скачать книгу бесплатно
Мы уже перетащили ко входу пару сундуков и несколько ларцов, когда кто-то из моих товарищей сказал, что неплохо было бы хотя бы двоих оставить около сокровищ снаружи в качестве охраны. Кого они боялись, не знаю, ведь в этих труднодоступных местах на десятки и сотни миль вокруг не было ни одной живой души, и, тем не менее, большинство поддержало эту идею: страх потерять сокровища, найденные с таким трудом и такими жертвами, был настолько велик, что обычный здравый смысл не срабатывал. Как выяснилось потом, это нелепое предложение спасло жизнь мне и продлило еще четверым.
Мы оставили у входа двоих, а остальные восемь проследовали в пантеон за очередными сундуками – и тут случилось непредвиденное: когда мы подняли один из сундуков (он был наиболее тяжелым, и поднять его мы могли только вчетвером), под ним щелкнула невидимая пружина, и деревянная подставка, на которой он стоял, поднялась вверх. Мы услышали скрежет металла о камень, и между нами и коридором опустилась массивная стальная плита. Одновременно раздался грохот, и стало ясно, что в коридоре за дверью произошел обвал. Как передать то, что мы испытали, когда поняли, что оказались в тупиковом зале, ибо этот зал был последним в коридоре и заканчивался стеной, а единственный выход оказался завален с помощью ловко замаскированной ловушки?..
Выломать дверь? Но это была толстенная стальная плита, зафиксированная в глубоких пазах скалы, а мы даже не взяли с собой ни кирки, ни лома и вообще избавились от всякой лишней тяжести, поскольку единственной задачей нашей группы было вытащить сундуки наружу. Не было у нас с собой ни пищи, ни топлива. Только несколько факелов, которые потухли через пару часов, оставив нас в кромешной тьме. И все же снаружи остались двое наших товарищей, а значит, была и надежда, что рано или поздно они разберут завал и как-то выломают или взорвут дверь, ведь у нас в лагере оставалось еще немало пороха. Но каковы размеры завала, насколько прочно дверь сидит в скале? Этого мы не знали, и потянулись страшные, однообразные часы, дни, затем недели в полной темноте, лишь изредка разгоняемой маленькими кострами из деревянной мебели и сундуков, в которых хранились сокровища, но которые, увы, нельзя было есть.
Вентиляция в нашей мышеловке оказалась неплохая, поэтому свежего воздуха было предостаточно, да и дым быстро улетучивался. Нашлось и еще одно сокровище, которое, увы, только продлевало наши страдания: в центре зала оказалось небольшое углубление, всегда до краев заполненное чистой студеной водой. Очевидно, где-то под нами протекала подземная река, к поверхности которой вела скважина, работающая по принципу родника. Со дна ниши бил ключ, а лишняя вода стекала по желобу под скалу. Эта вода избавила нас от страданий жажды, но, увы, от страданий голода избавить не могла, а он с каждым днем (понятие дня было естественно, условным: там стояла непроглядная тьма) становился все нестерпимее и нестерпимее.
Никаких звуков извне мы не слышали, очевидно, наши товарищи бросили нас на произвол судьбы, поскольку пару сундуков мы успели вытащить наружу и в их распоряжении были два вьючных яка, нагруженных нашим скарбом. Чтобы как-то отвлечься от страшных мыслей, мы долбили скалу вокруг двери всем, что попадалось под руку: кинжалами, пряжками, золотой посудой, но это было почти безнадежной затеей, и, когда все уже едва двигались от голода, мы кинули жребий, и один из нас, вытянувший этот роковой жребий, был убит, и за несколько недель съеден… В нашей мышеловке было достаточно холодно, и тело жертвы мало испортилось к тому времени, когда мы обглодали последнюю косточку.
Вскоре за ним последовал еще один, затем еще… По нашим примерным подсчетам мы пробыли в этом завале около четырех месяцев, и пять наших товарищей были съедены согласно жребию. Надо отдать должное этим суровым людям, прошедшим через бесчисленные испытания: они встретили смерть мужественно и с достоинством. Пять раз я молил Бога и дьявола, которому продался, чтобы жребий выпал именно мне, чтобы разом прекратить душевные и физические страдания, – увы, даже смерть от меня отвернулась.
Примерно через четыре месяца мы, трое оставшихся в живых, услышали отдаленные звуки со стороны завала: кто-то разбирал камни, и это были самые прекрасные звуки, которые нам довелось слышать в своей жизни. Две недели мы слушали, как эти звуки приближаются; вскоре снаружи за дверью раздался взрыв, и стальная плита рухнула вместе с кусками скалы. Так мы оказались на свободе.
