скачать книгу бесплатно
– Ты просто представил себе удар, и твое собственное воображение едва не повалило тебя на землю. Я могу научить тебя выдерживать самый сильный удар так, чтобы он казался тебе легким дуновением ветерка. В этом нет ничего сложного. Сильный удар, слабый удар, отсутствие удара – все одно и то же. Разница лишь в том, как ты сам воспринимаешь их. Если ты правильно сосредоточишь свои мысли, тебе по силам сокрушить железо голыми руками.
Тем временем аскеты прекратили совещаться, торжественно подошли к Будде и склонили пред ним головы. Им не нужно было ничего говорить. Теперь они были готовы следовать за ним повсюду.
Бывший принц Гаутама, кажется, в первый раз широко улыбнулся. Все это время его лицо было сосредоточенным, но сейчас его улыбка казалась светлой, искренней, почти детской. Он простер руки над головами аскетов и проговорил:
– Я, Пробужденный, всегда жил в этом мире. И я всегда буду в нем жить, даже после моего ухода. Однажды услышав мое учение, вы уже не захотите ничего другого в своей жизни. Великий царь награждает и наказывает подданных. Но даже и он не в силах избавить их от болезней и смерти. Я же могу полностью исцелить ваш Дух и подарить вам Вечность.
Затем повернулся в сторону леса, за которым протекал священный Ганг, и произнес:
– Все живые существа, малые и большие, старые и молодые, и даже те, что еще в утробе матери, да будут счастливы!
Уходя с пятью верными новыми последователями, урожденный принц Сиддхартха Гаутама, отныне избравший до конца своей долгой жизни путь нищего бродяги, странствующего проповедника, обернулся ко мне:
– Ты идешь со мной?
– Прости, Учитель. Ты прав во многом. Но у меня есть свой, другой Учитель. Хотя сейчас он пока еще даже не родился в человеческом теле на этой земле.
Он посмотрел с удивлением, но не стал начинать расспросы. На миг принц прикоснулся к моему плечу:
– Что ж. Каждый вправе сделать свой выбор.
Восемь человек неспешно шагали, навсегда покидая Оленью рощу, и вели оживленную беседу. Какое-то время я видел их спины, потом исчезли и они, – так, словно их здесь никогда и не было…
Последователи Будды уверены, что именно в этом месте, и в этот вечер Колесо Дхармы (Судьбы Мира) совершило свой первый и главный за всю историю человечества поворот.
Глава 5
Вселенная – в логике, музыке, числах (Пифагор)
Мне еще ни разу не встречался человек, которому бы совершенно не нравилась Италия.
Летний рассвет на берегу разделяющего Италию и Грецию Ионического моря. Чистейшая, прозрачная голубая вода с яркими солнечными бликами на ней. Рыбацкие лодки, вышедшие в море затемно и кажущиеся теперь лишь крохотными пятнышками на горизонте. Свежий морской воздух, который, кажется, исцелит даже безнадежного больного. Этот рассвет давностью в две с половиной тысячи лет показался мне самым прекрасным в жизни.
Этот период греческой истории позже назвали «архаическим». Древнегреческая цивилизация с центром в Афинах еще не вполне сложилась. Но великая эллинская культура уже заявила о себе в полный голос. Не только на территории Греции, включая многочисленные острова, но и во многих других соседних регионах – на Апеннинах, в Сицилии, в Азии – создавались эллинистические полисы, объединенные общим языком, религией, культурой, зарождающейся греческой наукой.
Один из крупнейших греческих городов того времени, Тарент, с большой каменной крепостью, величественными храмами Зевса и Геры, сильной военной дружиной, находился на юге Апеннин, в районе каблука «итальянского сапога». Южнее, на побережье, лежал город Кротон, славившийся прекрасной песчаной гаванью и портом для торговых кораблей. Еще недавно Кротон был небольшим прибрежным поселком, но теперь разросся до вполне самостоятельного полиса.
Я снял обувь и шел, утопая по щиколотку в мягком, влажном от ночной росы золотистом песке, огибая брошенные полусгнившие деревянные лодки, сети и многочисленные хибары рыбаков, из которых доносились голоса детей и женщин, уже проснувшихся и хлопотавших по хозяйству.
В древнем мире не было понятия времени в том смысле, к которому привыкли мы. Не было точных часов, люди ориентировались по положению солнца, а личные встречи назначались примерно: прийти на них с задержкой в полчаса значило практически не опоздать. И все-таки я спешил. У людей, к которым я шел, ежеутренняя встреча восхода была особенным, почти магическим ритуалом, который я хотел застать.
