скачать книгу бесплатно
– Вот так, – произнес Петелин, аккуратно сложил письмо и спрятал в карман. Мечтательный взгляд прошелся по панораме бухты Золотой Рог, переходящей в искрящуюся сине-зеленую водную гладь океана, на горизонте теряющуюся в пронзительной и безоблачной синеве неба. Воображение нарисовало серую громаду крейсера, внушительно поводящую морскими 152-мм орудиями. Да… это сила! С таким кораблем он берется пустить на дно любой флот! На лице вспыхнула хищная улыбка, глаза блеснули азартом.
– Делайте вашу игру, джентльмены и краснокожие…
Купчиха Васильева так и не дождалась от губернатора приглашения на ассамблею, а пока она, запершись в доме, оплакивала обидную неудачу, на купца свалилась новая напасть. Губернатор отказал в аренде грузовиков и продаже мастерградских товаров. Это уже было не отказ в приглашении, это грозило полным разорением. Васильев был подкаблучник, но не дурак. Сложив два и два он пришел к выводу о виновнике гнева Петелина и впервые в жизни вышел из подчинения властной жены. Вечером испуганные слуги слышали со второго этажа хозяйского дома крик великий и брань, что-то с грохотом падало на пол. Солнце окончательно спряталось за горизонтом, когда купец пулей вылетел из двери светелки и, оглушительно хлопнув ею, удалился к себе. Доверенная служанка, на следующее утро вызванная к хозяйке, потом по секрету рассказала подружкам, что купчиха впервые в жизни обзавелась роскошным фиолетовым фингалом под правым глазом. В тот же день купец приказал запрягать лошадей и направился к генералу Орлову, который слыл приятелем Петелина. Умолить! Верный слуга я твой! Дура баба, язык без костей. Я ей ужо язык укорочу! Помоги, батюшка, снять опалу мастерградца…
***
2 августа, в вечерний час руководство направленной на Алеутские острова экспедиции: губернатор Петелин, капитан клипера «Стремительный» и полуполковник казак со старообрядческой, окладистой бородой и недобрым взглядом цыганских глаз: Василий Кошелев, ужинали. Еда в глиняных тарелках на деревянном столе самая простая, почти такая же как у простых матросов и будущих колонистов. В жаркой, словно баня, богато отделанной ореховым деревом кают-компании не верилось, что на палубе меньше десяти градусов тепла и ветер, пронизывающий насквозь даже сквозь плотную парусиновую куртку и одетый под него свитер толстой, домашней вязки. Что поделаешь… север, вот и климат субарктический даже летом.
Пронзительный звонок телефона заставил Петелина вздрогнуть и бросить взволнованный взгляд на капитана, долгое путешествие и однообразие пейзажа за бортом успело надоесть хуже горькой редьки:
– Неужели дошли?
– Сейчас узнаем, – старательно сдерживая азартный блеск глаз ответил капитан: Иван Петрович. Сняв трубку, заговорил с вахтенным офицером.
Александр повернул голову и вгляделся в квадратное окошечко в стене, почти не слушая разговор. Море медленно падало вниз, в пучину, потом бирюзовые со снежными барашками волны шипя, поднимались к серому небу и, вновь с тяжелым плеском рушились. Скрипели перегородки, заваливался низенький потолок.
– Ну что господа-товарищи! – положив трубку, капитан сверкнул глазами и азартно потер мозолистые руки, – поздравляю вас, дошли! Марсовой видит берег!
Петелин сорвался с места. Скинув с вешалки и, на ходу накинув на плечи куртку, застегнул пуговицы. Позади по узким корабельным переходам топали сапогами сотрапезники. Море встретило свистом свежего ветра в лицо, плеском волн в борт и запахом неспелой дыни с рыбой. День стекал к исходу. В бирюзовых волнах отражался покрасневший диск солнца, почти касаясь океана. За кормой белели паруса второго корабля экспедиции: барка «Труженик». Разорванные облака стремительно неслись в вышине. Прилетели чайки, с криками закружились над высокими мачтами, падая до самой палубы. Птицы – верный признак: земля поблизости.
Твердо ступая по доскам палубы Петелин подошел к леерам, бинокль приблизил далекую тучу на горизонте. Рывком придвинулись высокие заснеженные горы, упирающиеся в хмурое небо, за каменистым побережьем покрытые зеленью лугов склоны.
– Что это? – не опуская бинокль бросил в сторону капитана Петелин.
– По расчетам штурмана это остров Атту.
– Это хорошо, здесь прошлым летом поставили факторию купцы из Петропавловска-Камчатского. Успеем высадиться до ночи? Здесь есть прекрасная бухта!
– Нет, опасно, – ответил капитан, отчего Петелин опустил бинокль и наклонился к собеседнику, – Почему?
– Буря идет, – кивнул в сторону юго-запада рукой капитан, – да и воды незнакомые, опасно, ночью можно напороться на камни.
Петелин повернулся, корабли настигало, быстро приближаясь, серое облако.
По судам боцмана засвистали аврал – все наверх! Крепили паруса к реям, убирали на носу и на корме.
Туча закрыла полнеба, стремительно и грозно потемнело, словно уже началась ночь. Ветер налетел всею силой: рвал снасти, со скрипом гнул мачты, белоснежными птицами полетели сорванные с вантов забытые подштанники. Тревожно засвистало в снастях, защелкали вымпелы. Судорожно цеплялись за канаты и ванты матросы на реях. Пенные волны с силой забили о деревянные борта, море из бирюзового стало серым, холодным. Перекрикивая вой нарастающей бури, топали ногами капитаны, матерно «ободряли» подчиненных боцмана.