Выяснилось, что два наших товарища быстро поняли тщетность попытки разобрать завал вдвоем, но не бросили нас на произвол судьбы, удовлетворившись двумя сундуками сокровищ. Они добрались до ближайшего селения горцев, щедро заплатив, завербовали большую группу людей из местного населения и вернулись с помощью, особенно не рассчитывая застать кого-либо в живых: ведь путь туда и обратно занял около четырех месяцев – слишком далеко от ближайших поселений находился этот проклятый пантеон.
Итак, нагрузив яков сокровищами, мы двинулись в обратный путь, но, увы, на этом наши злоключения не кончились. Дело в том, что бригада спасателей состояла из местных разбойников, для которых не было ничего святого, поскольку простые набожные тибетцы больше смерти боялись осквернить святыню. Увидев такие немыслимые сокровища, эти лихие люди не смогли справиться с искушением и стали требовать гораздо большую долю, чем это было оговорено ранее. На одной из остановок между нами и тибетцами (которых было во много раз больше) вспыхнула ссора, и все мои друзья были перебиты, а я остался в живых, по-видимому, только потому, что разбойники очень торопились покинуть место преступления и приняли меня за мертвого, а я был только сильно оглушен ударом по голове. Но и здесь сатана спас мне жизнь. Придя в себя, я несколько дней шел один и, несомненно, погиб бы от голода и холода, поскольку до ближайшего селения было не меньше месяца пути, но меня подобрал караван, следовавший из Индии в Китай.
Так я потерял всех друзей и все сокровища, но сохранил то, ради чего снарядил экспедицию – кристалл Чантамини и «Волосы Ангела»…
Дальнейшее мое путешествие в Европу и Германию мало интересно по сравнению с тем, что я пережил в странствиях по Гималаям, – это была приятная прогулка… И вот я сижу в вютембергской гостинице, вижу ту, кого уже не помышлял встретить, и рассказываю свою историю, о которой не ведает ни одна душа.
Фауст закончил свой печальный рассказ и долго молчал, уставившись куда-то в окно. Молчала и Маргарита.
– Ты начал с детоубийства, а закончил людоедством… – дрожащим голосом наконец произнесла она.
– Я начал гораздо раньше, когда возжаждал власти, занялся черной магией, вызвал Мефистофеля и решил, что мне все дозволено, – криво усмехнулся Фауст. – Во всей моей сознательной жизни только в последние десять лет появился луч света, – это ты, мой ангел, мои мысли о тебе, и теперь, после всего того, что ты узнала, когда мы неминуемо должны расстаться, этот луч не угаснет до конца, я не позволю тьме окончательно поглотить его; теперь, как нельзя яснее, я понимаю: мою жизнь направляет страшная, потусторонняя воля, она уже поглотила большую часть моего существа, и присутствие рядом со мной равносильно контакту с больным чумой или проказой. Рано или поздно находящиеся поблизости тоже заразятся, и этого я не могу позволить: единственное существо на земле, которое я любил и люблю в этой жизни, – это ты, Марго!
Маргарита медленно покачала головой:
– Не обманывай себя, – произнесла она, пронзительно глядя в глаза Фауста, – это был бы самый легкий путь, и говорит в тебе сейчас не твое истинное, светлое «Я», которое заботится о ближнем, а то темное, поглощенное дьяволом, которое к тому же упивается своим собственным страданием и пытается изобразить благородство. Если бы наш окончательный разрыв помог спасти твою душу, я бы не задумываясь ушла в ту же минуту и постаралась, чтобы ты меня больше никогда не увидел. Но в действительности это окончательно лишает твою светлую сторону шанса на победу. Нет, милый, я останусь с тобой до конца, как бы трудно мне ни было после того, что я узнала.