Когда я поднялся на вершину холма в трех километрах от городка, меня остановили суровые стражи. Я объяснил им, что я ученый-математик, что я прибыл из далекой страны, которая находится за Геркулесовыми Столпами, и что я потратил много недель, чтобы добраться сюда и поделиться своими знаниями с самим Мастером, слава которого разносилась за пределы Эллады. Я действительно выглядел странно для них: говорил с акцентом, и рядом с бронзовыми эллинами казался совершенно белокожим. Мое физическое сложение свидетельствовало, что я ни дня своей жизни не прослужил в войске, да и вряд ли работал в поле – явно занимался лишь умственным трудом.
Стражи поверили мне, и сказали, что отведут меня к Милону, который, видимо, был главным по безопасности в этой большой общине, а заодно и «правой рукой» основателя. Мне разрешили с некоторого расстояния посмотреть на ритуал встречи солнца, который уже завершался.
Пришлось подняться еще немного, на самую вершину холма. Там, у склона, откуда открывался превосходный вид на песчаную гавань и море на востоке, над которым прямо посередине поднимался солнечный диск, собрались десятки крепких статных мужчин; нужно было понимать, что это была далеко не вся община, а лишь ее избранные члены. Они были одеты в длинные белые хитоны. Одни стояли на коленях, обращая руки к светилу, другие держали в руках лиры, стройно и умело аккомпанируя певцу, исполнявшему проникновенную, хотя и несколько заунывную песнь. Его высокий подрагивающий голос очень эмоционально, на грани плача, благодарил бога Аполлона за еще один подаренный день прекрасной жизни. Поодаль стояли несколько десятков девушек и детей, которые не участвовали в священнодействии, но были благодарными зрителями.
После ритуала начинались занятия по группам. По сути, это была школа. Детей обучали основам арифметики и геометрии: их наставники чертили тонкими палками на выровненных и покрытых ровным слоем песка площадках многоугольники и буквенные формулы, объясняя материал на языке, специально придуманном внутри общины – так, чтобы многие слова были непонятны непосвященным чужакам. На второй стадии юноши и девушки подросткового возраста, сдавшие лично основателю братства экзамены по математике и логике, переходили к обучению основам музыки: играли на лирах и больших духовых инструментах, пели, овладевали основами музыкальной теории. Третья стадия отводилась взрослым, и на ней предполагалось обучение философии. Этот странный на первый взгляд термин («любовь к мудрости») придумал сам основатель общины, и таким образом слово «философия» впервые попало в обиход. Философские занятия велись на столь сложном, почти полностью «зашифрованном» языке, что, проходя мимо такой группы, я не понял из их беседы почти ни слова.
Те, кто успешно преодолел все три стадии – а таких было немного – могли либо навсегда покинуть общину, получив благословение ее великого основателя, чтобы разносить свет его мудрости по всему эллинскому и не только миру, либо остаться в качестве наставников. Желающих присоединиться к братству было все больше, но попасть в него дозволялось лишь самым одаренным.
Мне пришлось прождать Милона несколько часов. С утра он был по делам в городе, вернувшись в общину лишь после полудня. Когда он наконец появился, я безо всяких представлений сразу понял, кто передо мной. Он отличался особой статью, сильным и мускулистым телом и могучим торсом. Милону было около сорока, в его коротких волосах уже пробивалась седина. Он был высокого роста, но все же не великан. Его тело в тунике атлета, с почти открытой грудью и крупными, мощными руками напоминало ожившую статую Геракла. На мой изумленный взгляд он никак не отреагировал, выслушал мой краткий рассказ и сказал, что отведет меня к Мастеру.
Перед этим он внимательно ощупал мою одежду, убедившись, что под ней нет кинжала или другого оружия. Я решил пошутить, чтобы сделать разговор более непринужденным.
– Насколько я слышал, мастер – уже в преклонном возрасте. Я намного моложе. Вы не опасаетесь, что во время разговора один на один я могу напасть на него без оружия, с одними лишь голыми руками?
Милон расправил богатырские плечи, откинул голову назад и негромко, но от души рассмеялся.
– Ты? Голыми руками? В молодости Мастер был чемпионом Олимпийских игр по кулачному бою. Даже в свои шестьдесят с небольшим он может сломать тебе шею двумя пальцами. Но не бойся, он добрейший из людей. Даже не ест мяса, считая убийство животных большим грехом. Он так силен от природы, что мог бы победить на Играх еще не раз. Но в финальном поединке со знаменитым борцом Мастер случайно сломал ему шею, и тот погиб. На Играх такое случается каждый день, и не только в борьбе: ни один заезд колесниц не обходится без смертей под колесами. Но для Мастера это была трагедия: он отдал все свои деньги вдове погибшего и поклялся больше никогда не выходить на арену.
– Но я слышал, что он все-таки не прекратил занятий и какое-то время тренировал?