Ночь прошла тяжело, беззвездное небо в клочья рвали вспышки яростных молний, падавших кругом корабля в гребни волн, грохот грома заглушал вой ветра и жалобный скрип мачт. Петелин, в парусиновой куртке с надвинутым капюшоном, вцепляясь в поручни, стоял на то вздымающейся, то падающей корме. Словно рыба, выкинутая на сушу, оглушенный, ослепленный. В четыре утра следующего дня ушел в свою каюту хоть немного вздремнуть. Предавшись воле Божьей, лежал возле тонкой деревянной стены, в которую всю ночь громко дубасили волны. Под утро буря утихла, хотя небо все еще хмурилось, а седые, стремительно бегущие к берегу волны ощутимо качали судно, он задремал, пока его не разбудил бой корабельного колокола.
К берегам острова эскадра приблизилась, когда над деревянной, переполненной свободными матросами и поселенцами палубой один за другим пронеслись три коротких удара в судовой колокол (полдень). Едва горы, сверкающие в утренних лучах вечными снегами и зеленью лугов побережья, стали хорошо видны невооруженным взглядом, навстречу выплыла флотилия долбленных однодеревок с вооруженными туземцами в плетеных из коры шляпах. Не смея близко приближаться к белопарусным гигантам, каждый в сотни раз больше их примитивных лодок, остановились в некотором отдалении и начали угрожающе кричать и замахиваться в сторону русских короткими оперенными дротиками, всячески демонстрируя что запрещают приближаться к берегу. Сброшенные с кораблей якоря вспенили воду, в сонме пузырьков воздуха ушли на дно. Знатоков алеутского языка среди экипажей и колонистов не было, но в Петропавловске-Камчатском взяли на борт нескольких камчадалов, ранее плававших на русских судах к берегам алеутских островов, они и попытались объясниться с местными жителями с помощью жестов и тех немногих слов туземцев, которые знали. Постепенно выяснилась причина агрессивности аборигенов. Она оказалась банальной и вечной: бабы. Должно быть не выдержав воздержания, устроившиеся на зимовку артельщики обошлись самым хамским образом с несколькими алеутками а если говорить точнее – изнасиловали, чем нарушили предписание камчатских властей: «Никаких обид, утеснений и озлоблений не чинить, съестных и харчевых припасов или чего самовольно грабежом и разбоем не брать и не отнимать, ссор и драк от себя не чинить и тем в сумление тамошних народов не производить под наижесточайшим штрафом и телесным наказанием». Реакция алеутов, в общем то довольно мирного народа, была вполне предсказуемой, на следующую ночь они напали на факторию, нескольких человек убили и сожгли, что смогли. Разозленные артельщики в ответ казнили семерых взятых ранее заложников. Тогда алеуты атаковали новый лагерь уже большим отрядом, разыгрался настоящий бой. С большим трудом и с применением огнестрельного оружия удалось отбиться, но стало ясно, что удержаться на острове не получится. Артель вернулась в Петропавловск-Камчатский с неполным составом и с трюмами едва на четверть заполненными шкурами каланов. К чести артельщиков, не замешанных в непотребствах, необходимо сказать, что по прибытии на Камчатку они подали жалобу на остальных за их бесчинства над алеутами.
С продовольствием и с самым главным: питьевой водой на кораблях экспедиции было неплохо: холодильники ломились от замороженных запасов продуктов, кладовые от круп, макаронных изделий, муки и консервов, а запасов питьевой воды хватало на две недели пути. К тому-же главный мотив, узнать, как дела в фактории, исчез, поэтому на военном совете единогласно проголосовали, на остров не ходить. Время лечит, а торговля и ласковое обращение поможет залечить душевные раны туземцев от действий камчадалов. Решили идти, как и первоначально намеривались, к Кадьяку. Словно истосковавшийся по воле и расправившие крылья птицы, корабли помчались с попутным ветром на восток. Через четверо суток, прошедших без всяких приключений, на горизонте возникла цель экспедиции: заросшие зеленью, упирающиеся в нависшие над землей тучи горы острова Кадьяк. Долгий путь от Владивостока успешно подошел к концу.
Корабли экспедиции подошли к берегу на юго-западе острова, в ста метрах дальше белопенные волны безостановочно штурмовали безлюдный галечный пляж. Подойти ближе не позволяли глубины. Небольшой залив, прикрытый от ветров с юга островом Ниэр, показался Алексею удачным местом для строительства первой русской крепости и гавани в Америке. Один за другим белоснежные громады парусов опустились, с победным плеском разбрызгивая соленые капли воды в море вонзились якоря, а еще через десяток минут первые лодки с вооруженными солдатами в мастерградской броне поплыли к берегу. Дальше местность круто шла вверх – начинался поросший скупыми субарктическими лугами из злаков и разнотравья склон господствующий над окружающей местностью горы. За несколько метров до земли пассажиры лодок чуть не попадали от сильного толчка – днище задело за каменистое дно. Разбрызгивая воду, солдаты посыпались в кипящий прибой, несколько шагов, черт, зачерпнули в сапоги! С матом первыми выбрались на галечный пляж американского берега. Распоряжался подтянутый сержант небольшого роста с раскосыми глазами, которого друзья в неслужебное время звали просто: Алексей. Два отделения он направил занять позиции у подножия горы вокруг пляжа. Три автоматчика в сопровождении отделения с винтовками и радиста отправились на вершину горы. Там планировалось создать укрепленный наблюдательный пункт, с которого можно контролировать окрестности. Приданный усиленному отделению тепловизор, из времен до Переноса, гарантировал, что никто даже ночью не подберется незамеченным.
Через час череда паровых, с ДВС типа болиндер и весельных лодок с катерами непрерывно доставляла людей и грузы на берег. Начало темнеть, красный закат в пол неба, не светя, мрачно угасал. В ста метрах от береговой линии возник компактный лагерь. За рядами колючей проволоки, охраняемой парными патрулями, поднялись выцветшие палатки на пять сотен человек. Тарахтение движка электростанции заглушало беспокойный шепот волн и далеко разносилось вдоль берега; краснели яркие искорки костров, у них собрались усталые за долгий и трудный день солдаты и колонисты с семьями. Дым смешивался с аппетитными запахами, доносившимися от полевых кухонь, когда окончательно стемнело по окрестностям зарыскали световые пятна прожекторов, вырывая из темноты то склон горы, то шарахающуюся от света ночную птицу. Даже легендарное умение индейцев подкрадываться не поможет скрытно подобраться к лагерю пришельцев.