– До конца… – усмехнулся Фауст. – Неужели ты не поняла, что у меня теперь есть два недостающих ингредиента для изготовления философского камня второй ступени. После этого продолжительность моей жизни возрастет непомерно, я буду жить очень долго, и множить преступления, и непрерывно страдать… Когда-то я думал, что совесть лишь назойливая муха, прихлопнув которую я разрешу все свои нравственные проблемы. Но оказалось, что это не муха. Теперь я вижу себя похожим на Прометея, прикованного к скале, к которому каждый день прилетает орел и клюет его печень, а на следующий день рана затягивается, и орел прилетает снова… Этот орел – моя совесть, и я не могу от нее никуда деться. Каждую ночь во сне я вижу лица людей, в гибели которых виноват вольно или невольно. Я теперь совсем не могу есть мясо… Мне каждый раз кажется, что я ем человечину, пожираю плоть моих товарищей…
– Прометей… – как эхо повторила Маргарита. – Прометей похитил с неба огонь и принес его людям… Неужели ты не понимаешь, что твое воцарение в качестве диктатора не принесет людям ничего, кроме бесконечных войн и страданий? Неужели ты полагаешь, что сможешь установить на земле мир и порядок, нагромоздив горы трупов? Мефистофель ловко обманул тебя, твое правление не станет правлением мудрого и справедливого владыки – это будет владычество и царство сатаны. Неужели события последних лет не убедили тебя в этом? Хотя, что я говорю! Одна твоя часть давно все это поняла, но другая пытается убедить себя, что в конечном счете все будет хорошо: еще одна жертва, еще одна смерть для достижения заветной цели, и ничего подобного уже больше не повторится… Никогда уже хорошо не будет! Единственное, еще что может поправить ситуацию, – это твоя совесть, Божья искра, которую не сумел поглотить дьявол – и я не дам ей потухнуть!
– Что же делать? – печально спросил Фауст. – Я все время пытаюсь сопротивляться ему, моя жизнь превратилась в сплошную муку, но он всегда поворачивает события так, что я, в конце концов, делаю все для исполнения его замысла, – и поворачивает так искусно, что решения принимаю я сам, и исполняю их тоже сам. Даже отправляясь в Гималаи, я рассчитывал сорвать его замысел, груз которого стал для меня слишком непосильным, я рассчитывал погибнуть – я был просто уверен, что не найду никаких реликвий и погибну, но все сложилось так, что я выжил и привез домой реликвии, а все мои товарищи навсегда остались в горах… По-видимому, так же будет и впредь.
– Скажи… – глаза Маргариты сверлили лицо Фауста. – А ты никогда не пытался разорвать контракт?
– Разорвать контракт? – горько рассмеялся Фауст. – Неужели ты думаешь, что это возможно? Неужели ты думаешь, что Мефистофель так глуп? Затеяв свою дьявольскую игру на Земле (к несчастью, главная фигура в этой игре в настоящее время я), он составил такие условия договора, что его практически невозможно расторгнуть.
– Ты сказал «в настоящее время». Подобные попытки дьявол делал и раньше?
– Ну конечно, сатана издавна стремился установить на Земле диктатуру, но по незыблемым законам осуществить это он может только через своего ставленника, и этот ставленник должен быть человеком. По крайней мере – родиться человеком.
– Значит, ставленники были у него и раньше? И тем не менее все эти попытки до сих пор заканчивались неудачей?
– Ну конечно, это были и Калигула, и Нерон, и Чингиз хан…
– Так почему ты считаешь, что его попытка на этот раз удастся? Почему ты считаешь, что обречен осуществить его замысел, страшных последствий которого мы даже представить себе не можем?
– Мефистофель сказал, что на этот раз он учел прежние ошибки, и я самая подходящая для этого кандидатура… Правда, он всегда сетовал на мою немецкую сентиментальность. Теперь же, когда у меня есть неограниченный источник золота и возможность добиться фактического бессмертия, я не вижу причин…
– Причина – в твоей совести и нашей любви… – одними губами прошептала Маргарита.
Фауст грустно покачал головой.
– Если я разорву контракт, – сказал он не очень уверенно, – то при жизни потеряю все, что имею сейчас: богатство, власть, магические силы, к тому же после смерти, которая последует вскоре за этим, душа моя попадет в полное распоряжение дьявола и фактически потеряет надежду на последующее спасение. Меня ужасают посмертные страдания, которым не будет конца. А так, пока я выполняю условия договора, посмертное воздаяние отодвигается на неопределенное время. И убить себя я не могу. Мефистофель внушил мне такой ужас перед самоубийством и его последствиями, что я абсолютно не способен решиться на это, хоть и жизнь моя тоже стала невыносимой. Такое чувство, что совесть моя по какой-то необъяснимой причине не только не угасает, но, напротив, усиливается и мучает меня с каждым днем все больше. Другое дело – насильственная смерть, в этом случае я фактически не нарушаю правил договора, и душа моя имеет право на последующее очищение и спасение. Но дьявол так хитро руководит событиями, что смерть постоянно обходит меня стороной. В каких только переделках я не побывал, любой другой был бы убит неоднократно, но я каждый раз выхожу целым и невредимым. Мне не раз говорили, что меня хранит сам сатана… о Боже! Если б они знали, насколько правы! Есть только один способ. О нем вольно или невольно обмолвился Мефистофель. Мою земную жизнь может прервать человек, которого я люблю больше жизни, и который больше жизни любит меня. – Фауст в упор посмотрел на Маргариту, словно хотел о чем-то ее попросить, но не находил в себе сил.
