.
– У тебя будет сегодня гость, – по-свойски предупреждала декан, милая женщина, любимица всех студентов, многозначительно заглядывая в глаза Марго, и восклицала:
– Ах, у тебя новая причёска!
Пока Марго монотонно читала лекцию, её мысли перескакивали к образам сновидений прошедшей ночи. Она пыталась восстановить то, что присутствовало в её смутных ощущениях. Таким же зыбким выглядел после лекции город в расползающихся вязких туманах. Город словно поднялся на дрожжах. Хозяйка проспала, и квашня тумана полезла наружу, растекаясь по асфальту, нависая шапками на домах, стекая с голых, едва начинающих покрываться зеленью ветвей деревьев; проезжали призрачные автомобили, различимые только по шелесту шин. Из школьного двора выскочил мяч и, подскакивая, покатился вниз, пока не исчез в тумане.
Было без одной минуты двенадцать пополудни, когда Марго совершила восхождение на гору, в своё гнездо, откуда открывался залив в сиреневой дымке. Сквозь неё просвечивал трехмачтовый фрегат «Паллада». Марго решила по дороге зайти в магазин купить яблок. В мыслях её присутствовал тайно кто-то третий. Он будто ступал за ней в войлочной обуви. Она называла этого попутчика – «мой посторонний». От него ничего нельзя было утаить; он выкрадывал её сны и опустошал и без того обделённое сердце; пустота обнимала её, и даже город представлял собой что-то невесомое, беспочвенное. Её ноги утопали, вязли в этом войлочном облаке, становились ватными. Мир расползался…
Марго остановилась передохнуть. Из подворотни вслед за мячиком выпорхнула стайка миловидных корейских мальчиков в спортивной одежде, их было человек пять-шесть. Вскоре они исчезли в неподвижном тумане. Она чувствовала, как её волю сковывает паралич. В каком времени она живёт? Где пребывает её сознание?..
Навстречу ей вышла старуха, местная безумная со свирепым, морщинистым как мочёное яблоко лицом. Марго побаивалась сумасшедшей, которая всегда кричала вслед какое-нибудь проклятие. На этот раз она прошла беззвучно, только зыркнула на Марго белками.
– Семёрка продолжается, – услышала Марго вслед.
Она вздрогнула. Казалось, вот сейчас туман рассеется и вместе с ним исчезнет всё, что отбрасывает тень, город поднимется в небо, как дирижабль, только волны будут плескаться в опустевший берег. «Вот так бы… – промелькнула безысходная мысль. – Если думаешь о смерти, значит, ты ещё жива». Как ни странно, объёмная пустота занимала в её жизни больше места, чем хождения на службу, чтение лекций, заседания кафедры, экзамены, кафедральные интриги, визиты к маме, научные изыскания и даже Орест, убывающий из её воспоминаний. «Как там мама?» – подумала Марго. На вечеринке по поводу театральной премьеры, в которой Тамара Ефимовна играла эпизодическую роль, собрались её товарки, а также один поклонник, о котором Марго была наслышана. Многих она видела впервые, не все имена запомнила. Она не задержалась надолго: поздравила, посидела для приличия за столом и покинула гостей. Когда спускалась по лестнице, заметила, как подросток что-то писал на обшарпанной, с обвалившейся штукатуркой стене. Он бросил карандаш и побежал вниз, хлопнул дверью. Марго не любила шумных компаний, терялась среди людей. За столом суетился молодой мужчина, коротко остриженный, рослый, немного полноватый. «Валентин, бокалы опустели», – обращался к нему скромно сидящий на краю стола Владик, дальний родственник Марго. Владик приехал из Благовещенска, учился в медицинском училище, занимал комнату Марго. «Ну, конечно, пусть живёт».
С тех пор она еще не звонила маме, не справлялась, как прошли торжества, остались ли довольными гости. Сумбурные мысли не давали покоя Марго. «Фу ты, прости Господи, отрезала рыбьи головы!» – вспомнила она свой сон.
Марго прошла ещё несколько метров в тумане. Вдруг по её телу пробежал озноб, словно рой крылатых муравьёв. «Нет, рыбьи головы я отрезала наяву, вечером, а ночью приснилась окровавленная голова Юкио Мисима!»
У Марго сердце пошло ходуном. Она отчётливо услышала, как во сне голова японского писателя на белом фарфоровом блюде в кровавой луже требовала от неё какое-то эссе о своём творчестве для альманаха «Восточный вестник»:
– Пиши! Пиши! – прошипела голова.
– Да как же! Я ведь уже написала, – оправдывалась Марго. – Я не плодовитая, больше не могу… – хныкала она.
– Не хнычь, внученька, – услышала она голос покойной бабушки.