На следующий день после торопливого завтрака Петелин высадился на американский берег. Солнце грело спину, свежий ветер с гор охлаждал разгоряченное лицо. Два минитрактора с ковшами негромко тарахтели: рыли ров вокруг лагеря. Вынутую землю выбрасывали внутрь, для вала. Внутри, между палаток белели несколько срубов, по окружности лагеря уже стояли защищенные железными щитами вышки часовых. Вокруг в грубых комбинезонах плотники и подсобники, с шутками, прибаутками и матерком, суетятся. Работа кипит.
Этим же утром появились алеуты. Они долго не решались подойти поближе к непонятным и потому опасным пришельцам и лишь к обеду состоялась встреча. Одаренные стальными ножами (металл поразил простодушных дикарей до глубины души) они удалились и появились на следующее утро вместе с вождями. За это время последние припасы переправили на берег: строительные материалы – цемент, готовые срубы (на Кадьяке леса мало) черепицу, стекла для окон и теплиц, гвозди, съестные припасы и запасы семян, скот, несколько автомобилей и тракторов с газогенераторами, десяток биореакторов, электрогенераторы и многое другое, необходимое для налаживания нормальной жизни. Колонисты должны были развевать огородничество, в том числе оранжерейное и животноводство, морское рыболовство и промысел морского зверя, прежде всего для продажи шкур каланов на рынке необъятного Китая, где они ценились буквально на вес золота, торговлю с аборигенами и превратить остров в центр русской колонизации севера Американского континента. В перспективе планировалось разведение в заливах с узким горлом стеллеровых коров (млекопитающее отряда сирен, весом до пяти тонн, полностью уничтоженных в истории Мастерграда алчными европейцами к концу века), с целью добычи деликатесного мяса. Переговоры с вождями вел лично Петелин. Две группы людей, одна – в мастерградских костюмах, другая в диковинных аборигенных нарядах встретились в глубине залива, где узкая, но очень холодная, пока еще безымянная речка впадала в море. Алеуты (самоназвание унанган) показались ему весьма смышлеными и искусными в морском деле. Почему бы не привлечь их к рыбной ловле и добыче морского зверя для России и Мастерграда и тем самым не привязать прочными узами материальной заинтересованности? Для этого необходима постепенность и отсутствие насилия. Если удастся подрядить аборигенов на добычу бобров, это позволит сэкономить немало сил. Алеутов провели в лагерь, где показали русское оружие и образцы товаров. Гром-палки, из нее пришельцы шутя пробивали ствол дерева толщиной с ногу взрослого человека на расстоянии, на которое не долетят стрелы даже самого сильного лучника, внушили им боязливое удивление, а когда казаки продемонстрировали как одним взмахом сабли срубают немалой толщины ветку, а нож не тупится об дерева, вожди оценили преимущества стального оружия над используемыми алеутами костяными и каменными копьями, стрелами и булавами. Пылкое желание обладать такими же саблями и ножами охватило их. Благосклонно были приняты и другие русские товары: железные и чугунные изделия: котелки, пилы, иголки и многие другие. Из металлов алеуты имели знакомство только с медью, используя ее для украшений, но и ее было мало, изделия доставляли из глубин континента. В отличие от островитян живущие там народы владели искусством плавки. А при виде всевозможных тканей владивостокской выделки, в том числе сукна и войлока, каменные лица аборигенов утратили обычную выдержку. Они щупали их заскорузлыми пальцами, смотрели сквозь них на солнце, всячески демонстрируя заинтересованность. В тканях они явно испытывали дефицит.
В результате переговоров договорились о выкупе земли на 10 км вокруг гавани за одиннадцать, по числу вождей, стальных сабель и взаимной торговле. Дополнительно колонисты обязались помогать в отражении набегов воинственного народа колоши, проживающего на побережье континента и немало досаждавшего местным алеутам. Это было вовсе не опереточное воинство – воевать колоши умели и дрались отчаянно. К тому же многие из них были в панцирях – хотя и деревянных, но достаточно прочных, так что стрелы с копьями не брали их вообще.
Еще через день, небольшая эскадра подняла паруса и вышла из залива, оставив у пахнущего свежим деревом пирса несколько катеров, равно пригодных для рыбной ловли и охоты на бобра так и для путешествия на ближайшие острова или материк для торговли с аборигенами и картографирования местности. Провожаемая высыпавшими на пляж махающими руками колонистами, при крепком северо-западном ветре корабли вышли в открытое море и направились на запад-юго-запад. На берегу осталось окруженное рвом и поверх земляного вала высоким частоколом из мощных бревен, врытых в землю стоймя и заостренных сверху, первое постоянное русское поселение в Америке. Что внутри, за тыном, не видно, лишь торчит над бревнами верхушка церкви, пока еще без маковки, ее начали строить одной из первых. На зимовку до следующего года, когда из Владивостока и Петропавловска-Камчатского приплывут новые корабли, осталось больше четырехсот человек: мужчин, женщин и детей. В числе колонистов был батюшка Даниил, посланный на служение из Сунгаринской епархии, он же станет вести занятия в церковно-приходской школе, медикус и несколько механиков. А чтобы алеуты и немирные индейцы и не вздумали озоровать, с поселением на год осталось два отделения мастерградских пехотинцев во главе с сержантом Алексеем, впрочем, и сами колонисты были весьма зубаты. В каждой семье по две-три фузеи, а за валами укрыты пять стальных орудий.