Маргарита невидящими глазами смотрела куда-то за окно.
– Ты можешь показать мне реликвии? – севшим голосом произнесла она.
Фауст молча встал с кровати, снял с шеи небольшой кожаный мешочек и развязал его. В нем оказались два хрустальных флакона, в одном находился дымный белый кристалл, формой и размером напоминающий перепелиное яйцо, в другом – пучок серебристых волокон. Фауст поставил их на стол с видимым облегчением.
– Они постоянно жгут мне кожу и сердце, правда, ожог невидим. С той поры, как я надел этот мешочек на шею – а снять его со своего тела я не могу, не имею права, – он жжет меня постоянно, и муки совести возросли многократно. Но если я больше часа не чувствую его на себе, возникает непреодолимый страх, который усиливается с каждой минутой.
На вид эти реликвии ничего особенного не представляют, сама видишь: похоже на кусочек белого мрамора и пучок серебряных нитей, но в темноте они светятся: камень розовым, а волокна – голубым. Розовое символизирует женскую изначальную энергию Творца, голубой – мужскую. Если их сплавить определенным способом, – на это уйдет много месяцев и этапов Великого делания, – они сольются в единое, и произойдет зачатие. Через несколько лет родится философский камень второй ступени, и я получу с помощью него бессмертие… ну, если не бессмертие, то возможность очень долгой жизни, во много раз превышающей жизнь обычного человека. О том, что произойдет с моим телом по мере того, как философский камень второй ступени будет вызревать в камень третьей ступени, я тебе уже говорил.
– Эти реликвии можно уничтожить? – спросила Маргарита.
– До того, как они сплавятся в единый алхимический организм, они легко растворяются в крепкой кислоте, по крайней мере, так сказано у Парацельса. Другое дело – философский камень второй или третьей ступени – он неуничтожим и сам по себе исчезнет после смерти создателя, а жизнь его будет очень и очень долгой. Камнем не сможет воспользоваться никто другой, он фактически становится единым целым со своим хозяином. Потому я и сказал, что не смогу дать тебе бессмертие.
Маргарита долго смотрела на эти на вид такие неприметные реликвии. Она словно принимала какое-то решение. Затем, охваченная страстью и отчаянием, судорожно обняла Фауста и впилась в его губы. Какое-то время они исступленно срывали друг с друга одежды, затем со стоном опрокинулись на кровать. Андрей еще ни разу не видел такого безумно-прекрасного слияния двух тел. Даже сцена тантрического ритуала в храме Кали-воительницы казалась обычной искусной любовной техникой по сравнению с тем, что Андрей наблюдал сейчас. Это была величественная, грандиозная песня любви, словно два пылких существа, наделенные сверхъестественными силами, пытаются слиться воедино, сознавая, что это последнее их слияние… Андрей видел над их телами сполохи и вихри какого-то изначального света имя которому Любовь. Он ощутил себя единым с этим потоком и потерял чувство времени…
Но всему приходит конец. Долгое время Фауст и Маргарита лежали навзничь, совершенно обессиленные, затем Маргарита встала, пошатываясь, и начала медленно одеваться. У нее дрожали руки, и она плохо справлялась с многочисленными застежками и завязками средневекового платья.
– Ты все-таки уходишь? – полувопросительно полуутвердительно прошептал Фауст. – Погоди, побудь со мной еще немного, у меня нет сил расстаться с тобой сейчас!
Ничего не отвечая, Маргарита вновь вернулась к кровати, склонилась над обнаженным алхимиком и как-то рассеянно поцеловала его в губы.
– Прощай, любимый, – сказала она почти спокойно и тут же нежно положила ему пальцы на губы, не давая ответить. – Прости, так надо…
Затем неуловимым движением она выхватила из корсета маленький тонкий стилет и вонзила его в грудь возлюбленного.