Марго увидела себя за столом в старом доме. Бабушка отрезала ломоть круглого хлеба, затем налила в стакан молоко…
«Голова, превратившаяся в круглый ржаной хлеб», – отметила Марго. В этот момент пушка на Тигровой сопке отдала салют в честь полудня; стрелки часов на привокзальном почтамте конвульсивно дёрнулись, показывая на четыре минуты больше; голуби сорвались с крыш, пригородный поезд отошёл с четвёртого перрона. С испугу Марго чертыхнулась. «Всё символы да метафоры…» Ей увиделось: она сидит в пустой электричке, а напротив неё – паренёк, похожий на Ореста. Он прислонился к окну, за которым усыпанная звёздами глубокая ночь; трёхдневный месяц, преследующий поезд, наворачивается слезой на глаза. Электричка проносится мимо полустанка, освещённого фонарями, в ночь, в пространство, к огням других, неведомых селений…
* * *
На стареньком столе лежало надкушенное зелёное яблоко. Оно отбрасывало влажную тень, будто акварельные краски ещё не успели высохнуть. Капелька воды, подгоняемая утренним лучом, медленно сползала по яблоку в солнечном ореоле. Ржавый налёт окисления начинал покрывать белый с сочной желтизной надкус ровных зубов. Марго протянула руку за яблоком, вырвала его из потока света, громко надкусила. Этот звук хрустящего яблока словно бы надломил тишину комнаты пополам: в одной половине была Марго со своими мыслями, а в другой её время. И хотя известно, что время есть мысль, а мысль есть время, что они тождественны друг другу и не могут существовать по отдельности, как рыба без воды, Марго и её время никак не могли соединиться, её сознание оставалось как бы надломанным надвое. Эти половинки не уравновешивали друг друга.
Марго выдвинула ящик стола, где среди всякого канцелярского хлама хранилась японская коробочка из дерева с рисунком в виде красных кленовых листьев – подарок токийского поклонника. В ней хранились фотографии, записки, рисунки Ореста, стихи, даже театральный билет, три тёмно-бордовых ароматных лепестка шиповника, сорванные на острове Рейнеке; крылышко махаона с изумрудной, вечно не просыхающей слезой. Кроме того, была ресничка с его загаданным желанием в крохотном японском конвертике; старые открытки с довоенными видами Харбина. На одной из них две белокурые русские девушки идут вдоль берега рука об руку, оживлённо беседуют. Одна девушка – в белых бриджах, другая – в белой, зауженной книзу юбке, облегающей бёдра. Приталенные блузки с пояском, сумочки в руках, белые носки. Девушка справа придерживает шляпку. Её попутчица без головного убора. Позади них притулились друг к другу джонки. В стороне стоит старик с клюкой. На открытке надпись на английском и китайском языках. Вдали виден домик с надписью по-русски: «Буфет». Чаще всего Марго почему-то рассматривает именно эту фотографию.
Все билеты были счастливыми – не потому, что сходились номера, а потому, что тогда она ощущала, как время уносило её куда-то, словно крохотное судёнышко с одним-единственным парусом.
Как-то Орест предложил ей милую затею – кататься по городу на трамваях.
– Что за чудачество? – удивилась она.
Однако же… Сначала они освоили маршрут седьмого номера до Третьей рабочей, потом четвёртого – до бухты Тихой, пятого номера – до Баляева, в парк. Постепенно география их любви расширялась. Были билеты на паром до острова Попова и на катер до острова Рейнеке; на пригородную электричку до Спутника, Садгорода, Весенней, Санаторной; на «комету» до Славянки; также были автобусные билеты на Эгершельд; был билет в театр и в кино, и даже в дельфинарий. Марго уничтожила все эти улики прошлого.
Поводом для похода на маяки Басаргина и Эгершельда послужил прочитанный ими вслух роман Вирджинии Вулф «At the Lighthouse»[1 - На маяк.]. Орест предложил вульгарное толкование романа, исходя из одного названия. Марго запротестовала. Она изрекла где-то вычитанную мысль: «В английском слове lighthouse фаллические коннотации зримого облика маячной башни оттеснены на задний план тематическими полями корней «свет» и «дом», поэтому нельзя сказать, что название романа выражает фаллическую символику, и вообще это не её тема, не её дискурс». Вот этим кафедральным тоном она и выдала длинную цитату.
Марго начинала говорить с ним таким стилем в том случае, если хотела подчеркнуть его невежество, когда язык не поворачивался сказать: «Ну и дурак же ты!» Слова «и вообще», выделенные интонацией, могли означать многое, в том числе и негативный смысл или намёк, чтобы он помолчал со своими комментариями. Орест, понимая, что его очередной раз уличили в глупости, пытался нейтрализовать её наукообразные высказывания.
– Это звучит, как поэзия! Очень эротично, – говорил он угрюмо.