Через месяц слегка потрепанная осенними бурями эскадра русских кораблей пришвартовалась в родном владивостокском порту. Петелин, передав радисту донесение об основании первой русской колонии на Алеутских островах, окунулся в привычные хлопоты. Не успеешь оглянуться и наступит лето, а вместе с ним из Петрограда придут клипера с новыми колонистами. На очереди Гавайские острова, Цусима и Окинава. Приличные участки земли для размещения колонии уже выкуплены у местных правителей. А еще через год придет время и для рывка на Хоккайдо, который японцы только начали колонизовать. Только вечером находилось время встретиться за ужином с младшим сыном.
***
Над искривленной яростным приполярным ветром горной тайгой совсем не по-осеннему пылало с темно-синего, ультрамаринового неба солнце. Растрепанные вершины арктических ив склонялись под влажным ветром. Низко опущенные ветви почти касались свежей, мокрой травы и изумрудной листвы кустарников внизу. Раздвинув ветки носом, показалась медвежья морда. Прихрамывая на правую переднюю лапу огромный, почти полтора метра в холке бурый медведь: кадьяк (подвид бурых медведей северной Америки. Один из самых крупных хищников в мире, живущий на одноименном острове и других островах кадьякского архипелага), неторопливо вышел на берег холодного и узкого ручья, текущего из заснеженных гор в глубине острова. Недовольно фыркнув, он перешел его вброд, отряхнулся по собачьи и ввалился в густые заросли малины на другом берегу, скрывшись в них почти полностью. На плече из бурой, свалявшейся комками и потемневшей от крови шерсти торчало обломанное древко копья. Пройдя всего несколько шагов гигант замер. Голова животного слегка откинулась назад. Ноздри чуткого носа едва заметно дрогнули, изучая пространство, дувший в морду ветер донес ненавистный запах голокожих. В глубине подслеповатых, как у всех медведей глаз, загорелась ярость, обнажились тронутые желтизной клыки. Хищник пригнулся и насторожился, продолжая вынюхивать воздух. Огромный зверь, весом полтонны, только в сказках– добродушный увалень, а на самом деле медведь силен, свиреп, ловок и умен, тем более такой большой как кадьяк: страшный противник!
Осень богата на вкусную еду и особенно когда лосось чтобы продолжить род идет по речкам острова вверх. Три дня тому назад кадьяк занимался привычным и любимым делом. На берегу мелководной реки – в самом центре своих диких, не знавших дыма и вони голокожих обширных владений, где небольшой порог перекрывал лососю путь в верховья, он стоял в засаде. Стоило глупой рыбе выпрыгнуть из воды, как взмах могучей когтистой лапы выбрасывал ее далеко на берег, где кадьяк мог без помех полакомиться вкусной добычей. Он так увлекся тихой охотой что заметил людей только когда они подошли на несколько шагов. Инстинкт, доставшийся от далеких предков, и природная осторожность повелевали медведю держаться в стороне от пахнущих смертью голокожих, и он не хотел драться только сбежать от надоедливых людишек. Медведь встал на дыбы и, растопырив лапы, с ревом двинулся на прорыв мимо охотников. Возможно, это и спасло ему жизнь. Острие толстого копья, изготовленного из привезенного с материка дерева, не пробило сердце и лишь болезненно впилось в лапу. Отшвырнув словно тряпку одного из голокожих, он вырвался из круга врагов на волю.
Скрывшись от охотников, он занялся пробившим плотную шкуру предметом, но часть древка так и осталось в теле и рана, лишая спокойствия и постоянно напоминала о себе. Первое время он надеялся, что все пройдет, но с каждым днем боль только усиливалась, заставляя сожалеть, что не расправился с врагами. Боль, постоянная боль, терзавшая тело, и желание мести сводили обычно осторожного хищника с ума и напрочь лишали страха перед человеком, доводя хищника до отчаяния, и подранок стал способен на все. С тех пор он странствовал по острову, надеясь вновь встретиться с пахнущими дымом и смертью голокожими.
Он решился. Упруго и грациозно огромный бурый зверь перешел ручей назад и бесшумно исчез за стволами невысоких приполярных деревьев и кустарников.
Скупое северное солнце коснулось зеленой внизу и каменистой выше горы на горизонте и вечный снег на ее гребне засверкал ледяным серебром, когда показались голокожие. Впереди в сопровождении невысоких и лохматых собак двигались двое со странными короткими палками за спиной, совсем не похожие на тех, кто подранил кадьяка. Позади – несколько людищек, с копьями в руках. Запах, ненавистный запах забивал ноздри, но медведь ждал. Подставляться под удары длинных палок в руках голокожих, столь больно жалящих шкуру он не хотел. Ветер дул от голокожих в морду зверю и собаки учуяли его только в нескольких шагах от ручья. Громко и хрипло залаяв, боязливо попятились за спины хозяев, люди остановились, закрутили головами, разглядывая кусты и чахлые деревья на противоположном берегу. Поняв, что обнаружен, прятавшийся медведь поднялся во весь рост, в холке выше малорослых аборигенов. Головастый, коричневая шерсть свалялась в лохмотья, немигающие коричневые глазки не отрываются от людей, словно гипнотизируя. С угрозой смотрят на стоящего впереди Ивана.
Наклонив лобастую голову вперед, необычайно быстро для такого большого и обманчиво неуклюжего тела и бесшумно, словно сама смерть, кадьяк понесся на людей.
Время словно остановилось, мгновения потянулись тягучей патокой, сердце гулко забилось в груди, как всегда, когда жизнь висит на волоске. Одно дело слышать о гигантах Северной Америки: кадьяках, совсем другое видеть собственными глазами мчащуюся на тебя в два раза большую по росту махину. Вбитые в подкорку рефлексы не подкачали. Готовились, если понадобится, дать отпор немирным находникам с континента, у части местных алеутов была война с племенем колоши, а тут зверь… да еще каких размеров. Как в руках Ивана оказалась 13 мм пневматическая винтовка – самое скорострельное после многоствольных картечниц оружие, поставляемого Мастерградом в армию императора Петра, он не помнил. Миг и предохранитель снят. Резко отпрыгнул назад, одновременно вскидывая оружие и выцеливая голову хищника. Винтовка звонко захлопала, выплевывая 10 граммовые пули с начальной скоростью 200 м/с. Свинец впивался в тело, но не мог остановить стремительно приближающегося хищника.