– Ты… ты… сделала это… – только и успел произнести Фауст. Его тело несколько раз дернулось на ложе любви и затихло. Маргарита словно бы в забытье долго смотрела на мускулистое прекрасное тело своего возлюбленного, которое еще недавно так исступленно обнимала.
– Прости, любимый, единственный, – отрешенно произнесла она. – Я вновь обрела тебя и вновь потеряла…
Маргарита решительно встала и начала шарить по шкафам, пока не обнаружила миниатюрную походную аптечку алхимика. Вскоре она вытащила из ячейки бутылочку с надписью «Олеум» с маслянистой жидкостью, которую искала. Она подошла к столу, где одиноко стояли два хрустальных флакончика с реликвиями Небожителей, вытащила из них пробки и доверху залила сначала один, затем другой. От реликвий пошли пузырьки, и они начали быстро растворяться в кислоте. Из флакончиков повалил едкий дым.
Маргарита выпрямилась, взяла со стола стилет, которым недавно убила своего возлюбленного, подняла его на уровень своей груди и произнесла все тем же отрешенным голосом:
– А теперь я ухожу, мой единственный, быть может, мы еще встретимся там… когда-нибудь. На все воля Божья. Властью моей любви освобождаю тебя от контракта…
С этими словами она зажмурилась и вонзила стилет в ту же часть груди, в которую недавно ударила своего возлюбленного. Умерла она быстро, видимо, удар попал точно в цель – разрывающееся от любви и горя сердце.
Она еще не успела беззвучно осесть на пол, когда в комнату, где произошло это последнее свидание, ворвался вихрь. Стекла были в мгновение высажены, вихрь сгустился в черный смерч и начал с диким визгом и грохотом крушить все, через что проходило его жадное, бешено вращающееся жерло. Вскоре от мебели остались одни щепки, а тела любовников были искорежены и отброшены к стене, то ли случайно, то ли нет оказавшись одно на другом, как это было с ними незадолго до трагической развязки.
Сознание Андрея уже уходило в небытие, когда он услышал раздраженный голос своего старого знакомого из преисподни:
– Глупец! Я же говорил тебе, нельзя доверять женщинам! Такую великолепную шахматную партию испортила. Теперь придется все начинать сначала!
Это было последнее, что услышал Андрей. Затем его поглотила тьма. И в следующее мгновение он очутился на своей кровати. Уже брезжило утро, и он не успел толком обдумать заключительную сцену истории доктора Фауста, когда зазвонил будильник. Была пятница, Андрею предстояло очередное суточное дежурство, Леночке – занятия в институте, и выезжали они сегодня вместе. Андрей растолкал жену, которая не слышала будильника, и занялся кратким циклом асан, а Леночка отправилась готовить завтрак. В былые времена наутро после бурно проведенной ночи, она, сохраняя недавнюю истому, была игрива и ласкова и всегда находила возможность втянуть Андрея в утренний секс по короткой программе, но сегодня Леночка казалась непривычно отчужденной и не приставала к мужу, за что тот был ей искренне благодарен. Уже когда они сидели за столом, Леночка натянуто молчала, что было для нее несколько необычно, и глядела куда-то в сторону.
– Что-то случилось? – спросил Андрей, чтобы как-то разрядить тягостное молчание. («Чушь какая-то, – мелькнуло у него в голове, – мы же рядом лежали, что могло произойти!»)
– Ты меня всю ночь избивал! – обиженно ответила она, по своему обыкновению надув пухлые щечки.
– Я? Избивал? Что за бред ты несешь?
– Во сне избивал! Да еще с таким садистским наслаждением! – полушутя, полусерьезно ответила Леночка. – У меня до сих пор все тело болит.
– Ну вот, приехали к бабушке! – дошло до Андрея. – Я, выходит, за твои дурацкие сны отвечать должен! Что ж ты мне теперь – по поводу каждого сна скандалы устраивать будешь? А что тело болит – ничего удивительного, мы уже давно секс-акробатикой не занимались, ты и отвыкла. А может быть… – Андрей вдруг внимательно посмотрел Леночке в глаза, вспомнив начало своего астрального выхода. – Может, я тебя не просто так бил, может быть за дело? – он чуть было не проговорился по поводу сцены с бородатым мужчиной, но вовремя осекся, не будучи уверенным в том, что Леночка видела в своем сне то же самое, что Андрей видел в астральном выходе.
В глазах Леночки промелькнула тревога, словно она испугалась того, что Андрей что-то заподозрил, и она потупила взор.