– Да, мы тогда жили на Самосе, и он не хотел, чтобы известная школа борцов с этого острова прекратила существование. Мои родители привели меня к нему. Юношей я был крепким, ловким и жилистым, но слишком худым. Тогда он попросил родителей привести новорожденного бычка. Он сказал, что я каждое утро должен таскать его на вершину горы. Днем и вечером бычок отъедался, его вес увеличивался с каждым днем. Осенью он стал уже почти взрослым быком, но я по-прежнему таскал его на гору. Я изменился так, что когда я пришел их навестить, родители едва меня узнали.
– А что произошло потом?
– А затем Мастер поссорился с тираном острова Поликратом, который хотел демонстрировать его умения и знания высоким заморским гостям, как ученую обезьянку, во время застолий, полных пьянства и разврата. Однажды Мастер резко отказал ему и был вынужден бежать, перебравшись сюда. Он взял с собой лишь нескольких самых близких учеников, включая меня. Мы живем здесь уже более двадцати лет. За это время я пять раз становился чемпионом Олимпиад по кулачному бою, ни разу не проиграл на арене. В этом году я хотел установить рекорд всех времен, став чемпионом в шестой раз. Но, как ни уговаривал меня учитель, я не поехал в Афины. Боюсь оставлять его одного даже ненадолго. Слишком сейчас тревожно. Впрочем, мы с тобой заговорились. Пойдем.
Мы вдвоем прошли мимо веранды над морем, украшенной мраморными статуями полуобнаженных атлетов и задрапированных в длинные платья девушек. Когда мы спустились вниз к небольшому гроту, окруженному морем, я увидел благостную, почти идиллическую сцену. Крепкий мужчина среднего роста с могучими плечами, густой, черной, почти лишенной седины бородой (которую в общине дозволялось носить из всех мужчин только ему) и такими же длинными курчавыми волосами – правда, с крупной лысиной на затылке, – с любовью держал на руках крошечного младенца, видимо, всего нескольких дней от роду. Рядом сидела его прекрасная юная жена – Феано, со светлыми волосами и голубыми глазами. Здесь же играл их сынишка лет трех, уже довольно самостоятельный. Почти до старости Пифагор сторонился женщин (хотя и принимал их для учебы), считал блуд наравне с пьянством причиной многих несчастий, был убежденным девственником. Но, дожив до преклонных лет, неожиданно для всех без памяти влюбился в юную ученицу общины, равно блиставшую красотой и умом и ответившую ему взаимностью.
Милон дождался, пока девушка взяла младенца на руки, нежно поцеловав мужа, и ушла. Он подвел меня к учителю, коротко представив. Видимо, ему уже утром передали новость о моем прибытии, поэтому он понимающе кивнул и обернулся ко мне, оценивая проницательным взглядом. Лицо его казалось чуть простоватым для столь выдающегося мудреца, но глаза сияли исключительным умом.
– Приветствую тебя, чужеземец. Я очень рад, что ты проделал долгий путь ради знакомства со мной. Как гостю тебе окажут все почести, дадут лучшую еду, ты будешь спать сегодня на ложе, а утром сможешь посмотреть, как происходит наше обучение. Но прежде я хотел бы задать тебе один вопрос. Ты представился математиком. И тебе, разумеется, знакомы священные числа: два и десять. Скажи же, сколько будет, если число два перемножить само на себя десять раз? Я могу дать тебе время, чтобы произвести расчеты.
– Тысяча двадцать четыре.
Я выпалил ответ мгновенно и с некоторым удивлением. Два в десятой степени – один килобайт информации. Об этом знает любой школьник, начинающий изучать программирование.
Мастер был удивлен скоростью ответа, и сделал рукой знак Милону, что тот может идти. Оставшись наедине, он спросил о том, что еще в моей стране знают о математике. Я сказал, что в моей стране о математике знают многое, но для начала я на правах гостя хотел бы сам задать несколько вопросов. Я попросил мудреца немного рассказать о себе.
– Моя жизнь, слава Творцу, была долгой, пусть и нелегкой. Однако я и сейчас ощущаю себя совершенно молодым (ибо возраст есть степень гибкости ума) и здоровым благодаря умеренности в пище, питье и привычках. Когда моя мать была беременна мной, они с отцом побывали в Дельфах, у Пифии, которая предсказала, что родится сын, который превзойдет всех рожденных прежде в уме, мудрости и силе. Еще она сказала, что ребенок будет необыкновенно красив. Мне кажется, что вот это она явно преувеличила. Родители были поражены предсказанным и назвали меня Пифагором, то есть «предсказанным Пифией».
Когда мне было около двадцати, сразу после победы на Играх, я решил отправиться в долгое путешествие, так как только в странствиях и упорном стремлении к истине можно обрести действительно новые знания. Я нанялся моряком и побывал в Египте. Там, у жрецов фараона, я получил первые познания в области истории и природы. Затем за мою силу меня приняли в персидскую армию, и я смог побывать в Вавилоне, где познакомился с древними шумерскими работами по астрономии и математике. Там же я общался с философами из немыслимо далекой Индии, большой страны далеко на востоке, которые посвятили меня в свою веру и рассказали о переселении душ после смерти, во что теперь верю и я сам. На севере Персии я видел храмы огня и людей, верящих в единого бога. Что-то я перенял и у них. Через пятнадцать лет странствий, за время которых я выучил несколько языков и не раз бывал на волоске от смерти, я вернулся на Самос, где основал ученую общину, а затем был вынужден перебраться сюда.
– Мастер, вы занимаетесь сразу столькими науками. Что для вас самое важное?
– Прежде всего я стараюсь изучать гармонию мира. Гармония – это отношение частей друг к другу и к целому. Суть науки – в познании гармонии мира и небес. Яснее всего она выражена в числах, в математике. Задолго до меня мудрецы Востока познали базовые численные закономерности и секреты сложных правильных фигур. Моя заслуга в том, что я объединил арифметику и геометрию. Например, теорема о равенстве квадратов длин двух коротких и длинной стороны прямоугольного треугольника была известна еще в древнем Вавилоне, я встречал ее описание на глиняных табличках. Но я первый доказал ее, используя геометрию, с помощью квадратов, построенных на каждой стороне такого треугольника. Хочешь, я начерчу это доказательство на песке?
Я ответил, что в этом нет необходимости.
– Но это простейшая теорема. Наши наставники рассказывают о ней детям еще на начальных занятиях. Я открыл и доказал много других, более сложных теорем, которые касаются многоугольников, простых и сложных чисел, пропорций и других областей науки. С каждым таким открытием я словно приоткрываю небольшую дверь в неизвестное, впускаю в наш темный мир еще немного света. И это не просто метафора. Сам Бог есть вечный свет. Я, как и персидские огнепоклонники, верю, что Бог един, вечен, и состоит из светоносного эфира. Я не верю в Зевса, Геру и прочих наших комедийных божков, которые ведут себя как земные люди. Сказки Гомера и его последователей не имеют к науке и истинной природе вещей никакого отношения.
Я также открыл, что Земля – это огромный шар, который вращается вокруг Солнца. Да, чужестранец, тебе это может показаться удивительным, но мои вычисления говорят именно об этом. Глядя на то, как корабли уходят за горизонт, мне пришло в голову, что поверхность Земли – не плоская. Я наблюдал за ними с берега, поднимался на вершину горы, строил воображаемый треугольник и приходил к математическому выводу, что Земля геометрически не может быть плоской – это на самом деле сфера. Кроме того, наблюдая за ночным небом, я обнаружил, что некоторые из ярких видимых небесных тел на самом деле не звезды: так же, как и Земля, они обращаются вокруг Солнца. Меня всегда интересовала наука о звездах, и мне жаль, что на свете нет инструмента, который позволил бы рассмотреть небесные тела более четко и близко.
Ты наверняка успел заметить, что мои ученики искусны в музыке. Еще в молодости меня посетила мысль, что музыкальные ноты – это числа, выраженные в звуке. Красивые мелодические гармонии – это те же математические формулы. Длинные и толстые струны издают низкие тона, тонкие и короткие – высокие. Каждый тон – это лишь некое число, соответствующее высоте звучания струны. Я пошел в логических рассуждениях дальше и осознал, что в некотором смысле вся Вселенная – это музыка. Постоянно звучащая, сладостно поющая высшая гармония сфер. И лишь потому, что наши уши крайне несовершенны, мы, как тугоухие кузнецы, оглохшие от грохота молотов в мастерской, не можем расслышать эту музыку и оценить ее красоту. Когда мои ученики с лирами и песнями встречают рассвет – это лишь примитивная, неловкая, но искренняя попытка звучать в один тон со Вселенной.
Ученый прервал речь и указал рукой на солнце, которое стояло еще высоко, но постепенно начинало клониться к закату.
– Посмотри внимательно на этот свет. В зависимости от времени суток он бывает желтым, белым, оранжевым, красным. Но я глубоко убежден, что все эти оттенки цвета можно исчерпывающе описать цифрами. Например, ты присваиваешь единицу самой светлой частице света и тысячу – самой темной. Далее ты выстраиваешь все оттенки по порядку в зависимости от яркости. Любой вид солнца и его цвет ты можешь описать просто перечнем соответствующих чисел. Это все, конечно, звучит надуманно, и я понятия не имею, как это можно применить в повседневной жизни. Но я чувствую, я готов сложить за это голову, что числами можно идеально точно описать весь наш мир и всю бесконечную Вселенную над нашей головой.
Великий философ… Если бы ты знал, насколько ты прав. Целые миры виртуальной реальности, созданные из десяти цифр компьютерными программами… Цвета компьютерной графики… Как многое я мог бы тебе рассказать! Но я не имею права забегать вперед и изменять ход истории.
Я поблагодарил Пифагора за его откровения и попросил дать несколько советов для обыденной жизни.
– Будь спокойным и умеренным во всем. В работе делай все вдумчиво, по порядку, везде ищи свою систему. Не пей много вина: пьянство есть состязание в безумстве. Пей только изредка, один небольшой кувшин лучшего вина и только в компании с близким другом. Не болтай попусту. Слова должны звучать только тогда, когда они лучше молчания. Нерадивых учеников за леность мои наставники наказывают временным запретом разговаривать, и поверь, это наказание гораздо хуже порки. Каждый день хотя бы понемногу тренируй свое тело, а после физических занятий проси сделать тебе хороший расслабляющий массаж. Не женись до тех пор, пока не разобрался в себе и в своей собственной жизни, иначе брак принесет тебе только новые несчастья. Выбирай себе надежных, верных друзей – таких, как Милон. Меня часто спрашивают о том, в чем состоит смысл жизни. Я честно отвечаю, что я, как и любой человек, недостаточно мудр, чтобы знать точный ответ. Но для меня самого смысл жизни – в созерцании совершенства ночного неба, которое мы, люди, едва только начали постигать.
– У вас столько последователей, такая большая община. Вы могли бы с их помощью стать политиком, правителем Кротона или даже Тарента, и сделать лучше жизнь многих тысяч людей.
– Есть два вида жизни: деятельная и созерцательная. Жизнь подобна Олимпиадам. Одни приходят на них состязаться, другие – торговать, а самые счастливые – просто созерцать. К ним я себя отношу, и считаю это действительно большим счастьем. Я не хочу быть правителем. Я хочу учить жаждущих знания тому, что постиг сам – математике, философии, музыке, астрономии. Хотя я не полностью лишен честолюбия, и мне порой бывает досадно, что история Эллады сохранит имена множества тиранов, а вот мое имя после моей смерти не будет знать ни одна живая душа.
Я с трудом заставил себя промолчать. Понимая, что беседа близится к концу, задал еще вопрос.
– Философ, над чем вы работаете в данный момент?
Он вздохнул, как будто с печалью. Кажется, я невольно растревожил какую-то потаенную рану.
– Подобно Сизифу из легенды, вот уже много месяцев я ежевечерне бьюсь над этой проблемой. Но все еще не нашел решения. Это простая математическая задача, но она буквально сводит меня с ума. Как математику, вам хорошо известно, что продолжение теоремы о треугольниках – это тройки целых чисел, в которых сумма квадратов двух чисел (как в прямоугольном треугольнике) равна квадрату третьего. Например, 3 в квадрате плюс 4 в квадрате равно 5 в квадрате; 5 в квадрате плюс 12 в квадрате равно 13 в квадрате, и так далее. Мои ученики исследовали ряды чисел до нескольких тысяч, легко обнаружив десятки таких троек. Тогда я решил сделать следующий шаг и найти такие же тройки чисел, но не в квадрате, а в кубе, а также в четвертой степени. Я был абсолютно уверен, что и таких троек множество. Но как я ни подбирал числа, какие огромные вычисления ни производил, ни я, ни ближайшие ученики, с которыми я поделился этой тайной, до сих пор не смогли обнаружить такие тройки. Ну не может же быть, что их вообще нет! Это было бы насмешкой Творца над людьми! Я извожу себя каждый вечер, стал плохо спать. Но я не остановлюсь, пока не найду хотя бы одну такую тройку.
Я внимательно посмотрел на великого Пифагора. Он внушал мне неподдельное восхищение. Поэтому я сделал то, на что не имел права, но не мог не сделать, видя его душевные страдания.
– Философ, позвольте мне дать вам искренний, дружеский совет. Не тратьте ваши силы. Таких чисел не существует.
– Ты смеешься надо мной, чужестранец? Откуда ты можешь знать это?
– В моей стране жил ученый, которого звали Ферма и о котором вы точно не слышали. Он сформулировал великую теорему, в которой говорится о том, что таких троек нет, а еще спустя много лет другой выдающийся математик это неопровержимо доказал.
– Ты можешь привести мне это доказательство? Я бы все отдал, чтобы узнать его!
– Конечно нет. Насколько мне известно, оно занимает тысячу страниц формул.
– Я не понимаю… Как человек вообще может придумать столь длинное доказательство?
– Я тоже не понимаю. Но он как-то смог. К сожалению, я больше ничего не могу рассказать об этом.
В этот момент за нашими спинами раздался шум, послышались шаги и крики. К Пифагору подбежал один из его учеников:
– Мастер, мы поймали еще двух шпионов. Они только что пытались тайно поджечь наш амбар с зерном и библиотеку!
Пифагор спешно встал и необычайно быстро для человека его возраста зашагал от грота вверх по очень крутому склону холма, а я поспешил за ним. Когда мы оказались в центре событий, то увидели двух молодых людей, прикованных к стенам. Их грозно допрашивал Милон, – впрочем, не прибегая к физическому насилию. Шпионы, как их назвали, выглядели крайне испуганно.
Я не стал дожидаться развязки этой сцены, крикнул вослед Пифагору слова искренней благодарности (которые он вряд ли расслышал) и не спеша стал спускаться с холма. Солнце опускалось к горизонту со стороны гор на западе, его диск уже скрылся за вершинами. Было еще светло, но зыбкая поверхность моря казалась почти черной.
Я знал, что община Пифагора, которую из зависти недолюбливали все окрестные правители – сначала тайно, но с течением времени и ростом ее славы все более явно – будет и дальше подвергаться странным на первый взгляд нападениям одиночек, которым на самом деле платили сильные мира сего. Тем не менее, она благополучно просуществует еще около двадцати лет – до тех пор, пока на нее не нападет целая армия, многократно превосходящая общину числом и хорошо вооруженная. В ходе битвы все постройки общины будут сожжены; все еще здоровый и крепкий 80-летний Пифагор и его верный Милон – предательски убиты ударами в спину. Однако уцелевшие пифагорейцы, как уже покинувшие к тому времени общину, так и пережившие нападение, разнесут свет его учения по всем уголкам эллинского и средиземноморского древнего мира. Спустя столетия лучшие греческие и римские умы будут почитать Пифагора как великого ученого, визионера, мудреца.
Я вспомнил о его печальном конце. Когда я обернулся назад, на мои глаза навернулись слезы.
Но это были слезы радости.
Глава 6
Первый человек (Сократ)
Он казался совершенным чудом. Парфенон, возвышающийся на афинском Акрополе и видный из любой точки великого города, был прекрасен как сказочный мираж.
Увы, кое-как восстановленные массивные ионические колонны без стен и крыши, которые можно увидеть в столице Греции в наше время, даже отдаленно не идут в сравнение с древним храмом богини Афины, каким он был построен. Тот Парфенон был выкрашен в белый цвет, подчеркивавший природную белизну мрамора, его портики и фронтоны расписаны прекрасными картинами в синих тонах. По всему периметру храма были установлены высокие мраморные статуи богов и героев. У подножия Парфенона, уровнем ниже, находился еще один храм, более древний и не столь утонченный, но и он впечатлял своими размерами и массивной крышей. У подножья Акрополя лежала главная площадь Афин – на современный взгляд небольшая; и все же на ней и поблизости в дни всенародных голосований и обсуждений новых законов собирались многие тысячи мужчин – свободных граждан еще недавно самого просвещенного, развитого и демократического города античности.
Этим утром на площади было почти пусто, лишь изредка по ней проходили туда-сюда прохожие, среди которых попадались и женщины в светло-зеленых туниках, с прикрытым полупрозрачным шарфом лицом (привычное многим представление, что в Афинах им предписывалось сидеть дома – преувеличение). Мне было жаль, что я не оказался в этом удивительном городе лет на тридцать раньше. Тогда, в расцвете своего могущества после блестящих побед над грозными персидскими армиями и строительства Парфенона, город буквально блистал богатством. Им управлял доблестный и справедливый Перикл, золото и серебро текло в казну рекой, а философы, архитекторы, ученые и ораторы составляли важную часть афинской элиты той, «классической» эпохи.
Теперь все было иначе. Несколько тяжелых войн со Спартой, длившихся долго и с переменным успехом, закончились в итоге поражением Афин, которое вдвойне усугублялось эпидемиями тифа и холеры, унесших жизни множества граждан. Жестокая непреклонная Спарта в конце войны проявила милость, решив не сносить город, и ограничилась уничтожением афинского флота (еще недавно принесшего великую общегреческую победу над Персией), срытием мощных городских стен и передачей города во власть марионеточных правителей. Внешне перемены в повседневной жизни Афин могли показаться незначительными. Однако атмосфера города стала совсем иной. Менее зажиточные граждане, составлявшие теперь большинство, вконец обеднели и нередко погибали, нанимаясь в чужие армии в ходе стычек между мелкими полисами, которые случались теперь в Элладе гораздо чаще. Простые граждане были озлоблены на властителей и то и дело конфликтовали друг с другом по поводу и без оного, а также искали виновных в случившемся крахе.
Разумеется, я не мог не подняться по высоким ступеням к входу в Парфенон. Я представился торговцем оливками из Фессалии – большой греческой области, не участвовавшей в войне, – добавив, что приехал принести в дар Афине несколько крупных золотых монет. Двое стражей у входа в полном боевом снаряжении ухмыльнулись и негромко сказали, что я могу отдать свой дар им, и за это они разрешат зайти в храм на пару минут, хотя негражданам Афин это запрещалось. Нравы в городе изменились: раньше подобное было бы невозможно; но мне в моей ситуации это было скорее на руку. Отдав им небольшой кошелек, я зашел внутрь. В храме не было никого, свет лишь слабо просачивался через небольшие окна под потолком, так что внутри было довольно темно и тускло. Крупные цветные фрески на стенах изображали сцены из древней истории Греции, мифической и реальной: битвы богов с титанами в начале времен, штурм Трои, морское сражение Фемистокла. Легендарная статуя богини мудрости и войны Афины, которую многие античные авторы описывали как огромную, высотой до потолка храма, на самом деле была скромнее по размерам, всего несколько метров высотой, но казалась гораздо монументальнее благодаря тому, что стояла на высоком постаменте. Она не была сплошь золотой, как ее нередко описывали: тело богини было высечено из мрамора, лицо отделано желтоватыми вставками из слоновой кости, из золота же изготовлены были только роскошный шлем на голове Афины и одежда. Интерьер Парфенона показался мне более скромным, чем его волшебный вид снаружи, но все-таки исполненным достоинства. Когда я выходил, стражи посмеялись мне вслед, пригласив зайти сюда как-нибудь еще.
Некоторое время я со смешанными чувствами блуждал по немноголюдным каменным улочкам центра Афин, почти на каждом углу видя скульптуры и бюсты работы Фидия. Мне было очень приятно находиться в сердце города, подарившего миру демократию, пусть даже теперь для него наступили не лучшие времена. Однако, возможно, главную достопримечательность Афин, соперничавшую по известности с Парфеноном, застать на городских улицах в эти дни я уже не мог.
Вероятно, на фоне идеальных мраморных тел атлетов этот старик смотрелся особенно комично. Нескладный, с толстым свисающим животом под старым засаленным хитоном летом или ветхим заплатанным плащом зимой, всегда в стоптанных почти до негодности сандалиях. Сварливый, громкий, умеющий сбить спесь с любого встречного острой, колкой, но всегда попадающей точно в цель шуткой или грубоватой насмешкой. Его забавное лицо с выпученными глазами и большим приплюснутым носом казалось типичным образом сатира, сошедшего с картины. Отдаленно похожих на него странных чудаков не раз встречал каждый из нас.
Но прозорливая Пифия при многих свидетелях назвала Сократа – а именно так звали беспокойного старика – мудрейшим из ныне живущих людей. И этому никто не удивился. Кажется, не было ни одного философского или ученого трактата, события в истории или просто традиции, о которой Сократу не было бы известно во всех деталях. Широта и глубина его познаний, казалось, не имели предела. Что было тем более удивительно, так как за долгую жизнь он покидал Афины один единственный раз, в преклонном возрасте – чтобы принять участие в одной из главных битв со Спартой. На войне Сократ, кстати, проявил себя героем: подбадривал молодых соратников, в зимний холод обходился без обуви и спал на снегу, а когда верховный стратег Афин был ранен, – вынес его на плечах с поля боя.
Сам Сократ мудрецом себя не считал, наоборот – всячески подчеркивал свое «незнание». Он любил говорить: «я знаю только то, что ничего не знаю». Правда, потом добавлял: «но другие не знают даже этого». Рожденный в незнатной семье каменотеса и повитухи, он уподоблял свое «дело», за которое, в отличие от всех других ученых и философов, принципиально не брал денег, ремеслу своей матери. Он утверждал, что никто из афинян на самом деле, если хорошо разобраться, ничего не смыслит ни в своей профессии, ни даже в собственной личной жизни. Но в результате разговора с ним, Сократом, «повитухой истины», человек мог «родить» новое, гораздо более точное и глубокое знание о себе и своей работе (если, конечно, был хоть на что-то способен, что бывало далеко не всегда).
Сократ был женат на еще более сварливой, чем он сам женщине (к чему относился философски), поэтому почти всю жизнь проводил вне дома, в публичных местах, домах знатных и не очень афинян, а еще чаще – просто на городских улицах. Его любимым делом был интеллектуальный спор на абсолютно любые темы. И даже его друзья, знакомые с ним не один десяток лет, не могли припомнить за все годы ни одного спора – хоть с ребенком, хоть с другим известным философом или даже с правителем Афин, – в котором Сократ в итоге не одержал бы блестящую логическую победу.
Когда Сократа спрашивали, с какой целью он это делает, он или отшучивался, или отвечал, что в каждом таком разговоре он «познает самого себя» и помогает в этом же самом своим собеседникам.
Однако далеко не всем жителям города беседы Сократа приходились по душе. Немало знатных афинян чувствовали себя публично униженными, когда им указывали на их невежество. Сократа обожали дети, а он любил их – поэтому подростки, в том числе отпрыски самых знатных семей, нередко убегали из дома без спроса на многие часы, а вернувшись, «дерзили» родителям, отстаивая свое мнение. Когда кризис в Афинах после военного краха и конфликтов граждан с правителями достиг апогея, в бедах города немалая часть населения обвинила не в меру разговорчивого старика, которому на тот момент перевалило уже за семьдесят. Суд над ним стал событием, которое обсуждали все Афины.
Сократу предъявили два обвинения: развращение молодежи и презрение к греческим богам. Он вызывался сам защищать себя; сделал это, конечно, блестяще, логически не оставив от обвинений и камня на камне. Но, на свою беду, на этом он не остановился и принялся зло иронизировать: сначала лично над обвинителями, затем над членами суда и даже нелестно прошелся по присутствующей афинской публике. Настроения в зале переменились, и в итоге, при молчаливом согласии граждан, суд вынес Сократу смертный приговор. Его исполнение должно было состояться в течение трех недель, которые на днях как раз истекали.
К мудрецу и военному герою, к тому же имевшему много друзей и последователей, власти по меркам эпохи отнеслись с изрядным уважением: ему позволили выбрать вид казни, поместили его в самую «почетную» тюрьму Афин и даже почти не стерегли, давая тем самым понять, что никто не против, если Сократ отправится на все четыре стороны, – лишь бы подальше от Афин и навсегда.
От холма Акрополя и центра Афин до Холма Муз не более километра. Эти две величественные возвышенности подобны братьям, гордо взирающим друг на друга. На склоне Холма Муз находились три небольших храма греческих божеств и естественная пещера с широким входом, размером с просторную комнату.
Трое совершенно безразличных стражников играли в кости за деревянным столом, отложив в сторону оружие. Как я и ожидал, заметив меня, они даже не удосужились отвлечься от игры. Горожане время от времени приходили к Сократу, чтобы пообщаться с ним напоследок и попрощаться. Еще поднимаясь, я заметил двоих спускавшихся с холма молодых людей, безмерно, до слез опечаленных. Позже я узнал их имена – Критон и Платон: с последним мне еще предстояло познакомиться, правда, в другом месте и в другое время.
Когда я зашел в пещеру, узник лежал на ложе навзничь, полуприкрыв глаза. На меня он взглянул с неподдельным удивлением: сколь бы ни были велики древние Афины, он, вероятно, хотя бы в лицо знал и помнил почти всех афинян. Меня неожиданно охватило оцепенение. Довольно долго – пару минут, а может, и больше – я молча стоял, едва перешагнув порог пещеры. Сократ заговорил первым.
– Скажи же что-нибудь, чужестранец. Я хочу увидеть тебя в твоих словах.
Я со всей вежливостью поздоровался с философом. Как и стражам храма, ему я представился жителем Фессалии, но уже не торговцем, а драматургом.
– Я хочу написать о вашей жизни произведение. Драму или трагедию. Вы сами ведь не написали за всю жизнь ни строчки. А я хочу сохранить память о вас в веках.
– А разве я стою того, чтобы обо мне помнили в веках? Да и что ты можешь написать? Слово изреченное не есть вполне то слово, которое мы задумали. А слово написанное всегда отличается от сказанного хотя бы оттенком смысла, но и это немалое различие. Наконец, слово, прочтенное кем-то спустя столетия – это слово совсем иное, нежели написанное сейчас. Так что же тогда обо мне люди смогут узнать через века из твоего сочинения? Будет ли это хоть как-то ко мне относиться?
– Мне обидно, что ваш недоброжелатель Аристофан сочинил комедию «Облака», в которой злейшим образом вас высмеял, выставив пустословом и безбожником. Разве такого вы заслуживаете?
– Ну, полно же. Я от души смеялся вместе со всеми, когда смотрел эту комедию в театре. Она популярна и весьма забавна. Аристофан просто не понял разницу между мной и софистами, выставив меня худшим из софистов. А ведь я всегда стремился делать прямо противоположное. Софисты учат подвергать сомнению любую истину, в этом их конечная цель, да они еще и берут за это с учеников большие деньги, чтобы жить сладко, припеваючи. Я, как и софисты, начинаю беседы с разрушения ложных утверждений, но лишь для того, чтобы в результате глубокого исследования предмета в конце разговора прийти к новым истинам. Помочь собеседнику понять себя и немного – окружающий мир. К тому же я делаю это от чистого сердца и, разумеется, бесплатно.
