скачать книгу бесплатно
Удивляло Митюшу одно: Эдуард Эдуардович все принимался расспрашивать о предстоящих работах Ивана Иваныча, сильно внушавших ему интерес; но с отцом – не знакомился; вежливость что ли ему диктовала расспросы? Порою Митюше казалось: вниманье к нему в фонмандровской квартире питается лишь информациями об Иване Иваныче.
– Вы передайте мое уважение батюшке вашему: чту его имя и труд.
Митя раз убедился: заслуги отца даже просто Мандро волновали; недавно с Лизашей сидели они тет-а-тет – в уголочке, в лазоревом сумраке, чем-то своим занималися; а в кабинете Мандро поднялись голоса; там сидел, видно, немец, наверно – агент очень крупного треста; куски разговора меж ним и Мандро долетели до Мити:
– Вас заген зи… я… Колоссаль, гениаль… Херр профессор Коробкин… мит зайнер энтдекунг… Вир верден… Дас ист, я, айн тат… Им цукунфтиген криг, внесен зи…[2 - Что вы говорите, да… Колоссально, гениально. Господин профессор Коробкин… С его открытием… Мы будем… Это дело… В будущей войне, знаете… (нем.)]
Митя был удивлен, что Мандро говорит об Иване Иваныче так с незнакомым, заезжим в Москву, иностранцем; запомнил: когда Эдуард Эдуардович вышел в гостиную с рыжим, потеющим немцем, имеющим бородавку у носа, – то распространился удушливый запах сигары; Мандро, наклонился к немцу, шепнул, – толкнув локтем, – на Митю:
– Дас ист, я, – зайн зон…[3 - Да, его сын… (нем.)]
Очевидно: приезжему был он показан как сын знаменитости; сам Эдуард Эдуардович был вдалеке от науки; он плавал в своих спекуляциях, часто рискованных. То пронеслося в сознании Мити – теперь; захотелось к Мандро; для Лизаши душился с недавнего времени одеколоном цветочным он; одеколон этот вышел; и, стало быть, – думал он, – если бы книжки спустить, рупь с полтиной – составится.
4
Мимо же шли: мальчуган проюркнул из кривой подворотни; попер черномордик; проерзала кофточка; пер желторожий детина, показывая шелудивый желвак; проскромнели две женщины; скрылись в подъезде; и желтая там борода повалила; отмахивали – одиночки; шли – по двое, по трое; кучей, вразноску, вразмашку, враскачку – с подскоком, семейственно; шли там караковые, иль – подвласые, сивые, пегие, бурочалые люди.
От улицы криво сигал Припепёшин кривуль, разбросавши домочки, – с горба упасть к площади: в дёры базара; туда и сигал человечник от улицы, – чтобы с горба покатиться к базару: на угол; с порога клопеющей брильни там волосочес напомаженный грязной гребенкой работал над дамским шиньоном; и там заведенилися полотеры; оттуда – орали:
Канашке Лизе
От Мюр-Мерилиза
Из ленточного отделения —
Мое распочтение!
Вместе с сигающим людом сигал в переулок и Митя Коробкин; свой лоб отирал под горбом; покатился на угол пылающей площади, где протянулся пропахший бульварец, где слева встречало роенье людское.
На площади рты драло скопище басок, кафтанов, рубах, пиджаков и опорок у пахнущих дегтем телег, у палаток, палаточек с красным, лимонным, оранжево-синим и черным суконным, батистовым, ситцевым, полосатым плетеным товаром всех форм, манер, способов, воображений, наваленным то на прилавки, то просто на доски, лотки, вблизи глиняных, зелено-серых горшков, деловито расставленных, – в пыли; Коробкин протискивался через толоко тел; принесли боровятину; и предлагалося:
– Я русачиной торгую…
Горланило:
– Стой-ка ты…
– Руки разгребисты…
– Не темесись…
– А не хочешь ли, барышня, тельного мыльца?..
– Нет…
– Дай-ка додаток сперва…
– Так и дам…
– Потовая копейка моя…
Букинист, расставляющий ряд пыльных книжек, учебников, географических атласов, русских историй Сергея Михайловича Соловьева, протрепанных и перевязанных стопок бумажного месива; Митя с оглядкою ему протянул оба томика: желтый с коричневым.
– Что-с?.. Сочинение Герберта Спенсера? Основание биологии? Том второй, – почесался за ухом тяжелый старик-букинист, бросив взгляд на заглавие, точно в нем видя врага; и – закекал:
– Пустяк-с…
– Совсем новая книжка…
– Разрознена…
– Вы посмотрите, – какой переплет!
– Да что толку…
Старик, отшвырнув желтый том, нацепивши очки и морщуху какую-то сделав себе из лица, стал разглядывать томик коричневый:
– Гм… Розенберг… Гм… История физики… Старо издание… Что же вы просите?
– Сколько дадите вы?