– Ничего не за дело, просто подошел и отлупил! Все так правдоподобно было, как в жизни. В конце концов, сон есть сон, но говорят, что сны бывают вещими, у меня самой они неоднократно сбывались. Я поэтому и подумала, что, может быть, ты меня скоро бить начнешь, и потому на тебя обиделась.
– Ну, ты даешь, – засмеялся Андрей, – я что, какой-нибудь слесарь дядя Вася? Я тебя хоть раз пальцем тронул? Да более мирного человека, чем я, и представить себе невозможно!
– Да-а-а, – протянула Леночка, – ты сам говорил, что в юности часто дрался и даже чуть кого-то камнем не убил…
– Во-первых, я дрался только в целях самообороны, – несколько слукавил Андрей (он припомнил один случай в восьмом классе, когда его компания, подогретая портвейном, ни за что избила на улице двух незнакомых мальчишек, и Андрей принял в этом самое активное участие – просто чтобы не быть хуже других, в связи с чем его потом часто мучила совесть). – А потом, мне уже далеко не пятнадцать лет, я глубоко верующий, хоть и по-другому, чем ты, человек и принципиальный противник насилия. И все же, – он вновь лукаво глянул на Леночку, – а может, кроме «зверского избиения», было что-то еще?
– Ничего не было! – резко замкнулась Леночка, и по ее тону Андрей понял, что все же было, но она никогда на этот счет не расколется.
– Ну, на «нет» и суда нет! – решил свернуть неприятную тему Андрей. – Наверное, вечером ты на меня сильно обиделась, а во сне твое сознание трансформировало эту обиду в избиение. Ладно, пошли одеваться, а то в институт опоздаешь.
Они вышли из дома и сели в трамвай (в метро их дороги расходились).
– Ты не обижайся, – примирительно сказала Леночка, – утром, пока не проснешься толком, если сон был яркий, то всегда под его впечатлением какое-то время находишься. Сейчас я уже понимаю, что все это – чушь собачья. Я тебя люблю, – привычно произнесла она, чмокнув Андрея в щеку, но на этот раз он не почувствовал искренности в ее словах.
В метро они расстались, как ни в чем не бывало и сели на разные ветки.
«И все же, – думал Андрей, покачиваясь в вагоне, – что-то похожее на то, что я видел, у нее во сне было. Неужели я в ее сон вошел? Насколько помню у Кастанеды – это признак довольно серьезного продвижения. А собственно, разве я это и сам не знаю? Кто из моих друзей-сенсов мог похвастаться, что в таких подробностях видел какие-то свои воплощения, тем более не какие-то, а самые главные! – его мысли автоматически перенеслись на последнюю трагическую сцену из жизни доктора Фауста. – Так вот, значит, что с ним произошло! – Думал Андрей. – Он принял смерть от руки женщины, которую любил больше всего на свете, да еще в тот момент, когда меньше всего этого ожидал, – что может быть страшнее! Вот так Единственная! Ведь именно так он ее мысленно называл. Нет, я все понимаю, она хотела избавить его от нравственных мучений и как-то смягчить посмертие, и, возможно, намеревалась тем самым спасти человечество от возможных, но далеко не обязательных бедствий. А как знать, может, правление Фауста наоборот привело бы человечество к Золотому веку, ведь это был образованнейший человек своего времени! И вообще, кто дал ей моральное право на убийство? Фауст ее что ли об этом просил? Нет, не просил, он лишь намекнул, что убить его может только самый дорогой человек, и никто больше. А что до его нравственных мук, так я тоже постоянно мучаюсь – и что же, мой близкий человек, допустим мать, должна меня убить, милосердно желая избавить от страданий? А ведь мне показалось, что это действительно его Единственная, она так была похожа на мою…
Нет, как ни оправдывай, это самое настоящее злодеяние, и, причем самое подлое, какое я видел. С другой стороны, конечно, она убила сама себя, значит, все-таки его любила и не могла жить без него. Хотя, что значит «не могла»? Ведь она жила без него семь или восемь лет и вышла замуж, хоть и считала его погибшим. Значит, все-таки могла! Нет, запутанная история, и оценить однозначно ее поступок нельзя».
Андрей вышел из метро и по пути к подстанции «Скорой помощи» продолжал размышлять. Он ощущал сильную обиду, словно сам пережил смерть от руки Маргариты.
