banner banner banner
Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия
Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

скачать книгу бесплатно

Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия
Алексей Белов-Скарятин

Эта книга является первой в цикле исторических романов под общим названием «Миры Эры», повествующем о захватывающей и драматичной судьбе Ирины Скарятиной, яркой представительницы знатного дворянского рода, прошедшей через все тяготы Первой мировой войны, революционных лет в России и нищенского существования в эмиграции, но позже ставшей в США успешной писательницей, многократно побывавшей с туристическими и деловыми поездками в СССР и странах Европы в 1930–1940-х годах, написавшей об этом серию замечательных книг и статей и объездившей с лекциями лучшие университеты и общественные организации США. В данном романе речь пойдёт о детстве и ранней юности героини в Российской Империи конца XIX – начала XX веков. Будучи доброй, нежной, светлой и тёплой, книга станет прекрасным чтением как для взрослых, так и для детей с самого раннего возраста. Она проиллюстрирована большим количеством рисунков и архивных фотографий, позволяющих визуально окунуться в навсегда ушедший мир Старой России.

Алексей Белов-Скарятин

Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

Предисловие

Приступив к генеалогическим поискам около пяти лет назад, я не мог себе и представить, во что всё это выльется. Поводом для начала данной активности послужила скоропостижная кончина моих родителей друг за другом в течение всего восьми месяцев, и моим основным желанием было сделать что-то в память о них и о других ушедших родных, делясь найденной родословной информацией с близкими в моменты наших поминальных встреч. Будучи верующим человеком, абсолютно убеждённым в том, что после физической смерти души людей продолжают жить "на той стороне", а наши воспоминания и поимённая молитва определённо помогают им, и мы когда-то обязательно встретимся там со всеми, кого любили, я изначально не сомневался в важности этого начинания. Более того, несколько раз на протяжении своих поисков я ощущал несомненную чудесную поддержку "с той стороны", без которой вряд ли удалось бы совершить некоторые действия, добраться до "забытых Богом уголков" и сделать потрясающие открытия и находки.

С самого начала я повёл усиленные изыскания одновременно по всем ветвям генеалогического древа (хотя сейчас, по прошествии времени, я бы скорее назвал то, что получилось в итоге, настоящим "мангровым лесом", содержащим чуть менее шестисот персон). И если по большинству ветвей, связанных с крестьянскими и купеческими родами, мне удалось раздобыть информацию вплоть до шестого-седьмого поколения моих прародителей (вторая половина XVIII века), то исследование стародворянского рода Скарятиных, к которому я имею отношение по материнской линии, и породнившихся с ним за прошедшие столетия известнейших княжеских династий Щербатовых, Долгоруковых, Голицыных, Урусовых, Римских-Корсаковых, Лобановых-Ростовских, Паскевичей, Оболенских, Хилковых, Хворостининых и многих других, увело меня далеко вглубь веков.

Часть накопленных мной сведений нашла своё место в книге известного орловского историка и краеведа Александра Михайловича Полынкина "Кладезь орловских фамилий. Книга первая. Дворянские лица", написанной в виде сборника исторических очерков и вышедшей в 2020-ом году в орловском издательстве "Картуш", а мне выпала честь поучаствовать в её подготовке в качестве редактора и соавтора главы про дворянские роды Скарятиных и Башкатовых.

Там я в числе прочего упомянул об обнаружении в процессе исследований того факта, что одна из ярких представительниц рода Скарятиных, Ирина Скарятина (троюродная сестра моей прабабушки), написала в эмиграции на английском языке цикл автобиографических романов, который был напечатан в США в 1930-1940-х годах, но никогда не переводился на русский язык и не публиковался в России. Кроме этих романов, Ирина также очень хорошо известна как военный корреспондент американского журнала Collier's, написавший серию статей во время своей длительной командировки в Москву в 1942-ом году, и как театральный критик и автор прекрасного перевода на английский язык пьесы Чехова "Вишнёвый сад", по которому в 1944-ом году был поставлен спектакль в Национальном Театре на Бродвее, позже с неизменным успехом гастролировавший по ведущим театральным под-мосткам США. Мне удалось приобрести у американских букинистов раритетные бумажные экземпляры первых изданий всех её романов и найти в интернете десятки отсканированных журнальных и газетных статей, рассказывающих о её лекциях и интервью, о поездках в СССР до и во время Второй мировой войны, о выходе в свет её книг, а также содержащих рецензии на эти книги. Кроме того, специалисты библиотек Конгресса США и Принстонского университета любезно предоставили по моему запросу сотни оцифрованных страниц различных документов из хранящихся там коллекций, включающих рукописи и машинописные черновики с авторскими пометками как издававшихся, так и неизданных произведений, личную переписку и прочие бумаги Ирины и её американского мужа Виктора Блэксли.

После обстоятельного ознакомления с собранными англоязычными материалами я принял решение написать и издать в России цикл книг под общим названием "Миры Эры", который будет основан на моём переводе всего упомянутого, дополненном авторскими главами на базе собственных историко-генеалогических открытий. Ведь судьба Ирины поистине захватывающа и драматична, а её романы можно смело поставить в один ряд с такими творениями, как "Хождение по мукам" Алексея Толстого, "Белая гвардия" и "Дни Турбиных" Михаила Булгакова, а также рассказами Ивана Бунина и Владимира Набокова. Это – не сухие мемуары, а настоящая художественная литература, написанная замечательным языком, с большим чувством юмора, с бережным отношением к мелочам, совмещающая в себе и красочные, очень меткие описания реально существовавших исторических личностей, а также их характеров и взаимоотношений, обстановки и событий (подчас на уровне детализации, присущем сценарию или пьесе, – как говорится, бери и снимай фильм или ставь на сцене); и увлекательнейший рассказ-путешествие (литературный аналог того, что в кинематографе принято называть "road movie"); и аналитическое исследование процессов, происходивших в СССР, США и Европе в 1930-х годах (сделанное во время её многократных туристических поездок вместе с мужем Виктором), включая и глубокий сравнительный анализ сталинского социализма, гитлеровского нацизма и фашизма Муссолини; и философские рассуждения сквозь призму собственных воспоминаний (особенно, при посещении в качестве туриста дворцов Ленинграда, Петергофа, Царского Села, Павловска, Гатчины и Варшавы, где совсем маленькой девочкой или юной девушкой из придворной семьи она проводила время в совершенно иных обстоятельствах).

В первой книге цикла "Миры Эры" под названием "Старая Россия", которую Вы держите в руках, речь пойдёт о детстве и ранней юности героини в Российской Империи (последняя декада XIX века и начало XX века незадолго до событий 1905-го года) и будет представлять из себя логическое объединение переведённых глав из первой части её самого раннего произведения "A World Can End" ("Мир может закончиться"), увидевшего свет в 1931-ом году, и романа "Little Era in Old Russia" ("Маленькая Эра в Старой России"), являвшегося четвёртым в её библиографии и выпущенного в 1934-ом году.

Родившись в 1888-ом году последним ребёнком в семействе Владимира Владимировича Скарятина (знатного дворянина, входившего в ближний круг императорской семьи, тогда ещё адъютанта Великого князя Владимира Александровича, а немного позже генерал-лейтенанта и егермейстера Двора) и Марии Михайловны, урождённой княжны Лобановой-Ростовской, Ирина с ранних лет воспитывалась в духе принадлежности к высшему свету, став в 1907-ом году фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и действующей императрицы Александры Фёдоровны, поэтому её описание деталей дворянского быта в родовом поместье в Троицком Орловской губернии, аристократического стиля жизни и столичных нравов в Санкт-Петербурге, двухлетнего пребывания всей семьи во Франции, куда Ирину вывезли в детстве на лечение, посещений гомельского дворца Паскевичей и крымского поместья Голицыных "Новый Свет", а также проходящих красной нитью сквозь всё повествование взаимоотношений с домочадцами – членами семьи и многонациональной прислугой, – должно стать интересным и познавательным.

Цель же моих глав – дополнить рассказ новыми фактами, которые Ирине самой не были известны.

Желаю Вам приятного чтения!

Примечание

Хочу обратить Ваше внимание на то, что некоторые слова в книге выделены курсивом точно так же, как это было сделано в своё время самой Ириной в оригинальном английском тексте её романов. Этот курсив использовался ею по следующим причинам:

• Так как её романы писались для американцев и потомков русской эмиграции, родившихся уже за границей, и служили своего рода гидом по тонкостям устройства российского дореволюционного общества, то некоторые термины и понятия, аналогов которым просто не существовало в ту пору в США, давались Ириной на русском в латинской транслитерации с последующим их объяснением по тексту, то есть, например: krendel – крендель, koolich – кулич, zakouski – закуски, diachok – дьячок, vozok – возок и так далее.

• Иногда Ирина специально выделяет слова, которые становятся прозвищами персонажей при их дальнейшем упоминании в рассказе, например, Tapeuse – Тапёрша.

• Некоторые обычные слова и фразы в описаниях или прямой речи героев выделяются для показа логического ударения на них, для понимания их важности в контексте, например, "Не забыли ли Вы что-то сказать мне сегодня утром?"

• Порой в прямой речи персонажей присутствуют фразы или целые предложения на французском и немецком, и я, оставляя Иринин курсив, писал их в русском произношении, а исходный текст и перевод приводил в сноске, например, Факельцуг.

• Кроме того, выделение применяется как к названиям различных литературных произведений, журналов и архивных документов, упоминаемых в повествовании, так и к цитатам, взятым оттуда.

Эта книга посвящается памяти моей МАМЫ и её мамы, моей БАБУШКИ, передавших мне знания о предках и прививших "любовь к отеческим гробам"

Объединённое посвящение из двух романов Ирины Скарятиной, лёгших в основу этой книги: "Посвящается памяти ПАПЫ, МАМЫ, ДОКИ, НАНЫ и ШЕЛЛИ и живой дружбе с ЭЛСИ, ЭЛИС и ДЖЕЙН"

Рецензия 1934 года

Трудно найти более очаровательную и захватывающую историю детства и юного девичества, чем рассказ Ирины о её ранних годах в царской России. Так свежо и непосредственно всё описанное ею.

Точность её памяти поражает, являясь при этом очень естественной. Она говорит: "Мелочи всегда играли большую роль в моей жизни. Цвет, запах, слово – и я уже далеко, в своих воспоминаниях. Сейчас Старая Россия исчезает навсегда, и некому будет поведать о ней, когда уйдёт моё поколение. Рождённые в изгнании молодые люди ничего не знают о том образе жизни, какой вели мы. Будучи одиноким ребёнком, я очень много проживала внутри себя, всегда думая, всегда пытаясь во всём разобраться и замечая детали, которые я, вероятно, упустила бы, если бы играла с другими детьми. А эти детали важны, так или иначе, когда рисуешь истинную картину жизни ребёнка при старом режиме".

Итак, с удивительной ясностью, изяществом и пылом автор воссоздаёт обстановку изысканную и идиллическую. Кажется, что это настоящая сказочная страна, волшебная страна, которая когда-то существовала, но теперь исчезла. Представитель старинной русской аристократии доносит до нас необыкновенную по живости картину прошлого. Её воспоминания не притуплены временем, не размыты сентиментальностью. Нет ни тени сожаления, ни ностальгических ноток. Словно открылась дверь в прошлое, и всё снова так же, как было когда-то.

Посмотрите на эту Эру (так её зовут родные) – нелепое и милое маленькое существо с веснушками, широким ртом и вздёрнутым носиком, с толикой вспыльчивости, с тонкими длинными палочками рук и ног и нетерпеливыми глазками, всегда готовыми "проникнуть внутрь вещей". Для неё мир – это место безумно интересное и бесконечно разнообразное. Мечтательная, чуткая, импульсивная, она – сердечна, человеколюбива и порывиста.

От момента рождения до волнующей юности разворачивается перед нами её жизнь. У Эры своя свита – английская няня, немецкая гувернантка, доктор, профессор и, конечно же, множество слуг. До двенадцати лет она живет в большом загородном поместье, за исключением двух лет, проведённых за границей. Зимой семья уезжает в Санкт-Петербург оставляя её в усадьбе в Троицком, где никогда не бывает скучно. Год в деревне для неё – это целый круговорот событий и удовольствий: тут и её домашние питомцы; и церковные праздники да именины, и Масленица, и Рождество с играми и гаданиями, и Пасха; вылазки на конюшню, в коровник и кузницу; побег с крестьянскими ребятишками на выступление танцующего медведя; зимние катания с горы, цветущий рай весны, а там и лето с его благотворительностью, ярмаркой и цыганами.

Позже, уже в Санкт-Петербурге, Эра обучается у строгого профессора, берёт уроки танцев, музыки, рисования и религии. Происходят и замечательные праздники, и свадьба сестры, и собственная влюблённость в "прекрасного принца на белом коне".

Сам дух юности пойман в этой книге. И кто, будь он молод или стар, не увидит в ней радость жизни?

Часть Первая. Младенчество

Рождение

Ранним ноябрьским вечером, в тот самый миг, когда над великим городом Санкт-Петербургом замерцали первые звёзды и сумрачные улицы враз озарились множеством огней, на втором этаже старого каменного дома, стоявшего на набережной реки Мойки рядом с Зимним дворцом, родилась крохотная малютка. В детской спальне, благоухавшей фиалковым мылом, тальком и прочими нежными и таинственными запахами, присущими обряду купания малышей, было темно, если не считать слабого красноватого блеска дрожащей лампады, зажжённой перед большой золотой иконой Богородицы в углу комнаты, и серебристого света звёзд, проникавшего сквозь заиндевелые оконные стёкла. Над колыбелью, в которой лежала новорождённая, склонились две пожилые фигуры: Нана, старая английская няня, и Дока, семейный врач.

"Смотрите, Доктор, смотрите! – взволнованно прошептала Нана. – Она уже пытается поднять головку. Видите?" И указала на шевелившееся, корчившееся и изгибавшееся крошечное человеческое существо, которое хныкало, фыркало и чмокало в глубине своей кроватки под балдахином из голубого шёлка с белыми кружевами.

"М-м-м, да", – уклончиво пробормотал Доктор, который был человеком, совсем не разделявшим энтузиазма Наны по отношению к ребёнку, только что появившемуся на свет. Тем не менее, не желая ранить чувства старинного друга, он снова вежливо повторил: "М-м-м, да", – и стал на цыпочках покидать комнату. Однако, проходя мимо окна, остановился и, соскоблив указательным пальцем иней со стекла, так что образовалось отверстие размером с серебряный рубль, поглядел одним глазом на звёздное небо. С минуту он молчал, а затем позвал: "Мизженигс, – голосом, слишком громким для места, где засыпало новорождённое дитя. – Пожалуйста, Мизженигс, не могли бы Вы подойти на минутку?"

И Мизженигс (то есть Нана, которую все домашние так называли для краткости, поскольку её настоящее английское имя – мисс Дженнингс —никто, похоже, не был в состоянии правильно произнести) быстро двинулась к нему, шикая, маша руками и укоризненно шепча, что ему должно быть стыдно за произведённый шум и громкие возгласы, мешающие Малышке отойти ко сну.

"Взгляните, прошу Вас! – воскликнул Доктор, не обращая ни малейшего внимания на увещевания Наны. – Только посмотрите в этот глазок – это просто замечательно!" И, тронув Нану за плечи, слегка подтолкнул её к окну. Снова наступила минутная тишина, затем голос Наны, мягкий и приглушённый, как и подобает в детской спальне, но всё же чуть более громкий, чем нужно, произнёс: "О, Доктор, вы правы. Это поистине чудесно! Боже, что за ночь, и как горят звёзды, особенно вон та … Я наблюдаю за ней уже несколько недель, и мне кажется, что она становится всё ярче. Вчера вечером её свет даже давал тени. Вы знаете, как она называется?"

"Юпитер, – задумчиво ответил Доктор, а потом вполголоса добавил. – Интересно, будет ли она влиять на судьбу Малышки? Возможно, это её звезда … кто знает!" И, бросив последний взгляд на небо и дружески кивнув Нане, тихо вышел.

"Мы не хотим девочку – мы её ненавидим – мы хотим мальчика!" – кричала девятилетняя Ольга, скача по классной комнате и топая ногами в том запале, который Нана шутливо называла "идеальным состоянием". "Мы посадим её в подвал, мы её спрячем, мы её выбросим и вместо неё заведём настоящего мальчика, не так ли, Мики?" – продолжала она, повернувшись к маленькому толстяку лет пяти, который, засунув большой палец в рот, стоял и смотрел в немом восхищении на выходки своей сестры.

"Да, мы не хотим девочку, мы хотим мальчика", – повторил он послушно, как маленький попугай, и был немедленно вознаграждён одобрительным кивком Ольги, но в тот же миг фройляйн Шелл, немецкая гувернантка, строго произнесла: "Как вам не стыдно!" – и осуждающе посмотрела на обоих поверх очков, которые, как обычно, сползли на кончик её носа.

"Нана, принесите мне Малышку, пожалуйста", – сказала мать новорождённой на следующее утро, лёжа в своей огромной кровати из красного дерева и выглядя очень мило в белом шёлковом жакете и миниатюрной кружевной шапочке, красиво сидевшей на её мягких каштановых локонах. Рядом с ней, на столике с чёрной мраморной столешницей, стояла высокая хрустальная ваза, наполненная розовыми розами, а под цветами, в бледно-голубой бархатной шкатулке для драгоценностей, поблёскивал большой кулон в виде бриллиантовой звезды —подарок отца Малышки, купленный первым делом в то же утро в честь её рождения.

"Взгляните, Нана, разве эта звезда не прекрасна?" – воскликнула мать, вынимая кулон, и Нана ахнула от восхищения, когда бриллианты, вспыхнув, засияли и заиграли в лучах восходящего солнца.

"Когда-нибудь украшение будет принадлежать Малышке, – мечтательно продолжила мать. – В день своего семнадцатилетия она получит его на первый выход в свет. Она будет в платье из валансьенских кружев, с маленьким цветочным венком на волосах, и когда наступит время, я отдам ей звезду, чтобы моя девочка смогла надеть её в такой важный вечер, ведь, в конце концов, это её звезда". И, погрузившись в свои мысли и представив себе дочь, принаряженную для торжественного события, она улыбнулась.

В это мгновение в комнату вошёл Доктор и, завидев бриллиантовую подвеску, восторженно вскричал: "Так, так, так! Боже мой милостивый!.. У Малышки определённо есть связь со звездой, не будь я Иосиф Адамович Крукович!" И он поведал матери, какими яркими были созвездия накануне вечером, когда появилось дитя, но Юпитер затмил всё остальное, наводя на мысль, что, возможно, он и есть – та особая звезда, под которой родилась Малышка. И Доктор выглядел чрезвычайно умным, говоря это, и Нана утвердительно кивала головой, и мать была в восторге, и фройляйн Шелл, присоединившаяся к ним, серьёзно отнеслась к его словам. Затем, приблизившись головами друг к другу, они вполголоса поговорили о звёздах, и о различных их влияниях, и о многих других не вполне понятных, но непостижимо загадочных и восхитительно увлекательных вещах.

Но именно в тот момент, когда фройляйн Шелл рассказывала замечательную историю о своём немецком прадедушке и его старом друге астрологе герре Блюме, дверь распахнулась, и в комнату ворвались Ольга с Мики, скандируя: "Нам не нужна младшая сестра, нам нужен братик, с которым можно играть! Нам не нужна …" Однако, поймав предостерегающий взгляд фройляйн Шелл, угомонились и, следуя указаниям, тихо приблизились к кровати, сопровождаемые своей четырнадцатилетней сестрой Мэри, которая, застенчиво улыбаясь, преподнесла матери большой букет из роз и лилий и скромно произнесла: "А это, дорогая Мама, от Ваших троих любящих детей с наилучшими пожеланиями и сердечными поздравлениями!" Когда она закончила свою славную речь, Нана и фройляйн Шелл одобрительно улыбнулись, а Доктор с нетерпеливым видом, слегка нахмурившись и насвистывая себе под нос, отошёл к окну.

В следующую минуту на пороге появилась крупная, статная и величавая молодая русская кормилица, как будто сошедшая с картинки в своём традиционном наряде, состоявшем из плотного алого атласного платья, расшитого золотом и надетого поверх белой муслиновой сорочки с очень пышными рукавами, и кокошника – высокого головного убора в форме диадемы, украшенного мелким жемчугом. С задней стороны головного убора спускалось множество ярко раскрашенных атласных лент, а вся шея была закрыта разноцветными ожерельями из бисера, свисавшими до самого пояса. На руках она несла Малышку, завёрнутую в розовый шёлк с кружевами. Войдя в комнату, кормилица низко поклонилась иконам, трижды осенила себя широким крестным знамением, а затем медленно и с достоинством, размеренной поступью подошла к матери и, ещё раз низко поклонившись, передала ей ребёнка.

"А вот и наша красавица", – проговорила она, улыбнувшись и показав свои сверкающие зубы и глубокие ямочки на щеках, когда мать взяла красную, морщинистую и какую угодно, но только не красивую малютку на руки, а затем положила её в специально приготовленное маленькое углубление из шёлковых покрывал и мягких подушек. "Словно в гнёздышко", – прошептала Нана, ведь это было делом её рук, чем она очень гордилась.

В течение нескольких минут все, находившиеся в комнате, молча наблюдали за матерью и ребёнком, собравшись вокруг постели. Но тут Доктор, до этого стоявший в стороне и смотревший в окно, внезапно подошёл к ним и заявил, что всем давно бы пора покинуть комнату. "Здесь и так уже слишком много людей, – нетерпеливо воскликнул он. – Вы все должны сейчас же уйти! До свидания!" И они повиновались, оставив мать наедине с Малышкой, крепко спящей в своём "гнёздышке".

"Как мы её назовём?" – спросил отец ребёнка, сидя тем же вечером в глубоком кресле у постели жены.

"Ирина, – кротко ответила та. – Мы назовем её Ириной в честь её двоюродной бабушки. Это красивое имя, и моя маленькая тётушка – замечательная женщина. Мы попросим её стать крёстной матерью, если ты не против".

"Ну, конечно, конечно!" – охотно согласился отец, потому что ему было не так важно, как назвать Малышку, лишь бы она получила христианское имя и хорошую небесную покровительницу. И, таким образом, было решено, что девочку будут звать Ириной, что в переводе с греческого означает Мир.

Крещение

В большой гостиной для участия в обряде крещения Малышки собрались все члены семьи, все, кроме её отца и матери, ибо по старому русскому обычаю, всегда строго соблюдавшемуся, родители не могли присутствовать на крещении своих детей и ожидали окончания, находясь вдвоём в соседней комнате. Крёстные отец и мать становились главными вместо них на этой церемонии, будучи духовными родителями младенца, во имя которого они "отреклись от дьявола" и "приняли Христа". Центр гостиной был освобождён от позолоченной и обитой парчой тяжёлой мебели, и там теперь стояла серебряная купель для крещения в форме огромной морской раковины, наполненная тёплой водой, дабы Малышка не простудилась во время троекратного окунания в её личную "Реку Иордан". Перед купелью на маленьком столике, покрытом белоснежной скатертью, стояла золотая икона Спасителя, древний серебряный с позолотой крест с мощами святого и евангелие в бархатном красно-золотом переплёте.

Внушительного вида дьякон и отец Разумовский – трясущийся древний священник, давным-давно дававший уроки религии ещё матери Малышки, – были оба облачены в церковные ризы из жёсткой золотой парчи, а справа от них располагался хор из четырёх юношей в синих стихарях, обшитых широкой золотой тесьмой. Позади священнослужителей бок о бок стояли крёстные Малышки: её двоюродная бабушка княгиня Ирина – небольшого росточка, изящная, близорукая, со смешным и просто-душным мелким лицом – и кузен её матери дядя Николай. А прямо за ними толпилась паства, состоявшая из членов семьи, Доктора, фройляйн Шелл, профессора Максимо?вича – домашнего преподавателя, а также других учителей, гостей и слуг. Приглушённый гул голосов заполнял комнату.

"Гм! – откашлялся дьякон, прочищая своё мощное горло. – Гм!" И, повернувшись к отцу Разумовскому, пророкотал похожим на отдалённый гром басом: "Ваше преподобие, пробил час начала службы. Где же новорождённое дитя? Разве не пора нам уже услышать шум его приближения?"

Священник мягко улыбнулся и, подняв усталые старые глаза – а был он очень, очень стар, – пробормотал: "Терпение, отец дьякон, терпение. Небольшая заминка вполне понятна и даже простительна, принимая во внимание всё, что может случиться с крохой такого нежного возраста. Даже при соблюдении крайней осторожности, отец дьякон, нельзя предвидеть некоторые события и избежать опозданий. Давайте будем снисходительны и, набравшись терпения, подождем ещё немного".

И дьякон, испустив могучий вздох, услышанный всеми в комнате, кивнул своей огромной головой и сложил руки на животе, застыв в позе полной покорности, но тем не менее крутя время от времени большими пальцами.

"Когда же всё начнётся? – прошептал дядя Николай двоюродной бабушке Ирине, покусывая кончики своих заострённых усов и переминаясь с ноги на ногу. – Это становится довольно утомительным. Хотя Нане лучше знать …"

Двоюродная бабушка Ирина прищурила близорукие глаза и рассмеялась. "Да, это и правда утомительно", – согласилась она, расправляя складки серого атласного платья и нащупывая лорнет, без которого в реальности мало что видела.

"Малышка пропала, и крестин не будет", – прошипела Ольга на ухо Мики, толкнув его и ткнув под рёбра, и тот, страдая и радуясь одновременно, взвизгнул: "Не щекочи меня", – да так громко, что фройляйн Шелл тут же призвала его к порядку, сказав, что если он не знает, как следует вести себя на крестинах своей дорогой младшей сестры, то ему придётся немедленно покинуть комнату.

"И тебе тоже", – добавила она, сделав круглые глаза Ольге, увлечённо рассматривавшей кончики своих новеньких блестящих туфель и выглядевшей воплощением невинности.

"Итак, – произнёс Доктор, слегка зевая и потягиваясь своими длинными конечностями. – Думаю, мне стоит пойти и посмотреть …"

Но в этот миг дверь распахнулась, и вошла Нана в своём лучшем шёлковом платье, сопровождаемая русской кормилицей в праздничном наряде и опытной медсестрой, несущей спящую Малышку. Все замолчали, и обряд начался.

Пока священник и дьякон читали молитвы, а хор тихо пел ответствия, Малышка мирно спала, позволяя ритуалу идти со всей благопристойностью. Но когда пришло время окунания в воду, она с пронзительным криком проснулась, ибо началось самое мучительное: приняв её из рук крёстных, полностью раздетую, батюшка ловко накрыл крошечное личико всей пятернёй своей большой руки, одновременно зажав ей нос, прикрыв рот и засунув большой палец и мизинец в уши, дабы туда не попала вода, и кроха не захлебнулась.

"А-ва-а-а-а!" – возмущённо завыла Малышка, задыхаясь, кашляя, отплёвываясь и безнадёжно размахивая своими нелепыми кулачками, пока поп погружал её в купель во второй и третий раз. Все в комнате снисходительно улыбались, и только Нана, сердясь, бормотала себе под нос что-то о "некоторых людях, не имеющих понятия, как обращаться с ребёнком". Вдобавок она разозлилась на старика за забывчивость, так как в своих молитвах он дважды ошибочно назвал дитя Еленой и, вероятно, сделал бы это и в третий раз, если бы дьякон не поспешил прошептать ему на ухо, что имя ребёнка – определённо не Елена, а решительно Ирина. Это всех очень позабавило, и Ольга, тихо сказав Мики: "Запомни, она теперь Елена, а не Ирина", – совершила своего рода боевой жест в восторге от очаровательной ошибки старца.

По завершении обряда, когда Малышку отнесли в соседнюю комнату к её родителям, на пороге появился величавый дворецкий Панкратий, которого сопровождали лакеи в тёмно-синих ливреях, державшие в руках большие серебряные подносы, уставленные высокими бокалами с шампанским и блюдами, наполненными пирожными, печеньем и конфетами всех цветов и размеров, чтобы предложить гостям. Затем, перейдя в соседнюю комнату, все поздравили родителей, выпив шампанского за здоровье Малышки и съев кучу сладостей, и помещение наполнилось эхом звона бокалов, смеха и весёлых разговоров.

В дальнем углу, оставленные на время без присмотра, Ольга и Мики великолепно проводили время, поглощая пирожные и набивая карманы всеми конфетами, которые им удавалось раздобыть.

Отец ходил по комнате, разговаривая с каждым и предлагая ещё шампанского и сладостей, в то время как мать раскинулась на своём шезлонге и, одетая в белый кружевной пеньюар и обложенная со всех сторон кружевными подушками, выглядела, по обыкновению, очень красивой. Она была окружена цветами и получила множество подарков – в основном драгоценностей, которые, согласно обычаю, когда-нибудь должны были перейти к подросшей Малышке. Одним из самых красивых даров, преподнесённым крёстной Малышки, двоюродной бабушкой княгиней Ириной, являлась алмазная подкова с крупным рубином посередине. Её можно было носить и как брошь, и как пряжку золотого браслета.

"Да, она великолепна, – согласилась мать, когда гости восхитились подковой. – Но взгляните на это!" И она с гордостью показала чудовищные изделия ручной работы, изготовленные и подаренные ей детьми: вышитое саше? от Мэри, булавочницу с торчащими отовсюду булавками от Ольги и странного вида изображение корабля, очень старательно вырисованное Мики цветными мелками.

Вслед за тем она с любовью продемонстрировала подарки Наны, Доктора и фройляйн Шелл: вазу из старинного английского фарфора, принадлежавшую когда-то прабабушке Наны; вырезанную из дерева Мадонну, привезённую из самого Нюрнберга; и старинный фолиант по астрологии, красочно проиллюстрированный и переплетённый в белый пергамент, – естественно, от Доки.

Но вскоре Малышку унесли в детскую, где Нана, сняв с героини дня крестильные наряды, положила её обратно в маленькую бело-голубую кроватку. Затем один за другим гости разъехались, дети убежали играть, мать удалилась в свою комнату, в большой гостиной погасили свет, и День Крещения Малышки подошёл к концу, как раз в тот самый час, когда она родилась.

Интерлюдия

Жизнь новорождённого младенца может показаться довольно скучной и однообразной тем, кто прошёл этот период и начал заниматься другими делами, а не только спать бо?льшую часть времени, пить тёплое молоко и лежать всю ночь и почти весь день в постели без каких-либо явных переживаний и развлечений, кроме тех, что связаны с добрыми великанами, которые внезапно склоняются над кроваткой, издавая странные, ничего не значащие звуки, и используют свои большие руки (часто очень неуклюже и неумело), чтобы поднять, или помыть, или перепеленать беспомощное маленькое тельце. Очевидно, что такое существование вряд ли представляется интересным, но лишь потому, что мы забываем, насколько оно на самом деле захватывающе, забываем, что малыш, который, на первый взгляд, просто спит, ест и немного гугукает, в действительности ведёт собственную, совершенно неповторимую жизнь – жизнь, полную снов, видений и таинственных воспоминаний о других мирах. Свет дня и тьма ночи, мягкость кроватки, тепло молока, голоса и руки добрых великанов, наличие или отсутствие боли – все эти ощущения, вместе взятые, составляют "внешний мир" ребёнка, не имеющий ничего общего с его "внутренним миром", где в течение первых месяцев своего бренного бытия он пребывает в нескончаемом сне, словно сотканном из паутины, населённом сказочными, прекрасными и невесомыми существами и наполненном самой чудесной музыкой. Той гармонией, которую люди мечтательно называют "музыкой сфер", не понимая до конца, что это. Ведь, познав её очень давно, многие со временем забывают, а те, кто, казалось бы, ещё помнят, по какой-то таинственной причине не могут уловить и сохранить, записав на бумаге. Бывает, что она внезапно возникает в жизни человека, но только на несколько кратких мгновений, а затем снова растворяется в вечности, промелькнув в сознании, как след падающей звезды.

Только новорождённые постоянно слышат эту музыку, пока им снятся их прекрасные сны, но по мере того как проходят месяцы и дети растут, музыка начинает стихать и уходить вместе со снами в край "Великого Неизвестного" – неизвестного, потому что преданного забвению.

Ночь и день

Прошло два года со дня крещения, и Малышка по имени Ирина стояла теперь в деревянной манеж-кроватке, занявшей место колыбели. Она цепко держалась за перекладину с закреплённой на ней плотной мягкой сетью, натянутой вокруг всей кроватки и предохранявшей от падения, и широко открытыми глазами (которые Нана, находившаяся в соседней комнате, считала плотно закрытыми во сне) смотрела на свет лампады.

Золотое одеяние Девы Марии мягко блестело в тёплом отсвете крошечного красноватого пламени, а её большие чёрные глаза пристально и неподвижно взирали на маленькую фигурку в манеже. Казалось, что по тёмным углам комнаты и вдоль стен притаились странные существа, но Малышка нисколько не боялась, точно зная, что это на самом деле. Там, у противоположной стены, стояли три игрушечных домика: Большой Кукольный Дом с задёрнутыми на ночь занавесками; Лавка Зеленщика, заполненная деревянными овощами, вырезанными и раскрашенными столь искусно, что люди принимали их за настоящие (но в тот час их не было видно за плотно закрытыми до утра ставнями); и миниатюрная Аптека с полками, заставленными всевозможными бутылочками и коробочками причудливой формы, тоже невидимыми, так как Нана накрыла их, дабы уберечь от пыли, кисейным платком. Все три дома были примерно одинаковой высоты, поэтому Малышка могла войти туда и выпрямиться, не боясь удариться головой, а только слегка касаясь потолка локонами на макушке.