«Бабах!» – громыхнул над ухом штуцер Василия Семеновича – розмысла горных дел, ученого в самом Мастерграде. Когда выходили из Екатерининской крепости – так назвали первое постоянное поселение в Северной Америке, сержант Алексей велел его хранить пуще собственного глаза. Землица американская богата на руды и золотишко есть вот только чтобы найти их нужен обученный розмысл. Полетел на землю разряженный штуцер, загрохотал вытащенный из кобуры револьвер. А не промах розмысл, молодец!
С ходу перемахнув ручей, прущая словно разогнавшийся паровоз машина убийства в нескольких метрах от людей с ревом поднялась на задние лапы, оказавшись выше самого высокого человека: под два с половиной метра. Разинул полную длинных клыков пасть, гнилостный запах из нее, как показалась людям, они почувствовали на расстоянии. От жуткого рева лес содрогнулся.
Подскочил алеут и ткнул копьем, но гигант лишь отмахнулся украшенной кинжалоподобными когтями лапой и человек отлетел в сторону, но это дало время русским успокоиться и поправить прицел. Пули полетели в морду зверя. То ли грохот стреляющего в упор револьвера и бьющее в морду пламя, то ли резкий пороховой запах и мельтешение людей, ошеломил зверя и тот на миг замешкался. От несколько револьверных и винтовочных пуль в голову зверь мучительно-жалобно взвыл и плашмя рухнул на землю в паре шагов от людей. Согнулся в дугу, могучие когти-кинжалы, заскребли по земле, он резко выпрямился и издох.
– Вот так Ваня, – хрипло сказал Иван, – еще немного и эта скотина тебя бы подрала и не увидел бы ты сына или дочь, – Супруга Прасковья, была на четвертом месяце беременности и когда он собирался в экспедицию, всю ночь проплакала. Словно в воду глядела. Нда… Воевал он уже давно, всякое видел, погибали его товарищи, он сам убивал, но сейчас его по-настоящему проняло. Трясущимися руками достал из кармана трубку. Набив табаком, закурил, бездумно рассматривая, как алеуты подняли отброшенного медведем товарища, тот почти не пострадал, и, столпились вокруг поверженного гиганта. Напряжение по капле выходило из тела, когда он услышал сдавленный хрип. Еще не успев повернуться, он все понял. Из горла розмысла, еще подрагивая белыми перьями оперения, торчала стрела. На мокрую траву рухнул плашмя уже мертвый человек. Обжег страх, но лишь на краткий миг. В голове забилась одна мысль: вцепиться в горло врага! Бить за все: за погибшего розмысла, за тот страх, который он только-что испытал, за всех погибших в разных войнах товарищей, которых было немало…
Отточенные службой в полку внутренней стражи рефлексы старого вояки не подвели.
Гаркнув:
– Засада, – рухнул на колено, дымящаяся трубка выпала в траву, а винтовка птицей взлетела к плечу.
Совсем рядом множество вооруженных людей, в прочных доспехах из деревянных палочек и планок, лица – жутковатые, расписаны алыми, похожими на потеки крови узорами, высоко взбитые волосы обсыпаны орлиным пухом, на многих маски с мордами медведя или моржа, мчались вдоль ручья. Рты ощерены в устрашающих завываниях. Страшный, утробный, протяжный звук: «А-А-А!!!» разносился над водой и мокрой травой поймы. В руках зажаты длинные копья, деревянные дубины и луки, метают на ходу стрелы. Это хозяева здешних мест: колоши. Дикари? Да, но отнюдь не опереточное воинство. Доспехи позволяли им не бояться каменного или медного оружия, а огнестрельное могло пробить их только вблизи. К тому же воевали они умело и отчаянно и играли на Аляске ту же роль что в далекие 90-е двадцатого века выполняли в русских городах банды рэкетиров: покоряли и «крышевали» многие окрестные племена, получая от них богатую дань мехами.
Собаки, реабилитируя себя за страх перед кадьяком, с отчаянным лаем бросились навстречу врагу.
«Чпок» – 10 граммовый кусок свинца шибанул бегущего впереди высокого индейца в маске медведя в грудь, его отбросило на землю. Убит? Ранен? Не важно, ближайшее время не боец.
– Аааа! – резанул по нервам крик одного из «своих» алеутов. Видимо «поймал» стрелу или дротик.
«Чпок» – еще один колош получил пулю в лоб, крутанувшись на месте безмолвно рухнул на землю. Этот точно не жилец!
Стрела сильно ударила в плечо, слава богу по привычке одел под низ кольчугу, но прицел сбила и выстрел ушел в «молоко».
Следующий колош словил пулю в грудь, со сдавленным воплем упал на землю.
Все, пули к винтовке закончились, перезаряжать некогда. Правая рука выхватила револьвер, вскочил. Винтовка перекочевала в левую руку, на ее конце блеснуло острие граненого штыка. Колоши встречали обоеруких бойцов? Нет? Ваши проблемы!
Быстро огляделся.
В искусных руках колошей замелькали длинные копья и дубинки. Не останавливаясь, перекололи собак. Нападающим оставалось совсем немного добежать, рукопашной схватки не избежать. Алеуты выставили копья, сбились в тесную группу, готовясь дорого продать жизни. Один, пришпиленный к земле дротиком ворочался, стонал, прижимая окровавленную ладонь к животу. Другой рукой царапал землю, пытаясь дотянуться до копья. На миг повернул белое лица с широко открытыми глазами.
Лавина колошей захлестнула. Все, завертелась карусель! По пойме ручья понесся вой, рев, крики. Здоровенный индеец в маске сивуча с ревом вонзил в живот алеуты копье, перекинул через голову, словно пушинку. Так крестьяне во время сенокоса, через себя сено на копну забрасывают.
Навстречу бежал колош, невысокий, но необыкновенно широкий и могучий в плечах, с копьем в руках. Раскрашенное лицо перекошенное, жуткое, по подбородку тянется слюна. Шалишь! Это ты меня бояться должен! Индеец с разбегу ткнул копьем, но не попал. Иван заученно шагнул в сторону, рукой отбил древко.
– На! – в ответ со страшной силой ударил штыком в живот, но индеец оказался не промах, на ходу скрутил корпус. Бритвенно-острый штык лишь безвредно процарапал дерево доспеха.
Вооруженная револьвером рука почти прикоснулась к широкому и плоскому, расписанному кровавыми узорами лицу.
«Бах!» – полыхнуло пламя выстрела в упор, индейца смело словно кеглю в кегельбане.
Иван начал разворачиваться к новому противнику, но не успел. Как к нему сумели подобраться сзади, он так и не понял. От сильного удара по голове в глазах расцвели искры новогоднего салюта, а сознание милосердно покинуло его.
Если ранение в голову не убивает сразу, то выздоровление обычно наступает достаточно быстро. Сознание вернулось резко, одним рывком. Сначала он увидел пробивающийся сквозь закрытые веки неяркий свет. Ужасно болела голова, словно у какого-то тартыги (тартыга– пьяница, древнерусское). Гораздо сильнее, чем после продолжавшейся три дня пьянки, когда он проставлялся перед сослуживцами по поводу увольнения из внутренней стражи, и еще почему-то запястья рук. Что с ним произошло? Где он? Белесые ресницы затрепетали, Иван с усилием открыл глаза. Вначале появились размытые силуэты непонятных предметов, но через несколько мгновений зрение пришло в норму.
Он лежал на боку на голой земле, в нескольких шагах от него лежало мертвое тело человека в мастерградской куртке. Лицо залито кровью, черты не разобрать, сорванная с черепа кожа обнажила окровавленное, красное мясо и обнаженные вены. Еще дальше в ряд лежали скальпированные тела мертвых алеутов, кровь успела пропитать и одежду и натечь алой лужей на землю. Это Василий Семенович! Их единственный розмысл, которого ему строго настрого велено беречь. Под ложечкой засосало, как, бывало, от пережитого страха и, стало подташнивать. Страшная боль сжала сердце. За время экспедиции они успели почти подружиться, а он не справился, не сумел…
Едкая горечь подступила к горлу. Он попытался повернуться и только тогда осознал, что руки и ноги связаны. Изо всех сил напрягся, но бесполезно, путы слишком крепкие и веревки не ослабели, а еще сильней впились в тело. В результате всех усилий он лишь перевернулся на спину.
Солнце почти закатилось за горы вдали, его последние лучи разукрасили в алый, кровавый цвет и ледяные вершины и, широкую полосу неба на западе. Посреди огненного потока возникла фигура одетого в тяжелую деревянную кирасу человека. Слегка отливающая медью кожа изобличала в нем индейца. Высокий для туземцев, он имел развитую грудь и длинные мускулистые руки. Давний и глубокий шрам, разрезал продолговатое, сухое лицо с хищным орлиным носом на две неровные части: от левой щеки до правого виска. С невольной дрожью во всем теле Иван встретился с взглядом узких, но не так как у китайцев, мрачно горевших глаз. Пока ожидали отправки в Америку он успел насмотреться во Владивостоке выходцев из империи Цинь. Индеец смотрел безразлично, словно не на живого человека, а на вещь, на предмет. «Плен! Я попал в плен к дикарям!» Растерянность длилась буквально один миг, он вновь изо всех сил напряг мускулы, бесполезно, путы на руках слишком крепкие. Столь мучительного бессилия Иван в жизни не испытывал. Русский злобно сверкнул глазами, из горла вырвался схожий с рычанием сип.
Ткнув пальцем в грудь русского, индеец произнес что-то на каркающем языке с вопросительными интонациями.
– Не понимаю я по-вашему, – помотал головой Иван.
Индеец вновь что-то спросил, но русский вновь покачал головой. На лице калаша появилось брезгливое выражение. Пожав плечами, он приблизился к русскому, присел. Левая рука схватила за волосы, в правой блеснул сталью нож. Иван узнал его: это был его нож из доброй стали мастерградской работы, равно резавший и краюху хлеба, и горло вражине. Острое лезвие прижалось ко лбу, там, где он переходил в волосы на голове, укололо, тонкая теплая струйка потекла к виску. Иван вздрогнул, шумно задышал через нос, готовясь терпеть. «Неужели сейчас его будут заживо скальпировать?» Сердце застучало гулко, его биение отдавалась в ушах адским колоколом. Мучитель заметил волнение пленника, злорадно оскалился и вперил взгляд в глаза русского. Он хотел видеть, как там появиться смертельный ужас, как жизнь по капле станет уходить из пленника.
Иван успел пожить на белом свете и повидал такое, что обычному человеку даже не представить и давно был готов ко всякому, и к смерти тоже, и единственное, на что он всегда надеялся, что судьба подарит ему возможность умереть достойно. Человеком, а не тварью дрожащей. Каждый, кто родился, должен умереть, вопрос только как? Как тебя станут вспоминать люди? «Ладно урод! Увидишь вражина, как умирает ветеран шведской и турецкой войны русский солдат Иван Самойлов!» Зубы скрипнули, с них, кажется, посыпалась эмаль, пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Иван с вызовом посмотрел в глаза палача. Говорят, что в последние мгновения жизни обреченный на смерть человек вспоминает всю свою прошлую жизнь. Ему не вспомнилось, только было немного жаль жену и нерожденного ребенка. Он так надеялся потетешкаться с сыном… Рука колоша слегка дрогнула, новая струйка крови потекла по лицу, в прищуренных глазах индейца мелькнуло невольное уважение.
Громкий, на грани истерики, женский крик заставил индейца недовольно поморщиться. Подняв голову, ответить с ироническими интонациями на каркающем языке.
Иван скосил затуманенный болью взгляд. Юная и невероятно красивая для своего племени индианка с черными как смола волосами стояла с видом оскорбленной королевы. Махнув остренькими кулачками, уставилась на колоша сверлящим взглядом и, требовательно произнесла еще раз. Девочка явно была сильно возбуждена, глазки сверкают, щеки горят. Кого-то она напомнила ему, но кого?
Впервые на лице колоша появилась тень волнения, он выпрямился над телом русского, нож в опущенной руке пустил зайчик в глаза Ивана, заставив повернуть голову. Индеец раздраженно рявкнул в ответ.
Индианка ткнула пальцем в лежащего на траве связанного русского, дрожа от волнения произнесла что-то, затем показала на себя и отрицательно покрутила пальцем.
Колош явно колебался, обернувшись к кому-то невидимому, девушка произнесла ровно и бесстрастно.
Индеец побелел от гнева, но сдержался и промолчал.
Иван наконец вспомнил, где видел девушку. Не удивительно что в первый момент он ее не узнал. Куда девалась испуганная девочка, которая простодушно удивлялась странной жизни белых? Перед колошем стояла уверенная в своих силах госпожа. Помогли сверкавшие на шее разноцветными звездочками стеклянные бусы. Знатную индианку из кекувских колошей (так русские называли колошей куана Кэйк) держал в аманатах (заложниках) Хайды, главный вождь острова. Русские выкупили ее и некоторое время она прожила в Екатерининской крепости. Ивану девушка понравилась, нет не как женщина. Чем-то неуловимым, нет, не внешностью, характером напоминала ему старшую дочь. Через неделю Иван возглавил первую экспедицию на материк. В знак доброй воли подарив напоследок бусы, ее передали родственникам.
Девушка перевела глаза на индейца и молча мерила его взглядом. Колош безнадежно махнул рукой, потом гневно рявкнул и наклонился. Блеснул, разрезая путы, нож. Потирая затекшие руки, русский с трудом поднялся и огляделся. Вокруг столпилось пара десятков индейских воинов. Без огнестрела сопротивление без шансов. Индеец подал нож рукоятью вперед, Иван немного поколебался, потом нож, словно влитой, лег в мозолистую ладонь. Оружие, даже такое слабое, придало уверенность.
Девушка подошла поближе.
– Ты, – произнесла, смешно коверкая слова, – идти.
Иван молча кивнул:
– Спасибо, – не обращая внимания на бесстрастно глядящих на него индейцев и, ни разу не обернувшись, двинулся в сторону от гор. Он все ожидал что в спину вонзиться индейская стрела и только когда расстояние между ним и колошами превысило дальность стрельбы из лука, напряженные мышцы спины расслабились и из груди выдался облегченный выдох. Костлявая снова промахнулась. Он вдруг заметил лучи заходящего солнца, сверкающие льдом вершины на горизонте. Деревья никогда не казались ему такими зелеными, Жизнь –такой желанной. Он хотел видеть, слышать, жить и любить…
На четвертые сутки алеуты доставили к Екатерининской крепости истощенного и оборванного, но живого человека, в котором с большим трудом узнали лихого вояку, насмешника и, несмотря на возраст, любителя потаскаться за бабами: Ивана Самойлова.
Глава 2
Страшный рассказ Ивана Самойлова о приключениях и гибели его отряда произвел эффект вставленной неосторожным прохожим в лесной муравейник палки. Подтвердилась доставленная из двадцать первого века информация, что у колонии очень хлопотные и неудобные соседи. В погоне за славой и добычей отряды молодых воинов-колошей, рыскали по всему юго-востоку Аляски, атакуя небольшие поселения аборигенов и отряды охотников, а теперь очередь дошла до нападения на русский отряд. Колонисты и раньше знали о разбойничьем нраве этого племени: не дашь вовремя отпор, словно волки станут приходить снова и снова пока не вынудят или уйти с Аляски или истребить половину племени, поэтому как ответить на набег колошей почти не обсуждалась.
Алексей как старший по воинскому званию среди новоархангельцев возглавил карательный поход против разбойников. Сил собрали достаточно: почти шестьдесят добровольцев, вооруженных дальнобойными казнозарядными штуцерами и револьверами, все в добрых кольчугах при двух стальных пушках: главной огневой силой внушительного по местным меркам отряда. Уже несколько лет как Мастерград поставлял в императорскую армию легкие разборные трехдюймовые горные орудия, перевозимые во вьюках лошадьми и быстро переводимые в боевое положение силами расчета. Правда с собой получилось взять только двоих мастерградцев, остальные остались для охраны поселения.
Через три дня русский отряд высадился с катеров на каменистый, покрытый серой, гладко окатанной вечно бившими в материк волнами галькой, пляж. Глубина была недостаточной и к берегу пришлось идти на шлюпках. Остро и свежо пахло гниющими водорослями и йодом, вечный шум моря перебивали возгласы ополченцев и недоуменные крики чаек, никогда не видавших таких визитеров. Два дня в море бушевал шторм и лишь утром он угомонился, но небо оставалось хмурым, громады серых, осенних туч стремительно неслись куда-то на запад, вглубь материка. На следующий день к русским присоединились союзные алеуты: почти триста воинов с Кадьяка и прилегающих к нему островов, уже оценившие выгодность соседства русских. Это и железные орудия и, ткани владивостокской выделки. К тому же давние распри и обиды давали достаточно поводов алеутам чтобы присоединиться к походу против старинного врага.
После соединения с алеутами отряд направился к ближайшему селению одного из куанов (части племени) колошей: ситка. По узкой, усыпанной желто-зеленой хвоей лесной тропе, петляющей параллельно впадавшей в океан неширокой, что называется воробью по колено, речушке, торопливо двигался караван русского отряда. Вокруг было не то великолепие, которое гениально описал Фенимор Купер: обширные девственные плодородные земли запада Северной Америки, покрытые дремучими лесами: таинственными и дикими, северная природа Аляски гораздо скромнее, но она потрясала. По голубому, совсем не осеннему небу, ветер гнал белоснежные тучи, цепляющиеся за сверкающие в солнечных лучах льды на вершинах гор в глубине континента, размахивал покрытыми яркими: красными, желтыми листьями ветками деревьев. Над отрядом словно привязанный, словно крылатый разведчик индейцев кружил коршун. Военные отряды, передвигающиеся по своим делам не редкость для этих мест, вот только такого, с огнестрельным оружием и тактикой на тысячелетия опередившей аборигенов, никто здесь не видел. Алексей шагал где-то посредине длинной колонны ополченцев. Позади следовали отряды алеутов. Ноздри щекотал пряный запах перепревшей хвои и воды. Шли молча, берегли дыхание. Каждый кроме личного оружия и кольчуги нагружен тяжелым вещмешком с припасами: вес, не один десяток килограммов. Вот когда Алексей с благодарностью вспомнил сержанта Чернова из учебки, заставлявшего новобранцев ежедневно бегать кроссы. Закалка помогла, в отличие от большинства ополченцев, в «обычной» жизни рыбаков, охотников на морского зверя и огородников, он двигался все так же легко, как и вначале марша. Тем более не уставали скрытно передвигавшиеся впереди разведчики-алеуты. Колоши были мастерами лесной войны, внезапное нападение на ничего не подозревающего противника было их любимым военным приемом. Несмотря на то, что с дисциплиной у них было откровенно плохо, но неплохое по местным меркам защитное снаряжение: толстые деревянные кирасы и прочные шлемы и, самое главное, свирепость в бою, делало их страшными противниками. Так что двигались настороже, в готовности в любую минуту к внезапному бою.
Надвигался вечер, а до селения колошей по словам проводника-алеута еще километров пять. Поднявшись на гребень холма, чуть более высокого, чем другие, Алексей постоял с минуту, разглядывая местность впереди. Пожалуй, все три важнейших ресурса для развертывания лагеря – вода, топливо, корм для тащивших разобранные орудия лошадей в наличии. Подходящее место для ночевки. Две группы алеутов-разведчиков выдвинулись обследовать окрестности, а русские бойцы занялись обустройством лагеря. Гулко и торопливо застучали топоры, выстругивая колья для рогаток, вкусный запах дыма и готовящейся каши поплыл над холмом.
Долгая дорога неплохо способствовала разжиганию аппетита. Алексей совместно с двумя другими мастерградцами активно черпал деревянной ложкой из котелка сваренный с мясом жидкий кулеш, когда к их костру подошел вождь союзников-алеутов с переводчиком.
Вождь Анотклош давно миновал пору юности, разрисованное боевой раскраской морщинистое лицо бесстрастно, словно у идола. Несмотря на возраст, плечи все так же широки, в движениях могучего тела не видно ни единого следа усталости.
– Присаживайся, вождь! – вежливо произнес Алексей и показал рукой место рядом с собой, – ужинать будешь?
– Я приветствую белого вождя, – величественно, словно на королевском приеме, произнес индеец. Не став церемониться, достал откуда-то из глубин одежды уселся у потрескивающего рдеющими в наступивших сумерках угольками костра, – за угощением и разговор пойдет веселее.
Ужинали в молчании, только когда котелок показал дно, вождь произнес бесстрастно:
– Колоши знают о нас, они собрали силы со всех окрестных селений и нас поджидают не меньше шестисот-семисот воинов. Это большая сила… – алеут внимательно посмотрел на собеседника, – Они страшный противник и свирепы в бою. Нужно быть настороже чтобы не дать себя обмануть.
– Ну что же, – философски произнес Алексей, – чем больше их будет, тем сильнее мы их ослабим.
Вечер был прохладный, от леса несло терпким запахом хвои. Когда закат отпламенел и люди поужинали, русский лагерь, оставив на охрану усиленные посты, уснул. Алексею не спалось. Шутка ли он командует походом. Перестав ворочаться на накрытых шкурой мягких еловых ветках, он поднялся, поплотнее запахнул бушлат и закинул автомат за спину. Ночь окутала землю, тьму нарушали лишь огоньки костров, да световое пятно от прожектора лениво скользило по окружавшим место ночевки сцепленным между собой рогаткам, потом дальше. Ветер гнул, качал ветки окружавших холм хмурых деревьев, отчего казалось, что там прячется некто, не спускающий с русского бивуака недоброго взгляда. Изредка покрикивали одинокие ночные птицы, над головами беззвучно проносились летучие мыши, да звякали недоуздками, всхрапывали тащившие пушки кони. Откуда-то с краю лагеря явственно доносился хриплый голос, должно быть, кострового. Алексей собрался было проверить караульных, но донеслось:
– … Ага, пытают немилосердно. А еще любят с живого человека волосы вместе с кожей снимать. Чем больше калош людей погубил мученической смертью, тем больше ему уважения в племени. Вот так-то!
Алексей повернулся. У края лагеря неярко горел костер, голоса доносились именно оттуда. Ветер донес испуганный крик птицы, не иначе хищница-сова погубила еще одну птичью душу.
– Страсти то какие! – ответил молодой голос, – а зачем им это? Христос не велел человека без причины мучить, грех это смертный!
– Эх, темнота! – ответил первый голос, – у них у кого больше скальпов, тот считается самым смелым в племени, ему самый почет и уважение! А христовы заповеди они не соблюдают. Что им они? Они же поганые, Христа не ведают, молятся своим богам, которые суть черти! Тьфу! – смачно сплюнул на землю, – так что свезло Ивану Самойлову несказанно! Не иначе как на небе у него крепкий заступник.