«А ведь считается, что основные кармические ситуации одной жизни повторяются в другой, ну, может, в несколько ином обличье. Это значит, что если я встречу свою гипотетическую Единственную, то могу погибнуть от ее руки? Ничего себе „любовь до гроба“! А по сути, так оно и есть, до этого самого гроба! Нет, нет, это для меня предупреждение: если когда-то встречу женщину, похожую на Маргариту, от нее надо бежать, как от чумы. Конечно, если бы Йохан Фауст сам попросил ее убить себя, поскольку у него не хватало сил сделать это самостоятельно, тогда еще ее поступок можно было оправдать хотя бы отчасти, но так подло, неожиданно, еще не остыв от его объятий! Да это просто чудовище какое-то. К тому же сказала, что будет с ним до конца!»
«А не являлся ли ты сам чудовищем, Андрюшенька? – вдруг прозвучал в его сознании какой-то совсем иной голос, не тот, который только что обвинял Маргариту. – Ну, естественно, не ты в своем нынешнем обличье, а тот, который жил около четырехсот лет назад. А может сейчас ты обвиняешь Маргариту только потому, что, не убей она Фауста тогда, быть может, он все-таки осуществил бы план Мефистофеля, и не исключено, что жил до сих пор! Тогда ты был бы сейчас не каким-то никому неизвестным Андреем Даниловым, а великим диктатором, от одного имени которого трепетало бы любое человеческое сердце?»
«Ничего подобного, – возмутилось другое „Я“ Андрея. – Власти мне не нужно, и я не поклонник сатаны. То, что совершила Маргарита, – убийство (будем называть вещи своими именами). Возможно, существовал и другой выход, может быть, просто следовало уничтожить эти реликвии и спокойно прожить остаток дней: в конце концов, он мог бы просто отказаться от своих амбиций».
«Не обманывай себя, – ответил его внутренний оппонент, – ни за что он от своих амбиций не отказался бы, и никогда не уничтожил бы реликвии, которые достались ему таким трудом и такими жертвами. А если бы это каким-то образом сделала Маргарита, не убив его, – все равно, эти реликвии, наверное, не единственные на земле, и он несомненно бы их снова раздобыл. Продолжал мучиться совестью и исполнять план, начертанный темными силами. Поначалу он постарался бы успокоить голос совести тем, что собирается выполнить научно-алхимический эксперимент: получится или не получится у него философский камень второй ступени. В конце концов, до него это ни у кого не получалось, и где гарантия, что реликвии те самые? А вдруг подделка, а вдруг философский камень второй ступени вообще невозможно получить? А затем, после его изготовления, каждому этапу своего продвижения он вновь бы нашел оправдание. Совесть ведь его мучила обычно уже после того, как он осуществлял задуманное. Обо всем этом догадывалась Маргарита, и, когда он все подтвердил своим рассказом, она внезапно осознала, что другого выхода нет. Убив его тело, она спасла его душу».
«Но почему все же „чудовище“, – не унималось другое „Я“ Андрея. – Может, он и совершал преступления, и перешагивал через трупы, но он был великим человеком, и много страдал!»
«Много страдал! – усмехнулся оппонент. – Что людям до мук его совести! Свои преступления он совершал вопреки этим мукам. Вспомни слова Пушкина: «Гений и злодейство – две вещи несовместные».
«Господи! – вдруг встряхнул головой Андрей. Тут только до него дошло, что он яростно дискутирует сам с собой, совершенно искренне принимая сторону то одного, то другого голоса. – Что же это у меня, раздвоение личности? Сам с собой договориться не могу?» – ему почему-то пришла в голову забавная картинка: его два «Я», так и не придя к единому мнению, начинают друг друга колошматить и драть за волосы.
К этому времени он добрался до подстанции, и мысли его были поглощены текучкой обычных служебных и неслужебных проблем. День и ночь прошли в непрерывных разъездах, хотя ни одного интересного или любопытного случая не было, в основном одни старички-старушки и инъекции… инъекции… инъекции…
Полдня субботы он проспал, а когда проснулся, то решил было позвонить Лиане, пользуясь отсутствием жены (она оставила записку, что уехала к маме), но только он поднял трубку телефона, как в скважине заскрипел ключ: домой вернулась расстроенная Леночка.
– Случилось что-нибудь? – поинтересовался Андрей, видя, что Леночка какая-то не такая.
– С отцом Сергием очень плохо, – всхлипнула Леночка.
Выяснилось, что, побыв немного у матери, она решила зайти в свою церковь и узнала, что у отца Сергия вчера ночью случился приступ аппендицита и когда его отвезли на «Скорой» в хирургическое отделение, то оказалось, что у него произошла перфорация аппендикса, развился перитонит, и нет никакой гарантии, что он выживет.
Услышав такую новость, Андрей почувствовал, что в сердце у него что-то екнуло.
«А ведь это было в ту самую ночь, когда я его в астрале с Ленкой застукал, о кровать шарахнул и пополам разорвал, – в смятении подумал Андрей. – Как раз на уровне живота. Ну, дела! Слишком уж все совпадает. Неужели я действительно могу в астрале с живыми людьми расправляться?» – Андрей вспомнил его совместное с непортальщиками астральное нападение на Мирзабая и его смерть от сердечного приступа за тысячи километров от Москвы. Как ни странно, эти мысли не вызвали у Андрея угрызений совести, напротив, он даже почувствовал гордость за свое неожиданное могущество, хотя другая сторона по-прежнему пыталась его убедить, что все это – чистой воды совпадение.
«В конце концов, – думал Андрей, – ничего плохого конкретному отцу Сергию я не собирался делать, а в астрале поступил, согласно обстоятельствам, не предполагая, что это может как-то на нем сказаться. Так что если даже действительно какое-то мое воздействие было – его можно отнести к разряду несчастных случаев. Просто буду знать, что в астрале надо быть осторожнее».
ГЛАВА 2. Сотворение кумира
В течение недели Андрей каждое утро пытался дозвониться до Лианы, боясь сделать это вечером, когда Леночка являлась из института. Но, очевидно, она выздоровела после приступа и вышла на работу (кстати, Андрей так и не знал, где она работает). Через несколько дней после истории с отцом Сергием Леночка сообщила, что кризис миновал, и батюшка медленно пошел на поправку. Она заметно повеселела, и в ее отношении к Андрею наступило потепление. И все же Андрей ощущал: что-то стало не так. «Хоть бы она как-нибудь к матери ушла на целый вечер!» – раздраженно думал он. С другой стороны, он боялся, что к телефону подойдет муж Лианы и что-то заподозрит, поэтому оттягивал звонок, хотя вполне мог бы сказать Леночке, что звонит какой-нибудь больной. Но Леночка, как назло, к матери не ехала, только пару раз днем навестила (вместе со своей общиной) отца Сергия в больнице, когда тому стало полегче.
Недели через две после их первого свидания, утром, когда Андрей только-только пришел с дежурства и собирался лечь спать, зазвонил телефон.
– Андрюша? – раздался в трубке голос, который Андрей не спутал бы ни с каким другим. – Ты сейчас свободен?
– Лианочка! – чуть не взвизгнул Андрей восторженно-нежно (Леночка, к счастью, была на занятиях). – Это вы… ты?! Я звонил, но тебя все время дома не было, а вечером тревожить не решался!
– Андрюша! – перебила его Лиана. – У меня, кажется, снова приступ начинается, боюсь, как бы опять не парализовало. Ты не мог бы сейчас ко мне приехать? Мне кажется, ты сможешь мне помочь.
– Господи, что случилось?! Конечно, приеду!
– Приезжай скорее, а то, боюсь, сознание потеряю, и некому будет тебе дверь открыть: муж на работе, а дочка в школе.
Андрей быстро оделся и выскочил на улицу: в душе его перемешивались два чувства – страх за Лиану и восторг оттого, что она ему сама позвонила.
«У нее ведь наверняка знакомых сенсов полно, – думал Андрей, – и все же она позвонила именно мне! Значит, доверяет мне больше, чем кому-либо!
Через полчаса он уже звонил в дверь Лианы. Она открыла не сразу, была бледна, и ее покачивало. Андрей схватил ее за руку и довел до кровати.
– Вот видишь, при каких обстоятельствах снова встретились, – виновато улыбнулась она. – Не лучший повод для встречи, к тому же… я сейчас, наверное, такая страшная и… старая?
– Господи, да что ты говоришь, да ты…. – Андрей осекся, не решившись сказать, как она, по его мнению, прекрасна даже сейчас, во время приступа. – Расскажи, что произошло, что сейчас чувствуешь, чтобы я знал, с чего начать.
– Ты же сэнс, и сэнс незаурядный, я сразу увидела, – попыталась улыбнуться Лиана. – Зачем тебе слова? Посмотри меня и начинай работать, а то я, кажется, отключаюсь… – ее глаза начали закатываться, – речь не слушается, – с трудом проговорила она и, похоже, действительно отключилась.