Около Аптеки дремал механический медведь. В тот вечер он смертельно устал, так как Малышка заводила его по меньшей мере сто раз за день, принуждая снова и снова петь, танцевать и размахивать очками, пока он не начал скрипеть и почти не сломался от изнеможения. Бок о бок с ним спала его подруга, серая в яблоках лошадка-качалка, мягко покачивавшаяся во сне всякий раз, когда кто-то проходил по коридору рядом, заставляя пол слегка дрожать. Затем шли дикие звери в своём зоопарке – совершенно новая игрушка, прибывшая утром того же дня из Германии.

Животные, куклы, домики – всё мирно спало в мягком красном свете лампады, и постепенно Малышку тоже стало смаривать. Вначале Мадонна, прежде строгая, вдруг нежно улыбнулась, точно так же, как улыбалась мать, приходя пожелать спокойной ночи; вслед за этим замерцала лампада, заставив задрожать веки Малышки; и наконец, когда она, отпустив перекладину, села посреди манежа, ей почудился голос старой Наны, нашёптывающий ежевечернее:

"Марк и Матфей, Иоанн и Лука,

Благословите кроватку для сна …

Как у кроватки четыре угла,

Четверо ангелов есть у меня:

Два, чтоб молиться, один – охранять,

Один, чтоб кошмарные сны отгонять".

В следующий миг голова девочки коснулась подушки, и она крепко заснула.

Раннее утреннее солнце просачивалось сквозь щели меж тяжёлых тёмно-синих штор, рисуя на потолке движущиеся световые узоры. В углу, за ярко расписанной японской бумажной ширмой, в ванне с ледяной водой плескалась Нана, по обыкновению смешно фыркая подобно дельфину, когда вода попадала ей в нос. Комната была ещё очень холодна, но Фанни, детская горничная, уже развела в старой голландской печи огонь, и та громко потрескивала, начиная посылать приятные маленькие волны тепла в направлении манеж-кроватки.

"Давай-ка, Пташка, вставай!" – сказала, выходя из-за ширмы, Нана, выглядевшая опрятно и свежо в изящном голубом фланелевом утреннем платье и с мокрыми волосами, аккуратно разделёнными посередине пробором. У неё было семь фланелевых платьев разных цветов – по одному на каждое утро недели, и прежде чем узнать названия дней недели: понедельник, вторник, среда, четверг и так далее, – Малышка выучилась различать их так: "День розового фланелевого платья Наны", "День голубого фланелевого платья Наны", дни красного, зелёного, коричневого, пурпурного и сиреневого платьев Наны. Все семь платьев были сшиты совершенно одинаково – с крупным плиссё, широкими рукавами и одной и той же шёлковой вышивкой на воротничках и манжетах. Нана привезла эти платья из Англии, покупая по одному в год семь лет подряд, и носила их только по утрам, круглый год.

"Ну же, давай вставай, Пташка", – повторила она, вытаскивая сонную Малышку из манежа и ставя на пол перед крошечным умывальным столиком с миниатюрными тазиками и кувшинчиками, украшенными знакомыми картинками и детскими стишками. И хотя было ужасно неприятно от того, что безжалостные руки Наны начинают её мыть и скрести, но всё же забавно увидеть вновь и Шалтая-Болтая, сидящего на стене, – на дне самого большого тазика, и Мэри с её Маленьким Ягнёнком – на лицевой стороне самого большого кувшинчика, и Старую Матушку Хаббард – на крышке мыльницы.

"А ну-ка, небу'смешной[1 - Быстро произносимое "Не будь смешной!"] и не ёрзай так", – строго произнесла Нана, надевая жёсткое накрахмаленное белое батистовое платье через голову Малышки и привычным мастерским движением расчёсывая ей кудряшки. Каждое утро происходил один и тот же ритуал. Сначала, во время умывания и одевания, Малышка должна была произнести свою обычную молитву (повторяя её за Наной настолько торжественно, насколько возможно):

"Боже, спаси и сохрани

Папу, Маму,

Мэри, Ольгу, Мики, Малышку,

Нану и всех остальных.

Сделай меня паинькой.

Пошли нам здоровья – Аминь".

После чего следовал непременный стакан горячего молока, в котором почти всегда сверху плавала плёночка, называемая по-русски пенкой.

"Ах ты, непослушное дитя! Это же лучшая часть молока, и все её обожают", – восклицала Нана в возмущении, пока Малышка, давясь, отплёвываясь и совершенно некультурно запихивая в рот свои пухленькие пальчики, пыталась как можно скорее вытащить пенку.

"Я не могу понять, Мизженигс, почему Вы не процеживаете молоко", – упрекал Нану Доктор всякий раз, когда присутствовал при столь неподобающем поведении Малышки.