– Неподходящая, – «Спенсер» откинулся, – а за историю физики… гм-гм… полтинник.
Ломились локтями, кулачили и отпускали мужлачества: баба слюну распустила под красным товаром; а там колыхался картузик степенный – походка с притопочкой: видно, отлично мещанствовал он:
– Вот сукно драдедамовое.
Остановился, в бумажку тютюн закатал, да слизнул:
– А почем?
– Продаю без запроса.
– Оставь, кавалер, тарары?.
И – пошел.
…………………….
Проходил обыватель в табачно-кофейного цвета штанах, в пиджачишке, с засохлым лицом, на котором прошлась желтоеда какая-то, без бороды и усов, – совершенный скопец, в картузишке и с фунтиком клюквы; шел с выдергом ног; и подпек бородавки изюмился под носом; Митеньку он заприметил; прошлось на лице выраженье, – какое-то, так себе, тихо прислушивался он к расторгую, толкаемый в спину, скрутил папироску. Лицо раскрысятилось подсмехом:
– Митрию, прости Господи, Ваннычу, – наше вам-с!
Митенька – перепугался: он стал краснорожим, как пойманный ворик; потом побледнел, выдавайся прыщиком:
– Грибиков!
Грибиков же, выпуская дымочек, ему это с про?хиком:
– Все насчет книжечек – что?
И сказал это «что», будто знал он: «откуда», «зачем»?
– Да… Я – вот… – И тут Митины пальцы пошли дергунцами: куснул заусенец: – Пришел я сюда… продавать…
– Не для выпивки-с?
Думалось:
– Все-то допытывается!
И отрезал:
– Да нет!
И спустил за шесть гривен два томика; Грибиков же приставал:
– Переплетики-то вот такие – у батюшки вашего.
Видя, что Митя багрел, пальцем пробовал он бородавку, потом посмотрел на свой палец, как будто бы что-то увидел на пальце:
– Хорошие книжечки-с…
Палец обнюхал он.
– У одного переплетчика переплетаем мы: я и отец.
– Он надысь привозил вот такие же-с, я разумею не книжки, а – да-с – переплеты; сидел под окошечком и – заприметил… Как адрес-то – а – переплетчика адрес?
– На Малой Лубянке.
– В Леонтьевском – лучше заметить…
Вот черт!
– Да, погода хорошая, – Грибиков в руку подфукнул…
Но Митя сопел и молчал.
– День Семенов прошел и день Луков прошел, а погода хорошая: вам – в Табачихинский?
– Пойдем вместе.
Прошла пухоперая барыня:
– Что за материя?
И из-за лент подвысовывалась голова продавца:
– Будет тваст.
– Не слыхала такой.
– Очень модный товар.
– Сколько просишь?
– Друганцать.
– Да што ты!
Пошла и – ей вслед:
– Дармогляды!
Текли и текли: и разглазый мужик, мохноногий, с подсученною штаниной и с ящиком; и размаслюня в рубахе, и поп, и проседый мужчина.
– А вот – Мячик Яковлевич: продаю. Мячик Яковлевич!
И безбрадый толстяк в сюртучишке, с сигарой во рту и с арбузом под мышкою остановился:
– Почем?
Через спины их всех пропирали веселые молодайки в ковровых платках и в рубашках трехцветных: по синему – желтое с алым; толкалися здесь маклаки с магазейными крысами: «Магарычишко-то дай», и мартышничали лихо ерзающие сквозь толпу голодранцы; песочные кучи вразброску пошли под топочущим месивом ног; вертоветр поднимал вертопрахи.
Над этою местностью, коли смотреть издалека, – не воздухи, а желтычищи.
5
По коридору бежала грудастая Дарья в переднике (бористые рукава) с самоваром, задев своей юбкой (по желтому цвету – лиловый подцвет) пестроперые, рябенькие обои; ногой распахнула столовую дверь и услышала:
– Вот, а пропо?[4 - Между прочим (фр.).] – скажу я: он позирует – да – апофегмами… А Задопятов…
– Опять Задопятов, – ответил ей голос.
– Да, да, – Задопятов; опять, повторю – «Задопятов»; хотя бы в десятый раз, – он же…
Дарья поставила самовар на ореховый стол.
На узорочной скатерти были расставлены и подносы, и чашечки с росписью глазок.
Пар гарный смесился с лавандовым запахом (попросту – с уксусным), распространяемым Василисой Сергевной; вполне выяснялась она на серебряно-серых обойных лиле?ях своим пеньюаром, под горло заколотым ясной оранжевой брошкою; били часы под сквозным полушарием на алебастровом столбике; а канарейка, метался в клеточке, над листолапою пальмою трелила.
Ясно блестела печная глазурь.
Василиса Сергевна сказала с сухой мелодрамой в глазах:
– Задопятов ответил ко дню юбилея.
И стала читать, повернувшись к балконной двери, где квадратец заросшего садика веял деревьями:
